Крестный отец

— Много лучше, — рассмеялся Джонни. — Очаровательная Диана
Данн. Качество товара гарантирую.
Нино удовлетворенно блеснул глазами в ответ на соблазнительное
обещание, но проворчал с притворным равнодушием:
— А Лэсси тебе слабо раздобыть?
Оркестр тихонько начал давать вступление. Джонни Фонтейн
немедленно насторожил уши: Эдди Нейлс в качестве прелюдии создал
попурри из песен в своей аранжировке. Сейчас они прорепетируют, и
пойдет пробная запись. Вслушиваясь в мелодию, Джонни мысленно
расставлял акценты, прикидывал, какой оттенок придать той или иной
фразе, с какой тональности вступать. Он понимал, что его голоса на много
не хватит, но солировать сегодня будет Нино, а он — только подпевать,
вторить ему, исключая, конечно, дуэт-соревнование, там-то придется
включаться в полную силу. Для этой песни и следует приберечь то, что
осталось от голоса.
Он поднял Нино с его места и вытащил к микрофону. Оркестр дал
вступление, Нино пропустил момент. То же повторилось в другой раз. От
конфуза лицо Нино покраснею. Джонни дружески подстегнул его:
— Ты решил хорошенько потренировать оркестр?
— Руки пустые. Без мандолины стою, как голый, — сказал Нино.
— А ты возьми в руки бокал, — придумал Джонни.
Это подействовало. Правда, во время записи Нино изредка промачивал
горло, но голос его звучал отлично. Джонни не напрягал гортань, стараясь
беречь силы, но вторил пению Нино, словно обвиваясь вокруг взлетающей
ввысь мелодии, — его техника пения была все еще совершенной и он знал,
чего хотел. Полного удовлетворения, конечно, не было, но многолетние
тренировки все-таки сказывались: он умел показать высший класс.
Когда настал черед дуэта-поединка, завершавшего запись, Джонни,
наконец, дал голосу зазвучать во всю силу. Он заранее чувствовал, как
будут ныть связки после записи, но не мог больше сдерживаться. Даже
оркестранты вошли в раж, что бывало с ними редко, и, увлеченные песней,
опомнились лишь тогда, когда все кончилось. Они постукивали по
инструментам смычками и костяшками пальцев, отбивая ритм, а в конце
затопали ногами, вместо аплодисментов и барабанщик выбил в знак
восхищения лихую и громкую дробь.
Прошло почти четыре часа — с передышками, короткими
совещаниями, повторами. Прощаясь с Джонни, Эдди Нейлс сказал ему
вполголоса:
— Ты опять в форме, дорогой мой, запись вполне приличная, поверь

моему слову. Может, есть смысл подумать о новой пластинке? Я для тебя
придержал роскошный шлягер.
Джонни горестно отмахнулся:
— Оставь, Эдди, все без толку. Через час-другой у меня не будет
голоса даже для разговора. Сплошной сип полезет из глотки. Как ты
думаешь, там еще много работы с этой записью? На диск наберется?
Эдди ответил меланхолически:
— Пусть Нино подойдет завтра в студию. Там есть кое-какие
погрешности, надо будет подчистить. Но вообще он куда лучше, чем я
боялся. Ну, а по твоей части техники сами дотянут, если мне что-то не
понравится. Ты не против?
— Чего уж, — сказал Джонни. — Когда можно будет послушать
матрицу?
— Завтра к вечеру, — сказал Эдди Нейлс. — Прислать к тебе домой?
— Да, — сказал Джонни. — И большое спасибо, Эдди. До завтра.
Рука об руку с Нино они вышли из студии и направились домой к
Джонни. Было уже довольно поздно, а Нино пошатывало от виски и от
напряжения. Джонни запихал его в душ, чтобы взбодрить немного. К
одиннадцати их ждали на вечеринку.
После душа Нино отлежался и начал приходить в себя.
— Мы поедем в Клуб одиноких сердец, — объяснил ему Джонни, —
там кучкуются все кинозвезды. Любая из девок, которая встретится тебе
там, на экране — королева красоты, и миллионы сидящих в зале мужчин с
удовольствием пожертвовали бы своей правой рукой, лишь бы разок
получить от них то, для чего, собственно, они в этот клуб собираются. А
собираются они туда исключительно, чтобы найти подходящего партнера
на ночь, И знаешь, почему? Потому, что они, как звери в клетке, все время
по одну сторону экрана, а все остальное человечество — по другую. Им не
хватает ласки. Они чувствуют себя загнанными, а ведь любая женщина —
это прежде всего женщина.
— Джонни, что у тебя с голосом? — прервал его Нино.
Джонни разговаривал посвистывающим шепотом.
— С голосом труба. Вот так каждый раз, стоит мне попеть немного.
Теперь целый месяц не смогу взять ни одной ноты. А хрипеть перестану
через несколько дней.
— Горло саднит, да? — спросил Нино сочувственно.
Джонни махнул рукой:
— Ты, Нино, сегодня не слишком злоупотребляй питьем. Надо же
продемонстрировать всем этим голливудским стервам, что у нас на

Сицилии еще делают настоящих мужиков. Ясно? Ты имей в виду, что кое-
кто из этих дамочек держит половину кинобизнеса в своих крохотных
лапках. Им ничего не стоит вытащить тебя, если ты им приглянешься. Так
что на сегодняшнюю ночь у тебя задача быть суперменом.
— Я всегда такой, — подтвердил Нино, наливая себе виски и залпом
опрокидывая стакан в глотку. Потом спросил, посмеиваясь: — А насчет
Дианы ты не шутил? В самом деле хочешь свести меня с ней?
— Только не заводись, — сказал Джонни. — Это совсем не то, что ты
ожидаешь.
Клуб одиноких сердец, состоящий исключительно из кинозвезд,
именовался так завсегдатаями-мужчинами, без которых не обходился ни
один званый вечер в шикарном доме Роя Маклроя. Клуб собирался по
пятницам, а Рой Маклрой был чем-то вроде пресс-агента или советника по
связям в империи Джека Уолеса. Но, хотя помещение для вечеров и свою
просторную студию кинозвездам предоставлял Рой, идея создания
подобного клуба исходила из практичных мозгов самого Уолеса. Его
прославленные кинозвезды, приносившие миллионные доходы, со
временем неизбежно старели. Спасения от неумолимого бега времени нет и
в горних высях. Стоило посмотреть на красавиц при комнатном свете, без
специальных ухищрений гримеров и светотехников, их возраст можно
было прочитать по морщинам так же просто, как возраст дерева по
годовым кольцам на пне. Естественно, это создавало массу проблем. Чувств
у них сохранилось не больше, чем в том же дереве, так что, устав
изображать бесконечные влюбленности на экране и в жизни, обладая
только подмоченной славой, памятью о былой красоте и кучей денег, они
становились просто невыносимыми в общении.
Чтобы несколько снять возникающий из-за этого стресс, Уолес и
придумал организовывать вечера, где утомленные звезды чувствовали бы
себя комфортно, легко отыскивали себе партнеров на ночь, а если хватит
ума, то и на более длительный срок, тогда как ухватистые молодые ребята
получали возможность четко отработанным способом пробиться в
звездные верха.
Вечера в клубе, как правило, сопровождались оргиями, из-за чего
могли быть неприятности с полицией, так что Уолес предусмотрительно
перенес их на территорию своего сотрудника, чтобы в случае
необходимости уладить недоразумение. Впрочем, он оплачивал репортерам
и полицейским авансом за молчание, так что все обходилось мирно и
гладко.

Посещение клуба для молодых актеров, еще не выбившихся в люди,
было делом престижным, но не самым приятным. К тому же на клубных
вечерах непременно устраивались просмотры только что отснятого фильма,
что и служило официальным поводом для встреч. Формула речи: «Не
посмотреть ли, какой там фильм отсняли?» — стала эвфемизмом:
приглашение посмотреть кино значило то же, что и приглашение в номера.
Юным актрисам появляться в Клубе одиноких сердец не
рекомендовалось. Запретов, конечно, не было, но девушки сами хорошо
понимали негласное отношение к вечеринкам по пятницам у Роя Маклроя.
Как правило, фильм начинался в полночь. Джонни с Нино прибыли к
одиннадцати.
Рой Маклрой производил впечатление безукоризненно светского
человека. Щегольски одетый, подтянутый, улыбающийся, он приветствовал
гостей с искренней симпатией.
— О, Джонни! — восторженно бросился он навстречу. — Рад тебя
видеть. — И тут же добавил: — Каким ветром занесло тебя к нам, чертяка?
Джонни приветственно кивнул:
— Показываю холостому кузену из провинции голливудские нравы.
Познакомься, это Нино.
Маклрой потряс руку Нино и оценил его профессиональным взглядом.
— Ведь сожрут, — доверительно сказал он Джонни, провожая обоих
внутрь здания. Множество стеклянных дверей было распахнуто прямо в
сад. Сквозь деревья виднелось искусственное озеро. Не менее сотни гостей
— все, как один, с бокалами в руках — слонялись кругами в мягком свете
розовых ламп. Художники и осветители постарались: в розовом полумраке
женские лица казались удивительно привлекательными, а кожа — нежной и
бархатистой. Это были те самые лица, которые Нино видел на белых
экранах американских киношек с тех пор, когда ему стукнуло десять лет.
Их воображал он, наделяя эротическими грезами, когда превращался из
мальчика в мужчину. Сейчас они предстали во плоти, и это выглядело
пугающе, все равно, что ожившие привидения. Никакие ухищрения
гримеров не могли скрыть усталости их тел и упадка сил. Время жестоко
по отношению к собственным дивным творениям. Если бы восковые
фигуры из музея мадам Тюссо взяли в руки бокалы и присели в аллейках
или зашагали по тропинкам, они, наверное, сильнее воспламенили бы его,
чем эти былые божества экрана. Чтобы избавиться от тягостного чувства,
Нино один за другим осушил два бокала и целенаправленно двинулся к
бару, уставленному батареей бутылок. Джонни не отставал. Некоторое
время они торчали около бара вдвоем, потом рядом с ними раздался

волшебный голос Дианы Данн.
Этот голос был впечатан в память Нино так же, как в мозг миллионов
других мужчин: Диану знал любой. Дважды удостаивалась она высших
призов Академии, но никакими призами не измерить того очарования,
которое делало ее совершенно неотразимой в глазах всех без исключения
зрителей мужского пола. Ее чувственный голос сейчас произносил слова,
отнюдь не предназначенные для кинозрителей:
— Джонни, негодник, ты так затрахал меня в прошлый раз, что
пришлось приглашать лекаря. А сам смылся, свинья супоросая, хоть бы
наведался когда.
Джонни чмокнул ее в нарумяненную щечку.
— Ты и так меня измотала до предела, — польстил он ей. — До сих
пор не могу в силу войти. Познакомься лучше с моим кузеном Нино, только
что из Италии, крепок, как молодой огурец и вообще парень хоть куда. Уж
он-то не ударит в грязь лицом.
Диана Данн обернулась и смерила Нино холодноватым взглядом:
— Он что, собирается присутствовать на просмотре?
Джонни широко ухмыльнулся:
— Не уверен, что он представляет себе наше кино. Может, ты бы
посвятила его?
Оставшись один на один с Дианой, Нино хорошенько хлебнул для
храбрости. Он изо всех сил старался выглядеть уверенно, но это плохо
получалось. Нордические черты Дианы были олицетворением северной
красоты, только вздернутый носик придавал им живости. Нино казалось,
что он давно и хорошо знает ее. Он помнил ее одинокой и несчастной,
оплакивающей гибель неверного мужа, который оставил ее с детьми-
сиротами. Помнил оскорбленной, растоптанной, но восхитительно-гордой,
когда Кларк Гейбл коварно воспользовался ее слабостью. Помнил
охваченную любовной страстью, застывшую в руках возлюбленного. Диана
Данн никогда не играла характерных ролей, она не появлялась на экране в
виде простушек и проституток. У нее было амплуа героини. Не менее
дюжины раз он видел, как красиво она умирала. Он мечтал о ней,
вдохновлялся ее красотой, представлял себе не однажды, каким счастьем
стала бы их случайная встреча.
Но ни в каких снах не вообразил бы себе Нино Валенти первых слов,
обращенных к нему прелестной Дианой Данн.
— Таких жеребцов, как Джонни, здесь мало осталось, — сказала
она. — Остальные сплошь мерины, и толку от них как с козла молока, даже
если влить целую цистерну пойла в их никчемные глотки.

С этими словами она изящно взяла Нино под руку и отвела в один из
укромных уголков, где толкалось меньше народу, а следовательно, некому
было помешать им.
Холодная и загадочная Диана завязала светскую беседу, прощупывая
новичка. Нино видел ее маленькие хитрости насквозь. Сейчас она входила
в роль светской львицы, снисходящей к конюху или шоферу. На экране
исполнитель его роли должен был бы сейчас дать ей понять, что чувство
его безнадежно — если бы играл Спенсер Трайтон, или безумно разорвать
любые преграды на пути, — тут уж нужен, конечно, Кларк Гейбл. А они
болтали в уголочке, он рассказывал ей о своей жизни в Нью-Йорке, о том,
как они с Джонни росли рядом, а потом вместе пели в клубе. Она умела
слушать внимательно и сочувственно. Только раз, перебив его, она
спросила мимоходом:
— Интересно, а как это Джонни удалось расколоть сукиного кота
Уолеса, чтобы тот дал ему роль?
Но Нино уклонился от вопроса, и она не стала настаивать.
Дали сигнал начала просмотра. Показывали последнюю работу студии
Джека Уолеса. Едва в зале погасили свет, Диана Данн взяла руку Нино в
свою теплую ладошку и повлекла его за собой куда-то в глубь анфилад
комнат, отыскав одну, совсем без окон, но уставленную множеством
двухспальных кушеток. Их расстановкой, видно, занимался специалист,
задавшийся целью имитировать уединенность.
Цели этой он успешно добился. В Голливуде держали профессионалов.
Рядом с кушеткой оказался столик, где чьи-то заботливые руки
приготовили напитки, кувшин со льдом и кучу различных сигарет. Нино
предложил Диане сигарету, щелкнул зажигалкой, осветив огоньком
сосредоточенное ее лицо, и смешал коктейли. Больше они не разговаривали
и вскоре погасили свет.
Нино ожидал каких-то из ряда вон выходящих ощущений. Мало ли
ходит легенд о разврате, царящем за оградой кинодержавы! Но к тому, что
не будет произнесено ни одного ласкового слова, ни одного теплого жеста
— только яростные физические упражнения, он не был готов. В паузах он
молча прихлебывал из стакана и поглядывал на огромный, будто в воздухе
парящий экран, венчающий этот многоместный спальный зал. Но при этом
не чувствовал ни вкуса напитков, ни удовольствия. Фильма, который
крутили, тоже не видел, разумеется. Его возбуждение осознавалось странно
отрешенным, ведь женщина, которая сейчас лежала с ним, все еще
оставалась по ту сторону грез. В то же время было в сложившейся
ситуации нечто унизительное для его мужского достоинства, и потому,

когда всемирно признанная Диана Данн наконец насытилась им, он
протянул ей очередную сигарету и вежливо сказал:
— Правда, приличный фильм получился?
Она молча застыла в темноте. А каких, собственно, слов ей хотелось?
Нино протянул руку к столику и набухал невесть чего из первой
попавшейся бутылки. Катилось бы оно все в тартарары! Сама обошлась с
ним так, будто купила за недорогую цену, а теперь претензии предъявляет.
Непонятная ненависть к бабьему непотребству поднималась в нем и
подступала к горлу, как тошнота.
Они молча смотрели фильм еще с четверть часа, не касаясь друг друга.
Потом она сказала, приблизившись к его уху:
— Не разыгрывай меня, у меня глаз наметанный. Я тебе понравилась.
Твоя доблесть с целый дом выросла.
— У меня и обычно доблести хватает, — ответил Нино, не отрываясь
от бокала. — А уж как действительно заведусь, так стоило бы тебе
посмотреть.
Она хихикнула с нескрываемым интересом, но больше не проявляла
активности.
Наконец, фильм закончился и зажгли верхний свет. Нино огляделся
вокруг, осознавая, что происходило под покровом темноты. Как ни странно,
до этого он даже не слышал соседей. А теперь видел женщин, томно
поправляющих прически, с глазами загнанных скачками кобылиц,
взмыленных от быстрой езды. Участники действа один за другими
разбредались из просторного зала с погасшим киноэкраном. Диана Данн
демонстративно покинула его, присоединившись к пожилому очень
известному артисту, выходившему вместе со своим юным партнером. —
Нино с изумлением понял, что гомосексуалисты здесь тоже чувствуют себя
принятыми. Хорошо, что стакан его не пустовал, иначе мозги бы
свихнулись набекрень от происходящего. Он налил себе еще.
Джонни Фонтейн разыскал его не без труда.
— Ну, как тебе, старичок, этот кинобардачок? — посмеиваясь, спросил
Джонни.
Нино ухмыльнулся в ответ:
— Такого без разгона не придумаешь. Вернусь домой — расскажу
всем, как Диана Данн меня поимела.
Джонни расхохотался в голос:
— О, она чрезвычайно изобретательна. Еще кое-чему и тебя научит. У
себя дома она раскованнее. Пригласила к себе домой или на чем вы
порешили?

Нино сказал задумчиво:
— Да нет, я засмотрелся на экран. Фильм-то вроде приличный
получился.
Улыбка сползла с лица Джонни:
— Послушай, тут шутки плохи. Эти дамочки здесь заправляют всем на
свете. Нельзя ссориться с Дианой Данн. Тоже мне чистоплюй! За такими
уродинами таскался, что во сне увидишь — не проснешься, а здесь
капризничаешь.
Нино пьяно взмахнул рукой с полным бокалом и громогласно заявил:
— Те-то уродины, а эти — нелюди.
Диана Данн обернулась на звук его голоса. Джонни немедленно послал
ей обольстительнейшую из улыбок и приветливо помахал бокалом, будто
пил в ее честь.
— Ну, ты дуболом деревенский, — тихонько сказал он Нино.
— Да какой уж есть, — подтвердил Нино, нарочито строя пьяные
рожи.
Джонни прекрасно понял, что Нино не столько пьян, сколько
притворяется, потому что с пьяного взятки гладки, и наговорить в таком
виде можно куда больше, чем дозволено трезвому. Он прижал к себе Нино
и грубовато пошутил:
— Хитрый, мошенник, подписал контракт на год и знаешь, что он
железный. Куда мне теперь деваться? Уволить-то я тебя не могу.
— Ты не можешь меня уволить? — тем же пьяным голосом спросил
Нино, лукаво посмотрев в глаза другу.
— Не могу, — ответил Джонни.
— Тогда клал я на тебя с прибором, — выразительно сказал Нино.
Джонни от неожиданности остолбенел, потом немедленно озверел.
Нино наблюдал за ним с беззаботной улыбкой. Но последние годы все-таки
многому научили Джонни Фонтейна, а падение с вершин славы сделало его
более чутким. Во всяком случае, он смог поставить себя на место Нино и
понять, почему его бывший товарищ по детским забавам и юношеским
устремлениям не пытался до сих пор ухватить за хвост жар-птицу удачи, а
наоборот, собственными руками сразу же уничтожал возникший шанс
сделать карьеру. Не в характере Нино было платить компромиссами за
улыбки фортуны, и все попытки Джонни направить его по накатанному
пути встречали со стороны Нино только отчаянное сопротивление. Джонни
ухватил друга за рукав и поволок на воздух. Нино едва держался на ногах.
Джонни приговаривал утешительно:
— Ничего, малыш, без баб перебьемся. Петь будешь исключительно

для меня, а я не стану мешаться в твои дела. Живи, как считаешь нужным.
Ладушки? А петь для меня будешь, потому что сам я больше не могу. Кто-
то должен петь, понимаешь, Нино?
— Да, — Нино вдруг выпрямился, но продолжал говорить так
невнятно, что Джонни едва понимал смысл: — Да, я буду петь за тебя,
согласен. Я ведь теперь лучше тебя. Я и раньше всегда пел лучше тебя, —
добавил он отчетливо.
Джонни застыл на месте, будто запнулся о преграду.
Значит, вот оно как выходит. Значит, пока он был в голосе и в зените
славы, Нино вовсе не считал себя его другом и еще в ту пору, когда они
вместе пели на непрофессиональной эстраде, Нино соперничал с ним,
ревниво наблюдал за стремительным взлетом Джонни. Теперь он,
безусловно, ждал ответа, пьяно покачиваясь на нетвердых ногах под яркой,
как фонарь, калифорнийской луной.
И Джонни ответил мягко, но доступно.
— Клал я на тебя с прибором, — сказал он. И оба дружно заржали, как
в те далекие времена, когда были одинаково молоды.
Получив известие о покушении на дона Корлеоне, Джонни сразу же
забеспокоился. К его тревоге за здоровье Крестного отца примешивалось
сомнение в том, что же будет теперь с финансированием начатого
кинопроизводства. Первым его порывом было самому полететь в Нью-
Йорк, чтобы выразить преданность дону, но этого не стоило делать, чтобы
не допустить лишнего внимания со стороны прессы. Крестный сам не
допустил бы подобного безрассудного шага. Поэтому Джонни занял
выжидательную позицию.
Неделю спустя Том Хейген проинформировал его, что все остается в
силе, только не стоит размахиваться на несколько картин сразу. Пусть
Джонни начинает первую. С деньгами все в порядке.
Между тем предоставленный самому себе Нино понемножку
обживался в Калифорнии и в Голливуде. Юные звездочки гроздьями висли
на нем, и когда Джонни порой хотел пригласить Нино провести вечер
вместе, как правило, просто не мог застать друга.
Как-то они разговорились о Крестном отце — вскоре после
случившегося с доном несчастья.
Нино сказал:
— Знаешь, а я ведь просился работать на Семью, но крестный не
позволил. Как-то мне осточертело гонять грузовик, захотелось настоящего
дела и настоящих денег. И знаешь, что сказал мне дон? Кому, говорит, что
на роду написано. Если тебе суждено быть артистом, то для рэкета ты

непригоден.
Джонни потом не раз мысленно возвращался к этим словам Нино.
Какой психолог, оказывается, Крестный отец! Ведь Нино и впрямь не
годится для рэкета или другой подобной работы. Толку от него будет чуть,
а провалить может всех сразу или погибнуть, сорвавшись попусту. То, что
дон определил его профессиональную непригодность, понятно. А как он
узнал, что Нино выйдет в артисты? Да очень просто, — ответил сам себе
Джонни. — Дон был уверен, что я вытяну Нино. Но почему же, черт
возьми, он так твердо рассчитывал на то, до чего я сам случайно
додумался? Потому что знал, — продолжал тянуть нить рассуждений
Джонни, — что стоит мне намекнуть и я буду счастлив возможности его
хоть чем-нибудь порадовать. И ведь не навязал мне Нино в открытую, не
попросил, а только дал понять, что это ему было бы приятно.
Джонни вздохнул.
Теперь-то Крестный отец сам в беде, а Уолес по-прежнему копает под
Джонни, так что не видать приза Академии, больше помощи ждать не от
кого. Только сам дон с его связями в высших кругах мог нажать на нужные
кнопки, чтобы одарить любимого крестника «Оскаром». А у остальных
Корлеоне и без того полно забот.
Джонни предложил было свои услуги Тому Хейгену, но он отнесся к
его предложению как к жесту вежливости. Да и чем Джонни мог помочь
Корлеоне в трудный час?
Оставалось заниматься подготовкой к началу съемок собственного
фильма. Писатель, с которым они сразу же нашли общий язык, уже
закончил свой новый роман и, следуя приглашению Джонни, привез
рукопись в Голливуд, чтобы обсудить все условия их сотрудничества, пока
книга не вышла в свет и не вмешались другие студии и агенты. Книга не
только понравилась Джонни, она вполне подходила для того, что
требовалось. Хорошо было уже то, что ему не придется петь в новой роли.
К тому же, сюжет строился на массе захватывающих ситуаций, в ней
сочетались динамика и любовная тема. Вообще женских ролей оказалась
масса и клубнички для зрителя — тоже. А еще Джонни сразу вычленил
одну небольшую, но прекрасную роль, которая словно специально
предназначалась Нино. Герой, которого он присмотрел, разговаривал, как
Нино, вел себя точь-в-точь, как повел бы себя Нино в сходных ситуациях и
даже по описанию идеально подходил. К тому же психологических и
игровых выкрутасов в роли не предполагалось. Нино мог оставаться самим
собой. Остальное — дело техники.
Взявшись за постановку, Джонни действовал быстро и четко. Он сам с

удивлением обнаружил, что куда лучше разбирается в кинопроизводстве,
чем можно было предположить. К тому же удалось пригласить на картину
опытного продюсера, оказавшегося не у дел из-за конфликта с
руководством и потому не заломившего огромных ставок. Джонни не
волновало то, что этот человек попал в черный список. Со своей стороны
он не стал пользоваться ситуацией, предложил обычный взаимовыгодный
контракт.
— Я думаю, мне выгоднее быть справедливым, — откровенно сказал
Джонни.
Правда, без некоторых сложностей не обошлось. Вскоре продюсер
сообщил ему, что необходимо уладить дело с профсоюзами и это обойдется
в пятьдесят тысяч долларов. Джонни опешил: с какой стати? Там куча
всяких правил, связанных с контрактами, сверхурочными и другими
организационными моментами, — пояснил продюсер, — так что дешевле
откупиться. У Джонни мелькнула нехорошая мысль, не хочет ли продюсер
прибрать к рукам то, что плохо лежит. Он попытался оспорить
необходимость, потом сказал:
— Пусть этот тип из профсоюза сам явится ко мне.
Явился не кто иной, как Вилли Гофф. Джонни спросил:
— Разве у нас с профсоюзом могут быть разногласия? Меня поставили
в известность, что с вашей стороны я могу ожидать только содействие.
— Кто это вам сказал? — лениво спросил Гофф.
— Мои друзья, которые и вам хорошо известны, — ответил
Джонни. — Так что нет нужды называть вслух имена. Тот, кто сказал мне,
привык не бросать слов на ветер.
Гофф покачал головой:
— Обстоятельства изменились. Вашим друзьям сейчас самим не
сладко, а уж здесь, вдали от Нью-Йорка, их слова вообще утратили силу.
Джонни не стал продолжать.
— Зайдите ко мне через пару дней, ладно?
— Ладно, — усмехнулся Гофф. — Но звонок в Нью-Йорк все равно
ничего не изменит.
Однако именно звонок решил дело. Джонни вышел на Тома Хейгена.
Хейген ответил не колеблясь.
— Не вздумай платить. Твой крестный сочтет личным оскорблением,
если ты скормишь этим шакалам хоть один цент, — предупредил он
Джонни. — Уступить им — значит уронить престиж дона, а этого сейчас
никак нельзя допускать.
— Может, мне поговорить с доном? — спросил Джонни. — Или ты

сам ему скажешь? Картину ведь нельзя останавливать.
— Никто не сможет поговорить с доном сейчас, — ответил Хейген. —
Он еще очень плох. Но мы обсудим с Санни, как все утрясти. Во всяком
случае, ясно одно — нельзя платить мерзавцу. Если что-то возникнет, я
свяжусь с тобой.
Джонни 
положил 
трубку 
в 
душевном 
расстройстве. 
Из-за
неприятностей с профсоюзами не только смета фильма могла возрасти
многократно, но и любая студия выйти из рабочего состояния. Ему уже
хотелось дать Гоффу несчастные пятьдесят кусков втихую, чтобы не
мешался. Ведь одно дело — слова дона, а другое — наказ Хейгена, знака
равенства между ними не поставишь. Но потом он решил выждать время.
Это решение сберегло Джонни пятьдесят тысяч долларов: два дня
спустя Гофф был найден застреленным в спальне собственного дома.
Больше профсоюзные вожаки на горизонте не появлялись.
Известие об убийстве Гоффа ошеломило Джонни. Он все понимал,
конечно, но впервые длинная рука Крестного отца обрушила смертоносный
удар на человека, которого Джонни знал лично.
Время летело безудержно, и чем больше он погружался в пучину дел,
тем стремительнее становились недели. Одно цеплялось за другое: надо
было заканчивать проработку сценария, утвердить актеров на роли,
разложить по этапам съемочные периоды, предусмотреть все детали.
Теперь для Джонни не столь важным казалось, что петь он не может — все
равно было не до пенья. И все же, когда в опубликованном списке
кандидатов на соискание премии Академии он обнаружил свое имя, ему
стало обидно, что не его попросили выступить с песней на торжественной
церемонии: телевидение широко транслировало процедуру награждения по
всей стране. Впрочем, Джонни довольно легко смирился с обидой и
продолжал работать. Ну, спел бы он еще разок, что от этого случилось бы?
«Оскара» ему все равно не получить, раз Крестный отец вышел из игры и
не сможет повлиять на итоги голосования. Ладно хоть в списке кандидатов
оставили.
Зато пластинка, которую они записали с Нино, пользовалась бешеным
успехом — куда лучше, чем все прочие его диски за последние годы. Но
здесь сыграли свою роль и его имя, и талант Нино. Сам-то Джонни
понимал, что ему больше не петь.
Раз в неделю, как и договаривались, он обедал с первой женой и
девочками. Несмотря на всю свою занятость, он не нарушал раз и навсегда
заведенного обычая. Но ночевать с Джинни не оставался. Теперь,
освободившись официально от уз второго брака, он вновь стал холостяком

и, по голливудским меркам, завидной партией, однако юные звездочки
перестали нравиться Джонни. В нем появился некий снобизм, и к тому же
не хотелось становиться добычей молодых хищниц, а звезды, находящиеся
в зените славы, не торопились оделить его своим вниманием.
Более всего удовлетворения, как ни странно, приносила работа. По
вечерам иногда, вернувшись домой в полном одиночестве, он ставил на
проигрыватель какую-нибудь из собственных старых пластинок, наполнял
бокал и слушал, изредка подпевая.
Все-таки Бог щедро одарил его талантом! Он ведь действительно был
раньше хорошим певцом, сам не зная этого. Даже если не касаться
необыкновенного тембра, полученного от рождения, в его песнях было
настоящее искусство, был подлинный артистизм и, чего он тоже никак не
осознавал раньше, всепоглощающая любовь к пению. А теперь, когда
пришло понимание, голос изменил ему. Он сам угробил Богом данный дар,
утопил его в вине, куреве и разврате.
Время от времени на огонек заскакивал Нино, подсаживался, выпивал
рюмку-другую, тоже слушал. Джонни говорил ему с сарказмом:
— Что, брат, завидно? Тебе, паразиту, в жизни так не спеть, а?
— Где уж, — улыбаясь широкой и доброй улыбкой, соглашался Нино,
но голос его звучал сочувственно, будто он умел читать все мысли Джонни,
даже самые горькие и затаенные.
До начала съемок оставалась ровно неделя, когда наступил день
определения лауреатов премии Академии. Джонни собрался на торжество и
позвал с собой Нино. Тот отмахнулся: какого черта?
— Дружище, — сказал ему Джонни, — я ведь ни разу не просил тебя
об услуге? А сегодня мне нужна твоя поддержка. Пожалуйста, давай
поедем вместе. Ведь, хоть я и знаю, что «Оскара» мне не видать, услышать
это со сцены будет печально. А кто посочувствует мне из тысяч людей,
сидящих в зале? Разве что ты, единственный.
Нино несколько растерялся. Потом сказал.
— Раз так, я, конечно, поеду, само собой, — и, помолчав, закончил: —
Наплюй на ихний приз, если не дадут, пусть жрут сами. А ты пойди и
напейся до потери пульса, я уж пригляжу за тобой. Сам ни капли в рот не
возьму по такому случаю. Как считаешь?
— С твоей стороны это гуманно, — грустно пошутил Джонни. — Нет,
правда, ты настоящий друг.
Нино сдержал свое слово: на церемонии награждения он был трезв,
как стеклышко, чуть не единственный в зале. Его удивило только, что ни
одна из многочисленных подружек Джонни не оказалась рядом с ним в

ответственный момент. Даже Джинни вроде ни при чем. Уж жена-то могла
бы поддержать, пусть и не живут они вместе. Вечер казался Нино
безразмерным, церемонии не предвиделось конца. И выпить нельзя, совсем
тоска.
Так продолжалось очень долго — до той минуты, когда вдруг
объявили, что премия за лучшую мужскую роль присуждается Джонни
Фонтейну. От неожиданности Нино сорвался с места и отчаянно
зааплодировал. Джонни протянул ему руку, Нино дружески сжал ее и сразу
же ощутил, как не хватает знаменитому Джонни Фонтейну тепла и участия,
как одинок он на этом торжестве. Нино от всей души пожалел, что, кроме
него, не нашлось у Джонни ни одной близкой души.
Сразу после вручения наград началось невесть что. Большая часть
наград досталась творческой группе Джека Уолеса, поэтому празднества
перенесли туда. В студию набилась толпа журналистов и всякого
приблудного сброда. Нино, держа обещание, оставался трезвым и не
выпускал из поля зрения Джонни, на которого, казалось, организовали
настоящую охоту. Все звезды Голливуда, словно сговорившись, по очереди
уволакивали Джонни в какую-нибудь укромную комнату, откуда он
выходил все более пьяным и все менее контролирующим свои действия. Не
меньше досталось внимания и актрисе, удостоенной премии за лучшую
женскую роль, но она претерпевала атаки куда с большим самообладанием,
чем Джонни. Похоже, единственным мужчиной, не удостоившим ее
почитанием, был Нино, трезвый и злой, как никогда.
Тем временем кому-то из присутствующих пришла в голову идиотская
мысль воссоединить обоих обладателей «Оскаров» прилюдно. Актрису в
мгновенье разоблачили и водрузили на сцену, а женщины принялись
раздевать упирающегося Джонни. И тут помощь Нино очень пригодилась.
Он вырвал приятеля из цепких женских рук, сгреб в охапку и, прокладывая
себе дорогу где локтями, а где и кулаками, доставил Джонни в автомобиль,
благополучно поджидавший их поблизости.
Пришпоривая машину и ругаясь сквозь зубы, Нино всю обратную
дорогу размышлял о том, что если это и есть желанная слава, ему она ни к
чему, благодарим покорно.

жүктеу/скачать 2,12 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: