The Arabic and Turkic borrowings in the English language

94 
Вестник Карагандинского университета 
ҰСТАЗ  ТУРАЛЫ  ЕСТЕЛІК 
ВОСПОМИНАНИЯ  ОБ УЧИТЕЛЕ 
Памяти казахстанского ученого-тюрколога  
Алтая Сарсеновича Аманжолова 
 
Работа  по  выявлению  и  изучению  древнетюркских  рунических  надписей  на 
территории  Казахстана,  несомненно,  будет  продолжена.  Залогом  успехов  в 
этом  должно  стать  формирование  высококвалифицированных  научных  кад-
ров, создание в Казахстане солидной научной школы по древнетюркской те-
матике, искоренение невежества и дилетантизма в науке. 
А.С. Аманжолов 
 
В  рутинных  заботах  повседнева  с  болью  воспринимаешь  уход 
своих Учителей в разных концах мира. Алтай Сарсенович не был мо-
им Учителем в обычном понимании этого слова. Мне, к сожалению, 
не  пришлось  быть  студенткой  КазГУ  (ныне  КазНУ,  Алматы),  посе-
щающей его курсы, и встреча наша в Астане была недолгой. Но его 
фундаментальный труд «История и теория древнетюркского письма» 
(2003) стала для меня одной из основополагающих книг, формирую-
щих мое мировоззрение. Будучи по образованию русистом и переводчи-
ком (англ.), а по этнической принадлежности казашкой, родившейся в 
России, на протяжении своей научной деятельности я изучаю доступ-
ные  мне  труды  по  тюркологии,  чтобы  понять  истоки  и  корни  моих 
предков,  моего  этноса,  моего  народа,  его  культуры,  достижений  в 
науке. 
Особая заслуга Алтая Сарсеновича для меня заключается в обос-
новании им собственной позиции в двухсотлетнем изучении возник-
новения  первой  алфавитной  письменности  у  древних  тюркоязычных  племен,  в  серьезной  критике 
конъюнктурных  установок  официальной  советской  науки  относительно  «старописьменности»  и 
«младописьменности» тюркских языков. Тюркские рунические письмена и их генезис в его осмысле-
нии и изложении способствуют исчезновению белых пятен археологии, истории, лингвистики, этно-
логии. 
Способность  Алтая  Сарсеновича  изучать  пути  и  времена  возникновения  первой  алфавитной 
письменности  у  древних  тюрков  уникальна.  Кропотливый  труд,  настойчивость  в  реализации  своих 
идей и чрезвычайная внимательность к другим мнениям, любым наблюдениям, выводам, фактам, на-
ходя им место в своей теории, — принцип работы Алтая Сарсеновича. Очевидно, эти свойства его 
личности подвели к выводу о том, что  «тюркоязычные народности и их языки имеют весьма древ-
нюю письменную традицию, восходящую, по крайней мере, к рубежу нашей эры». И попытка офици-
альной науки в ее западноцентристском изводе лишить важных страниц истории тюркских народов, а 
именно  наличия  алфавитного,  или  буквенно-звукового,  письма — величайшего  достижения  как 
тюркских культур, так и в целом — мировой культуры, оказалась, мягко говоря, неудачной. Вместе с 
тем, ученый предостерегает последующих исследователей от «поспешных выводов» как  «в опреде-
лении  родоплеменной  принадлежности  отдельных  недатированных  памятников  древнетюркской 
письменности», так и в желании «сближать древние языки (диалекты) тюркских племен и племенных 
союзов с современными общенародными и национальными тюркскими языками». 

Памяти казахстанского ученого-тюрколога... 
Серия «Филология». № 4(68)/2012 
95 
Алтай Сарсенович однозначно пишет об ограниченности узкого подхода в осмыслении проблем 
тюркского языкознания: «Языковые особенности древнетюркских памятников в известной мере от-
ражают давно пройденный этап всех живых тюркских языков, поэтому трудно согласиться с однобо-
кими попытками отнести некоторые рунические памятники к истории исключительно одного какого-
либо современного языка» (2003). 
Очевидно, что многие вопросы истории развития тюркских языков, и в частности — казахского 
языка  и  культуры,  будут  корректироваться  в  соответствии  с  результатами  исследования 
А.С. Аманжолова. Мне бы хотелось остановиться на некоторых из них: 
«Наличие у древних тюрков древнегреческого алфавита, характерного для середины I тысячеле-
тия до н.э., и тюркского рунического алфавита, возникшего, судя по всему, не позже середины I ты-
сячелетия до н.э., недвусмысленно указывает на поразительное совпадение исторических судеб этих 
близкородственных алфавитов в долине Или и  свидетельствует  о  древнейшей  письменной  традиции 
тюркоязычных племен. 
<…> Ранние типы письма (пиктография, идеография), засвидетельствованные на территории Ка-
захстана,  отражают  этапы  развития  прототюркской  цивилизации  при  непременной  организующей 
роли языка и письменности. 
<…> Палеографический анализ древнетюркских рун, в свою очередь, приводит к выводу о весь-
ма ранней дате сложения тюркского рунического алфавита в Южной Сибири и Семиречье — не поз-
же  середины I тысячелетия  до  н.э.  Этот  алфавит  обнаруживает  близкую  генетическую  связь,  во-
первых, с ранними типами древнегреческого алфавита (особенно с малоазийскими и италийскими) и, 
во-вторых,  с  северносемитско-финикийским  (в  том  числе  с  ранним  арамейским)  и  южносемитским 
алфавитами. Вместе с тем тюркский рунический алфавит выступает как очень богатая и вполне само-
стоятельно сложившаяся графическая система. Тесная генетическая связь тюркских рунических зна-
ков с ранними семитскими, древнегреческими, италийскими и малоазийскими буквами объясняется 
тем,  что  тюркский  рунический  алфавит  прошел  долгий  путь  развития  и,  по-видимому,  восходит  к 
древнейшему общему источнику алфавитных письменностей. 
<…> Для решения проблемы происхождения тюркского рунического алфавита важное значение 
приобретает гипотеза о древнейшей генетической общности тюркских языков с индоевропейскими» [1]. 
Продуктивность  основных  идей  в  общей  концепции  А.С. Аманжолова  начала  осознаваться  на-
учным  сообществом  с 50-х  годов  прошлого  века,  о  чем  красноречиво  свидетельствуют  отзывы 
Л.Н.Гумилева,  Вл. Насилова,  В.В. Шеврошкина,  С.А. Соколова,  А.Х. Маргулана,  Т.М. Гарипова, 
Г. Саитбатталова, М.М. Копыленко и других. 
Прикладное значение исследований Алтая Сарсеновича Аманжолова несомненно, и это будет еще 
отмечаться в работах как ряда ведущих ученых, специалистов-тюркологов, так и его учеников. 
Формирование высококвалифицированных научных кадров тюркологов, создание в Казахстане 
солидной научной школы по древнетюркской тематике, искоренение невежества в отношении исто-
рии тюркских языков — о чем мечтал Алтай Сарсенович — начали свой самостоятельный отсчет в 
двадцатилетней истории суверенного Казахстана. 
Хотелось бы надеяться, что трудам Алтая Сарсеновича Аманжолова уготован высокий уровень 
преемственности в лице учеников, последователей, молодых тюркологов не только Казахстана, но и 
других стран мира. 
 
 
Список литературы 
1  Аманжолов А.С. История и теория древнетюркского письма / А.С. Аманжолов. — Алматы: Мектеп, 2003. — С. 307–308. 
 
 
У.Бахтикиреева, 
д-р филол. наук, проф.,  
Российский университет дружбы народов, 
Москва, РФ 

96 
Вестник Карагандинского университета 
«ФИЛОЛОГИЯ  ЖƏНЕ  ҚАЗІРГІ  ГУМАНИТАРЛЫҚ  БІЛІМ»  РЕСПУБЛИКАЛЫҚ  ҒЫЛЫМИ-
ТЕОРИЯЛЫҚ КОНФЕРЕНЦИЯНЫҢ  МАТЕРИАЛДАРЫ 
 
МАТЕРИАЛЫ  РЕСПУБЛИКАНСКОЙ НАУЧНО-ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ  «ФИЛОЛОГИЯ  
И  СОВРЕМЕННОЕ ГУМАНИТАРНОЕ  ЗНАНИЕ» 
Филологии — жить 
Приветственное слово на открытии конференции 
Кафедра  классической  и  русской  филологии  Карагандинского  государственного  университета  им. 
Е.А.Букетова приветствует участников Республиканской научно-теоретической конференции  «Филология 
и современное гуманитарное знание». Особенность ее в том, что, несмотря на снижающийся общий инте-
рес к филологии и гуманитарному знанию, и у старшего, и у молодого поколения не исчезает потребность 
в научном творчестве. 
Когда я впервые прочитала об увядании современной филологии, то была удручена и испытала физи-
ческое недомогание. А сегодня, как и все мы, я учусь жить в этих условиях. Профессиональная жизнь в тис-
ках тотального отказа от чтения приобрела свои особенности. Чтение в традициях русской культуры — это 
чтение  художественной  литературы.  Вот  без  нее  новое  поколение  научилось  жить.  И  нам  необходимо 
учиться учить новое поколение чтению. И не только художественной литературы. Ибо новое поколение жи-
вет, поглощая визуальную  и слуховую информацию. Почему бы не принимать это содержание жизни ны-
нешних людей как достойную замену чтению?  
Однако  филология  убедительно  учит  не  альтернативному  отношению  к  миру  (или – или),  а  широте 
восприятия мира: и то и другое. Сегодня  с нами молодые  филологи-исследователи,  которые  естественно 
живут и в мире чтения, и в визуальном и слуховом мире. И это придает нашей конференции особый эмо-
циональный  ореол.  Это  рождает  в  нас — старшем  поколении,  прошедшем  через  другую  школу,  особое 
чувство, которое я бы назвала радость-надежда. Не иссушается филологический мир, не иссякает инте-
рес к филологии. Потому что пребывание в филологии — это всегда пребывание в мире Слова, о котором 
мы знаем, что в нем, в Слове, в свернутом виде заключена вселенная со всей ее бесконечностью. В этой 
вселенной Словом создаются новые миры, которые творят художники. Но рядом с мирами Джона Донна и 
Пушкина, Джейн Остен и Достоевского рождаются и существуют миры поменьше и совсем маленькие — 
это миры читателей и тех, кто владеет речью, т.е. каждого из нас говорящего, это миры тех, которые Сло-
вом осваивают и объясняют другие миры. По сути — это мы с вами. 
Мы надеемся и верим, что филология не угаснет. Потому что она, как никакая другая область знания, 
связана  с  памятью. Жизненные  ценности,  составляющие  основу  филологии, всегда будут  противостоять 
жизненным  принципам,  лежащим  в  основе  глобализации.  Глобализация  стирает  в  человеке  «любовь  к 
родному  пепелищу,  любовь  к  отеческим  гробам».  Филология  лелеет  прошлое,  чтит  его,  склоняется  над 
ним, вглядываясь и вдумываясь в слова и словесные картины. Она воскрешает (реконструирует) прошлое. 
Но это не значит, что филология ратует только за прошлое и за привязанность к родным местам. Челове-
чество разное. И всегда будут и генетические домоседы, и те, кому важно мир увидеть — странствовате-
ли,  как  их  называл  К.Н.  Батюшков.  Филология  формирует  и  сохраняет  культурную  идентичность.  Она 
самим  существованием литературы формирует код общения и узнавания, общее наше ядро. Без него мы 
дискретные, разъединенные, одинокие сущности. Потому любите филологию, живите в ней. Учитесь свою 
любовь передавать другим. Ибо в любви всегда есть жертва, без которой любовь превращается в похоть. 
Желаю всем нам праздника, не праздности, а труда. Такие встречи, как сегодняшняя конференция, не 
предполагают  открытий,  а  основываются  на  преодолении  робости,  страха,  лени,  на  возможности  по-
своему посмотреть на многоликий мир Слова. Это возможность поделиться по-своему  увиденным и по-
чувствовать себя в состоянии со-творчества с Творцом, давшим нам Слово. 
На конференции, которая проходит по секциям «Современные парадигмы художественности», «Рус-
ский язык в синхронии и диахронии», «Актуальные вопросы лингвистики и лингводидактики», «Процес-
сы интеграции и методология современных гуманитарных наук», выступят докладчики из вузов Караган-
ды, Астаны, Алматы, Шымкента, Кызылорды, среди них как преподаватели, так и магистранты и студен-
ты. Такое соучастие будет, как мы считаем, интересным и полезным и учителю, и ученику. 
Удачи всем! 
 
 
25 октября 2012 г. 
      
 
 
 
 
 
Т.Т.Савченко, д-р филол. наук, проф. 

Серия «Филология». № 4(68)/2012 
97 
 
 
 
Секция 1 
Көркемдіктің  қазіргі  парадигмалары
   
Современные  парадигмы художественности
 
 
 
УДК 82.1:281.93(19) 
Т.Т.Савченко 
Карагандинский государственный университет им. Е.А.Букетова (E-mail: jul_art@mail.ru) 
Своеобразие «я» в лирической книге Н.Заболоцкого «Столбцы» 
В статье проанализирован субъект речи «я», который в лирической книге выполняет жанрообразую-
щую функцию. В «Столбцах» Н.Заболоцкого «я» меняет свой статус, эпизодически появляясь в семи 
стихотворениях. «Я» существенно отличается от традиционного субъекта речи: это не лирический ге-
рой, а один из персонажей, отличающийся от автора. Исследование позволяет корректировать преж-
нюю трактовку «я» в «Столбцах». 
Ключевые слова: субъектный строй, лирический герой, субъект речи, персонаж, лирическая книга. 
 
Традиционное для лирики высказывание от лица «я» появляется в «Столбцах» очень редко. На 
22 стихотворения объемом 1099 стихотворных строк персонаж с именем «я» эпизодически возникает 
в семи стихотворениях («Белая ночь», «Черкешенка», «Лето», «Пир», «Ивановы», «Обводный канал», 
«Бродячие музыканты»). Это персонаж, представленный скупо и ограниченно: Я шел подальше; И я 
стою; И весело было не мне одному; О штык … и я с тобой, я вижу, я стою, я вынул маленький ки-
сетик; сохнет молодость моя. «Я» в книге — это персонаж. Сегодня мы уточняем место и статус «я» 
в  «Столбцах».  Образ  «я»,  намеченный  контрапунктом  в  стихотворениях  анализируемой  книги,  не 
может быть квалифицирован как лирический герой в том толковании этой категории, в каком она ут-
вердилась  в  теории  и  практике  ХХ  века.  Образ  поэта  в  первой  книге  Н.Заболоцкого  значительно 
сложнее,  чем  тот  образ,  который  предстает  в  форме  «я».  Сегодня  со  всей  определенностью  можно 
утверждать,  что  в  «Столбцах»  нет  лирического  героя  как  единой  личности  со  своей  биографией  и 
судьбой.  Субъекта  «я»  можно  назвать  одним  из  персонажей  книги,  у  которого  появляются  едино-
мышленники,  выступающие  в  форме  «мы».  Такое  проявление  единомыслия  есть  в  стихотворениях 
«Футбол», «Черкешенка», «Ивановы», «Свадьба».  Наполнение  «мы»  оказывается  многообразным. 
Так, в «Футболе» «мы» несет в себе семантику обобщения безличного множества людей. Какую же 
смысловую линию завершает венчающее все стихотворение «мы»? 
«Футбол», в отличие от «Красной Баварии» и «Белой ночи», заключает в себе иносказание. Фор-
вард — нападающий — это всегда инициативный, опережающий всех. На нем ответственность быть 
и стратегом, и тактиком. Он всегда быстрее всех. А потому и сопротивление ему, столкновения его с 
другими непременные, обязательные. Сила этих столкновений так велика, что она ломает, губит фор-
варда.  И  этим  обусловлено  не  радостное  заключительное  высказывание  «мы  живем»,  а  констати-
рующе обреченное, интонационно завершающееся точкой. Без форварда жизнь приобрела вялое те-
чение и обыденность: 
 
Над землею 
заря упала глубока, 
танцуют девочки с зарею 
у голубого ручейка; 
все так же вянут на покое 
в лиловом домике обои, 
стареет мама с каждым днем…. 
Спи, бедный форвард! 
Мы живем [1; 344]. 

Т.Т.Савченко 
98 
Вестник Карагандинского университета 
Стих «Спи, бедный форвард!» предстает в важном семантическом значении: смотри, какая спо-
койная жизнь. Она течет по своим естественным законам: девочки танцуют, обои ветшают (вянут), 
мама стареет. Жизнь идет. Мы живем. А ты рвался в бой, первым нападал. И что? Ты в могиле, а мы 
живем. 
В этом стихотворении нашла отражение обывательская философия жизни, которая может быть 
сведена к следующему: зачем рваться в бой? Что ты хочешь от этого получить? Живи спокойно. Ина-
че  вынесут  тебя  ногами  вперед («задом  наперед»).  Объективное  повествование  призвано  выразить 
авторскую мысль. Но автор — носитель обывательской позиции? Вот здесь-то и спрятана истинная 
позиция автора. Он предстает перед читателем ироничным, уводящим истинный смысл в подтекст. 
Возникает мысль об амбивалентной авторской позиции. Финальная строфа «Футбола» выламывается 
из стиля, заданного предыдущим текстом. В первых четырех строфах глаголов, обозначающих пре-
имущественно движение, 22 (ликует, летит, стукается, танцует (дважды), хватают, поят, свали-
лись, расправил, слетает, бьет, падает, вертится (дважды), дымится, откроет, пали, вытер, при-
ходит, вставляет, открылся, деепричастие бренча). В заключительной строфе глаголы обозначают 
чаще процесс увядания, старения (сохнет, спи, вянут, стареет). А главное — содержание предшест-
вующего текста таит в себе некую неясность, логическую несостоятельность. Читатели не однажды 
отмечали  эту  смысловую  (содержательную)  затемненность.  Поэт  Яков  Хелемский  вспоминает: 
«Многократно перечитывая стихотворение «Футбол», увлекшее меня, я все никак не мог уяснить, что 
же произошло с бедным форвардом — то ли он смертельно травмирован во время матча, то ли его 
ночью мучают кошмары?» [2]. Разделяет такое понимание «Футбола» И.Е.Лощилов: «Мы никогда не 
поймем, что же произошло с бедным форвардом» [3]. 
Заключительная пятая строфа начинается с изображения надгробия с рисунком и надписью: 
 
Над ним два медные копья 
упрямый шар веревкой вяжут, 
с плиты загробная вода 
стекает в ямки вырезные 
и сохнет в горле виноград. 
 
Завершилась одна жизнь. Продолжается жизнь многих оставшихся, которые объединены место-
именной  формой  «мы».  За  этим  «мы»  бесконечное  неиндивидуализированое  множество,  даже  не 
единомышленников, а любых единиц, составляющих множество. 
Значимо связано с «Футболом», занимающим третью позицию в 1 части книги, стихотворение 
«Черкешенка», находящееся на той же третьей позиции во 2 части. Заглавия перекликаются по прин-
ципу схождения — расхождения. Заглавие второго стихотворения вызывает ассоциации с произведе-
нием А.Пушкина. Известно, что одна из южных поэм — «Кавказский пленник» — имела вариант за-
главия — «Черкешенка». В письме к В.П.Горчакову осенью 1822 года поэт писал: «Конечно, поэму 
приличнее было бы назвать «Черкешенкой» — я об этом не подумал» [4;55]. Поэт особо выделял эту 
героиню. В черновике письма Н.И.Гнедичу от 29 апреля 1822 года поэт пишет: «Черкешенка моя мне 
мила, любовь ее трогает душу» [4; 384]. В поэме А.Пушкина предстает Кавказ, его природа, изобра-
жение национальной жизни: «Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей 
повести» [4; 55]. В стихотворении Н.Заболоцкого редкие приметы быта обозначены лаконично, как 
располагает к этому лирика. Но переклички с Пушкиным очевидны: 
 
В час ранней, утренней прохлады, 
Вперял он любопытный взор 
На отдаленные громады 
Седых, румяных, синих гор. … 
И в их кругу колосс двуглавый, 
В венце блистая ледяном, 
Эльбрус огромный, величавый, 
Белел на небе голубом [5; 97]. 
Когда заря прозрачной глыбой 
Придавит воздух над землей, 
С горы, на колокол похожей, 
Летят двускатные орлы; 
а там за ними, наверху, 
вершиной пышною качая, 
старик Эльбрус … [1; 346–347] 
 
 

Своеобразие «я» в лирической книге... 
Серия «Филология». № 4(68)/2012 
99 
Гибель черкешенки и у А.Пушкина, и у Н.Заболоцкого изображена чрезвычайно лаконично: 
 
Вдруг волны тихо зашумели, 
И слышен отдаленный стон… [5] 
и трупом падает она, 
смыкая руки в треугольник. /…/ 
и спит она … [1] 
 
Посмотрим на переклички с «Футболом». Тема смерти объединяет эти два стихотворения в не-
кое семантическое единство. И в том, и в другом стихотворении смерть героев оказывается странной, 
таинственной, необусловленной ни внешними, ни внутренними обстоятельствами. В таком толкова-
нии  смерти  проступают черты  философии  Н.Заболоцкого.  Смерть  всегда неожиданна,  таинственна. 
Она нередко прерывает земной путь в момент творческого расцвета: форвард гибнет в момент яркой, 
красивой, вдохновенной игры: «Ликует форвард на пожар,/ свинтив железные колена,/ но уж из горла 
бьет фонтан, / он падает, кричит: измена!»; Черкешенка умирает в момент страстного пения: «Терек 
мечется  в  груди, / ревет  в  разорванные  губы».  Смерть — это  сон.  В  «Футболе»  мысль  о  том,  что 
смерть — сон, повторяется четырежды: Здесь форвард спит / без головы; / Спи, форвард, задом напе-
ред!/ Спи, бедный форвард/ … Спи, бедный форвард! В «Черкешенке» эта мысль высказана однажды: 
«Они на трупик известковый / венец построили свинцовый, / и спит она … прости ей Бог!». 
Своеобразно  организована  субъектная  структура  «Черкешенки».  Стихотворение  состоит  из  че-
тырех строф (12+12+8+8) и пяти предложений: одна строфа — одно предложение, лишь третья стро-
фа  распадается  на  два  предложения.  Это  замечание  важно  для  понимания  субъекта  речи  первой 
строфы. Восприятие первой строфы таково, что, погружаясь в ее содержание от начала к концу стро-
фы,  читатель  слышит  голос  повествователя,  который  разворачивает  картину  пейзажа,  воспринятую 
объективно со стороны. Повествователь, кажется, местоименно не обозначен, не назван: 
 
Когда заря прозрачной глыбой 
придавит воздух над землей, 
с горы, на колокол похожей, 
летят двускатные орлы; 
идут граненые деревья 
в свое волшебное кочевье; 
верхушка тлеет, как свеча, 
пустыми кольцами бренча; 
а там за ними, наверху, 
вершиной пышною качая, 
старик Эльбрус рахат-лукум 
готовит нам и чашку чая [1; 346]. 
 
Появление в последнем стихе субъекта речи, выступающего в местоименной форме «нам», из-
меняет читательское восприятие высказывающегося. Им оказывается не повествователь, а многого-
лосый «мы» (нам). Кажется, и вторая и третья строфы принадлежат тому же субъекту речи: 
 
И выплывает вдруг Кавказ 
пятисосцовою громадой, 
как будто праздничный баркас, 
в провал парадный Ленинграда, 
а там — черкешенка поет… 
 
Нева Арагвою течет, 
а звездам — слава и почет… [1; 347]. 
 
Однако никаких речевых признаков, подтверждающих принадлежность высказывания субъекту 
речи, выступающему в форме «мы», во второй и третьей строфах нет. Двоение, неясность, неопреде-
ленность свойственны не только субъектной стороне этого стихотворения. Они присутствуют и в об-
разе «я», вдруг появившемся в последней строфе: 
 

Т.Т.Савченко 
100 
Вестник Карагандинского университета 
И я стою — от света белый, 
я в море черное гляжу, 
и мир двоится предо мною 
на два огромных сапога — 
один шагает по Эльбрусу, 
другой по-фински говорит, 
и оба вместе убегают, 
гремя по морю — на восток [1; 347]. 
 
Изображенное  в  этой  строфе  не  просто  загадочное,  а  фантастическое.  Многое  должно  соеди-
ниться в «я», чтобы быть белым («И я стою — от света белый»). Это и белая одежда, и свет не солн-
ца, а, вероятно, утренний рассвет, когда еще не поднялось солнце. Обратимся к началу стихотворе-
ния: «Когда заря прозрачной глыбой / придавит воздух над землей». «Я в море черное гляжу» — ге-
рой глядит не в Черное море, а, вероятно, в Балтийское. Какая гигантская картина открывается взгля-
ду «я»: два огромных сапога, шагающих в невообразимом размахе — один сапог на Эльбрусе, другой 
— на Скандинавском полуострове. А дальше они соединяются и «убегают... на восток». 
Внешне субъект речи «я» статичный и одномерный: я стою и гляжу. И.Лощилов определяет это 
«я»  как  «лично-всеобщее» [3]. Картина,  воспринятая  этим  «я»,  многомерная.  Но  ее  трудно  вообра-
зить. Содержание ее может быть опредмечено не словесным искусством, а живописным. Зрительную 
предметность стихам Н.Заболоцкого могут дать полотна Марка Шагала, Петра Филонова, творчество 
которых  поэт  знал  и  любил [6].
 
Высказывающийся  местоименно  не  проявлен,  но  его  присутствие 
угадывается. Как это обнаруживается? Стихотворение «Красная Бавария» начинается традиционным 
для эпоса повествовательным высказыванием. Оно воплощает безучастный взгляд со стороны на не-
что, совершавшееся в грамматически прошедшем времени, в замкнутом пространстве. В первой стро-
фе повествователь сосредоточен на картине метафорически названного пивного бара — бутылочный 
рай.  Эта  картина — окно,  отраженное  в  бокале  пива.  Это  движущаяся  картина:  окно  в  бокале  под 
электричеством плавает, блестит, садится. Каждый последующий стих изображает новые стадии из-
менения картины. Эти изменения бесконечны. Повествователь прерывает изображение изменяющей-
ся картины и в бессилии суметь запечатлеть эти изменения останавливается: 
 
В глуши бутылочного рая, 
где пальмы высохли давно, — 
под электричеством играя, 
в бокале плавало окно; 
оно на лопастях блестело, 
потом садилось, тяжелело; 
над ним пивной дымок вился… 
Но это описать нельзя (Выделено нами. — С.Т.) [1; 340]. 
 
В последнем стихе Н.Заболоцкий выразил бессилие поэтического языка перед жизненной слож-
ностью и жизненным разнообразием. Популярная для русской поэзии тема, берущая начало в творче-
стве  В.Жуковского  (Что  наш  язык  земной  пред  дивною  природой — «Невыразимое»),  Ф.Тютчева 
(Как сердцу высказать себя — «Silentum»), нашла выразительное продолжение у Н.Заболоцкого. 
Присутствие  высказывающегося  в  последнем  стихе  строфы  дает  слом  заданному  ракурсу  изо-
бражения.  В  этом  высказывании  своеобразно  заявлено  участливое  присутствие  того,  кто  этот  мир 
воспринимает. Необычность высказывания в том, что оно безличное. Но это единственное в стихо-
творении  обозначение  присутствия  высказывающегося  повествователя.  Дальше  он  растворяется  в 
тексте. Как и эпическому повествователю, так и повествователю этого лирического текста открыто и 
доступно только внешнее действие и поведение. 
В «Белой ночи» доминирует та же повествовательная форма высказывания. В начале стихотво-
рения обнажено присутствие не обозначенного субъекта речи в своеобразной форме: графически не 
оформленная прямая речь некоего высказывающегося, приглашающего некоего адресата речи взгля-
нуть на странный мир: 
 

Своеобразие «я» в лирической книге... 
Серия «Филология». № 4(68)/2012 
101 
Гляди: не бал, не маскарад, 
здесь ночи ходят невпопад, 
здесь от вина неузнаваем, 
летает хохот попугаем… [1; 342] 
 
Т.е.  гляди,  это  не  торжественный  праздник  и  не  игра  с  переодеваниями.  Это  праздное  бытие 
оборотней, лишившихся человеческого облика. Естественный целостный мир замещен дискретными 
элементами: неестественное веселье, стенающая любовь, не то сирены, не то девки зовут «прижаться 
к губам», огненные фейерверки, густой дым в свете белой ночи — все это оказывается в одном ряду. 
С  точки  зрения  общего  непорядка  зримо  изображены  ночи: «ночи  ходят  невпопад».  Ночь  заблуди-
лась, ее нормальная темнота заместилась белым светом. Природа сбилась с ритма. Исчез и целый че-
ловек. Он присутствует физиологической своей стороной: «летает хохот попугаем». Это выразитель-
ное  изображение  хохочущих  пьяных  людей.  Так  рождается  некое  единство  другого  мира — мира, 
лишенного  гармонии  и  красоты.  Н.Заболоцкий  изображает  движущуюся  панораму:  первая  строфа 
запечатлела то, что происходит сейчас и здесь, четвертая, пятая строфы изображают мир подальше, 

жүктеу/скачать 2,98 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: