Эдит Ева Эгер, при участии Эсме Швалль-Вейганд Выбор

Мы не могли позволить себе завести второго ребенка, мы слишком
бедны, и сейчас мне легче оттого, что при моей нищенской зарплате
больше никто, кроме меня, не останется голодным в ожидании
выздоровления Белы. Но у меня ноет сердце, когда я вижу, как моей
дочери нужен друг. Когда я вижу ее одиночество. И я сама начинаю
тосковать по сестрам. Магда в Нью-Йорке нашла работу получше, ей
пригодились усвоенные от нашего отца портновские навыки, и теперь
она шьет пальто для компании London Fog. Я умоляю ее приехать
в Балтимор, но она не хочет начинать все сначала в новом городе.
В Вене 1949 года я на какой-то миг представила свое будущее именно
так: воспитывать Марианну вместе с сестрой, а не с мужем. Тогда это
был выбор, жертва, желание спасти дочь от войны. Теперь, если Бела
умрет или станет инвалидом, это будет необходимостью. Мы живем в
крошечной квартире, и нашей общей зарплаты едва хватает на еду. Я
не представляю, как одной платить по счетам. Магда соглашается
подумать.
– Не волнуйся, – говорит Бела, кашляя в платок. – Я не допущу,
чтобы наша девочка росла без отца. Не допущу.
Он кашляет и заикается так отчаянно, что едва может говорить.
* * *
Бела действительно поправляется, но все еще слишком слаб. Он
больше не сможет работать на складе, но он будет жить. Сотрудники
туберкулезного отделения, очарованные манерами и обаянием Белы,
пообещали, что еще до того, как его выпишут, они помогут ему
определиться с профессией, чтобы он мог вывести нас из бедности и
прожить еще много здоровых лет. Они проводят тест на
профпригодность, хотя до получения результатов Бела считал все это
глупостью. Согласно тесту ему больше всего подходит профессия
дирижера либо финансового консультанта.
– Мы можем начать новую жизнь с балета, – шутит он. – Ты будешь
танцевать, а я дирижировать оркестром.
– Ты когда-нибудь думал о том, что стоило поучиться музыке в
детстве?
Это опасная затея – играть с прошлым в «если бы».
– Я в самом деле учился музыке в детстве.

Как я могла забыть. Он учился играть на скрипке, как моя сестра.
Он писал об этом в письмах, когда ухаживал за мной. Слышать, как он
говорит об этом сейчас, – все равно что узнать о совершенно
незнакомой странице его жизни.
– У меня очень хорошо получалось. Учителя говорили, что я могу
поступить в консерваторию, и, может, поступил бы, если б не
семейный бизнес.
Мое лицо горит. Меня внезапно охватывает злость. Я не знаю
почему. Мне хочется сказать что-то ядовитое, но я не понимаю, себя
или его я хочу этим наказать.
– Просто представь, – говорю я, – если ты продолжил бы
заниматься, то мог бы встретить Клару прежде меня.
Бела старается прочитать выражение на моем лице. Вижу, как он
пытается решить, поддразнить или подбодрить меня.
– Ты всерьез пробуешь убедить меня, что жениться на тебе было не
самым большим счастьем в моей жизни? То была скрипка. Сейчас это
не имеет никакого значения.
Внезапно я понимаю, что именно меня расстроило. Видимая
легкость, с которой муж отказался от прежней своей мечты. Если он
когда-нибудь и мучился от того, что забросил музыку, то скрывал это
от меня. Что со мной не так? Почему меня так терзает голод по тому,
чего нет?
Бела показывает своему бывшему начальнику на складе результаты
теста, и тот представляет его бухгалтеру, великодушному человеку,
который соглашается взять мужа в качестве помощника, пока тот
проходит обучение и получает аттестат.
Я не нахожу себе места. Я была так поглощена денежными
заботами и болезнью Белы, так погружена в вязкую рутину
фабричного труда и подсчета монет перед походом в продуктовую
лавку, что хорошие новости вгоняют меня в ступор. Освобождение от
беспокойств оставляет меня наедине с зияющей пустотой, которую я
не знаю, чем заполнить. У Белы есть планы на будущее, появляется
какой-то просвет, а у меня ничего нет. Я несколько раз меняю работу,
чтобы заработать больше и немного успокоить себя. Дополнительные
деньги приходятся кстати, и успех действительно внушает
уверенность в себе. Но это чувство длится недолго. В страховой

компании меня переводят из отдела страхования автоматов в
бухгалтерию. Моя начальница заметила, как усердно я работаю, и
готова обучать меня. Мне нравится быть в компании других
секретарей, я рада быть одной из них, пока моя новая приятельница не
советует мне: «Никогда не садись за обедом рядом с евреями. От них
воняет».
Не стоит забывать, что я чужак. Нужно скрывать, кто я есть. В
транспортной компании, куда я устраиваюсь в следующий раз, мой
начальник еврей, и я думаю, что наконец-то все уладится. Я чувствую
себя уверенно, вполне на своем месте. Я только рядовая служащая, не
администратор, но, когда однажды телефон звонит слишком долго, я
подскакиваю, чтобы ответить, видя, как загружены секретари. Из
кабинета вылетает начальник.
– Кто вам разрешил? – кричит он. – Хотите репутацию мне
испортить? Ни один мигрант не будет представлять мою компанию. Я
ясно выразился?
Проблема не в том, что он устроил мне разнос. Проблема в том, что
я верю его словам о моей никчемности.
Летом 1952 года, вскоре после выздоровления Белы и за несколько
месяцев до пятилетия Марианны, Магда все-таки переезжает
в Балтимор. Она живет у нас несколько месяцев, пока ищет работу. Мы
стелем ей постель неподалеку от обеденного стола, рядом с входной
дверью. Летом у нас в квартире всегда душно, даже по ночам, и Магда
приоткрывает дверь перед тем, как пойти спать.
– Осторожнее, – предупреждает Бела. – Я не знаю, в каком дворце
ты жила в Бронксе, но здесь небезопасный район. Если оставишь
дверь открытой, кто-нибудь может зайти.
– У меня и в мыслях такого не было, – мурлычет Магда, хлопая
ресницами. Моя сестренка. Ее боль заметна только в шутках, именно
так она пытается унять ее.
Мы собираем небольшую вечеринку в честь ее приезда: приходят
Джордж с Дучи (Джордж качает головой при виде скромного
угощения) и несколько соседей, в том числе наши хозяева, которые
приводят своего друга, Ната Шильмана, бывшего судового механика.
Магда рассказывает байку о своей первой неделе в Америке, когда тетя
Матильда купила ей на улице хот-дог.

– В Европе, когда покупаешь хот-дог в таких местах, всегда
получаешь два хот-дога, причем с капустой и луком. Матильда идет
оплачивать мой хот-дог и возвращается с одной несчастной сосиской
на тонкой маленькой булочке. Я подумала, что ей жалко платить
полную стоимость за два хот-дога или она так намекает на мой вес. Я
несколько месяцев таила обиду, пока сама не купила себе хот-дог и не
узнала, что здесь они такие.
Все смотрят на Магду, все любуются ее выразительным лицом и
ожидают следующей забавной истории. И у нее есть такая в запасе,
всегда есть. Нат явно очарован ею. Когда гости расходятся и Марианна
уже спит, я сижу с Магдой на ее постели, и мы сплетничаем, как во
времена нашей юности. Она спрашивает, что мне известно о Нате
Шильмане.
– Я знаю, знаю, что он папиного возраста, – шепчет она, – но он
мне нравится.
Мы болтаем, пока я не начинаю клевать носом. Но мне не хочется
уходить. Есть кое-что, о чем нужно спросить Магду, – кое-что,
связанное с пустотой во мне, но если я заговорю о страхе, о бездне
внутри меня, то придется признать их, а я так привыкла делать вид,
что этого не существует.
– Ты счастлива? – наконец я набираюсь смелости спросить ее.
Я хочу, чтобы она сказала «да», тогда я тоже смогу быть
счастливой. Я хочу, чтобы она сказала, что никогда не будет счастливой
по-настоящему, и тогда я буду знать, что не я одна ношу пустоту в
себе.
– Дицука, послушай совета старшей сестры. Ты либо ранимая,
либо нет. Если ранимая, то будет больнее.
– С нами все будет в порядке? – спрашиваю я. – Когда-нибудь?
– Да, – отвечает она. – Нет. Я не знаю. Наверняка ясно одно: Гитлер
нас крепко поимел.
Теперь мы с Белой зарабатываем шестьдесят долларов в неделю,
этого достаточно, чтобы можно было задуматься о втором ребенке. Я
беременна. Моя дочь появляется на свет 10 февраля 1954 года. Когда я
прихожу в себя после анестезии, которую американские врачи в то
время не глядя назначали всем во время родов, она находится в другой
палате. Но я требую, чтобы мне дали подержать моего ребенка, чтобы

дали покачать ее. Когда медсестра приносит дочку, я вижу, что она
спит и прекрасно себя чувствует, она меньше, чем была ее сестра при
рождении, вижу, какой у нее крохотный носик и какие гладкие щечки.
Бела приводит шестилетнюю Марианну, чтобы посмотреть на
ребенка.
– У меня есть сестренка! У меня есть сестренка! – веселится
Марианна, как будто я отложила деньги в конверт и заказала ей сестру
по каталогу, как будто у меня есть способность всегда выполнять ее
желания. Скоро у нее появится еще и кузина, потому что Магда,
вышедшая замуж за Ната Шильмана в 1953 году, беременна и в
октябре родит дочку. Она назовет ее Илона, в честь нашей матери.
Мы называем нашу дочку Одри, в честь Одри Хепберн. Голова еще
кружится после всех лекарств, вколотых в меня врачами. Роды,
ребенок, которого я впервые качаю на руках, – все случившееся,
казалось, не имеет отношения к моей убогой, скрытной жизни.
Это привычка – ждать, что вслед за хорошим произойдет что-то
плохое. В первые месяцы жизни Одри Бела готовится к аттестации как
к главному экзамену своей жизни, как к решающему испытанию,
которое навсегда определит, сможет ли он найти место, примириться с
самим собой и нашим выбором.
Он не сдает экзамен. Более того, ему говорят, что с его заиканием и
его акцентом он никогда не найдет работы, даже если получит
аттестат.
– Путь всегда будет перекрыт, – говорит он, – что бы я ни делал.
Я возражаю. Пытаюсь поддержать его. Говорю, что мы найдем
способ, но при этом в голове все время звучит Кларин голос. Двое

жүктеу/скачать 2,67 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: