Олдос Хаксли «О дивный новый мир (Прекрасный новый мир)» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
беде. Гельмгольц сам оказался в конфликте с Властью.
— Из-за своего стишка, — объяснил Гельмгольц. — Я читаю третьекурсникам спецкурс по
технологии чувств. Двенадцать лекций, из них седьмая — о стихах. Точнее, «О применении стихов в
нравственной пропаганде и рекламе». Я всегда обильно ее иллюстрирую конкретными примерами. В
этот раз пришла мне мысль попотчевать студентов стишком, только что сочиненным. Мысль сума-
сшедшая, конечно, но уж очень захотелось. — Гельмгольц засмеялся. — К тому же, — прибавил он
более серьезным тоном, — хотелось проверить себя как специалиста: смогу ли я внушить то чувство,
какое испытывал сам, когда писал. Господи Форде! — засмеялся он опять. — Какой поднялся шум!
Шеф вызвал меня к себе и пригрозил немедленно уволить. Отныне я взят на заметку.
— А о чем твой стишок? — спросил Бернард.
— О ночной уединенности.
Бернард поднял брови.
— Если хочешь, прочту. — И Гельмгольц начал:
Кончено заседание.
В Сити — полночный час.
Палочки барабанные
Немы. Оркестр угас.
Сор уснул на панели.
Спешка прекращена.
Там, где толпы кишели,
Радуется тишина.
Радуется и плачет,
Шепотом или навзрыд.
Что она хочет и значит?
Голосом чьим говорит?
Вместо одной из многих
Сюзанн, Марианн, Услад
(У каждой плечи и ноги
И аппетитный зад), —
Со мной разговор затевает,
Все громче свое запевает
Химера? абсурд? пустота? —
И ею ночь городская
Гуще, плотней занята,
Чем всеми теми многими,
С кем спариваемся мы.
И кажемся мы убогими
Жителями тьмы.
Я привел им это в качестве примера, а они донесли шефу.
— Что ж удивляться, — сказал Бернард. — Стишок этот идет вразрез со всем, что они с детства
усвоили во сне. Вспомни, им по крайней мере четверть миллиона раз повторили в той или иной фор-
ме, что уединение вредно.
— Знаю. Но мне хотелось проверить действие стиха на слушателях.
— Ну вот и проверил.
В ответ Гельмгольц только рассмеялся.
— У меня такое ощущение, — сказал он, помолчав, — словно брезжит передо мной что-то, о
чем стоит писать. Словно начинает уже находить применение бездействовавшая во мне сила — та
скрытая, особенная сила. Что-то во мне пробуждается.
«Попал в беду, а рад и светел», — подумал Бернард.
Гельмгольц с Дикарем сдружились сразу же. Такая тесная завязалась у них дружба, что Бернар-