115-летию со дня рождения
жүктеу/скачать 1,33 Mb. Pdf көрінісі
|
|
ны и доступны широким слоям народа, издревле владевшего навыками изощренной импровизации (и вернувшего потомкам благодаря памяти своей многие призведения поэта). Реформируя казахский стих в аспекте формы, Магжан обра- щает существенное внимание и на фонику стиха, комбинацию рифмы. Причудливая звуковая магия, исходящая из его стихов, однако, функционально не самоценна, а служит созданию изыс- канной, сплетенной из тончайших нюансов и обертонов кар- тины реальности. Таково, к примеру, стихотворение «Волна» («Толқын»), где своеобразный повтор звуков и слов, ритмичное чередование аллитерации и ассонанса способствуют мелодично- му живописанию морского прибоя, игры волн, обгоняющих и нежно обволакивающих друг друга, взволнованно шепчущихся, раскрывая друг другу никому неведомые секреты:
Толқыннан толқын туады, Толқынды толқын қуады, Толқын мен толқын жарысад. Күңіренісіп кеңеспен, Бітпейтін бір егеспен Жарысып жарға барысад. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сылдыр, сылдыр, сылдырлап, Бірінің сырын бірі ұрлап, Толқынды толқын қуады. Жарына бал береді, Береді де, өледі, Өледі толқын, тынады. Волна волною рождена. Волне вослед бежит волна. Вдоль по речному плесу. Заводят волны разговор — Ах, этот милый сердцу вздор! — Все о любви к утесу. ........................................................ Звонкоголоса и нежна, Волне вослед бежит волна, Волна волной играет. И всю любовь свою — свой мед — Она утесу отдает И тихо умирает. (перевод К. Бакбергенова) Смешливые и капризные, шаловливые и певучие, любве- обильные и слезоточивые, волны в бесконечном движении и оживлении, таящем нечто такое, что неподвластно и незримо человеческому взору. И даже смерть, их настигающая,— это ир- реальное состояние, хранящее не столько покой, сколько новую тайну мира, имя которой предстоит угадать. Характерно, что поэт, выстраивая пятистрофную компози- цию стихотворения, использует шестистишия, рифмованные по схеме аабввб, введенной в казахскую поэзию еще Абаем, при- чем каждая строфа состоит, как и у великого предшественника, из парной и слегка усложненной синтаксической конструкции, утонченная простота и изящество которой достигается посредс- твом абсолютной точности рифмы и музыкально организован- ной словесно-звуковой фактуры. Шестистишие, особенно абаев- ское,— излюбленная строфическая форма у Магжана, часто поэт использует его в стихотворениях, созданных в символистском ключе. Шестистишия и особенно такой его оригинальный вид, как секстина, получили широкое распространение и в поэзии русских символистов. Именно в контексте шестистишия удаются Магжану экспе- рименты со звуком, звуки создают ту гармонию, тонкую виб- рацию полифонии, которая сообщает изображаемому некую таинственность, загадочность, рождая ощущение двойственнос- ти, амбивалентности мира. Указывая на умение Магжана созда- вать посредством причудливо организованного звучания слов загадочные картины, ориентирующие очарованного читателя к поиску ответа, Ж.Аймаутов приводил в пример стихотворение «Жұмбақ» («Загадка»):
48
Көшеді ел, Древний народ Көшеді. Мирно кочует. Дала буйық, Степь замерла, Бала туйық - Стихло дитя, Екі үнсіз. Оба — ни звука. Дала жұмбақ, Тайна вошла Бала жұмбақ В сон бытия – Шешүсіз. Странная штука... Сап-сары бел. Через бугор Еседі жел, Ветер метет Еседі. И задувает... Дала — жұмбақ, Тайна — простор, Бала — жұмбақ, Тайна — дитя... Кім шешед? Кто разгадает?
(перевод В. Антонова) Исследователи русского символизма отмечают, что Ал. Блок был мастером формы стиха, он чувствовал всем сердцем, улав- ливал музыку космоса, музыку бытия и умел передавать мело- дию мира в особом звучании и строении стиха. Думается, это состояние души было присуще и Магжану. Музыкальность, ме- лодичность его слога также имело свойство расширять пределы изображаемой ситуации, способствовать рождению новой «ми- фологемы чуда и тайны». Таким образом, фонетическому оформлению стиха симво- листы всегда придавали важное значение и порой даже самодов- леющее. В этой связи Л. А. Колобаева отмечает, что звукопись, «тончайшая, изысканная, данная в форме сложных и много- образных повторов, аллитераций, внутренних рифм, анафор и т.п.», занимает более высокое или, вернее, доминантное положе- ние в поэзии символистов. По ее мнению, здесь «звуковой об- раз мог подниматься до символа, приобретать символический смысл» (26, 21). Два полярных отношения к организации фоники стиха у символистов выявляет С. С. Аверинцев. Одно из них, по его мысли, заключается в преодолении «обособленности от- дельного слова» путем создания «фонетических и ритмических оргий»‚ путем «внешнего воздействия на звуковые грани между словами»‚ размыва этих граней и тогда как следствие «каждое единичное слово со своими генеалогическими корнями, со своей историей, со своим резко очерченным смыслом явно перестает приниматься в расчет». Особенно четко эта тенденция проявле- на у Бальмонта и хотя и не в аналогичной степени, но все же и в поэзии Блока: «… ведь и фонетическая организация стиха у Блока, несравнимо ответственнее относившегося к смыслу сло- ва, часто направлена на то, чтобы разомкнуть слово навстречу другим словам, растворить его в звуковом потоке и лирическом вихре». Противоположный тип отношения к слову ученый обна- руживает в творчестве Вяч. Иванова, для которого «драгоценнее всего именно очертания слова как единой и неделимой от всего иного монады смысла. Как у Лейбницевой монады, у слова в сти- хах Иванова «нет окна»; оно замкнулось в себе и самовластно держит всю полноту своего исторически сложившегося значе- ния… Отсюда первое свойство стиха Вяч. Иванова: его медли- тельность, тяжелая неторопливость, «густота» (27, 16—162). Ма- гжану же, как видим, более близок блоковский «звуковой поток и лирический вихрь», когда слово легко и непринужденно манит за собой другое слово, звук — иной звук и в результате возника- ет при определенном напряжении смысла удивительная конта- минация созвучий и ритма — «видение мира в духе музыки». Но Блок в рецепции Магжана прежде всего автор «Стихов о Прекрасной Даме». Как известно, стихи эти воплотили романти- ческую мечту молодого Блока об «истинном почитании Вечной Женственности». И они глубоко волновали Магжана, чувства и размышления, вызванные пленительным обликом поэта и его героини, он выразил в стихотворении «Александр Блок», напи- санном в связи с постигшим русскую поэзию скорбным событи- ем — смертью поэта 7 августа 1921 года. Судя по содержанию стихотворения, Магжану был известен вложенный поэтом и его окружением в образ Прекрасной Дамы ряд коннотаций мисти- ко-трансцендентального свойства. Об этом говорит и тщательно избранный им лексический и изобразительный состав, куда вхо- дят, к примеру, такие категориально значимые понятия и слова, как вечный (мəңгі), мечта (қиял), идеал, мираж (сағым), надежда (үміт), судьба, рок (ажал), к которым часто апеллировали сим- волисты при создании своего поэтического мира, а также бес- плотность, бестелесность, материальная неосязаемость героини. Прекрасная Дама — одна из удивительных поэтических интер- 50
претаций предложенной Вл. Соловьевым идеи Вечной Женс- твенности, Софии, в облике «девы в лазурном сиянии», Влады- чицы Мира, несущей космическую любовь и гармонию в земное состояние бытия. Данная концепция, разработанная на основе гностической философии, вольно или невольно перекликает- ся и с учением известного арабского мыслителя ΧΙΙΙ века Ибн- аль-Араби, покоящемся на положении о том, что «видение Бога в прекрасной женщине — самое совершенное», сыгравшем, по мысли А. Бертельса, весомую роль в развитии культа Прекрас- ной Дамы как в контексте восточной, так и западной культуры. При этом особый смысл обретает и тот факт, что идея Вечной Женственности посетила Вл. Соловьева, как пишет А. Ф. Лосев, во время его заграничного путешествия, а именно — на Восток, в Фиваиды (Египет). И это в принципе закономерно, посколь- ку вся арабо-мусульманская средневековая поэзия и философия пронизаны апологией этого образа, венчающего многострадаль- ный путь адепта-суфия к Истине — Всевышнему и, следователь- но, к просветлению. Прекрасная Дама в интерпретации Блока — воплощение люб- ви, земного чуда, «сладостной и упорной жизненной силы». В ее образе, по замечанию исследователей, проступают и реальные, и космогонические черты Беатриче Данте, Лауры Петрарка, поз- днее — Софии, Жрицы Сердца Новалиса. А. Бертельс, усматри- вая истоки возникновения этого образа в диахронически более отдаленных временах, прочерчивает интересную и немаловаж- ную, на ваш взгляд, траекторию преемственности темы любви в контексте мировой литературы. Основополагающие ее точ- ки пролегают, как считает исследователь, от древней арабской легенды о Лейли и Меджнуне — к «Ромео и Джульетте» — и «Прекрасной Даме» Ал. Блока. Филиация эта имеет реалистич- ное обоснование, так как ныне доказанными являются версии о том, что любовная лирика ранних трубадуров, к примеру, есть «почти переводы арабской средневековой лирики, а культ Девы Марии и культ «прекрасной дамы» средневековой Европы сло- жились после крестовых походов под сильным восточным вли- яниям» (28, 12—13). Это обстоятельство, подтвержденное также исследованиями Идриса Шаха, Р. Грейвса, Л. Тираспольского и других, позволяет заметить, что корни блоковской «Прекрасной Дамы» залегают гораздо глубже и прорастают не только на поч- ве культурных традиций народов Запада, но и Востока. Софиология Вл. Соловьева с идеей Вечной Женственности в основе своей «овладела»‚ по собственному признанию Блока, «всем существом» его. Но в отличие от учителя, поэт, как извес- тно, исходит, создавая свой образ, из жизненного соответствия в лице Л. Д. Блок, которая всячески противилась наделению себя «неземными»‚ небесными чертами, протестуя против чрезмер- ного абстрагирования и идеализирования своей личности. Этот пронзительно диссонирующий разрыв между реальным и ирре- альным, жизненным и идеальным вел Блока, жаждавшего реали- зовать эстетические требования не только в поэзии, но и в жиз- ни, к большой личной драме. И все же поэт остается неизменен своей позиции, своей мечте: он исполнен безграничной верой, поддерживающей его в трудные минуты, и эта вера воплощается им в предчувствия, в долгое ожидание всеобъемлющей челове- ческой любви и красоты:
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо. Все в облике одном предчувствую Тебя. Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо, И молча жду,— тоскуя и любя. Поэтому Магжан уже в начале своего стихотворения, где ли- рическим героем является Блок, характеризует его рыцарствен- но пылким и благородным певцом, одухотворенным лучезарной мечтой о Прекрасной Даме («Əдемі əйел», в переводе автора). Ма- гжан акцентирует, повторяя дважды, в начале первой и в конце второй строфы, определение поэта как вечно юного сердцем (мəңгі
тот, кто молод сердцем, стоек и самоотвержен душой, способен на столь длительный, пожизненный, поиск и ожидание:
Александр Блок — Мəңгі жас жүрек — Үмітін бір үзбеген. Батып алтын ойға, Талмай қарап Айға, «Əдемі əйел» іздеген. Вечно юное сердце, божественный Блок Жил надеждой — наступит негаданный срок: 52
Он увидит Прекрасную Даму! Погружаясь в потоки надежд золотых, В лунных бликах искал он загадочный лик Одержимо, упрямо! Мотив поиска, трепетного ожидания пронизывает сферу не только вступительных строф, но и значительной части стихот- ворения, как и то, что имя поэта и в последующем тесно сопря- гается в рифменной паре с субъективно-эмоциональными ин- тенциями сердца: Сайраған Блок,/ Ойнаған жүрек,— буквально означающее: Вдохновенно творящий Блок, / Играющее сердце: где последняя строка — яркая и многозначная метафора: «игра» сердца отражает внутреннее волнение героя, охваченного то светлой надеждой, то тоской — «кейде үміт, кейде зар»; Жана- ды жүрек, / Жылады Блок — Пылает сердце/ Плачет Блок/, ибо погас последний луч надежды — «көріп сөнген шырағын». Проникаясь настроением души русского поэта, солидаризиру- ясь с ним, Магжан, однако, не мог целиком и полностью принять возвышенно романтическую ноту его мечты. Ведь к тому време- ни он прошел неимоверно трудную жизненную школу, поводов к безнадежному отчаянию в его жизни несть числа. Беснующийся во зле мир не допускал возможности и желания творить в ма- жорном, аполлоническом духе. Поэт ясно осознавал, что жизнь может предстать не только в светлом, радужно сияющем свете, но и внезапно, порой непредсказуемо — в уродливо безобраз- ном, хищнически отвратительном лике, что соткана она часто из призрачных, обманчивых фантазмов и надежд, способных пода- вить дух, подвести человека на грань катастрофы. Магжан здесь скорее прагматик, рационалист, нежели романтик, символист. Прекрасная Дама для него — фантом, греза поэта, несбыточная мечта, идеальный женский портрет, не имеющий реального со- ответствия во внешнем мире:
«Əдемі əйел» — бір қиял, Блоктын басын байлаған. «Əдемі əйел» — бір гүл, Блок — бір бұлбұл, Блок — бұлбұл сайраған. О Прекрасная Дама, души идеал, Восхищенный поэт Даме сердце отдал, Одурманенный фантомом, И в счастливом восторге своем неземном Трепеща, заливался над ним соловьем, Как над розой, цветущей у дома... В данной строфе имеются немногословные, но емкие по смыслу сравнения из мира природы: Прекрасная Дама — цветок необычайной красоты, Блок подобен соловью, славящему в ча- рующе нежной песне эту красоту. Сравнения эти отсылают нас к средневековой поэзии Востока, к суфийской лирике, где пара: со- ловей и роза — несет весомую символическую нагрузку. Апел- ляция к восточной поэтике не случайна, ибо тем самым Магжан, зная глубинную семантику данной художественной параллели, еще раз подчеркивает иллюзорность, неосуществимость мечты героя. Семь шестистиший стихотворения, построенных по закону строжайшей симметрии ритма и рифмы, содержат плотную кон- центрацию смысла, достигаемую и с помощью функционально совершенного эллипсиса. Поэт сводит к минимуму количество различных видов изобразительности, тропа: лишь сердце игра- ет, пылает (ойнаған жүрек, жанады жүрек) и единственное на грани оксюморона сочетание эпитетов: ядовито сладкая песнь, точнее, ядовито медовая, ибо в оригинале — улы балды, где со- ответственно «у» — «яд», «бал» — «мед»; здесь же мы сталкива- емся с одной из немногих инверсий: ядовито медовая закончена
краток, лапидарен, почти афористичен, но тем значимее стано- вится роль сравнений, где предикат заменен эллипсисом, сдер- живающим взрыв эмоционально-смыслового эффекта, готового проявиться в любую минуту. Эллипсис нейтрализует его, хотя и активно подразумевает, создавая одновременно атмосферу том- ления и тревоги, беспокойства: счастливо ли завершится столь значительная в жизни поэта коллизия или его ждет жестокое ра- зочарование, каков финал этого всепоглощающего чувства? Так, уже в третьей строфе едва возникший в двух предыду- щих шестистишиях элемент драматизации усиливается, а в пос- ледующей четвертой укрепляет свой статус и более не исчезает вплоть до окончания стихотворения. Четвертая строфа вообще
54
становится переломной в развитии художественной ситуации, проникаемой пафосом подлинного трагизма. Здесь и далее бе- рет старт череда событий и закономерных, и роковых одновре- менно: проходит постепенно жизнь, смолкают последние звуки пьяняще волшебной песни, но в таинственном молчании пребы- вает Прекрасная Дама, не откликаясь на призывный глас поэта, не желая сходить с сияющих вершин, явиться, наконец, взору страждущего. Завершены поэтом «этапы вочеловеченья», «эта- пы крестного пути», он приблизился к критической точке своей многострадальной судьбы:
Түндерде бір түн Улы балды бітті жыр. Төсекте Блок Көз ашып көред,— Алдында бір кемпір түр. День ли был или серая ночи зола В миг, когда от него его песня ушла, Ядовито медовая песня... Блок очнулся, увидел — светильник погас жүктеу/скачать 1,33 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|