переходит.
Словесные остатки происходят в основном от акустических восприятий, и этим, так
сказать, определяется особое чувственное происхождение системы
ПСЗ . Зрительными
компонентами словесного представления как вторичными, приобретенными благодаря
чтению, можно пока пренебречь, равно как и двигательными образами слова, которые у всех
людей за исключением глухонемых играют роль подкрепляющих знаков. Ведь слово,
собственно говоря, – это остаток воспоминания об услышанном слове.
Мы не вправе забывать, например упрощения ради, о
значении остатков оптических
воспоминаний о предметах или отрицать, что осознание мыслительных процессов возможно
через возвращение к зрительным остаткам, и многие люди, по-видимому, предпочитают такой
способ. Представление о своеобразии этого зрительного мышления можно получить из
изучения сновидений и исследования предсознательных фантазий, проведенного Я.
Варендонком.144 Мы узнаем, что при этом большей частью осознается только конкретный
материал мысли, но отношениям, которые прежде всего характеризуют мысль, зрительного
выражения дать нельзя. Следовательно, мышление в образах – это лишь весьма
несовершенное осознание. Кроме того, оно ближе к бессознательным процессам, чем
вербальное мышление, и, несомненно, в онто– и филогенетическом отношении древнее
последнего.
Итак – возвращаясь к нашей аргументации, – если именно таков путь, по которому нечто
само по себе бессознательное становится предсознательным, то на вопрос, каким образом
нечто вытесненное мы делаем (пред) сознательным, следует ответить: создавая аналитической
работой такие
ПСЗ промежуточные звенья. Таким образом, сознание остается на своем
месте, но и
БСЗ не поднялось до
СЗ .
Если отношение внешнего восприятия к Я совершенно очевидно, то отношение
внутреннего восприятия к Я требует особого исследования. Из-за этого вновь возникает
сомнение в том, действительно ли правильно относить все сознательное к поверхностной
системе восприятие—сознание (
В—СЗ ). Внутреннее восприятие дает ощущения о процессах,
происходящих в
самых разных, разумеется, также и в самых глубоких слоях душевного
аппарата. Они мало известны, а их лучшим образцом можно считать ряд
удовольствие—неудовольствие. Они являются более древними, более элементарными, чем
ощущения, проистекающие извне, и могут возникать также в состояниях помутненного
сознания. Об их большом экономическом значении и его метапсихологическом обосновании я
уже говорил в
другой работе. Эти ощущения имеют множественную локализацию, как и
внешние восприятия, и могут поступать одновременно с разных сторон и при этом иметь
разные, также и противоположные качества.
Ощущения с характером удовольствия не содержат в себе ничего императивного, и
наоборот, это качество в высшей степени присуще ощущениям неудовольствия. Они требуют
изменения, отвода, и поэтому мы истолковываем неудовольствие как повышение, а
удовольствие как снижение энергетического катексиса. Если мы назовем то, что осознается
как удовольствие или неудовольствие, количественно-качественно «другим» в душевном
процессе, то возникает вопрос: может ли такое другое осознаваться на месте или его надо
подвести к системе
В ?
Клинический опыт свидетельствует о последнем. Он показывает, что это «другое» ведет
себя словно вытесненный импульс. Оно может проявлять побудительные силы, при этом Я
принуждения не замечает. Только сопротивление принуждению, задержка реакции отвода
сразу же позволяет осознать это
другое как неудовольствие. Подобно напряжению,
вызванному потребностями, также и боль – нечто среднее между внешним и внутренним
восприятием – может оставаться бессознательной; она ведет себя как внутреннее восприятие
даже тогда, когда происходит от внешнего мира. Таким образом, остается верным, что чувства
144 Varendonck J., 1921.