Крестный отец

Клеменца ответил:
— Заложник уже у меня дома, играет в покер с моими ребятишками.
Пока я не дам команды, его не выпустят.
Санни плюхнулся с размаху в кожаное кресло.
— Как же мы узнаем, черт возьми, где будет разговор? Том, у нас же
есть стукачи в семье Таталья, что же они мышей не ловят?
Хейген повел плечом:
— Солоццо настолько осторожен, что не берет с собой никакой
охраны, кроме капитана. Он считает, что Макклоски надежней любых
телохранителей. В данной ситуации надежность важнее оружия, тут он
прав. Похоже, нам остается пустить за Майклом «хвост» и надеяться на
Господа Бога.
Санни сказал беспокойно:
— Э нет, от «хвоста» кто угодно избавится, а уж «турок» и подавно.
Это он сделает первым делом, — помолчав, он высказался совсем уж
отчаянно: — Может, пусть Майкл разрядит свою пушку прямо в машине, в
кого попало. Тогда им придется раскрываться поневоле.
Время близилось уже к пяти вечера.
Хейген запротестовал:
— А вдруг Солоццо в машине вообще не окажется? Тогда мы влипнем
в историю совсем зря. А выяснить заранее, сядет ли он в машину, ничуть не
проще, чем определить место свидания.
— Может, нам для начала пораскинуть мозгами, — вставил реплику
Клеменца, — с какой стати «турок» так засекретился?
Майкл сказал, не сомневаясь:
— Да потому, что так и должно быть. Если что-то можно утаить, ни к
чему выдавать это. К тому же, он нюхом чует опасность. Он трусит,
несмотря на полицейского капитана в тылу.
Хейген щелкнул костяшками пальцев:
— А этот парень из полиции — Филиппо? Ты не пытался звонить ему,
Санни? Не подскажут ли в полиции, где искать ихнего проклятого
капитана, если приспичит? Попробуй! Для Макклоски-то, в отличие от
«турка», секрет невелик.
Санни опять взялся за трубку. Набрал номер и негромко отдал
распоряжение.
— Перезвонит, если узнает, — сказал он, поигрывая желваками.
Прошло добрых тридцать минут, когда вновь раздался звонок. Это был
долгожданный Филиппо. Санни слушал его внимательно, отмечая что-то в
блокноте. Потом торжествующе оглянулся на своих:

— Ух, кажется, то, что надо. Капитан Макклоски оставил свои
координаты дежурному, чтобы с ним могли связаться. Сегодня с восьми до
десяти вечера он собирался быть в «Лазурной луне» в Бронксе. Что это за
забегаловка, кто-нибудь знает?
Тессио отозвался уверенно:
— Я знаю, для нас там — удобней не придумаешь. Ресторанчик тихий,
семейный, с кабинками, отгороженными друг от друга. Можно
разговаривать, не опасаясь соседей. Каждый столик сам по себе. Просто
предел мечтаний, — Тессио придвинулся к столу и стал складывать макет
ресторана из сигарет Санни: — Вот здесь вход, Майкл, потом сразу
выйдешь и из дверей свернешь налево, за угол. Как ты появишься, я сходу
заведу мотор и подхвачу тебя. Если что-то не будет складываться, крикни
погромче, я постараюсь пособить и извлечь тебя оттуда. А тебе, Клеменца,
уже сейчас надо пошевелиться, Пошли кого-то немедленно, чтобы запрятал
оружие. Туалет у них там старомодный, между стенкой и бачком есть
пустое пространство. Там и можно прикрепить револьвер клейкой лентой.
Они тебя обыщут, Майкл, убедятся, что ты пустой и на том должны
утешиться. В ресторане выжди немного, чтобы ничего не заподозрили, а
потом скажи, что хочешь в уборную. Лучше даже попроси у них
позволения. Может, ты просто перетрусил, вот живот и скрутило. Ну, а
когда вернешься, действуй без промедления. Не садись снова за стол и не
целься долго — пали сразу. Меть в голову, по два выстрела на каждого — и
ходу.
Санни одобрительно слушал.
— Только ты уж позаботься, Клеменца, чтобы, когда Майкл выйдет из
туалета, у него в руке был пистолет, а не кусок дерьма, — нажал он.
Клеменца выразительно посмотрел на Санни:
— За это ручаюсь — пистолет будет на месте.
— Ладушки, — сказал Санни. — Тогда можете все топать отсюда и
браться за дело.
Тессио и Клеменца тут же ушли. Том спросил:
— Санни, не отвезти ли мне самому Майкла в Нью-Йорк?
— Нет, — ответил Санни. — Ты мне нужен здесь. Кстати, газетчики у
тебя уже намечены?
Хейген кивнул:
— Как только, так сразу. Начиню их информацией до отказа.
Санни встал из-за стола, подошел к Майклу и крепко стиснул его руку
в своей.
— Держись, малыш, теперь все в твоих руках. С мамой не скоро

увидишься, но я ей все объясню, не беспокойся. И девчонке твоей сообщу,
чуть позже, когда можно будет. Да?
— Конечно, — сказал Майкл. — А как ты думаешь, Санни, надолго я
должен смыться?
— Не меньше, чем на год, — при самом лучшем раскладе.
— Ну, может, и раньше, — вставил Том, — если дон вернется к работе.
Только ты не настраивайся на это, Майкл. Слишком многое должно
сойтись. Чтобы газетчики купились на нашу приманку. Чтобы полицейский
департамент не стал биться за честь мундира, раз мундир подмочен. Чтобы
другие Семьи по-доброму среагировали. Нам здесь придется еще как
попотеть и неприятностей предстоит куча, можно к гадалке не ходить —
это наверняка.
Майкл протянул руку Хейгену.
— Ты все же постарайся, Том, — попросил он, — чтоб поскорее. Меня
как-то не тянет болтаться невесть где еще три года.
Хейген мягко сказал:
— Еще не поздно, Майк, все переиграть. Пошлем кого-нибудь другого.
Обдумаем все еще разок. Может быть, пока не будем убирать Солоццо?
Майкл рассмеялся.
— Можно занять любую позицию и ее отстаивать, — сказал он. — Но
наше первое решение все равно единственно верное. Я всю жизнь
пользовался благами, мной не добытыми, теперь мой черед платить долги.
— Ты никому ничего не должен, Майкл! Я не хочу думать, что ты
видишь свой долг в мести за разбитую челюсть, — горячо продолжил
Том. — Ведь Макклоски просто кретин, и все эти передряги чисто деловые,
ничего личного.
Второй раз за сегодняшний день Том увидел, как вытянулось и
заострилось лицо Майкла, приобретя сходство с отцовским, — не лицо, а
маска, бесстрастная и глухая.
— Том, не позволяй дурачить себя на этот счет. Весь наш бизнес
основан на чисто личных отношениях. Если человеку постоянно
приходится только тем и заниматься, что жрать падаль, — это его личное
дело. Даже если называть его делом общественным. Или бизнесом. Как ни
называй, все это может быть только личным, твоим и ничьим больше, И
знаешь, откуда я взял это? От папаши. От дона. От Крестного отца. Даже
если бы молния поразила кого-то из его старых друзей, он считал бы
личным выпадом. Когда я решил записаться в армию, он принял мой шаг
только как свое личное дело. Оттого-то дон и велик. Он, как Господь Бог,
все считает своей заботой. Ему до всего есть дело, даже до пера из

воробьиного хвоста. Так ведь? И знаешь, что еще я понял? С теми, кто
считают, что несчастный случай — выпад против него лично, такие случаи
не происходят. Или происходят много реже, чем с другим. Так что, рано
или поздно, я все-таки нашел верную дорогу. Да, я воспринимаю
сломанную челюсть как личное оскорбление. И то, что Солоццо хочет
убить моего отца, я тоже воспринимаю как личное оскорбление, — Майкл
широко улыбнулся. — Можешь сказать при случае дону, что его уроки я
выучил наизусть и рад случаю отблагодарить его за науку. — Майкл теперь
говорил задумчиво: — Знаешь, Том, я не могу припомнить, чтобы отец хоть
раз меня пальцем тронул. Или Санни. Или Фредо. А уж на Конни он,
наверное, и не повышал голоса. Ну, а если по правде, Том, как ты думаешь,
сколько смертей на счету у моего отца?
Том Хейген сказал, не поднимая глаз:
— Я могу сказать тебе, Майкл, что таким разговорам ты явно научился
не у дона. Кое-что делаешь, если жизнь заставляет, но об этом не стоит
говорить вслух. Есть вещи, которые нельзя оправдать, сколько ни
рассуждай, потому что им нет оправданья. О них надо просто забывать.
Майкл Корлеоне сдвинул брови. Он спросил Тома в упор:
— Как советник Семьи ты считаешь, что для всех нас, и для дона
особенно, оставлять Солоццо в живых опасно?
— Да, — подтвердил Хейген.
— Все, — сказал Майкл. — Раз так, значит я убью его.
Без пяти восемь Майкл Корлеоне стоял у ресторана Джека Демпси на
Бродвее, ожидая Солоццо. Он уже не первый раз посматривал на часы.
Солоццо не торопится, видно, решил быть минута в минуту. А он-то
прибыл заблаговременно, уже четверть часа здесь мерзнет.
Дорогой из Лонг-Бича в Нью-Йорк он тщетно пытался отвлечься от
недавнего разговора с Томом. Ведь если правда то, что он сам говорил
сегодня, значит, в эти минуты его жизнь делает крутой вираж, и пути назад
больше не будет. Кто знает, чем обернется сегодняшний вечер? Может, еще
до наступления ночи он вообще будет мертв. «Особенно, если не прекратит
распускать слюни», — мрачно добавил про себя Майкл. Не о том думать
надо. Надо собраться с силами. Солоццо тот еще лис, да и Макклоски не
совсем идиот.
Острая боль схватила левую челюсть под шиной. Майкл даже испытал
вместе с болью радость, что теперь-то уж сможет отвлечься и взять себя в
руки.
На Бродвее народу было не много, хотя близился час начала вечерних
спектаклей в многочисленных здесь театрах. Холодрыга. Майкл

передернулся, В тот же миг у тротуара остановился низкий черный
лимузин, Водитель, приоткрыв дверцу, сказал коротко:
— Садись, Майкл.
Майкл не знал сидящего за рулем молодого парня с гладко
зачесанными смоляными волосами, ниспадающими на открытый ворот
куртки, но послушно сел вперед, с ним рядом. На заднем сиденье он
увидел Солоццо и капитана Макклоски.
Наклонившись вперед, Солоццо протянул ему руку. Майкл ответил на
рукопожатие. Рука «турка» была твердая, теплая и сухая.
— Рад видеть тебя, Майкл, — сказал Солоццо. — Мне кажется, с
тобой мы поладим. Все так нехорошо обернулось, я совсем не хотел ничего
подобного. Страшно неприятно.
Майкл ответил вежливо:
— Я тоже надеюсь, что сегодня мы все уладим. Не хочу, чтобы отца
еще когда-либо тревожили.
— Больше не будут, Майкл, — сказал Солоццо проникновенно. —
Клянусь своими детьми, больше его не тронут. Только постарайся
отнестись к делу трезво. Давай не будем допускать недомолвок. Ты ведь не
так невоздержан, как Санни, правда? Из-за его горячности мы никак не
можем примириться.
Капитан Макклоски подал голос:
— Да он-то нормальный парень, Майкл, с ним можно иметь дело, — и,
протянув вперед длинную руку, потрепал Майкла по плечу. — Прими мои
сожаления за вчерашнее, Майкл. Наверное, я постарел, раз выдержки не
хватает. Может, пора на заслуженный отдых? Такое напряжение целый день
— того и гляди взорвешься. Чего не бывает, — и, заключив свои слова
продолжительным вздохом, капитан умело и быстро обыскал Майкла.
Легкая улыбка скользнула по губам водителя.
Автомобиль мчался на запад. Не уступая дорогу никому, даже
тяжелым грузовикам, но каким-то образом втискиваясь в щель между
встречным транспортом, На сумасшедшей скорости они миновали Вест-
Сайдскую дорогу — тому, кто шел бы на «хвосте», не позавидуешь. Затем,
к отчаянию Майкла, они въехали на мост Джорджа Вашингтона, явно
направляясь в Нью-Джерси. Похоже, информация о месте встречи-
оказалась липовой.
Ночной город блестел огнями позади.
Майкл старался, чтобы на его лице ничего не проявлялось. Что
задумал «турок»? Утопить его в болоте? Или просто в последний момент
подстраховался и сменил место встречи?

Однако, миновав мост, водитель вдруг резко крутанул руль. Большой
лимузин, казалось, завис в зимнем сумраке, а потом плавно вписался в
поток машин, движущихся в Нью-Йорк. Макклоски и Солоццо
оглядывались назад, пытаясь рассмотреть, нет ли кого позади. Водитель по-
прежнему гнал машину. Теперь они неслись к восточному Бронксу,
выбирая боковые улицы и проезды. Следом никого не было. Стрелки часов
приближались к девяти.
Солоццо закурил. Предложил сигареты Макклоски и Майклу, но оба
отказались.
— Отлично сработано, — сказал «турок» водителю. — За мной не
пропадет.
Еще через десять минут черный лимузин остановился перед
небольшим рестораном в итальянском райончике. Поблизости никого не
было видно, и в самом зале ресторана, поскольку обед уже кончился,
сидело лишь несколько случайных посетителей. Майкла беспокоила мысль,
не войдет ли водитель с ними вместе, но, по счастью, он остался в машине.
Вообще о водителе речь не шла, при переговорах он даже не упоминался.
Майкл мимоходом отметил это, но не стал фиксировать внимание.
Водитель все равно за дверью, а его партнеры должны считать, что Майкл
не 
осмелится 
задавать 
лишние 
вопросы, 
заинтересованный 
в
благоприятном исходе переговоров.
Они сели втроем за отдельный столик — от кабинета Солоццо
отказался. В зале, кроме них, было еще двое мужчин. Возможно, это люди
«турка», — отметил Майкл, хотя сейчас это было несущественно.
Вмешаться в ход событий им все равно не удастся.
Макклоски спросил с неподдельным интересом:
— А кухня здесь приличная?
Солоццо утешил его:
— Лучшая телятина в Нью-Йорке. Закажите на пробу, очень
рекомендую.
Появившийся невесть откуда одинокий официант подал на их столик
бутылку вина, откупорил, наполнил бокалы. Макклоски отказался, удивив
тем самым и Майкла, и Солоццо.
— Возможно, я единственный в мире непьющий ирландец, — сказал
он. — Но мне встречалось слишком много хороших людей, которых
сгубила страсть к бутылке.
Солоццо миролюбиво обратился к капитану;
— Нам надо поговорить с Майклом по-итальянски. Не сочтите это за
недостаток доверия к вам, просто по-английски я не смогу убедить Майкла

так, как на родном языке, А достичь согласия нам сегодня необходимо. Не
обижайтесь на меня, пожалуйста.
— Да Бога ради! Скучать я не буду наедине с телятиной и спагетти.
Солоццо немедленно заговорил по-сицилийски, торопя слова:
— Пожалуйста, воспринимай все, что случилось между твоим отцом и
мною, только как деловой конфликт. Мое уважение к дону Корлеоне так
безмерно велико, что я с радостью пошел бы к нему на службу, сложись
обстоятельства иначе. Но ты должен понять правильно: твой отец
консервативен. Он придерживается старых взглядов, и теперь, когда все
стремительно меняется, просто тормозит движение вперед. Сейчас я
начинаю заниматься делом, за которым будущее. Оно может дать миллионы
долларов для каждого из нас, если подступиться к нему толково, а твой
отец воспротивился всему из-за никому не нужной щепетильности. Тем
самым он связывает мне и таким, как я, руки и ноги. Он говорит,
разумеется, что я волен делать, что мне вздумается, но это только слова, мы
оба знаем, что в реальности так не бывает. Работать необходимо вместе,
иначе мы обязательно начнем давить друг друга. При всем моем уважении
к дону, я не могу допустить, чтобы он диктовал мне свою волю. На том все
и замкнулось, и начались беды, которых можно только было ожидать. При
этом имей в виду, я заручился одобрением всех пяти семейств, а Семья
Татальи вошла со мной в долю. В этой распре Корлеоне могут остаться
совсем одни — против всех. Будь ваш отец по-прежнему у руля, вы,
вероятно, выстояли бы, по твой старший брат Санни, хотя и я не хочу его
обидеть, все-таки совсем не дон. А ваш ирландец-советник никак не
потянет против Дженко Аббандандо, царствие ему небесное. Мир, который
я предлагаю, вам необходим ничуть не меньше, чем мне. Давайте пока
просто приостановим опасные выпады и подождем, пока дон Корлеоне не
сможет сам принять участие в переговорах. Семья Таталья, идя мне
навстречу, согласилась не требовать возмездия за убитого Бруно. Заключим
мир. Я пока потихоньку буду заниматься своими делами — ведь жить как-
то надо. Содействия с вашей стороны не прошу, только не препятствуйте.
Мне кажется, ничего неприемлемого для вас здесь нет. И ты, я думаю,
вправе 
принять 
мои 
предложения 
или 
поискать 
какой-нибудь
компромиссный вариант.
Майкл ответил тоже по-сицилийски:
— А нельзя ли узнать поподробнее, что за дело затевается, как оно
отразится на нашей Семье и получим ли мы от него выгоду?
— Ты хочешь вникнуть в суть дела? — переспросил Солоццо.
— Прежде всего я хочу получить гарантии, что никто не станет

больше покушаться на жизнь моего отца, — серьезно сказал Майкл.
Солоццо горячо взмахнул рукой:
— Какие же от меня гарантии? Теперь на меня охотятся, я — дичь.
Был в кои веки шанс, да весь вышел. Ты переоцениваешь меня, дорогой
друг. Не столь уж я всесилен.
У Майкла больше не оставалось сомнений, что Солоццо хочет только
выиграть время и сделать очередную попытку обезглавить Семью
Корлеоне, А его самого «турок» никак не принимает всерьез, не стараясь
даже держать хорошую мину при плохой игре: уж очень откровенно
уклоняется он от ответа, гнет свою линию. Майкл опять ощутил во всем
своем теле спокойную, непоколебимую решимость, от которой холодок
пробегал вдоль спины.
Он заерзал на месте с обеспокоенным лицом. Солоццо резко спросил:
— Что-нибудь случилось?
Майкл ответил смущенно, переходя на английский:
— Да, много жидкости… Просто сил нет терпеть. Вино вот… Ничего,
если я выйду ненадолго?
Солоццо пристально посмотрел ему в лицо. Черные глаза «турка»
буравили Майкла насквозь. Он протянул руку и грубо пошарил у Майкла за
поясом, нет ли оружия. Майкл развел руками сконфуженно. Макклоски
бросил небрежно:
— Да нет у него, я проверил. Мне в жизни тысячу раз приходилось
обыскивать таких салаг.
Солоццо все равно не понравилось — чутье у него было звериное. Он
посмотрел на человека, сидящего напротив, показав глазами на дверь в
туалет. Человек едва заметно кивнул, показывая в ответ, что все проверил.
Солоццо сказал неохотно:
— Иди, только побыстрее.
Майкл прошел в туалет, вошел в кабину и действительно почувствовал
позыв, так что проделал все очень быстро. Потом просунул руку за
эмалированный бачок и, пошарив, отыскал там свой маленький
короткоствольный револьвер, прикрепленный к стойке клейкой лентой. Он
легко отодрал его, не заботясь об отпечатках пальцев, сунул оружие за пояс
и застегнул пиджак. Вымыл руки, смочил волосы ладонью, стер отпечатки
мокрым платком и вернулся в зал.
Солоццо сидел лицом к выходу, напряженно буравя черными глазами
дверь. Майкл улыбнулся.
— Теперь можно продолжить разговор, — с облегчением произнес он.
Капитан Макклоски доканчивал блюдо телятины со спагетти. Человек

в дальнем углу зала напрягся при появлении Майкла, но сейчас,
убедившись, что все в норме, уже расслабился и смотрел спокойно.
Майкл сел на прежнее место. Он помнил, конечно, что Клеменца не
велел ему делать этого, а советовал стрелять сразу же, как только войдет с
пистолетом в зал. Но инстинкт или неосознанный страх подсказывал, что за
любым его движением сейчас внимательно следят, а значит, подстрелят
раньше, чем он выхватит из-за пояса пистолет. С оружием он чувствовал
себя в куда большей опасности, чем безоружный. Ноги стали ватными,
поэтому он просто обрадовался, что можно сесть на стул.
Солоццо опять заговорил быстро и многословно, наклонившись к
Майклу через стол. Майкл под прикрытием крышки стола медленно
расстегнул пуговицы пиджака, глядя в рот Солоццо, но ничего не слыша, не
понимая ни одного из множества произносимых им слов. В ушах только
гулко стучала кровь. Правая рука под столом осторожно подобралась к
рукоятке револьвера, вытащила его из-за пояса. Как раз в этот момент к их
столику подошел официант, поинтересоваться, не нужно ли чего. Солоццо
обернулся к нему, и Майкл, ни секунды не мешкая, оттолкнулся от стола и
вскинул руки прямо к голове Солоццо. Этот человек обладал такой четкой
реакцией, что он отпрянул уже от движения руки Майкла, ничего не
осознавая. Но Майкл был моложе, его сознание обострилось напряжением,
и курок он успел нажать. Пуля ударила точно между ухом и виском,
вылетев с другой стороны и обрызгав остолбенелого официанта
огромными багровыми сгустками. Тот же безошибочный инстинкт
подсказал Майклу, что первой пули довольно: в глазах обернувшегося на
выстрел Солоццо он явственно увидел, как из них уходит последняя искра
жизни.
Всего лишь секунда потребовалась Майклу, чтобы развернуть
пистолет дулом к Макклоски. Полицейский капитан посмотрел на него
сначала с таким спокойным удивлением, будто случившееся никак не могло
относиться к нему лично. Что дуло направлено на него, он чистосердечно
не понимал, даже вилка с насаженным на нее куском телятины не дрогнула
в полицейской руке. Потом Макклоски перевел взгляд с пистолета на лицо
Майкла и выразил всем своим видом крайнюю степень негодования.
Казалось, он убежден, что теперь Майклу остается только опустить руки,
сдать оружие и самому сдаться на его милость, либо уж бежать отсюда со
всех ног. Мысли так отчетливо отразились на лице капитана, что Майкл
широко улыбнулся ему, спуская курок.
Выстрел вышел неудачным: пуля угодила в широкую шею Макклоски,
и он стал задыхаться, гулко глотая воздух, будто подавился им, как куском

телятины. Капитана стал душить кашель, вокруг рта его бился воздух,
насыщенный мельчайшими каплями из надорванных легких. Старательно и
хладнокровно прицелившись, Майкл всадил вторую пулю прямо в
седеющую макушку капитана.
Казалось, зал заволокло густым розоватым туманом — будто
Макклоски надышал перед смертью. Майкл дернулся к человеку,
сидевшему в дальнем конце зала. Тот, заметив движение Майкла, сейчас же
выложил пустые руки на стол перед собой и сделал отсутствующий вид.
Официант на деревянных ногах неуверенно двинулся в направлении кухни,
сохраняя маску ужаса на лице и с недоверием поглядывая в сторону
Майкла. Солоццо все еще оставался на стуле, привалившись боком к столу,
а тяжелое тело Макклоски медленно сползло вниз и теперь лежало на полу.
Майкл выпустил револьвер из рук, и он тихо скользнул по складкам
одежды. Никто из присутствующих в зале, пожалуй, не заметил этого — ни
испуганный официант, ни человек за дальним столиком. Майкл
несколькими быстрыми шагами преодолел расстояние до двери и
распахнул ее.
Черный лимузин Солоццо все еще стоял у дверей, но водителя в нем
не было видно, Майкл стремительно свернул налево, за угол. Тотчас же
возникли огни автомобиля и грузный «седан» подкатил, на ходу открывая
дверцу. Майкл сел, и машина, взревев, понеслась прочь.
За рулем сидел Тессио. Угловатое его лицо словно закаменело от
напряжения.
— Ты трахнул Солоццо? — спросил Тессио.
Майкл не сразу понял, о чем он, — обычно у слова «трахнул» имелся
иной, эротический смысл. Но помолчав секунду, он ответил решительно:
— Обоих.
— Уверен? — переспросил Тессио.
— Я видел их мозги, — сказал Майкл.
Он переоделся, в машине для него была специально приготовлена
дорожная одежда. Двадцать минут спустя его ноги уже ощутили палубу
итальянского судна, берущего курс к берегам Сицилии. А два часа спустя
сухогруз вышел в открытое море.
Стоя у иллюминатора своей каюты, Майкл долго смотрел на
уменьшающиеся вдали огни Нью-Йорка, светящиеся в ночи, как уголья
адского костра. Он чувствовал себя пустым и легким. Все кончено. Он
выбрался. Похожее чувство ему довелось испытать, когда, легкораненого,
его подобрали санитары, а бой, без него, продолжался. Уплывая на катере
по направлению к госпиталю, Майкл ощущал себя примерно, как сейчас:

гори все синим огнем, только без него.
На следующий день после убийства Солоццо и капитана Макклоски во
всех полицейских округах Нью-Йорка было объявлено, что впредь, до
выяснения 
личности 
убийцы 
полицейского, 
всякая 
подпольная
деятельность прекращается. Никаких публичных домов, азартных игр,
тотализаторов и уличной проституции. По городу прокатились валы
налетов на места, находящиеся в ведении семейств. Любая доходная
деятельность, идущая в обход закона, прекратилась.
В тот же день ближе к вечеру к Семье Корлеоне был направлен
посредник от пяти других Семей с вопросом, намерены ли они отстаивать
убийцу. Посреднику сдержанно ответили, что остальных семейств эта
история не касается.
Ночью мимо перекрытого въезда к домам на Лонг-Бич на большой
скорости промчалась машина — и на площадь швырнули бомбу. Той же
ночью вооруженные силы Корлеоне недосчитались двоих бойцов, убитых в
мирном ресторанчике на Гринвич-Виллидж, где они тихо ужинали.
Так началась междоусобная война пяти Семейств 1946 года.

жүктеу/скачать 2,12 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: