Жан-Поль Сартр «Тошнота» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
74 ства. Еще не оправившись от изумления, я слышу, как он говорит:
– Пусть мне скажут: я пишу для определенного социального круга, я пишу для своих
друзей. Это я могу понять. Может быть, вы пишете для потомства… Но так или иначе, мсье,
вопреки самому себе вы пишете для кого-то. – Он ждет ответа. И так как ответа нет, слабо
улыбается. – Быть может, вы мизантроп?
Я знаю, что кроется за этой лицемерной попыткой примирения. В общем-то, он требу-
ет от меня самой малости – всего только согласиться навесить на себя ярлык. Но это ловуш-
ка: если я соглашусь, Самоучка восторжествует; меня тут же переиначат, обработают, обой-
дут, ибо гуманизм подхватывает и переплавляет в единый сплав все возможные точки
зрения. Спорить с гуманизмом впрямую – значит играть ему на руку; он живет за счет своих
противников. Есть племя упрямых, ограниченных людей, настоящих разбойников, которые
всякий раз ему проигрывают – любую их крайность, самое злобное неистовство гуманизм
переварит, превратив в белую, пенистую лимфу. Он переварил уже антиинтеллектуализм,
манихейство, мистицизм, пессимизм, анархизм, эготизм: все они превратились в различные
этапы развития мысли, в ее незавершенные формы, все оправдание которых только в нем, в
гуманизме. В этой теплой компании найдется место и для мизантропов; мизантропия – это
не что иное, как диссонанс, необходимый для общей гармонии. Мизантроп – это человек, и,
стало быть, гуманист в какой-то мере должен быть мизантропом. Но это мизантроп по
науке, он умеет дозировать свою ненависть, он для того сначала и ненавидит человека, что-
бы потом легче было его возлюбить.
Но я не хочу, чтобы меня превращали в эту составную, не хочу, чтобы на моей пре-
красной алой крови жирело это лимфатическое чудовище: я не совершу глупости и не стану
рекомендоваться «антигуманистом». Я просто НЕ гуманист, только и всего.
– На мой взгляд, – говорю я Самоучке, – людей так же невозможно ненавидеть, как не-
возможно их любить.
Самоучка смотрит на меня отдаленным, покровительственным взглядом. И шепчет,
словно не отдавая себе в этом отчета:
– Их надо любить, их надо любить…
– Кого надо любить? Тех людей, что сидят здесь?
– И этих тоже. Всех.
Он оборачивается к сияющей молодостью парочке – вот кого надо любить. Потом со-
зерцает седовласого господина. Потом переводит взгляд на меня, на его лице я читаю немой
вопрос. Я отрицательно мотаю головой: «Нет». Он смотрит на меня с сожалением.
– Да и вы сами, – раздраженно говорю я, – вы сами тоже их не любите.
– В самом деле, мсье? Может быть, вы разрешите мне с вами не согласиться?
Он опять стал почтителен до кончиков ногтей. Но взгляд его полон иронии, как будто
его насмешили – дальше некуда. Он меня ненавидит. Зря я расчувствовался в отношении
этого маньяка.
– Стало быть, вы любите вот этих двух молодых людей которые сидят за вашей спи-
ной? – в свой черед спрашиваю я.
Он снова смотрит на них, раздумывает.
– Вы хотите, – с недоверием начинает он, – заставить меня сказать, что я их люблю,
хотя совсем не знаю. Да, мсье, признаюсь, я их не знаю… Если только сама любовь и не есть
истинное знание, – добавляет он, самодовольно смеясь.
– Что же вы тогда любите?
– Я вижу, что они молоды, и люблю в них молодость. В числе всего прочего. – Он за-
молкает и прислушивается. – Вы слышите, о чем они говорят?
Слышу ли я! Молодой человек, ободренный благосклонностью окружающих, в пол-
ный голос рассказывает о футбольном матче, который его команда в прошлом году выигра-
ло у клуба из Гавра.
– Он рассказывает ей какую-то историю, – говорю я Самоучке.
– Вот как! Мне не удается разобрать слова. Но я слышу голоса – нежный голос, гром-