Олдос Хаксли «О дивный новый мир (Прекрасный новый мир)» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
пробовал поднять его, но Бернард продолжал валяться в ногах; молящие слова лились потоком. В
конце концов Главноуправителю пришлось нажатием кнопки вызвать четвертого своего секретаря.
— Позовите трех служителей, — приказал Мустафа, — отведите его в спальную комнату. Дай-
те ему вдоволь подышать парами сомы, уложите в постель, и пусть проспится.
Четвертый секретарь вышел и вернулся с тремя близнецами-лакеями в зеленых ливреях. Кри-
чащего, рыдающего Бернарда унесли.
— Можно подумать, его убивают, — сказал Главноуправитель, когда дверь за Бернардом за-
крылась. — Имей он хоть крупицу смысла, он бы понял, что наказание его является, по существу,
наградой. Его ссылают на остров. То есть посылают туда, где он окажется в среде самых интересных
мужчин и женщин на свете. Это все те, в ком почему-либо развилось самосознание до такой степени,
что они стали непригодными к жизни в нашем обществе. Все те, кого не удовлетворяет правовер-
ность, у кого есть свои самостоятельные взгляды. Словом, все те, кто собой что-то представляет. Я
почти завидую вам, мистер Уотсон.
Гельмгольц рассмеялся.
— Тогда почему же вы сами не на острове? — спросил он.
— Потому что все-таки предпочел другое, — ответил Главноуправитель. — Мне предложили
выбор — либо ссылка на остров, где я смог бы продолжать свои занятия чистой наукой, либо же
служба при Совете Главноуправителей с перспективой занять впоследствии пост Главноуправителя.
Я выбрал второе и простился с наукой. Временами я жалею об этом, — продолжал он, помолчав. —
Счастье — хозяин суровый. Служить счастью, особенно счастью других, гораздо труднее, чем слу-
жить истине, если ты не сформован так, чтобы служить слепо. — Он вздохнул, опять помолчал, за-
тем заговорил уже бодрее. — Но долг есть долг. Он важней, чем собственные склонности. Меня вле-
чет истина. Я люблю науку. Но истина грозна; наука опасна для общества. Столь же опасна, сколь
была благотворна. Наука дала нам самое устойчивое равновесие во всей истории человечества. Китай
по сравнению с нами был безнадежно неустойчив; даже первобытные матриархии были не стабиль-
ней нас. И это, повторяю, благодаря науке. Но мы не можем позволить, чтобы наука погубила свое
же благое дело. Вот почему мы так строго ограничиваем размах научных исследований, вот почему я
чуть не оказался на острове. Мы даем науке заниматься лишь самыми насущными сиюминутными
проблемами. Всем другим изысканиям неукоснительнейше ставятся препоны. А занятно бывает чи-
тать, — продолжил Мустафа после короткой паузы, — что писали во времена Господа нашего Форда
о научном прогрессе. Тогда, видимо, воображали, что науке можно позволить развиваться бесконеч-
но и невзирая ни на что. Знание считалось верховным благом, истина — высшей ценностью; все
остальное — второстепенным, подчиненным. Правда, и в те времена взгляды начинали уже меняться.
Сам Господь наш Форд сделал многое, чтобы перенести упор с истины и красоты на счастье и удоб-
ство. Такого сдвига требовали интересы массового производства. Всеобщее счастье способно без-
остановочно двигать машины; истина же и красота — не способны. Так что, разумеется, когда вла-
стью завладевали массы, верховной ценностью становилось всегда счастье, а не истина с красотой.
Но, несмотря на все это, научные исследования по-прежнему еще не ограничивались. Об истине и
красоте продолжали толковать так, точно они оставались высшим благом. Это длилось вплоть до Де-
вятилетней войны. Война-то заставила запеть по-другому. Какой смысл в истине, красоте или позна-
нии, когда кругом лопаются сибиреязвенные бомбы? После той войны и была впервые взята под кон-
троль наука. Люди тогда готовы были даже свою жажду удовольствий обуздать. Все отдавали за
тихую жизнь. С тех пор мы науку держим в шорах. Конечно, истина от этого страдает. Но счастье
процветает. А даром ничто не дается. За счастье приходится платить. Вот вы и платите, мистер Уот-
сон, потому что слишком заинтересовались красотой. Я же слишком увлекся истиной и тоже попла-
тился.
— Но вы ведь не отправились на остров, — произнес молчаливо слушавший Дикарь.
Главноуправитель улыбнулся.
— В том и заключалась моя плата. В том, что я остался служить счастью. И не своему, а сча-
стью других. Хорошо еще, — прибавил он после паузы, —что в мире столько островов. Не знаю, как
бы мы обходились без них. Пришлось бы, вероятно, всех еретиков отправлять в умертвительную ка-
меру. Кстати, мистер Уотсон, подойдет ли вам тропический климат? Например, Маркизские острова