1 iутыж борис поэт, писатель, драматург 2 3

99
ГЛАВА II
ПРОЗА Б. УТИЖЕВА
1. Стихотворения в прозе 
В  многогранном  творчестве  Б.  Утижева  значительное  место  (не 
по  объему,  а по уровню художественности) занимает проза. В ней он 
выступает  в основном  в жанрах стихотворений в прозе, рассказа, но-
веллы. Есть у него и несколько литературных сказок.
Стихотворения в прозе можно было рассмотреть в главе о поэзии, 
но есть аргументы, позволяющие их отнести к прозаическому творче-
ству Б. Утижева. Включая эту часть в раздел «Б. Утижев – писатель», 
мы  считаем  этот  жанр  «мостом»  между  поэзией  и  прозой  писателя, 
представляющим некоторую самостоятельность в композиции нашего 
исследования.
Стихотворения в прозе как жанр не получили достаточного про-
яснения в теории литературы. Во-первых, в этом жанре создают свои 
произведения лишь не многие художники слова, а наиболее известных 
можно пересчитать по пальцам. Данный жанр сочетает в себе признаки 
двух родов литературы: эпоса и лирики, на что ясно указывал Л. Тимо-
феев:  «Стихотворение  в  прозе  –  небольшое  прозаическое  произведе-
ние лирического характера» [48, с. 386]. Эту точку зрения разделяют и 
многие другие исследователи.
Вместе с тем, в этом жанре велико значение субъективного нача-
ла, авторского «я», эмоциональной окраски речи. Надо сразу заметить, 
что в таком стихотворении нет той звуковой организации, той системы, 
которую мы видим собственно в обычном стихотворении. Теория при-
числяет  стихотворение  в  прозе  к  своеобразному  жанру,  а  лирическая 
проза,  которая  имеет  много  общего  со  стихотворением  в  прозе  (эмо-
циональная насыщенность, авторское чувство и т.д.), не признается как 

100
отдельный жанр. Ее относят к разновидностям лиро-эпической прозы. В 
кабардинской литературе это явление сравнительно новое, и Борис Ути-
жев зачинатель данного жанра, в котором успешно выступал с 60-х годов 
прошлого  века.  В  книге,  выпущенной  автором  в  2005  году,  содержит-
ся около трех десятков стихотворений в прозе [49, с. 183–211]. В миро-
вой литературе, включая и литературы с многовековыми традициями, 
как русская, французская, немецкая, мало писателей, создающих свои 
произведения в жанре стихотворения в прозе. В связи с данной темой 
обычно  сразу  же  называют  И.С.  Тургенева.  С  этим  никто  не  спорит. 
Однако  в  теории  нет  четких  определений  жанров,  зачастую  границы 
жанров  весьма  зыбкие.  Особую  трудность  для  теории  представляет 
жанр стихотворения в прозе. 
Жанры  и  их  разновидности  иногда  рождаются  в  недрах  новатор-
ства отдельных писателей. Как верно заметил В. Жирмунский: «Инди-
видуальные признаки великого произведения превращаются в признаки 
жанровые» [50, с. 227]. В русской литературе скорее всего этот жанр был 
освоен И.С. Тургеневым, может быть не без влияния французской куль-
туры, с которой он был знаком больше, чем кто-либо из русских писате-
лей. В кабардинской литературе роль «творческого импульса» в освое-
нии жанра стихотворения в прозе по праву принадлежит Б. Утижеву.
Надо  отметить,  что  сами  писатели  не  всегда  утруждают  себя, 
определяя жанр своих произведений. Так, например, Максим Горький 
свой роман (самый крупный роман в русской литературе) «Жизнь Кли-
ма Самгина» назвал повестью, а Н.В. Гоголь «Мертвые души» – поэ-
мой. Такие вольности не так редки в истории литературы. В нашем же 
случае  Б.  Утижев  верно  определяет свои произведения  по  жанровым 
признакам как «стихотворения в прозе». Надо при этом учесть, что в 
каждой  национальной  художественной  культуре  жанры  приобретают 
некоторые специфические черты.
Лирическая  проза,  в  отличие  от  стихотворений  в  прозе,  имеет 
более широкое толкование. Как показывает мировой художественный 
опыт современного периода, лирика энергично входит во многие жан-
ры, одновременно неся черты и эпического, и лирического родов. Ли-
рическая  проза  как  бы  дополняет  другие  жанры,  ее  используют  при 
создании лирических дневников и биографий. Стихотворения в прозе 
отличаются  более  сжатой  формой  и  относительной  самостоятельно-
стью, что дает повод теоретикам причислять их к отдельному жанру.

101
Обратимся к анализу стихотворений в прозе Б. Утижева. Первые 
два  стихотворения  в  прозе  «Береза  и  дуб»  и  «Кто  он?»  написаны  им 
еще  в  1967  году.  Второе  из  них  построено  в  форме  диалога  автора  с 
персонифицированной «жизнью». Автор рисует образ младенца: «Ре-
бенок впервые открыл  глаза и  посмотрел на мир, он ничего  не  знает, 
никого  не  знает,  на  него  не  упало  ни  одной  капли  дождя,  ни  одного 
луча солнца, он еще не почувствовал ни горя, ни радости. Он не успел 
ничего сделать плохого, хорошего. Кто он? Жизнь отвечает: «Не знаю, 
сын мой» [49, с. 195]. Произведение заканчивается риторическим во-
просом.  Вслед за этим дается  характеристика  человека, который  жил 
в достатке, прожившего около ста лет и ушедшего в мир иной. У него 
не было повода о чем-либо кого-то просить, сам же он не выполнил ни 
одной просьбы людей, «трудно найти человека,  до которого он хотел 
докричаться,  сделать  кому-то  добро».  Вся  его  жизнь  укладывается  в 
три слова: «Родился. Жил. Умер». Опять тот же вопрос автора… «Кто 
он?»  Опять  тот  же  ответ  «Жизни»:  «Не  знаю,  сын  мой».  Эти  мысли 
заставляют думать о смысле жизни, о ее содержании. Писатель нашел 
оригинальную характеристику людей, жизнь которых не представляет 
никакого интереса.
«Береза  и  дуб»  имеет  сюжетную  канву,  но  здесь  главное  не  по-
вествовательный  аспект,  а  субъективно-оценочный  элемент  произве-
дения. Автор создает картину жизни двух деревьев, живущих каждый 
своей жизнью. Береза стоит гордо на берегу, ее голова покрыта «зеле-
ной  вуалью».  Дерево  осознает  свою  красоту  и  постоянно  повторяет: 
«Нет  краше  меня  в  лесу,  нет  сильнее,  стройнее»  и  т.д.  Однако  люди, 
даже  взглянув  вверх  на  верхушку  березы,  идут  мимо  и  останавлива-
ются около огромного камня, который тысячелетия назад отвалился от 
высоких скал и застрял на берегу. С видом доисторического животно-
го камень  лежит,  а  в  его расщелине растет  кремнистый  дуб,  который 
вжился  в  камень.  «Кажется,  что  он  разорвал  камень  и вылез  из  него. 
Дуб и камень стали единым существом. Люди обходили камень и вос-
хищались  деревом,  заполнившим  все  щели  своими  корнями.  Все  это 
раздражало березу, она говорила: «Что в тебе нашли люди, жалкое су-
щество, ты засохнешь в один день на своем камне, а золу унесет ветер. 
А я буду вечно стоять на этом берегу, стройная, гордая, красивая!» Дуб 
делал вид, что не слышит ни хвастовства, ни гнева соседки.
В  одну  из  ночей  погода  неожиданно  изменилась,  пошел  буран, 
снег,  ветер  как  бы издевался  над  березой:  то  пригибал  ее  к  земле,  то 

102
расшатывал корни. Положение становилось катастрофическим, и тогда 
береза, преодолев гордость, пригнулась к  дубу, которому бог даровал 
силу и устойчивость.
Утром распогодилось, вышло солнце, деревья, стоявшие в объяти-
ях, улыбнулись впервые в жизни друг другу. Дуб сказал: «Да, береза, 
хорошо иметь гордую верхушку, но еще лучше – иметь крепкие корни». 
Береза, решившая с этих пор соединиться с дубом и камнем, улыбкой 
согласилась со словами соседа» [49, с. 184]. 
Так трактуется нравственная проблема о значении корней для че-
ловека,  родной  земли.  Идея  произведения  воплощается  через  олице-
творение природы и диалог между деревьями.
Три  года спустя, в  1970  году,  Б.  Утижев создает  небольшое  сти-
хотворение в прозе «Тропинка» («Лъагъуэ»), по манере письма схожее 
с  любовной  лирикой  из  цикла  «Моя  Кареглазая».  В  нем  автор  рассу-
ждает  о  любви,  начинается  оно  с  описания  красивой  ночи:  «Звезды, 
раскинутые  на  ковре  неба  светятся  словно  бриллианты,  кажется,  что 
они шепчутся друг с другом, мигают нам, радуются. Обнаженная луна-
красавица,  довольная  собой,  расположилась  посередине  неба.  Она 
дарует свет. Кругом идиллия. Все плывет в этой сказочной ночи: лес, 
таящий  секреты,  и  поле,  где  сочиняют  свои  песни  кузнечики,  и  ска-
лы, гордо стоящие наверху. «Такая ночь создана для любви. Для слов, 
растворяющихся в воздухе. Для глаз, в которых стоит магнит, для рук, 
обвивающих тебя, словно гречишка. Для обжигающих как солнца луч 
поцелуев… Однако я одинок. Совсем одинок… Иду… Думаю…. Пре-
даюсь  воспоминаниям…  Радуюсь…  Печалюсь…»  После  этих  разду-
мий,  сменяющих  друг  друга,  лирического  героя  встречает  Надежда, 
берет за руки и ведет на какую-то тропу, «тропу любви, которая светит, 
но исчезает в ночи» [49, с. 199–200].
Автор  интенсивно  использует  эпитеты  и  сравнения,  изображая 
смену  чувств  и  настроений  лирического  героя.  Недосказанность  вы-
ражается  обилием  многоточий.  Поэт  утверждает  мысль,  что  любовь 
лежит между реальной жизнью и мечтой, тропа любви ведет человека 
в неопределенность.
Такие  же  мотивы  содержит  стихотворение  в  прозе  «ГъащIэр 
псысэм  хобжьантхъуэ»  (Жизнь  вторгается  в  сказку»,  1974).  И  здесь 
лирическому герою кажется, что его все время ждет встреча с девуш-
кой, он ее ждет за каждым деревом, дверью. Кажется, что стоит ему 

103
повернуться, и она бросится в объятия… Ее образ с ним в минуты гру-
сти, он дает надежду, свет, но ее все же нет.
Лирический  герой  задает  себе  вопрос:  «Что  это?  Действитель-
ность  или  чудо  для  сердца,  не  находящего  свой  уголок?»  И  сам  себе 
отвечает: «Не знаю. Но эта невидимка всегда со мной. Вот и сейчас она 
улыбается, зная, что я пишу о ней» Автор делает не очень утешитель-
ное резюме «Жизнь вторгается в мечту» [49, с. 196].
В  произведениях  данного  жанра  нередко  доминируют  пессими-
стические мотивы, как, например, в следующем: «КIыфIыгъэ зэфэзэщ» 
(«Темнота  непроглядная»).  Описание  грустного  состояния  природы 
приводит автора  к безысходным выводам. Он  создает картину непре-
рывной дождливой и скучной погоды: «Вот уже три недели идут дож-
ди. Холодно. Влажно. Печально. Продрогшая земля и все, кто живет на 
ней, ждут запоздалого куска тепла… Но солнце так укутано облаками, 
и не верится, что оно когда-нибудь выйдет».
С точки зрения поэтики надо отметить, что мрачное состояние ли-
рического героя еще рельефнее почеркивается через повторы односо-
ставных  предложений.  Через  описание  природы  состояние безысход-
ности передается людям, которым надоели дождь, холод, серые облака. 
Они  ждут  тепла,  солнца.  Но  автор  неожиданно  заявляет:  «Хотя  тело 
ждет  тепла,  однако  сердцам  людей  больше  соответствуют  холод,  не-
проглядность,  темнота… Рожденные  в  темноте, мы суетимся в ней и 
уходим в темноту». Поэт утверждает мысль, что не все благополучно в 
современном обществе, и люди не готовы для света.
Совершенно  иначе  построена  композиция  другого  произведения 
Б.  Утижева  «Гупыжхэр»  («Желания»,  1979),  которая  состоит  из  двух 
частей,  озаглавленных  как  «Вопрос»  и  «Ответ».  В  первой  части  ста-
вятся следующие вопросы философского порядка: «Сколько же мы не 
додаем друг другу красоты, счастья, нежности? Почему живем, посто-
янно  держа  узды  сердца,  тормозя  наши  желания?  Почему  не  радуем 
тех, кому мы нужны и которые нам нужны? Как бы тот того радовал?.. 
Того этот мог сделать счастливым!.. Разве не грех жить, вечно придер-
живая наши желания? Не насытившись, упустить жизнь, короткую как 
взмах ресниц?» [49, с. 198]. Писатель использует прекрасное определе-
ние скоротечности жизни – «взмах ресниц».
В  «ответах»  содержатся  парадоксальные  мысли.  «Был  бы  боль-
шой грех, если бы желания состояли из одной доброты, радости… Ведь 

104
большинство желаний пропитаны ядом. Они зовут нас тайно или явно 
кого-то унизить. Взаправду или с помощью неудачного юмора огорчить 
душу  кого-то.  Оружием  или  горьким  словом  убить  кого-то…  Испокон 
веков простые люди подавляют благие намерения, чтобы спасти мир». В 
конце автор приходит к мысли: «Творец создал мир, где установил рав-
новесие так, чтобы добро и зло не разрушили его в столкновениях. Для 
этого он придумал инструмент, имя которому «Разум» [Там же. С. 198].
Кроме  субъектно-оценочного  характера,  который  преобладает  в 
стихотворениях в прозе Б. Утижева, мы видим в некоторых из них мо-
менты личного, автобиографического плана. Это отражено в произве-
дении «Нэхугъэ» («Свет», 1983), посвященном старшему брату поэта 
Зарамуку  (он  умер  рано,  но  обладал  оригинальным  талантом  худож-
ника по дереву и камню). Поэт, не называя прямо имени брата, через 
его  образ  пытается  ответить  на  извечно  философский  вопрос  о  сути 
жизни.  Рассуждения  на  эту старую  как  мир  тему  искусства  содержат 
оригинальные мысли. Приведем текст: «Кто в жизни видел этой Жизни 
образ? Жизни прекрасной. Жизни хрупкой. Из всего тонкого – самой 
тонкой. Из всего краткого – самой короткой… Как это было бы здоро-
во, если бы мне удалось ее изобразить. Как это было бы чудесно, если 
бы я нашел материал, из которого можно этот образ создать!!!
Жил один чеовек, одержимый такой мечтой. Жил, не желал при-
мириться  с  тем,  что  он  этого  не  находит.  Он  мог  вырезать  из  дерева 
все,  что  ни  пожелает.  Вытесать  из  камня  все,  что  ни  пожелает.  Даже 
железо было готово стать послушным его воле. Но образ Жизни можно 
было  создать  только  из  чего-то  чудесного,  наподобие  ее  самой.  «Где 
же  есть  такой чудесный материал?  Или  вовсе нет». Было  такое  чудо. 
И  оно  прямо  перед ним стояло,  сотканное  из  света.  Оставалось  толь-
ко протянуть  руку и придать ему нужную форму. Однако стоило потя-
нуться рукой – и оно двигалось вглубь. Последуешь за ним – оно снова 
отступало.  Вот  так,  следуя  и  протягивая  руку  за  светом,  человек  ми-
новал чудесное мгновение – детство. За ним – единое и сладкое дыха-
ние юности. Миновал он и остался один на один с дорогой зрелости, 
ведущей к упокоению… Он шел и шел по ней. И когда был бодр – шел. 
И усталый – шел. И по мере того осыпались его надежды. Сомнения 
ложились тяжким бременем. Усталое тело не так уже подчинялось по-
прежнему горячему сердцу. Холодный ветер Времени выветрил  с его 
лица признаки бодрости и силы. Стопы его загрубели от бесконечного 

105
хождения и руки его, созданные для самой тонкой работы и ласки, ста-
ли огромными. Так они и оставались уже – грубыми-грубыми. Слова, 
что вначале пути были сладостными, теперь превратились в горечь, от 
которой внутри все кривило… Сел он тогда на камень и оглянулся на 
пройденный путь. 
Как они были непохожи – то, чего он хотел, и то, что получилось. 
То, о чем он мечтал, и то, что он имеет. Как непохожи! Сердце еще было 
преисполнено доброты. Душа еще была наряжена в чистые одежды. Но 
ему показалось, что все это никому не нужно. Никому. Никому. Никому… 
Крупной слезой из глаз упало разочарование. И то была не слеза, а дух: и 
он превратился в райскую птичку, и в тот же миг оказался в потоке света, 
растворяющемся в бесконечности тьмы» [49, с. 190].
Эти же пессимистические мотивы о недоступности для человека 
сути другой жизни, не похожей на серую действительность, содержат-
ся в стихотворении в прозе «Мир, недоступный нам» (1974), но уже на 
материале, связанном с музыкальным искусством.
Всего  из  восьми  строк  состоит  произведение  «Как?»  (1999),  в  ко-
тором ставятся глобальные проблемы. Оно отличается образностью, бо-
гатством  организации  речи,  приближающей  его  к  стихотворению.  Оно 
начинается с пафосных утверждений: «Как хорошо бы жить так! Как изу-
мительно! Никому не завидовать. Ни с кем не враждовать. Не стремить-
ся кого-то убить или увидеть убитого… Но как? Как? Как?» [49, с. 195]. 
Как говорится далее, люди испокон веков задают себе эти вопросы. Люди 
учатся жить по определенным постулатам. Учатся вроде бы «с солнцем 
в  руках,  а  весь  мир  листают  как  книги,  учатся  у  самого  Бога».  Однако 
время идет, а результаты плачевны: звери ведут себя лучше друг с другом, 
чем люди между собой. Автор оставляет ответ за читателем.
Образ пчелы занимает особое место в культуре. Восточные фило-
софы создавали свои трактаты под названием «Пчелы». И в литературе 
достаточно часто встречается образ трудолюбивой пчелы. (А.М. Горь-
кий,  например,  сравнивал  писателя  с  пчелой).  Б.  Утижев  не  обошел 
тоже этот образ, создав стихотворение в прозе «Пчелы» (1985). В нем 
идут рассуждения о жизни, о человеке: «Жизнь – красивый сон, кото-
рый пролетает мимо человека. И никто не может познать ее до конца, 
хотя об этом написано очень много». По мнению автора, и сам человек 
не знает, для чего рожден, что он должен делать на земле. Он приспо-
сабливается к Миру, придумав такие понятия, как совесть, стыд, этикет, 

106
закон, долг, слава и т.д. Он не знает, почему рожает себе подобных, му-
чается, воспитывает детей. Очень много забот у людей, задач, но поче-
му человек стремится к цели, которая не доступна ему, цели, созданной 
не им самим?.. Откуда это чудное чувство, названное нами словом «Лю-
бовь»? Почему мы к таким же обычным и смертным, как и мы, вдруг 
питаем  высокое  чувство,  от  которого  трепещет  наше  сердце?  Почему 
вид обычного человека расцветает в наших глазах? Следующие вопро-
сы передаются автором весьма поэтично: «Почему в глазах возлюблен-
ной  мы  находим  звезды,  а  коснувшись  волн  обычных  волос  слышим 
тайные звуки мелодий?..» Лирический герой в смятении: где правда – в 
окружающем нас мире или в сказке, созданной нашим разумом.
Удел  простых  людей,  не  наделенных  творчеством,  другой.  Есть 
люди, для которых все ясно, на все есть четкий ответ. Они удивляются, 
что другие сомневаются в понятиях о бесконечности мира, проблемах 
мироздания.  Обыватель  счастлив,  он  выделяется  из  всех.  Даже  бес-
конечность мира он укладывает в свои простые понятия. «Но, на наше 
счастье,  –  говорит  поэт,  есть  и  такие  люди,  которые  знают,  что  нет 
конца чудесам в мире, они ищут, мучаются, они вечно в пути и поис-
ках истины. Есть среди них плохо одетые, но они богаты сердцем. Они 
в  пути.  Каждый  отрезок  приподнимает  их  из  тьмы.  Рожденные  для 
служения  душе,  они  идут,  идут,  идут,  открывая  неизведанные  края, 
на этом пути много чудес… Приходят они в цветущие места. Это те, 
которые  призваны выполнять  роль  неутомимых  пчел  – собирать мед 
жизни» [Там же. С. 194]. Общая идея произведения – воздать сполна 
людям, которые служат высоким целям в жизни и находятся в поисках 
новых границ познания мира и возможностей человека.
Человек – венец природы, его называют высшим созданием бога, 
его  творением.  Б.  Утижев  в  произведении  под  названием  «Тхьэм  и 
Iэужь»  («Творение  бога»,  1985)  затронул  проблему:  как  иногда  обра-
щаются с самым ценным на земле созданием. Событие в нем связано 
с  работой  младшего  медицинского  персонала  в  одной  из  больниц,  в 
подъезде которого стоит тележка с покойником. Лирический герой, от 
лица  которого  ведется  повествование,  пришел  в  больницу  проведать 
больного. Увидев тележку, он подумал, что там лежит больной, но по-
том понял суть дела. Рассказчик признается: у него никогда не хватало 
духу  подойти  близко  к  покойникам,  но,  увидев,  что  с  этого  скатился 
край  покрывала,  подошел,  посмотрел  на  него  (покойник  –  молодой 

107
мужчина лет сорока), поправил покрывало, подогнул его и пошел про-
ведать какого-то друга в больницу. Через полчаса он вернулся, тележка 
стояла опять на том же месте на улице, а медсестры громко и нелице-
приятно спорили: кто должен увезти его в морг. Для одной из них было 
более  важным  собирать  бутылки,  а другая  утверждала,  что  покойник 
умер не  в  ее  смену.  Автор  отобразил эту  грустную  картину не  жалея 
красок. Лирический герой, от лица которого писатель ведет речь, уда-
ляясь  с  места  события,  смотрит  на  тележку,  на  человека,  который  не 
сможет никому ничего сказать, не сможет защитить себя. Писатель по-
казывает, до чего равнодушие может иногда довести людей.
Автор  говорит:  «Я  не  знаю  этого  человека,  откуда он,  чем  зани-
мался на земле, но одна мысль не дает покоя: как и все, кому даровал 
душу  Всевышний, этот человек  тоже  создание божественное,  его по-
дарок. Не чая души в нем растила его мать, которой все было мало для 
него… И вот он лежит на холодной тележке. Подарок бога, от которого 
осталась груда мяса и костей. Рядом чуть ли не до драки спорят люди, 
которые должны его отправить в морг» [49, с. 201]. В конце автор об-
ращается к Богу: «Всевышний! Когда станут по-настоящему ценить на 
земле твое создание?!» [Там же].
Как  отмечалось  выше,  Б.  Утижев  в  одном  лице  сочетает  талант 
поэта, писателя, драматурга, художника и языковеда, и это дает удиви-
тельную специфику его труда в каждой из этих областей. Тема разви-
тия родного языка, его функционирования, сохранения всегда волнова-
ла его. Она звучит в произведениях, публицистике, в многочисленных 
интервью  и  газетных  статьях.  Вполне  естественно  проблема  языка 
вписалась и в цикл стихотворений в прозе, в частности в произведении 
«Телъыджалъэ» («Вместилище чудес», 1993) она стала главной.
Автор ведет речь о возможностях языка и о том, как они исполь-
зуются.  Он  говорит:  «Испокон  веков  человеку  подвластны  огромные 
мысли, но, рожденные в голове, мало из них получают воплощение в 
языке. Если сравнить эти удачи и возможности, то это – капля в море. 
Скульптуру Давида можно было создать не только из того камня, кото-
рый лег в его основу. Таких чудесных камней много, но они ждут, когда к 
каждому придет свой Микеланджело... И язык тоже таит в себе много чу-
дес… И язык адыгов имеет огромные силы, он ждет писателей, которые 
раскрыли бы его тайны, дошли бы до каждого уголка души, «поймали 
бы самые тонкие мысли, исчезающие словно пар дыхания… кто знает, 

108
может  станут бессмертными  творения  языка  и  родной  литературы.  Не 
стоит браться за перо, не надеясь на возможности языка. Пройдет время 
и  язык  сегодняшних  писателей  покажется  потомкам  детским  лепетом. 
Как они будут счастливы! Да будет так!» [Там же. С. 184]. Этой  опти-
мистической  фразой  заканчиваются  рассуждения  автора о  проблемах 
поэтического языка. Тема родного языка более широко представлена в 
публицистике писателя.
Поэты часто обращаются к музе. Не исключение и Б. Утижев, но 
он это делает не прямо, а завуалированно, абстрактно. Стихотворение в 
прозе под названием «Знаю я» («СощIэ») состоит всего из семи строк, 
но  они несут много дум. «Знаю, – говорит  автор, –  ты  есть  на земле, 
как  и  в  моих  мыслях.  Красивая.  Чистая.  Добрая.  Имени  твоего  я  не 
знаю, но ты ближе всех. В самый холодный день ты греешь мое сердце. 
Берешь у меня слова и превращаешь в стихи…». Интересна концовка: 
«Ты живешь в моем мире… Если даже не встретил тебя. Не видел тебя. 
Если даже ты не родилась» [Там же]. 
Персонифицированный  образ  Луны  удачно  использован  в  про-
изведении  «Прекрасная  картина»  («Сурэт  дахащэ»,  1996),  в  котором 
поставлены вопросы вселенского масштаба. Поэт создает удивительно 
образную картину: «Ночь. Тихо. Мирно. Красота. Луна, словно охран-
ник неба, заглядывает в окно небольшого дома. Все три угла комнаты во 
мраке. Луна, чей взгляд застыл от удивления, освещает четвертый угол 
своими лучами, похожими на самый тонкий шелк, она высвечивает кра-
сивую идиллию: заснувший ребенок на груди матери. Мягкие ручонки 
его светятся на фоне черных волос, раскинутых вокруг. Он обвил шею 
самого любимого человека на Земле. Временами он личиком своим гла-
дит грудь матери, полную изобилия и жизненных сил» [49, с. 191].
Автор  задает  вопросы:  что  снится  ребенку,  какое  утро  его  ждет, 
какая жизнь, какое счастье ожидает его, пылкой ли будет его любовь, 
какую спутницу жизни он встретит и т.д. Затем после слова «или же» 
следуют три вопросительных знака. Далее расшифровывается все то, 
что может идти за словом «Или»: это – негативные явления жизни, ко-
торые  приходят  к  человеку  неожиданно:  бедность,  болезни,  обман… 
их много. Поэт опять обращается к Луне, которая вместе со временем 
видела и знает и хорошее и плохое, что сопровождает людей испокон 
веков. Луна «положила глаз на ребенка. Кажется, что она желает ему 
много хорошего в жизни, она дарит ему свет». Поэт присоединяет свое 

109
пожелание: «Да будет так!» [Там же. С.192]. Язык этого произведения 
очень образный, поэтому не всегда можно найти адекватный перевод 
некоторых  эпитетов,  сравнений,  как  «гупсысэ  нурхэмкIэ»  (букв. «ду-
мающими лучами») или  «плIэнэпэм  доплъызэ»  (букв. «входит в угол 
застывшим взглядом») и т.д.
Философскими  размышлениями  о  жизни,  о  времени  проникнуты 
стихи «ГъащIэ пэж» («Настоящая жизнь», «Годы»), написанные Б. Ути-
жевым в 1998 году. В первом поэт размышляет о том, что важнее для 
человека  –  действительная  жизнь  или  «жизнь  после  биологической 
смерти?» «Выдающиеся люди, – говорит автор, – начинают жить после 
того, когда тело покидает этот мир. Настоящая жизнь ограничивает че-
ловека, чинит ему много преград. Но вопреки безысходности, невзго-
дам  великие  люди  создают  чудеса  для  души,  большие  дела…  После 
смерти время отсекает от их жизни всю мелочь. И тогда их жизнь на-
чинает сверкать словно Эльбрус, с которого сошли облака…
Пожалуй,  это  единственное,  что  можно  считать  хорошим  в  про-
фессии «Смерти». Такое неожиданное резюме.
Разговор о времени продолжается и в следующем тексте – «Годы»:  
«Годы всегда в пути. Мы их не встречаем и не провожаем. Мы с ними 
сталкиваемся совершенно случайно. Им нет никакого дела до нас, хотя 
нам кажется, что они наши, существуют для нас, мы их считаем, как ча-
бан овец, да и нашли им общее название – ''жизнь''» [49, с. 196–197].
По мнению автора, время не замечает ничего – ни нашей возни, ни 
дум. Оно уходит, как и всякая мысль, даже самая большая, в облака не-
известности. Опять же концовка содержит парадоксальные суждения: 
«Время… не то, чтобы заметить нас, оно не заметило, как строили мир, 
оно не оглянулось ни разу. Оно нисколько не переживает и от того, что 
сегодня рушится мир» [Там же. С. 197]. Поэт таким образом реагирует 
на происходящие сегодня процессы. Он не считает, что в мире наступит 
неожиданное светопреставление. Мир рушится постепенно, многие не 
замечают этого. Не «замечает» эти процессы даже Время.
Образ маленького человека часто встречается в творчестве Б. Ути-
жева.  И  в  следующем  произведении  «Очень  древний  монолог»  (1998) 
автор  говорит  от  имени  маленького  человека,  который  обращается  к 
Богу: «О Всемогущий! Великий! Я всего лишь простой человек, заслу-
живающий, может быть, больше нареканий, чем жалости, живу по ва-
шим принципам. Потому и смею обратиться с вопросом: Когда-нибудь, 

110
хоть  на  реальном  или  воображаемом  свете  мы  будем  счастливы?  Или 
всегда будем мы объектом смеха для Твоих созданий, которые считают-
ся у Тебя божественными созданиями? Смею заметить, что такое наше 
положение маленьких людей более всего принижает нашу веру в Тебя, 
наш Бог». Вопрос оказывается риторическим.
На многие вопросы и проблемы жизни нет ответа не только на зем-
ле, но и на небесах. В этом автор часто винит людей безнравственных, 
приспособленцев. Своеобразно он говорит об этом и в стихотворении в 
прозе «Неисполнимая мечта» («МыгъэзэщIэн хъуэпсапIэ», 2000). Лири-
ческий герой мечтает об условиях, чтобы творить, писать обо всем сво-
бодно,  не  беспокоясь  ни о чем.  Но не уверен в  их  исполнении  на  этом 
свете… Может есть и другой мир? И там будет такая возможность?» [49, 
с. 199]. И в этом поэт сомневается, ибо те, кто властвуют сейчас в жизни, 
окажутся и там в той же роли.
Мотивы произведений данного цикла зачастую окрашены у поэта 
пессимизмом, он  сомневается в  верности многих канонических,  ино-
гда простых понятий в жизни. И в следующем произведении «ЩыIэу 
пIэрэ ар езыр?» («Есть ли он сам?», 1999) автор ставит вопрос о том, 
есть  ли  народ  в  нашем  понимании.  Он  приводит  выражение,  сказан-
ное  «каким-то  мудрецом»:  «Люди,  словно  цыплята  с  наседкой,  бегут 
туда,  куда  сыплют  корм».  Дальнейшие  рассуждения  сводятся  к  мыс-
ли, что люди, как правило, всегда голодные, кормильцы не допускают 
сытости,  чтобы  они  не  думали  ни  о  чем,  кроме  пищи.  На  защитника 
их интересов они могут лишь бегло взглянуть во время относительной 
сытости, но не более. Как бы ты  ни любил народ,  он обвинит Тебя в 
попытке  изменить  это  положение.  В  конце  концов  лирический  герой 
ставит  вопрос:  «Есть  ли  вообще  народ?  Или  мы,  часто  повторяя  это 
слово, свыклись с мыслью о действительности этого мифа?» Прямого 
ответа нет; как и во многих произведениях, Б. Утижев последнее слово 
отдает читателю.
Обращение  к  Богу,  вызов  его  на  «диалог»  относительно  нрав-
ственных  проблем  жизни  –  часто  встречающийся  поэтический  при-
ем  в  произведениях  Б.  Утижева,  как,  например,  в  коротком  отрывке 
«Сыхуейт»  («Хочу»,  2001).  Речь  начинается  с  утверждения,  что  ни-
кто  не  сомневается  в  скоротечности  жизни.  И  это  хорошо  знают  те, 
кто напрочь отказался от совести, ибо «жизнь, словно ласточка, может 
улететь в любой момент, поэтому надо хватать все, рвать, прибирать! 
Живем один раз!»

111
Есть  и  те,  кто  совесть  считает  высшим  благом,  как  и  честь,  до-
стоинство.  Автор  говорит,  что  принадлежит  ко  вторым.  Он  счастлив, 
потому что совесть чиста. Первые живут припеваючи, а вторые… Ав-
тор  обращается  ко Всевышнему:  «Неужели Вы наказали  порядочных 
людей за добродетели, поэтому они прозябают в этой короткой жизни? 
Или действительно ожидает нас другая жизнь? [49, с. 203]. «Как бы ни 
было,  –  говорит  лирический  герой  Богу,  я  хочу  погостить  счастливо 
в  этой  короткой  данной  взаймы  жизни.  Слышишь,  наш  Бог,  –  хочу». 
Опять же вопрос – риторический.
Нередко Б. Утижев сравнивает психологию простых людей с от-
ношением  к  жизни  тех,  кого  мучают  философские  мысли,  кто  хочет 
заглянуть  за  пределы  возможного.  Такое  сравнение  мы  видим  в  про-
изведении  «ФIэщхъуныгъэ  дахэ»  («Красивая  вера»,  2002),  в  котором 
поэт  пытается  отобразить  состояние  таких  разных  типов  людей  на 
смертном одре. Сперва ставятся вопросы: что чувствует душа челове-
ка, уходящего в мир иной, о чем он думает. Здесь нет физиологическо-
го анализа, автор рассуждает о разных вариантах ответов, может быть 
люди думают о сделанном в жизни, жалеют о неудавшемся и пр. В эти 
минуты, – говорит автор, – простой человек-легковер более счастлив, 
он  думает о смерти как о временной болезни,  которую надо перетер-
петь. А дальше – дальше наступает другая жизнь» [49, с. 202]. Сложнее 
положение философа, знающего многие тайны жизни, он одарен богом 
глубокими знаниями, но… он потерял счастье веры в простые истины, 
выдуманные людьми. А они дорогого стоят.
Форму исповеди автор использовал в произведении «ХъуэпсапIэ 
жыжьэ» («Далекая мечта», 2003). Автор мечтает остаться в памяти хоть 
одного хорошего человека. Когда людей покинет зависть, борьба, а лю-
бовь будет незапятнанной, души будут радовать друг друга. Но автор 
не верит в это, ибо мы находимся в таком мире, когда трудно «оживить 
даже мечту в мыслях» [49, с. 197].
Мотивы  трагического  содержатся  в  стихотворении  в  прозе  «По-
следний подарок»  (2004).  Поэт  обыгрывает традиционное  пожелание 
пожилых  людей  –  «легкую  смерть  в  хорошую  погоду»  («МахуэфIрэ 
лIэкIафIэрэ»). Жизнь прекрасна, но человек вынужден помнить о брен-
ности мира. И в последний день он хочет выразить последнюю прось-
бу,  чтобы  Всемогущий  даровал  хорошую  погоду  для  остающихся,  а 
легкую смерть для обреченного.

112
Поэт  описывает  прекрасный  день,  когда  радует  сердце,  а  воздух 
настолько чистый, словно «его искупали в сладкой воде из меда», лучи 
солнца  «золотыми нитками  придали  удивительную  картину  вокруг,  в 
глазах  людей  «блеск  желаний».  После  всего  этого  лирический  герой 
обращается  к  Смерти:  «Как  я  могу  это  поменять  на  мир  иной,  даже 
если он мир вечный, настоящий!! Не хочу» [49, с. 198]. Он хочет жить, 
«пока не надоест всему миру, а умереть – когда не станет замечать пре-
лестей окружающей действительности». Так бы хотел он использовать 
последнее желание на этой земле.
Особое место в творчестве Б. Утижева занимает образ матери. Не 
исключение и стихотворения в прозе. И в названии произведения, посвя-
щенного памяти матери можно увидеть ту особую роль, которую игра-
ла мать в семье поэта. Оно звучит весьма поэтично: «Дыгъэм кIэрыщIа 
абгъуэ» («Гнездо, свитое на солнце»). В отличие от других произведе-
ний данного цикла, поэт не писал его в «один присест», поэтому разные 
отрывки  из него датированы конкретными днями из 1983, 1988, 1999, 
2004 годов. Все отрывки о матери написаны в период, когда матери уже 
не было в живых, поэтому и в подзаголовке поэт пишет – «Памяти моей 
матери».  И  это  закономерно.  Причины  «запоздалой»  исповеди  перед 
матерью находятся в особом менталитете адыгов, у которых прилюдно 
открытое выражение чувств к близким, даже к матери, к детям, к отцу, 
тем более к мужу или жене считалось постыдным, неприличным. Эта 
особенность в психологии адыгов (кабардинцев, адыгейцев, черкесов) 
отражена в языке, этнографии, литературе. В прошлом, даже не очень 
далеком, адыги никогда не говорили «мой муж», «моя жена», они го-
ворили «мать моих детей», «сноха моей матери». Есть пословицы, по-
говорки об адыгском аскетизме, выработанном многовековой борьбой 
за свободу и независимость. Адыги советуют: «Не хвали свою лошадь 
и свою жену», разумея, что их достоинства можно увидеть в реально-
сти: на скачках, что касается лошади, а жена проявит себя в делах до-
машних и в воспитании детей. Когда хвалили их детей, адыги обычно 
старались перевести разговор на другие темы словами: «ЯщIагъэшхуэ 
иджыри щыIэкъым» («Ничего большого они еще не сделали»), «Ахэр 
зэфэну  псыр  иджыри  къэжакъым»  («Еще  не  протекла  вода,  которую 
они должны испить») и т.д. 
Родителей не хвалили, считая, что и у других людей нет «плохих» 
матерей  и  отцов.  Святое  отношение  к  родителям  было  обязательным 

113
в моральном кодексе «Адыгэ хабзэ», нарушение которого не допуска-
лось  в  обществе. Нами  выше  говорилось, что одной  из причин  неко-
торого отставания в поэзии прошлого адыгов, в отличие от восточных 
литератур, дагестанских в частности, в части любовной лирики явля-
ется менталитет.
Неслучайно  и  то,  что  в  творчестве  русскоязычных  адыгских 
писателей-просветителей  большое  место  занимает  этнографизм.  Эти 
писатели  хотели  донести  до  читателя  огромной  России  особенности 
быта,  истории,  менталитета  адыгов  (черкесов),  ибо  в  ХIХ  веке  всех 
«горцев» (или «туземное население») не различали ни по языку, ни по 
истории, ни по ментальности. К сожалению, их часто характеризовали 
как «туземцев», «татарву» и т.д. И в наше время появилось такое «объ-
единительное» уничижительное слово – «лицо кавказской националь-
ности». Все это идет от неустроенности многих людей, от невежества 
в культуре, истории. Велика и доля идеологического диктата, нивели-
рующего историю всех народов и до и после Великого Октября. Это, 
однако, уводит нас в сторону. Вернемся к творчеству Б. Утижева.
Уже в самом введении поэт открыто пишет о тех особенностях мен-
талитета адыгов, о которых мы упоминали выше: Язык не поворачива-
ется сказать, как мне тяжело сегодня выразить свои чувства, почему Бог 
создал меня мужчиной, которому не велено быть слабым. Как бы я хотел 
прилюдно плакать, рыдать, вылить наружу слезами горе, распираю-
щее мою грудь… Умирает мать. Уходит та, которая была самой доро-
гой на этом свете. Для меня гаснет солнце… Дни ее сочтены…» [Там 
же.  С.  186].  Мать  носила  15  камней  внутри  себя,  болела  серьезной 
болезнью, но до конца она сумела сохранить доброту. Здесь разговор 
прерывается, он возобновляется уже после смерти матери. Поэт рассу-
ждает, что мы теряем в этом мире многих, но значение матери занимает 
особое место: «Кого покинула душа матери, тот теряет половину мира. 
С ней нам жизнь казалась сказкой, она была маяком в жизни».
Поэт говорит, что человек, видимо, умирает дважды, сначала уми-
рает разум, после него – душа, которая цепляется за каждый вдох тела. 
У его матери смерть пришла сразу, оставив детей только с одним на-
следием – любовью. Поэт сравнивает мать с красивым деревом, ствол 
которого засох, «отдав все силы молодым побегам – детям».
Б. Утижев меняет сюжетную линию и приводит биографические 
сведения  о  жизни  матери,  которые  усиливают  переживания.  Удары 

114
судьбы  для  нее  начались  еще  в  детстве,  когда  на  втором  году  жизни 
она сама лишилась матери, а в шестилетнем возрасте потеряла и отца. 
Сиротами стали мальчик и пятеро девочек. Мальчик заменил отца, на-
сколько это возможно. Горе сплотило детей, они все выжили и создали 
хорошие семьи. Поэт в своей исповеди особо останавливается на фак-
тах биографии матери, у которой практически не было ни детства, ни 
молодости в нашем понимании, а была постоянная борьба за выжива-
ние. Но своей волей она превратила ее в борьбу за доброту.
В другом отрывке, написанном позже, поэт признается матери: «Я 
хотел написать о твоей жизни много, очень много, мама. Чтобы не забыть 
твой образ, я каждый день рисовал твой портрет. Я хотел до конца быть 
верным  формуле, которую  говорят родственникам  умершего:  «Дай  Ал-
лах, чтобы ты не забыл его». Однако проходит время, жизнь убеждает, что 
смерть – удел всех живущих. Притупляется боль. Не зря говорят адыги: 
«Нет людей, которые не остались бы в долгу перед родителями», о чем 
надо помнить при их жизни…»
Заключительная часть произведения написана несколько лет спу-
стя, в 2004 году. В ней уже звучат мотивы памяти с высоты прожитых 
лет. Поэт пишет: «Чем больше давит на тебя груз старости, тем больше 
перед твоими глазами возникают образы родителей и родных. Как счаст-
ливы те, у кого они живы! Я лишен этого счастья. Вспоминая нашу семью 
всегда вижу что-то очень красивое, светлое, гармонию вокруг… Вот на 
этой чудесной картине – мой старший брат, с лица которого льется свет 
доброты: большой, плечистый, ладный…». Старательно выписаны пор-
треты двух сестер, стоящих по обе стороны брата, матери, дочерей. 
В  этой  идиллической  картине  самый  маленький  –  это  сам  поэт. 
Он стоит впереди и снизу улыбается, не осознавая чему радуется. Отец 
стоит в стороне – высокий, «будто подпирая облака», и любуется своей 
«солнечной семьей» [49, с. 188–189]. 
Б. Утижев, создав такую картину, говорит, что «правде не будет труд-
но посмеяться над этой идиллией, ибо она знает все: про бедное детство, 
крики бригадиров, плач вдов, холод в доме, запах супа из черемши, пре-
лую макуху… Вот, что было, что ты видел в детстве, и это – вся правда».
«Трудно возразить правде, – говорит автор, – но у меня есть своя 
правда, данная свыше, правда, идущая из сердца… В памяти остается 
лишь «Правда сердца».  В  конце  своих рассуждений поэт обращается 
к матери: «Мы жили в гнезде, свитом из оболочек твоего сердца. Мы 

115
жили в этом гнезде, мама! Видимо не зря я вижу это гнездо… на теле 
солнца. И для нас, твоих детей, это гнездо светит ничуть не хуже солн-
ца, мам!» [Там же. С. 189]. Вот такой прекрасный и неповторимый об-
раз матери, образ семьи создан поэтом! Таким «поэтическим аккордом» 
заканчивается произведение о матери, над которым Б. Утижев работал 
продолжительное  время.  Образ  гнезда  традиционен  в  литературе,  но 
то, что это семейное гнездо свито на солнце – совершенно новое слово 
в  разработке  этой  темы.  Мать  отдает  своим  детям  свое  сердце  (стены 
гнезда сделаны из него), свое тепло и свет, и в этом она «не уступает» 
даже Солнцу. Лучше и не выразишь свое отношение к человеку, который 
дарит жизнь детям.
Как  бы  «сквозной»  темой  в  творчестве,  публицистике  и  жиз-
ни  Б.  Утижева  являются  проблемы  функционирования  и  развития 
кабардино-черкесского  языка.  Как  и  любой  крупный  писатель,  он  в 
своей  художественной  практике  способствует  развитию  поэтической 
речи, обогащает лексику родного языка, расширяет его возможности. 
Но  в  отличие  от  других  писателей  Б.  Утижев  сочетает  в  своей  дея-
тельности  энергию  творчества  и  усилия  профессионального  ученого-
лингвиста. Он в 1971 году окончил аспирантуру в Институте языкозна-
ния Академии наук Грузинской ССР и успешно защитил диссертацию 
по теме «Повелительно-позволительные формы кабардино-черкесского 
языка», после чего работал старшим научным сотрудником отдела ка-
бардинского языка КБНИИ вплоть до 1991 г. Большой вклад он внес в 
создание толкового словаря кабардино-черкесского языка, вышедшего 
в Москве. Вопросами лингвистики он занимался также работая ряд лет 
в должности заведующего кафедрой языка и литературы в Институте по-
вышения квалификации учителей. Им опубликованы одна монография и 
ряд статей по актуальным проблемам развития родного языка. Все это не 
могло не оказать влияния на художественное творчество Б. Утижева.
Эта  тема  нашла  конкретное претворение  в  большом стихотворе-
нии в прозе с прозрачным названием «Анэдэлъхубзэм и гурыгъузхэр» 
(«Тревоги о родном языке», 2004). Произведение начинается в форме 
очень личного диалога: «Итак, вот мы одни. Очень одни ты и я, мой 
адыгский  народ,  который  тысячи  лет  позволяет  себе  быть  сладкоу-
стым,  делает  и  меня  носителем  родного  языка.  Я  давно  мечтал  хоть 
раз вот так встретиться с тобой без посторонних глаз, заглядывающих 
к нам в рот. «Полными глазами» (открытым взглядом) поглядеть друг 

116
на друга, рассказать обо всем наболевшем… Народ и язык похожи на 
влюбленных, соединивших свою жизнь по воле Всевышнего. Как бы 
жизнь ни крутила в водовороте, как бы время между нами ни вмеши-
валось в наши дела холодными руками и остывшим сердцем, как бы 
нас  временами  ни  отдаляли  друг  от  друга,  –  мы  постоянно  тянемся 
друг к другу, скучаем один по другому, не можем жить порознь… Учи-
тывая наши чувства Всевышний дал нам сегодня возможность с глазу 
на глаз посмотреть на прошлое, заглянуть в будущее…». Так лириче-
ская струя входит в ткань данного жанра.
Далее автор ведет речь «о времени и о себе», о народе, языке исто-
рии. Все явления имеют историю, начиная с самой Вселенной, кончая 
соломинкой, которую носит ветер. Поэт убеждает нас в том, что мы не 
знаем «всех нитей, из которых соткан мир». Многие умные люди пыта-
лись дойти до тайн мира, приближаясь к истине и отдаляясь от нее, но 
«мою Правду и из чего она состоит, может знать только Всевышний». 
Автор пишет, что не все носители осознают значение родного языка в 
их жизни. Родной язык – неиссякаемый клад, огромное богатство, нако-
пленное народом. Поэт говорит, что «потеря языка равносильно потере 
света», а без света не будет видно и самого народа. Автор утверждает, 
что родной язык является носителем многих чудес, выработанных века-
ми, они пласт за пластом раскрывают тайны истории. Все это богатство 
может исчезнуть. Поэт осознает диалектику истории: одни языки исче-
зают, другие появляются вновь, все это трагично, но еще больше печали 
в  том,  что  многие  говорят  об  этом  буднично,  без  особого  сожаления. 
Вместе  с  тем,  исчезновение  каждого  языка  –  трагедия  для  всех,  оно 
равносильно смерти человека в цветущем возрасте.
Интересна  мысль  автора,  задающего  себе  риторический  вопрос: 
«Трагедия уходящих в небытие языков только ли для людей?», на что 
следует ответ: «Если у действительности есть душа, то и на его сердце 
остается шрам при потере чудесного векового щебетания языка, уходя-
щего из его объятий». Опять лирический герой обращается к родному 
народу: «Эти проблемы – не плод фантазий, над ними я думаю посто-
янно, страдаю душой, но верю, что ты можешь доказать ошибочность 
моих тревог, не теряю своей надежды на тебя».
Правильно замечает автор, что иногда самообман облегчает неко-
торым жизнь, успокаивает душу. Но народ не может этого себе позво-
лить, дабы не сойти с дороги истории. «Пусть Всевышний убережет и 

117
тебя (народ. – Х. Б.), и меня от таких иллюзий», – продолжает свой вну-
тренний диалог автор. Не все так еще трагично, есть еще примеры из 
жизни, которые дают надежду на процветание родного языка.  Слово 
берет персонифицированный язык: «Знаю, в устах многих я перелива-
юсь красноречием. Будят силы, которые срослись в моем теле. Многие 
и многие золотые дети просыпаются с моими словами, их звонкими го-
лосами я расцветаю в воздухе. Кроме того, мне посчастливилось стать 
и  письменным  языком,  поэтому  лестницей  надежд  пытаюсь  достичь 
многих вершин жизни. Думая обо всем этом душа стремится в далекое 
будущее,  бесчисленные надежды,  словно  почки,  разбухают  на  ветвях 
жизни» [49, с. 206].
Автор, меняя собеседника, обращается к носителю языка – к народу: 
«Видит Бог, мы бы  с  тобой сегодня не  встретились, если бы  мне «не 
снились некоторые надежды. Иначе, опустив голову, я бы вышел на до-
рогу, ведущую в мир иной, куда ушли умершие языки» [Там же].
Продолжая  незримый  диалог  со  своим  народом,  автор  утверж-
дает,  что  тешить  себя  мыслями-надеждами  равнозначно  утаиванию 
своей болезни.
Любой  народ гордится  своей  большой  численностью,  заворажи-
вают цифры в «миллионах». Это естественно, но «все ли принадлежат 
к этому народу», в частности к адыгам – те, «кто не знает своего язы-
ка и не хотят знать?» Далее лирический герой говорит о последствиях 
Русско-кавказской войны, разбросавшей большую часть адыгов по све-
ту. С ней связана и потеря многими родного языка. Все это объектив-
ные причины, но часть вины в этой потере языка лежит и на носителях. 
Основная мысль: не надо идти по течению, надо бороться за свой язык, 
за свою индивидуальность. Автора беспокоит не объективные причины, 
а то, что многие спокойно рассуждают о надвигающейся трагедии – по-
тере родного языка.
Произведение имеет интересную композицию, участники диало-
га: автор (лирический герой), родной язык, народ. Отдельные моноло-
ги  сменяются диалогами межу персонифицированными  языком и  на-
родом. Автор обобщает эти рассуждения. Для языка проблему можно 
разрешить  просто:  каждый должен  говорит в семье на родном языке. 
Но в жизни все не так просто. Ее осложняют многочисленные причины 
исторического,  социального  и  иных  факторов,  о  которых  автор  пишет 
подробно. Часто для сохранения и развития родного языка необходимы 

118
большие  материальные  средства,  но  мало  богатых  людей,  способных 
жертвовать их. Многие из них «смотрят на мир из-за кошелька», они «все 
в мире укладывают в калькуляторы», «взвешивают на весах пользы».
Особенностью данного произведения является и то, что автор ис-
пользует этнографические детали, позволяющие оттенить проблему язы-
ка. Он приводит древние жестокие обычаи массагеттов, уничтожавших 
«лишние  рты»,  немощных  соплеменников  и  съедавших их.  Это  режет 
ухо современных людей. Но парадокс: язык говорит, что «хотел бы тоже 
войти в кровь народа, чтобы в нем заново ожить, святить изнутри».
Думы о родном языке заканчиваются обращением автора ко Все-
вышнему, чтобы «он дал много лет жизни, мужества и благоразумия, 
дабы петь на любимом родном языке для тебя, мой адыгский народ».
Произведение «Тревоги о родном языке» интересно не только по 
содержанию  и  композиционному  построению.  В  нем  своеобразная 
поэтика.  Язык  автора  отличается  богатством  лексики,  сложным  син-
таксисом, свежими сравнениями, олицетворениями. Автор показал силу 
трагедии  при  потере родного языка. Исчезновение любого языка отра-
жается на здоровье людей, оно может привести и к летальному исходу 
некоторых людей. «Даже природа, – пишет поэт, – получает рану в душе, 
когда его объятия покидает журчание любого из языков» [49, с. 205].
Стихотворения  в  прозе  Б.  Утижева,  как  было  сказано  выше,  яв-
ляются новым жанром в адыгской поэзии. Б. Утижев сохранил основ-
ные  отличия  этого  жанра  –  субъективно-оценочный  характер  и  соот-
ветствующую  ему  ритмико-интонационную  структуру  произведения. 
Звуковая  организация  в  данных  стихотворениях  Б.  Утижева  близка  к 
поэзии, но все же здесь преобладают принципы прозаического произ-
ведения, тяготеющего к лирике. Они являются своеобразным мостом к 
собственной прозе Б. Утижева, в которой преобладают жанры миниа-
тюры, рассказа и новеллы.

жүктеу/скачать 2,02 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: