115-летию со дня рождения
мен туғам, Жүзімді де, қысық қара көзімді Туа сала жалынменен мен
жүктеу/скачать 1,33 Mb. Pdf көрінісі
|
| мен туғам,
Жүзімді де, қысық қара көзімді Туа сала жалынменен мен жуғам. В давние времена огненным Солнцем рожден был Гун, Огненным Гуном в огненном блеске родился я, И лик свой, и черные раскосые глаза Омыл я при рождении огнем (пламенем).
(перевод подстрочный) Применение этого ракурса в освещении образа свидетельс- твует о стремлении Магжана не отказываться полностью от тра- диционного изображения поэта как Пророка, призванного свы- ше. Избранник Бога же подвергался очищению огнем: подобная инициация над Пророком запечатлена в различных религиозных текстах — в Книге Пророка Исайи, в 94 суре Корана, начальная строка которой гласит: «Разве мы не раскрыли тебе твою грудь?» и которую, как замечает Вяч. Вс. Иванов, «стали понимать так, что ангелы по приказу Аллаха вынули у Мухаммада из груди сердце» (43, 432). Именно на эти источники, по наблюдениям ис- следователей, опирался Пушкин, создавая своего Пророка. Магжан, естественно, не во всем следует этой традиции: его Пророк — поэт, но огненную природу он получает не от Бога, а от Солнца, что объясняется, безусловно, спецификой мышле- ния поэта, устремленного, как символисты-романтики, к косми- ческой бытийности и надвременности. Хотя в заключительных строках стихотворения Пророк сравнивается с золотым лу- чом, вызывающим по ассоциации в памяти образ Мухаммада- пайғамбара (ғ.с.): Қап-қара түн. Қайғылы ауыр жер жыры. Қап-қара-түн. Күңіренеді түн ұлы. Күншығыста ақ алтын бір сызық бар: Мен келемін, мен пайғамбар — Күн ұлы. Черная-черная ночь. Печально тяжела песнь земли. Черная-черная ночь. Хмурится Дитя ночи. На Востоке блещет луч золотой: То я иду, я пророк — сын Солнца. Ослепительно блистающий луч, говорят предания, видела во сне святая мать Амина накануне рождения Богом отмечен- ного сына, что было воспринято как знамение грандиозного со- бытия: явления миру нового и последнего посланника Аллаха, опаленного затем очистительным огнем. Но поэт далек от пре- дельной сакрализации образа, от религиозного обрамления его, ему важнее создать образ Пророка в нимбе солнечного сияния, пленительного своей внутренней «огненной» силой. Охвачен- ный страстной идеей он — в порыве, в полете, в безудержном движении. Он — светоносен и весь в огне и из огня, омыт и ос- вящен духовным огнем — «огненной пневмой», диктующей ему свою волю и ведущей к подвигу, к свершению добра. Излучае- мый им каскад света и огня — та всеобъемлющая нравственная сила, которая вступает в противоборство с мраком, «делает тьму невидимой». Магжановский Пророк, как и поэт-огненосец, не столько те- лесный, чувственно-осязаемый образ, сколько имматериальный, сотканный из сонма огнисто-солнечных лучей, вобравший энер- гию неземной, небесной сферы, предназначенной для сотворе- ния «света бытия», а значит мира и гармонии, любви и добра. К объединению двух миров — Востока и Запада, устранению причин их давней конфронтации, указывает Магжан, направле- но «огненное» слово Пророка — Пайғамбара. Поэт настойчиво подчеркивает в стихотворении «солнеч- ную» генеалогию Пайғамбара, с первых строк второй части его внимание сосредоточивается на детали, важной по существу: Пайғамбар — сын Солнца и Гуна: Қайғыланба, соқыр сорлы, шекпе зар, Мен — Күн ұлы, көзімде Күн нұры бар. 102
Мен келемін, мен келемін, мен келем, Күннен туған, Гуннен туған пайғамбар. Не печалься, несчастный слепец, не скорби бесконечно, Я — сын Солнца, в глазах моих — отсвет Солнца. Я иду, я иду, я иду, Рожденный Солнцем, рожденный Гуном Пророк. Это усиленно акцентируемое соотношение образов Күн-Гун, кажущееся на первый взгляд игрой слов, свойственной природе метафоризации, отнюдь небезосновательно. В свое время Вяч. Иванов ввел в русскую поэзию фигуративное выражение «Ко- чевники красоты»; позаимствовав его из «Трактата о Нарцис- се» Андре Жида, он связал его с темой обновления искусства. Эту идею подхватили другие поэты и под их пером, да и под пером самого Иванова, «кочевников красоты» стали олицет- ворять гунны, скифы, превратившиеся в их поэзии «в двойной символ разрушителей-обновителей и в искусстве и в жизни» (25, 75). Амбивалентному перевоплощению образа способствовала и сама реальность: ведь этот период ознаменовался также акти- визацией процесса возрождения, подъема Азии (вспомним опа- сения Соловьева по поводу развития панмонголизма), что сразу же было уловлено и зафиксировано современниками. Поэтому призыв Вяч. Иванова: «Топчи их рай, Аттила!», едва не обретя функцию крылатых слов, был преобразован в лейтмотивный в системе произведений этого направления, перекочевав, к приме- ру, эпиграфом к стихотворению В. Брюсова «Грядущие гунны», где двойственное отношение поэта к Востоку проявлено в той же мере, в какой прослеживается и в стихотворении «Мы — скифы». Двойственен тут был и Блок, которого, на наш взгляд, можно и нужно понять. И принимая, и отвергая Восток скифов, гуннов, поэт также трактовал их в двойном ракурсе, видя их все же более в роли созидателей. Возможно, позиция Блока была продиктова- на не только общей настроенностью художников, но и тем, что сам поэт ощущал в себе незримые нити родства с «гуннами», так непрошенно вторгшимися в поэтическую сферу тех лет, и голос предков-тюрков по материнской линии прорывался в нем сквозь толщу веков, сквозь русско-немецкую плазму крови. Образ воинственного скифа, гунна, таким образом, занял в поэзии символистов немаловажное место, содействуя претво- рению одной из существенных концептуальных доктрин в их творчестве. В связи с этим следует также отметить, что образ скифского воителя совершенно при-мечательным способом был создан и увязан, как отмечено, с идеей самобытности нового рус- ского искусства, вырастающего из восточного корня, близким к символистам поэтом Бенедиктом Лившицем. То был образ всад- ника — полутораглазого стрельца: «... навстречу Западу, подпи- раемые Востоком, в безудержном катаклизме надвигаются зали- тые ослепительным светом праистории атавистические пласты, дилювиальные ритмы, а впереди, размахивая копьем, мчится в облаке радужной пыли дикий всадник, скифский воин, обернув- шись лицом назад и только полглаза скосив на Запад — полуто- раглазый стрелец» (44, 80). Однозначен в восприятии проблемы «Восток-Запад» был и В.Хлебников, пришедший к знаменательному уподоблению: «Ах, мусульмане те же русские...» Поэтом двигало чувство глубокой симпатии и приязни к «узкоглазой красавице Азии», к Степи — выразительнице тюркской национальной стихии, и слова эти есть образно-поэтическое отражение его взглядов, его убеждения в необходимости взаимопонимания, исторического синтеза духовных культур Востока и Запада. В сознании и рецепции Магжана Восток, естественно, не раз- двоен, а един, и представлен страной тюркских народов — ве- ликой Степью. Поэтому в трактовке образа Пророка он остается верен себе, своей концепции: его Пайғамбар — потомок «ог- ненного» Гуна. Мысль Магжана проникает в древние слои ис- тории, извлекая сведения о периоде царствования легендарного Огуз-кагана и шестерых его сыновей, старший из которых но- сил имя Күн — Солнце. Со временем это имя подверглось фо- нетическому видоизменению, превратившись из «Күн» в «Гун», а обладатель его явился родоначальником героических тюрков, прозванных соответственно гуннами, населявших в незапамят- ные времена территорию Казахстана,— такова современная вер- сия. Этой версии, возможно, придерживался и Магжан, потому он применяет в транскрипции этого эпонима заглавную букву и опускает одну «н» из двух, принятых в его написании в науч- но-художественной литературе. Апеллируя, с одной стороны, к приему ретроспекции, с другой,— к необщеупотребительному, окказиональному способу называния — в качестве имени, зна- менующего крупнейший этап в истории тюрков, привнося в него
104
элементы и мифологизации и историчности, Магжан трансцеди- рует образ за пределы обычного понимания. Одновременно он выражает личностное, так сказать, пиететное отношение к нему, в то время как символисты прибегали к обобщенно-безликой номинации во множественном числе — «скифы», «гунны». Для Магжана Гун — вполне реальная и неординарная историческая личность, ставшая затем достоянием легенд, что им и фиксиру- ется в стихотворении «Пайғамбар». Следовательно, интерпрети- руя образ Пророка-Пайғамбара в мифологизированном аспекте — потомком Гуна и Солнца, Магжан обосновывает свою пози- цию и исторически детерминированной аргументацией, необхо- димой для придания Пророку черт, конкретизирующих его про- исхождение. Но и в целом установка на историческое прошлое вызвана не случайными причинами, а факторами объективной реальности. Выдвигая постулаты своей западно-восточной концепции, поэт с ориентацией на историю отвергает европоцентристские уст- ремления, прочно устоявшееся в сознании Запада мнение о Вос- токе как стране варваров. Его не мучили сомнения, посещавшие не раз Ал. Блока. Магжан естественно развивает и утверждает восточную, гуманную точку зрения на жизнеустройство и оп- равданно возлагает высокую миссию миротворца на свой народ и свой Восток, издревле активного созидательно-духовным бы- тием. Он уверен, что народ, имеющий славную, длиною в три тысячелетия историю и не утративший в этой продолжительной и жестокой схватке между жизнью и смертью лучших человечес- ких качеств и ценностных ориентиров, способен подарить миру самоотверженно устремленную к высоким целям пассионарную личность. Интересным и даже несколько парадоксальным представ- ляется в связи с анализируемым поэтическим текстом и такое явление: создавая стихотворение в символистском, авангар- дистско-реакционном в понимании того времени стиле, поэт использует традиционнейшие для казахской поэзии просоди- ческие элементы. «Пайғамбар» написан ровным, акустически выразительным 11-сложником (лишь изредка перебиваемым 12- сложником),— одним из самых распространенных и типичных размеров тюркской силлабики. Вопреки длине 11-сложник, как установлено, сообщает стихотворному произведению особую динамику ритма, а также композиционную легкость и изящес- тво, что мы наблюдаем и у Магжана Жумабаева. Доминантная рифма же в стихотворении имеет схему ааба; такая конфигура- ция рифмы опять-таки неотъемлемое свойство манеры восточ- ного стихосложения. В соответствии с ней, помимо казахского қара өлең, строится, например, знаменитая лирическая форма в поэзии Востока — рубаи. Думается, в подобной контаминации признаков и элементов нескольких стиховых стихий сокрыт не- кий, метафизический смысл. «Пайғамбар» — это своеобразный неомиф-диптих, где каж- дый фрагмент внешне самостоятелен, но в глубине объединен с другим не столько логикой темы, сколько логикой высокого замысла. Стихотворение четко и ясно отражает магжановскую модель синтеза Востока и Запада, в пространстве которой яркую духовную и жизнестроительную ипостась Востока олицетворя- ет Поэт — вдохновенный творец исцеляющего слова.
106
& 3. «ВОСТОК» — «КYНШЫГЫС» В образной системе рассматриваемого цикла в дальнейшем происходят некоторые изменения. Оставляя образ-символ огня центральным в его структуре, поэт постепенно перемещает акцент уже непосредственно к образу Солнца: Солнце — источ- ник энергии, питающей все сущее, огонь — творение Солнца. Одновременно к логическому завершению приходит тема поэта и его поэзии, господствующей становится идея противостояния Востока и Запада. Солнце между тем также один из ведущих символических об- разов в «поэзии имени» и особенно в произведениях младших символистов. В его интерпретировании они, как известно, про- должали линию Вл. Соловьева. В поэзии философа фигурирует «неподвижное» Солнце Любви, у его последователей Вяч. Иванова — Солнце-сердце, Ал. Блока — Солнце Завета, у Андрея Белого в романе «Петербург» Солнце тождественно Христу (В. Э. Молодя- ков), а в сборнике «Золото в лазури» «Солнце — символ жизни и индивидуального обновления» (Л. К. Долгополов). Угол зрения Магжана в отношении этого образа своеобразен и индивидуален: для него Солнце, творящее огонь и, следовательно, жизнь,— сим- вол Востока. «Огненное», «солнечное» в триаде, тесно смыкаясь, контаминируют воедино две универсальные философско-эсте- тические проблемы, в сфере которых оригинальную трактовку получают идея о поэте — строителе мира и идея гармонизации отношений Востока и Запада. В раздумьях об исторических судьбах Востока и Запада Ма- гжан значительное место отводит Востоку. Он уверен, что в его недрах имеется сила, способная отстоять торжество жизни. Ана- логично тому, как деятели русской культуры Серебряного века видели особую роль России в мировом историческом процессе, видели его в качестве движителя человечества к миру, прогрес- су, будущему, так и Магжан стремится выявить, раскрыть ис- торическое предназначение своего Востока, его нацеленность к предотвращению бед, грядущих катастроф, исцелить агонизи- рующий Запад живительным светом добра. Так, в стихотворе- нии «Восток» («Күншығыс») приоритетное положение в деле миросозидания занимает Восток. Обращение-призыв ко всему раскосому Востоку предваряет его:
Қысық көзді Күншығыс Бұл тұруын қай тұрыс? Серпіл енді, алыбым! Күңірентіп жерді ыңыраншы, Күнбатысқа көз салшы, Көрдін бе қанның жалынын?. . Мой Восток остроглазый, Что молчишь, как безгласный Богатырь, великан? Глянь на эти кошмары – Блуд, кровавые свары — В стане западных стран. В стихотворении, как и в предыдущих, сохраняется густо на- сыщенная эмоциональная сфера, внутренняя экспрессия слова и образа. Другой стиль, менее выразительный, менее патетичес- кий, здесь невозможен, так как цель, поставленная перед Восто- ком, требует присутствия особого духа, концентрации особых, героических порывов и побуждений, требует подвига. Поэтому, патетика, высокая кинетическая энергия слова в стихотворении — явление необходимое и вместе с тем закономерное. Исходя из реальной действительности тех лет, Магжан прово- дит резкую дифференциацию между Востоком и Западом. Запад — источник зла и распада, им развязана кровавая бойня — вой- на. Он в бездне слез и страданий, ненасытен и неутолим в жаж- де смерти. Восток — средоточие гармонии, жизненности, света и добра — всего того, к чему стремится человечество. Восток воплощает верхний, озаренный солнечным сиянием и энергией уровень мироздания, Запад — нижний, пораженный темными инстинктами, так называемый «монструозный» мир: Күнбатысты шан басқан, Шан емес қара қан басқан, Тарсыл-күрсіл, қанды атыс. Көп білем деп бөлуге, Көп күлем деп өлуге Жақын қалды Күнбатыс. 108
Все исчадье заката Громом бойни объято, Разум там позабыт. Запад, полный дерзания, Богом сделавший знания, Знаньем этим убит. Запад склонен приветствовать закат Солнца, находя в том внутреннее созвучие, в нем бродят и побеждают разрушитель- ные силы. Восток же не мыслит себя без светоносного ока Сол- нца, он славит и поклоняется восходящему светилу, лишь его лучи в состоянии совладать с миром скорби, с миром теней и утвердить торжествующий гимн жизни. Гуманизм Магжана получает высшую точку преломления в оценке соотношения враждующих сил: жалкая, печальная участь Запада не должна вызывать злорадства, ответного на- силия. Кровавое возмездие — не путь возрождения жизненных начал, восстановления попранных духовных ценностей. Доб- рое дело и слово — суть разрешения любого конфликта, любой сотворенной руками человеческими коллизии. В установлении и упрочении светлого строя жизни — вне войн, насилия и зла — заключается миссия Востока. И поэтому нота предостереже- ния, превалируя в начале стихотворения, сменяется затем жиз- неутверждающим пафосом. Под мирно развевающимся стягом к последнему походу на Запад зовет поэт «узкоглазый» Восток с тем, чтобы там, в дальней стороне, дав решительный бой царс- тву тьмы, превратить города в цветущие сады, а людям вернуть невостребованный ими на протяжении длительного времени смысл подлинного существования, открыть им путь к созданию всеединого человеческого сообщества:
Болсын соңғы бұл журіс, Күнбатысқа жүрелік, Желкілдеген туменен, Жер күңіренткен шуменен, Қаласына кірелік. Күл қылайық қаласын! Құл қылайық баласын! Жоқ, жоқ! Ашу басалық! Гүл қылайық қаласын, Ұл қылайық баласын, Мейірім есігін ашалық.
Богатырь остроглазый, Встань и ринемся разом Силой всею туда. Развернем наши флаги И на крыльях отваги В их влетим города. Выйдет стан их — кострами, А их дети — рабами... Нет, Восток мой, очнись: Пожалеем, приветим И заблудшим их детям Добротой скрасим жизнь.
(перевод В. Антонова) К сожалению, перевод не совсем адекватен и не всегда верно воспроизводит ход поэтической мысли. Восток в стихах Магжа- на преобразуется в яркий солнечный символ мира. Используя названия двух сторон света — Запад и Восток — по-казахски соответственно Батыс и Шығыс, поэт, видимо, небезоснователь- но добавляет к ним слово «күн» — «солнце», хотя сочетания «күншығыс» и «күнбатыс» также широко распространены в ка- захском языке. Но в контексте рассматриваемой триады эти тер- мины обретают дополнительные смысловые нюансы, ассоциа- тивные оттенки и штрихи: Күншығыс — буквально: восходящее
— лишь только восхождение, восход, Батыс — нисхождение, за- кат. При использовании же терминов-словосочетаний высокий удельный вес получает символическая корреляция бытийных уровней: верхнего и нижнего, прекрасного и безобразного, реп- резентируемых соответственно Востоком, движимым светлым чувством, и Западом как активно развернувшейся стихии зла. Поэт утверждает необходимость продвижения Востока на За- пад, в том он усматривает спасение Запада. По мысли Магжана,
110
продвижение Востока на Запад — это прогрессивное явление, единственный путь искоренения вселенского зла и умножения сил добра. Из девяти шестистиший стихотворения «Күншығыс» состоянию Запада посвящены только три строфы, но и в них уже дана картина его агонии, предсмертных конвульсий, что отли- чает его от предыдущего стихотворения, где сцены злодеяний нарисованы в момент кульминации и в широком детальном развороте. Последним походом своим — не мирозавоеватель- ным, а миротворческим — светоносный Восток стремится до- стичь цели: он предлагает руку дружбы и помощи, и эта акция при обоюдных усилиях должна восстановить гармонию жизни, возродить ее красоту и нетленность, воспроизвести в блестя- щем синтезе образец нерушимого сосуществования, духовного единства. Благодаря миролюбивым действам Востока, носителя Универсального Огня — Духа, Запад, приобщившись к свету, становится неотьемлемой частью Добра. Так, мифопоэтизм Магжана достигает в триаде огня и сол- нца полноты воплощения, его умение видеть и мыслить мир в пространстве Жизни, Света и Вечного Добра раскрывается в созданной им жизнестроительной модели, где ядром является отраженная образами огня и солнца концепция «света». В поэ- тической передаче этой концепции, как видим, поэт использует две темы — тему предначертания поэта и его искусства и тему «Восток — Запад», которые следуют не одна за другой, а орга- нично вытекают одна из другой. Вопрос лишь в том, какая тема и в каком стихотворении занимает доминирующее положение. Но как мы убедились, эти темы получили развитие согласно ие- рархии триадичности мира: от тезы и антитезы к синтезу. Схему концепции «света» — мироустройства поэта можно представить следующим образом: жүктеу/скачать 1,33 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|