Олдос Хаксли «О дивный новый мир (Прекрасный новый мир)» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
Гельмгольца и Бернарда.
— Несмотря на свой отвратный труд?
— Отвратный? Им он вовсе не кажется таковым. Напротив, он приятен им. Он не тяжел, детски
прост. Не перегружает ни головы, ни мышц. Семь с половиной часов умеренного, неизнурительного
труда, а затем сома в таблетках, игры, беззапретное совокупление и ощущалки. Чего еще желать
им? — вопросил Мустафа. — Ну правда, они могли бы желать сокращения рабочих часов. И, разуме-
ется, можно бы и сократить. В техническом аспекте проще простого было бы свести рабочий день
для низших каст к трем-четырем часам. Но от этого стали бы они хоть сколько-нибудь счастливей?
Отнюдь нет. Эксперимент с рабочими часами был проведен еще полтора с лишним века назад. Во
всей Ирландии ввели четырехчасовой рабочий день. И что же это дало в итоге? Непорядки и сильно
возросшее потребление сомы — и больше ничего. Три с половиной лишних часа досуга не только не
стали источником счастья, но даже пришлось людям глушить эту праздность сомой. Наше Бюро
изобретений забито предложениями по экономии труда. Тысячами предложений! — Монд широко
взмахнул рукой. — Почему же мы не проводим их в жизнь? Да для блага самих же рабочих; было бы
попросту жестоко обрушивать на них добавочный досуг. То же и в сельском хозяйстве. Вообще
можно было бы индустриально синтезировать все пищевые продукты до последнего кусочка, поже-
лай мы только. Но мы не желаем. Мы предпочитаем держать треть населения занятой в сельском хо-
зяйстве. Ради их же блага — именно потому, что сельскохозяйственный процесс получения продук-
тов берет больше времени, чем индустриальный. Кроме того, нам надо заботиться о стабильности.
Мы не хотим перемен. всякая перемена — угроза для стабильности. И это вторая причина, по кото-
рой мы так скупо вводим в жизнь новые изобретения. Всякое чисто научное открытие являсгся по-
тенциально разрушительным; даже и науку приходится иногда рассматривать как возможного врага.
Да, и науку тоже.
Науку?.. Дикарь сдвинул брови. Слово это он знает. Но не знает его точного значения. Старики-
индейцы о науке не упоминали. Шекспир о ней молчит, а из рассказов Линды возникло лишь самое
смутное понятие: наука позволяет строить вертопланы, наука поднимает на смех индейские пляски,
наука оберегает от морщин и сохраняет зубы. Напрягая мозг, Дикарь старался вникнуть в слова
Главноу правителя.
— Да, — продолжал Мустафа Монд. — И это также входит в плату за стабильность. Не одно
лишь искусство несовместимо со счастьем, но и наука. Опасная вещь наука; приходится держать ее
на крепкой цепи и в наморднике.
— Как так? — удивился Гельмгольц. — Но ведь мы же вечно трубим: «Наука превыше всего».
Это же избитая гипнопедическая истина.
— Внедряемая трижды в неделю, с тринадцати до семнадцати лет, —вставил Бернард.
— А вспомнить всю нашу институтскую пропаганду науки…
— Да, но какой науки? — возразил Мустафа насмешливо. — Вас не готовили в естествоиспы-
татели, и судить вы не можете. А я был неплохим физиком в свое время. Слишком даже неплохим; я
сумел осознать, что вся наша наука — нечто вроде поваренной книги, причем правоверную теорию
варки никому не позволено брать под сомнение и к перечню кулинарных рецептов нельзя ничего до-
бавлять иначе, как по особому разрешению главного повара. Теперь я сам — главный повар. Но ко-
гда-то я был пытливым поваренком. Пытался варить по-своему. По неправоверному, недозволенному
рецепту. Иначе говоря, попытался заниматься подлинной наукой. — Он замолчал.
— И чем же кончилось? — не удержался Гельмгольц от вопроса.
— Чуть ли не тем же, чем кончается у вас, молодые люди, — со вздохом ответил Главноупра-
витель. — Меня чуть было не сослали на остров.
Слова эти побудили Бернарда к действиям бурным и малопристойным.
— Меня сошлют на остров? — Он вскочил и подбежал к Главноуправителю, отчаянно жести-
кулируя. — Но за что же? Я ничего не сделал. Это все они. Клянусь, это они. — Он обвиняюще ука-
зал на Гельмгольца и Дикаря. — О, прошу вас, не отправляйте меня в Исландию. Я обещаю, что ис-
правлюсь. Дайте мне только возможность. Прошу вас, дайте мне исправиться. — Из глаз его потекли
слезы. — Ей-форду, это их вина, — зарыдал он — О, только не в Исландию. О, пожалуйста, ваше
Фордейшество, пожалуйста… — И в припадке малодушия он бросился перед Мондом на колени. Тот