Лето в пионерском галстуке Глава Возвращение в «Ласточку»
жүктеу/скачать 0,6 Mb.
|
Глава 5. Тоже мне вожатая Сблизившись с Володей, Юрка стал и к театру относиться лучше. Место, которое сперва показалось ему неинтересным, уже после пары репетиций стало особенным: здесь было весело и уютно, Юрка ощущал себя полноценной частью команды. Пусть роли в спектакле для него пока не нашлось, Володя сумел сделать так, чтобы Юрка почувствовал себя нужным: он помогал следить за детворой, давал советы насчёт сценария и раздачи ролей, и Володя прислушивался к ним. Юрке льстило, что ему так доверяют. Володя начал по-настоящему нравиться ему. Правда, задумываясь над тем, что значит само слово «нравится», Юрка недоумевал. Оно звучало странно, ведь означало скорее симпатию и влюблённость, а не то, что он испытывал к Володе. И, не зная, как объяснить самому себе это чувство, он назвал его «желанием дружить» и даже «очень сильным желанием дружить». Такого с Юркой никогда не случалось. Он впервые смотрел на другого парня так — с особенным интересом и чувством соперничества, причём, что было и вовсе удивительно, соперничества не с самим Володей, а с девчонками за его внимание. Постановка спектакля продвигалась медленно, но уверенно. На третьей репетиции утвердили четыре главные роли, но оставалось ещё много вопросов со второстепенными — не хватало актёров, в театральный кружок почему-то мало кто хотел записываться. Главную роль Зины Портновой отдали Насте Мильковой — пионерке из второго отряда, которая прекрасно читала текст и даже внешне походила на Зину: те же тёмные волосы, большие круглые глаза и невысокий рост. Вот только смелостью Настя не отличалась — очень нервничала, когда говорила свои слова, от волнения у неё даже краснели руки. Младшую сестру Зины — Галю — предстояло сыграть маленькой рыжей Алёне из Володиного отряда. Роль Ильи Езавитова всё же отдали Олежке. Хотя Володя до сих пор сомневался, выбирать не приходилось: пусть Олежка картавил, но справлялся с текстом на уровень выше остальных и очень старался. Брата Ильи — Женю Езавитова — назначили играть Ваське Петлицыну. Тот был тем ещё бедокуром и шкодником, но в роль вжился быстро и отлично отыгрывал. Ульяна отвоевала себе роль Фрузы Зиньковой, секретаря и главы «Юных мстителей», но по взгляду Володи становилось ясно, что он очень недоволен её игрой. Зато Полину сразу утвердили на роль чтеца — закадровый голос у неё получался замечательно. Просьбу последней из Троицы, Ксюши, услышали и удовлетворили на первой репетиции, и она очень гордилась званием костюмера, хотя не сшила и не скроила ещё ни одного костюма. Машу, которая, по мнению Юрки, умела играть только «Лунную сонату», за неимением лучшего, утвердили пианисткой. В лагере было множество разнообразной техники, и осветительной, и звуковой, всякой, но Володя настаивал на «живом» аккомпанементе, аргументируя тем, что тридцать лет назад спектакль сопровождала живая музыка, а именно — фортепианная. Актёры пока плохо ориентировались в сценарии: кто-то выучил половину реплик, кто-то читал по бумажке. Целостной картины не выходило, но для третьей репетиции и так было неплохо. Вот только Володя никак не успокаивался — оставалось несколько незанятых ролей: бабушки сестёр Портновых, двух девочек и одного парня из юных мстителей, нескольких немцев, а ещё массовки — солдат и деревенских жителей! — Так, — Володя высунул нос из-за тетрадки, — «Юные мстители» все здесь? Ну те, которые пока есть… По его приказу на сцене выстроились в ряд Настя, Алёна, Олежа и Васька. Ульяна уселась за стол. — Отлично, — кивнул худрук. — Слушаем все, а «Мстители» в первую очередь. Ребята, помните, что этот спектакль не только о Зине, но и о вас. Вы — центральное звено и будете в фокусе на протяжении всей истории. Даю общие вводные, будьте внимательны, не подведите. Итак. Вы — подпольщики, вы — герои, причём герои юные, ведь, как всем известно, «Мстители» были немногим старше Юры, Маши, Ксюши и остальных… Этим их подвиг тем более велик. — Две «остальные» насупились и что-то обиженно забурчали, Володя, не слыша их, продолжал: — Да, дети того времени были не такими, как мы. Их родители воевали и побеждали в Гражданскую войну, ребята сами хотели и даже стремились воевать. Мы — легкомысленные, они — нет. Так что халатности не потерплю. Петлицын, ты меня слушал? Володя глянул так сурово, что Васька выпучил глаза. — Да-а-а… — ответил он осторожно. — Внимательно? - Очень. — Повтори, что я сказал, — мучил его Володя — и поделом: на прошлой репетиции Васька так разбаловался, что едва её не сорвал. Петлицын печально вздохнул и забубнил, кривляясь: — Мы — партизаны, мы стремимся на войну! А ты не потерпишь халатности и всё такое… — Будь серьёзнее, Петлицын! Мы тут не комедию ставим. — Ладно-ладно… Володя сокрушенно покачал головой — этот ответ его не удовлетворил, но тратить общее время на одного Петлицына было слишком расточительно, и худрук перешёл к делу: — Все готовы? Юр, а где карта? Давай, клади скорее на стол. Круглый столик располагался чуть левее центра сцены. По периметру ребята расставили скамейки, какие-то чемоданы, одежду, посуду и даже самовар, словом, предметы обстановки жилой избы — штаб-квартиры «Юных мстителей». — Товарищ главнокомандующий, есть «карту на стол», — отрапортовал Юрка и сел в зрительское кресло рядом с Володей. — Эх… — тот разочарованно цокнул языком, — не нравится мне изба. Надо больше флагов и плакатов. — Больше? — Юрка фыркнул и принялся перечислять: — «Смерть фашистской гадине», «Родина-мать зовёт», «Завоеваний Октября не отдадим»… Мало, что ли? К тому же рано ещё думать о декорациях… — Нет уж. Сейчас самое время подумать об этом! Если нужное не найдём, придётся рисовать. — Володь, ну это же нелогично! Они же подпольщики! Нормальные подпольщики не станут хранить и тем более развешивать по штаб-квартире всякую агитацию. Они же на оккупированной территории, тут фашисты каждый угол обос… спали. Володя стремительно поднялся на ноги. Зашипел, не дав Юрке закончить фразу, надулся — хотел то ли ввязаться в спор, то ли молча дать затрещину, но между парнями втиснулся толстячок-Сашка. — А ты откуда взялся? — опешил Володя. — Пришёл, — бесхитростно пропищал тот. — Володя, а почему Петлицын играет Женю Езавитова? Его ведь я должен был… — Потому что, Саня, ты своими полётами и прогулами не оставил мне выбора, — строго ответил худрук. — Ну можно я тогда буду Николая Алексеева играть? — Нет, для этой роли нужен мальчик лет двенадцати. — А что мне тогда делать? — Саня, ты очень красиво лежишь и стонешь… — задумчиво протянул Володя. Все вспомнили, как Сашка валялся кулём, раскинув ноги и руки в стороны, и захихикали. Один худрук был серьёзен: — Когда «Юные мстители» подорвут водокачку, ты будешь играть умирающего фашиста. — Но… — Зато главного, Сань! Хм… — Володя почесал переносицу и тычком поправил очки. — Так, ладно, поехали. «Мстители» стоят вокруг стола, смотрят на карту, готовят диверсию. Настя, начинай! Первая реплика про вражеский эшелон на железной дороге… *** Когда репетиция закончилась и дети разошлись по отрядам, Юрка, наконец, остался с Володей наедине и выдал то, о чём думал с самого первого дня: — Я понимаю, что Маша только «Лунную сонату» и умеет играть, но она тут ни к селу ни к городу. — Не скажи! — парировал тот. — Соната отлично идёт фоном. — Нет! — Юрка вскочил с кресла и выпалил на одном дыхании: — Володь, ну какая любовная лирика в патриотическом спектакле? Ты понимаешь, что такое «Лунная соната»? Это ноктюрн, это концентрация грусти, в нём до того много любви и одновременно несчастья, что совать его на фон в спектакль про партизан — просто… просто… вообще не то! Выдохнув тираду сплошным потоком, Юрка будто сдулся и упал обратно в кресло. Володя уставился на него, удивлённо изогнул бровь, но ничем не прокомментировал такое эмоциональное заявление, только спросил: — И что ты предлагаешь? — «Аппассионату»… Погоди спорить, сейчас я всё объясню. Во-первых, это любимое произведение Ленина, во-вторых... — Она же сложная. Кто её сыграет? — Маша… — брякнул Юрка и только потом сообразил, что Володя прав: «Аппассионату» никто не сыграет, даже Юрка не смог бы. — Ладно, хорошо, тогда можно «Интернационал». — Это как напоминание о подвиге Муси Пинкензона (1)? — Ага, — подтвердил Юрка, обрадованный тем, что даже ассоциации у них сходятся. — Хорошая идея, предложу Маше. Но «Интернационал» — это же гимн, он бодрый, победный, на фон не подойдёт. Давай для фона всё-таки пока на «Лунной сонате» остановимся? — Да говорю же, она сюда не подходит! Вот зачем тебе ноктюрн в начале? Зачем сразу и за упокой? Юра набрал полную грудь воздуха, собираясь снова выдать пулемётной очередью всё, что думает о «Сонате», но его прервали. Крыльцо скрипнуло, дверь кинозала грохнула, на пороге появилась злющая Ира Петровна. Юрка никогда не видел её такой — глаза сверкали, рот кривился в грозном зигзаге, щёки алели: — Конев! Не знаю, чего ты всем этим добивался, но добился. Поздравляю! Ира пылала праведным гневом и, спускаясь по ступеням вниз, кричала так, что Юркино сердце забилось в горле. Следующей после испуга эмоцией была злость — она снова пытается обвинить его в чём-то! — Что я опять сделал? — Юрка шагнул Ире навстречу. Она стояла в проходе между креслами. Остановившись напротив, глядя Ире в глаза, Юрка хотел было со всей дури пнуть зрительское кресло, чтобы хоть немного обуздать закипающую внутри злость. Но Володя внезапно оказался рядом и молча положил руку ему на плечо. Ира бушевала: — Конев, где ты шатался всю ночь? Почему Маша вернулась в отряд под утро? Что ты с ней делал? — Я же вечером вернулся… Тут Володя обернулся к Ире и подал голос: — Ира, давай спокойно и по делу. Что он натворил? — А ты не лезь не в своё дело, Володя. Ты за него на собраниях заступаешься, а он девочек растлевает! Услышав такое от Иры Петровны, Юрка обомлел, его брови поползли на лоб. Володя сиплым шёпотом прохрипел: «Что-о-о?» Ира молчала. Когда слова нашлись, Юрка выкрикнул: — Далась мне эта Маша, ничего я с ней не делал! Совсем обнаглела такое говорить?! — он хотел добавить пару ругательств, но оторопело замолк, поздно осознав услышанное: «Володя за меня заступается?!» Уже не обращая внимания на ответные крики вожатой, он уставился на него и глупо захлопал глазами. Желание расколошматить что-нибудь сошло на нет. А Ира продолжала: — Лучшая девочка из отряда! Без пяти минут комсомолка! Только связалась с тобой и началось: работает плохо, зарядку просыпает, сбегает с… Вдруг Володя снова вклинился и прервал поток обвинений. Не сделай он этого сейчас, они скатились бы в оскорбления. — Так, стоп. Ирин, ты хочешь сказать, что этой ночью Маши не было в отряде? — Да! — И так как Юры тоже там не было, ты считаешь, что он был с ней? — Да, именно! — И их кто-то видел вместе? — Нет, но очевидно же! «Очевидно же» взбесило Юрку окончательно. Проглотить эту пилюлю он уже не смог и шарахнул ногой по стулу. Сидение-крышка подлетела на полметра и брякнула об пол. Никто, кроме самого дебошира, не обратил на это внимания. — Да что тебе может быть очевидно? Юра был со мной! — Володя начал злиться. — Ты вот опять его покрываешь, а он лучшую пионерку отряда… — и Ира выразилась так грязно, что Юрка аж обомлел. — Повторяю, Конев был со мной! — рявкнул Володя. — Не ври мне! Не был, я знаю. Я проходила мимо твоего отряда, свет не горел! — победно оскалилась Ира. — Ну, Володя, такого я от тебя не ожидала! Конев, а ты… Конев, я всё терпела, но это уже чересчур! Завтра я поставлю вопрос о твоём отчисл… — Ира, постой, — Володя, пытаясь её урезонить, понизил голос. — Юра правда был со мной и мальчишками из моего отряда. Если тебе нужны свидетели, они есть. И вообще, почему ты начинаешь разбирательство сейчас, почему не на собрании? — Я только что узнала! — А какого чёрта Маша не явилась к отбою? — вклинился Юра. — И почему ты устраиваешь нагоняй не ей, а мне? Почему ей это прощается? — Потому что ты… потому что… — Потому что ты привыкла, что Юра всегда крайний! — не выдержав, взорвался Володя. — А почему тебя волнует он, а не Маша? Что ты пристала к нему, влюбилась что ли?.. Все замерли. Володя зло сощурился, Юрка осел на сломанный им же самим стул, едва не упал. Ира Петровна сжала губы в ровную линию, побледнела и затряслась. Только слепой не заметил бы, что ярость внутри неё клокочет и вот-вот вырвется потоком если не слёз, то брани. Но вожатая сдержалась. Сжала губы ещё плотнее, так что те посинели, крутанулась на месте и, не сказав ни слова, вышла. Володя стиснул кулаки, уселся на стул рядом. Юрка тихо спросил: — Как думаешь, мне конец? Володя помотал головой: — Пусть только попробует что-то сказать на планёрке, я её на место поставлю… Это уже ни в какие ворота не лезет! Какая из Ирины вожатая, если она не знает, что творится у неё в отряде? Юркино сердце наполнилось какой-то непередаваемой лёгкостью. — Спасибо, Володь, — сказал он, вложив в это слово столько благодарности, сколько только мог передать. — Вопрос только — где эту Машу леший носил? — вместо ответа протянул Володя. *** Направляясь из театра к столовой, Юрка думал только об урчащем от голода желудке, Ира и Маша совершенно забылись. В отличие от него, Володя ворчал: — Юра, ты должен обязательно отпрашиваться у Ирины... Ничего себе лучшая пионерка. «Лучшие пионерки» спать по ночам должны, а не по лагерю шататься… Услышав это, Юрка вспомнил вдруг: — Володь! Пока ты репетицией командовал, я слышал, как Саня с Петлицыным шушукались. Петлицын сначала меня, а потом его подговаривал пойти ночью мазать девочек зубной пастой. Я-то отказался, а Сашка кивнул. Они, похоже, диверсию готовят! Володя насторожился: — Петлицын? Так он же из второго отряда, какое ему дело до младших ребят? — Как какое? Это же весело, малышню подговорить… — Ничего весёлого тут нет, это опасно! — Ой да ладно тебе! Себя вспомни в этом возрасте, будто ты ни разу младших на всякую ерунду не науськивал! — Вообще-то, нет, Юра. Надо мной никто не смел шутить, и я ни над кем не издевался. А ты? Неужели ты был хулиганом? — Хулиганом? Конечно нет! — даже не краснея, соврал Юрка. На самом деле как только он не пакостил и чем только не занимался после того, как у него вдруг появилось слишком много свободного времени. Мама часто говорила ему: «Природа не терпит пустоты» — и Юрка убедился в этом на собственном опыте. Пустота возникла после того, как из его жизни исчезла музыка, она поглощала все эмоции, оставляя одну лишь нервозность и злость. Будто осиротевший без музыки, Юрка старался занимать себя хоть чем-нибудь, лишь бы не думать о том, что у него было и чего теперь нет, лишь бы не допустить, чтобы пустота снова напомнила о себе. Он собирал марки, клеил модели самолётов, паял, вырезал по дереву, разводил аквариумных рыб, но все это было для него пресно и скучно. В поисках увлечений, которые могли бы заменить утраченную без музыки радость, в поисках смысла собственного существования, Юрка сблизился с теми, кого никак нельзя было назвать скучными — с дворовыми ребятами. Отпетыми хулиганами они не были, но всё равно их занятия пользы Юрке не приносили. Много ли толку было в том, что Юрка научился карточным фокусам и шулерству, множеству матерных песенок и стишков, а маясь от безделья в подъездах, скрутил с десяток лампочек и написал талмуд неприличных слов? А в том, что в школе взорвал несколько карбидных бомб и сжёг пару дымовух? Конечно, дворовые ребята научили его и более безобидным проказам, в том числе и лагерным. И за одну только прошлую смену Юрка пристрастил почти всю малышню к разнообразным пакостям, и в каждом отряде каждым утром происходило что-нибудь из ряда вон выходящее. То жертву обливали холодной водой и она вскакивала с кровати, будучи привязанной к матрасу. То жертву будили криком и бросали ей на лицо простыню с криком «Потолок падает!» и жертва верещала не своим голосом, потому что ей действительно казалось, будто на неё падает потолок. То пока жертва умывалась, прятались под умывальником и связывали между собой кончики шнурков, чтобы, умывшись, жертва и пары шагов не могла сделать — падала. Что уже говорить о «ночной» классике — мазать спящих пастой, или класть холодные макароны под подушку, или незаметно дёргать шторы, когда кто-то рассказывает страшилку? Ребятам было безумно страшно и весело, но самому Юрке быстро наскучили даже изощрённые розыгрыши. Надоевшее в прошлую смену тем более не радовало в эту. И не одного Юрку. Володе пакости тоже были ни к чему. — Вот блин... Ну и проказники мне достались... — на его лице отразилась смесь растерянности, переживания и раздражённости. *** После ужина Володя выловил Юрку в толпе выходящих из столовой пионеров. — Слушай, Юр, ты же придёшь сегодня вечером к нам? Я попросить хотел… — Что? — Я всё из-за этой зубной пасты переживаю. Они же маленькие ещё, не знают, что это может быть травмоопасно. Юрка кивнул: — Ну, в принципе да… мне года два назад какой-то умник в глаз вмазал пастой. Жгло так, что думал — ослепну. Потом неделю с опухшим веком ходил. Володя, послушав его, переменился в лице, а Юрка вмиг пожалел, что рассказал эту историю. — Но ты не переживай! — поспешил успокоить он. — Мы знаем об их коварных планах, значит, сможем препятствовать… — Препятствовать бесполезно. Сегодня пресечём — напакостят завтра. Важнее другое: чтобы они знали, что нельзя мазать в глаза, уши и нос. И я вот что придумал: надо рассказать им страшилку про зубную пасту. — Ага, вчера ты был против, чтобы я пугал твою ребятню… — Нет, Юр, пусть лучше в моём отряде в кровати надуют, чем кто-нибудь задохнётся или получит ожог. Тем более ожог глаз! Юрка почесал затылок. — И что такого страшного про зубную пасту можно придумать? — До отбоя вагон времени, сообразим. *** — Пчёлкин! — громким шёпотом позвал Володя, склонившись над кроватью мальчишки. — Ну-ка, сядь! — Что опять? Зачем? — буркнул тот, но, скинув с себя одеяло, послушно сел. — А вот зачем, — Володя пошарил рукой под подушкой, выудил оттуда тюбик зубной пасты и выпрямился. Затем внимательно оглядел ряды кроватей. — У кого ещё что-то под подушкой припрятано? Сань? — А что сразу я? — пискнули из левого ряда у стены. — А потому что ты всегда молодец. Юрка наблюдал за всем этим, удобно устроившись на пустой кровати возле окна. — Ребята, — нравоучительно продолжал Володя. — Не вздумайте никого мазать зубной пастой! Это может быть опасно, вы понимаете? В ответ донеслось пара ленивых «угу» и «ну да». Володя тяжело выдохнул, набрал в грудь воздуха и хотел было ещё что-то сказать, но из коридора послышался громкий вскрик, после — топот, хлопок двери и несколько всхлипов. — Я сейчас вернусь. — Володя рванул к выходу из комнаты, крикнув на ходу: — Юр, присмотри за ними! — Юууу-л-ла! — лукаво протянул Олежка, как только двери комнаты захлопнулись. — Ась? — Ты обещал нам стлашилку! — Да, Юра, обещал! — Давай новую страшилку! Юрка громко фыркнул и сложил руки на груди: — Ну не знаю даже, — протянул он. — Володя мне вчера запретил вам страшилки рассказывать, говорит, вы маленькие ещё. А ведь и правда — маленькие! Даже проделку с зубной пастой подготовить не смогли... — Так откуда же я знал, что он под подушку полезет! — попытался оправдаться Пчёлкин. — А нечего было некоторым на весь театр об этом орать! — в тон ему ответил Юрка. — Это не я, это Саня! — насупился Пчёлкин. — Зато у меня пасту не отобрали! — толстяк победно взмахнул тюбиком над головой. — Ну-ка, спрячь! — шикнул на него Юрка и добавил угрожающе: — Ты даже представить не можешь, какие ужасы происходят в «Ласточке» с шутниками, которые пастой мажутся! И это не выдумка, я сам видел… Все притихли. Слышно было, только как Саша шуршит, пряча тюбик обратно под подушку. — А что такого с ними плоисходит, Юл? — Олежка вылез из-под одеяла и заинтересованно уставился на него. — Что ты видел? — скрестил руки на груди храбрящийся Пчёлкин. Юрка прищурился, зная, что ребята видят его силуэт на фоне окна, оглядел комнату. — Вы точно хотите это знать? На долгие полминуты в отряде повисла тишина, и только потом послышалось одно неуверенное «да», которое подхватили несколько голосов. — Ладно, — сказал Юрка. — Тогда открою вам ещё одну по-настоящему страшную тайну… В «Ласточке» по ночам бродит не только призрак графини, о которой я вам вчера рассказывал. На самом деле, — я где-то читал, — в этих местах повышен уровень… как его там… а, точно, аномальной активности! И сюда притягиваются всякие потусторонние силы и нечисть… И именно по ночам! На рядом стоящей кровати клацнули чьи-то зубы. — Что, страшно? — Ну-у-у… — неуверенно протянули откуда-то с соседней кровати. — Нет! — смело заявил Саня. — Рассказывай! — поддержал его Пчёлкин. Юрка взял драматическую паузу, прислушался к полной тишине в комнате и начал медленно, шёпотом: — Четыре года назад в «Ласточку» приехала девочка, Нина. Обычная девочка, ничего примечательного в ней не было, только глаза — они у неё были уж очень красивые. Большие и такие ясные, голубые, как небо. — Юла, а ты её знал? — перебил Олежка. — Конечно, — сразу же подтвердил Юрка. — Правда, мы не общались, потому что мне тогда было чуть больше лет, чем вам, а ей — пятнадцать, взрослая, в общем… Нина была очень одинокой и нелюдимой девочкой, она так и не завела себе друзей. Бывают такие люди — замкнутые и стеснительные. Из-за того, что она ни с кем не могла подружиться и бродила по лагерю совсем одна, её стали считать одиночкой. Подтрунивали над ней, шутили и обзывали и даже придумали обидное прозвище — Бобыль. Дети захихикали — смешное слово, Юрка шикнул. — Как-то ночью девчонки из Нининого отряда решили намазать парней зубной пастой. Это ведь своеобразный ритуал у старших отрядов: если вас ни разу за смену пастой не намазали, значит, смена прошла зря. Детвора оживилась. Со всех сторон посыпались вопросы: «А тебя пастой мазали?», «А Володю мазали?», «А ты мазал?», очень неуместные сейчас. Юрка ответил на некоторые и, призвав мальчиков к тишине, продолжил: — Так вот, Нину, конечно, никто не позвал. Ей было очень обидно слушать, как соотрядницы, хихикая, обсуждают, кто какие узоры вывел на лицах у ребят. И то ли обида управляла Ниной, то ли ей захотелось отомстить, но в следующую ночь она извела почти всю свою пасту, чтобы напакостить девчонкам. Но из-за того, что Нину никогда не звали участвовать в таких шутках, она не знала основных правил. Например, что нельзя попадать пастой на волосы, ведь она, застывая, твердеет как бетон и её бывает до того трудно смыть, что приходится выдирать волосы. И вот утром две девочки не смогли смыть пасту с волос! А месть — штука заразная… Сначала подозрения пали на парней из отряда, и мстить собирались им. Но кто-то заметил, что тюбик зубной пасты Нины почти пуст, да и сама Бобыль ночью осталась не тронута… Весь день она слышала, как соотрядницы шушукались и обговаривали план мести мальчишкам, но ночью эта месть пала на ничего не подозревающую Нину! Она проснулась под утро из-за того, что у неё очень сильно горело лицо, а особенно — веки. Ничего не понимая спросонья, она открыла глаза и потёрла их... Жжение стало таким сильным, что Нина заплакала, продолжая тереть глаза. Но от этого стало ещё хуже! Ей никто не помог, вокруг слышались только хихиканья. Тогда она вскочила и, ничего не видя, на ощупь выбежала из корпуса. — Юрка взял театральную паузу, перевёл дыхание. — А утром… Утром третий отряд, который первым явился на зарядку, увидел в бассейне Нину. Она плавала спиной кверху. Мёртвая! В белой пижаме, руки раскинуты в стороны, а волосы колышутся на воде… Нину вытащили, развернули лицом и увидели, что вместо её красивых голубых глаз — два красных выжженных провала! — Ой какой кошмар, — пискнули в углу комнаты. — А почему её в бассейне нашли? — Потому что она бежала с закрытыми глазами и упала туда. А плавала Нина плохо, к тому же глаза жгло, вот она и утонула. — Юла, ты это видел, плавда? — На этом история не закончилась! — перебил Юрка зашумевших ребят. — Этот случай попытались поскорее замять, чтобы не поднимать шумиху, смену сократили, всех разослали по домам, но слухи-то всё равно разошлись! Пионеры и вожатые, которым приходится по ночам бывать у бассейна, в определённое время — в три часа и семнадцать минут — видят над ним голубоватое свечение. Оно висит в воздухе ровно четыре минуты, а потом улетучивается будто от порыва ветра в сторону корпусов со старшими отрядами. И именно в эти ночи там происходят странные вещи — наутро кто-нибудь просыпается, вымазанный зубной пастой: то на щеках, то на лбу. И всегда это только один человек — самый большой шутник в отряде, и мазки такие непонятные, будто кто-то целится в глаза, но никак не попадает. А потом эти шутники рассказывают, что им всегда снится один и тот же сон. Они слышат плеск воды, и чувствуют, как их лица гладят чьи-то пальцы. А потом мягкий девичий голос зовёт: «Пойдём побалуемся, у меня есть зубная паста...» И ни у кого не возникает сомнения, что это дух девочки Нины Бобыль бродит в такие ночи по лагерю и ищет, с кем поиграть. Говорят, Нина специально выбирает самых проказливых — с ними весело, но одновременно она хочет отомстить за себя. Поэтому сначала зовёт играть, а потом намазывает пастой и топит. Хочет попасть в глаза, но не может, потому что слепая. — Юр, но ведь Нина ищет виновников только в старших отрядах, — заметил Саша. — С чего ты это взял? — возмутился Юрка. — Думаю, что теперь может и к вам наведаться, раз вы тут веселье планируете. Так что будьте осторожны с зубной пастой! — Она правда может выжечь глаза? — А ты, Сань, Нину позови, она придёт и проверит… — О-ой! — То-то же! И зарубите себе на носу, что никогда и ни за что нельзя мазать глаза, нос, уши и волосы. — Юрка поднялся с кровати и потянулся, хрустнув позвонками. — А почему нос и уши? — спросил Олежа. — Олеж, ну сам догадайся — паста засохнет, дышать нечем, а из уха не выковырять. Ладно. Пойду-ка я Володю поищу, куда-то он запропастился. Обещаете лежать смирно и не пакостить? — Обещаем! Юрка направился к двери, но остановился у кровати Саши, сунул руку ему под подушку. — Вот это я всё равно лучше заберу, — сказал он, вытащив тюбик пасты. — От греха подальше. — Да забирай, всё равно я передумал. Не пойду никого мазать… пока... — пробурчал толстяк. *** В узком коридоре была темнота, хоть глаз выколи. Юрка на ощупь пробрался до двери в спальню девочек, аккуратно приоткрыл и заглянул. Внутри было тихо, девчонки мирно спали, но ни Лены, ни Володи с ними не было. Юрка развернулся и на цыпочках пошёл к вожатской спальне, где жили Володя и физрук Женя. Комната располагалась в дальнем конце коридора. Ничего не видя перед собой, ощупывая пальцами стены, Юрка крался на свет, который тонкой полоской струился из-под двери. Ему всегда было любопытно посмотреть, как живут вожатые, а в особенности Володя. И вот наконец появился повод наведаться к нему в гости. Оказавшись возле вожатской, Юрка услышал шёпот: «Лена сама меня пригласила» — и узнал голос Жени. «Значит, дискотека уже закончилась», — заключил он, ведь физруки неотлучно дежурили на танцах, и осторожно коснулся двери, собираясь постучать. От лёгкого толчка дверь медленно и бесшумно поползла вбок. Постепенно Юрке стала открываться вожатская спальня. Сперва он увидел идеально ровно застеленную коричневым покрывалом кровать, над ней — плакат группы «Машина времени». Вскоре показалась стоящая возле кровати тумбочка, на которой лежали порядком измятая Володина тетрадка и футляр от очков, стоял стакан воды и пузырёк валерьянки. Но самого Володи не было и здесь. Юрка сделал шаг назад, собираясь уйти, как шёпот повторился: «Это был просто танец» — и из-за распахнутой двери появилась широкая, в синей олимпийке спина и коротко стриженный затылок физрука. Женя стоял на коленях перед другой кроватью, а на ней полулёжа вытирала глаза заплаканная Ира Петровна. Зелёная юбка солнышком закрывала её ноги до лодыжек, красный галстук на белой водолазке сполз в бок. Волосы, обычно туго затянутые в высокий хвост, растрепались. Ира хмурилась, будто на что-то решаясь. Женя поднялся, прошептал ей на ухо несколько слов, и Ира, наконец, сдалась. Она потянулась к физруку, обняла его за шею и поцеловала в губы. — Вот это номер! — оторопело прошептал Юрка. Он схватился за ручку, собираясь закрыть парочку от чужих глаз, — не дай бог дети увидят, — потянул на себя, но громко ударился локтем о косяк. Ира вздрогнула, дверь хлопнула, за ней послышалась возня. «Тоже мне вожатая!» — возмущался Юрка, шагая к выходу из домика. Он застал их случайно, но всё же чувствовал себя неловко и хотел как можно скорее исчезнуть отсюда. «Ещё бы Ира знала, что творится у неё в отряде, когда она занята своей личной жизнью и сама чёр-те где шатается по ночам! Как Володя допустил такое безобразие у себя в комнате!» Оказавшись на ночной улице, Юрка, наконец, встретил Володю — тот возвращался к корпусу, волоча за руку девочку из своего отряда. Девочка всхлипывала. Володя сжимал губы. Хмурый, вновь поглощённый мрачными мыслями, вожатый даже не взглянул на Юрку и крикнул в темноту за корпусом: «Лена, нашёл!» Вдалеке послышался дрожащий от волнения голос второй вожатой: «Слава богу!» Юрка не стал вмешиваться в педагогическую драму и только махнул Володе рукой на прощание. Тот молча кивнул в ответ и скрылся в домике, а Юра отправился к себе. Ира Петровна всё-таки перехватила его возле корпуса первого отряда. Она стояла на площадке перед крыльцом и краснела, совсем как петунии, растущие на клумбах по обе стороны от входа. — Юра, подойди на пару слов, — позвала Ира негромко. — Что? — сухо спросил тот. Обычно смелая Ира Петровна была сама не своя — топталась на месте, беззвучно открывала и закрывала рот, жутко стеснялась. Но Юрка и без слов понял, что она хочет ему сказать. — Я ничего не видел, — твёрдо заявил он, поддевая носком кроссовка треугольники кирпича, обрамлявшие клумбу. Ира с облегчением выдохнула. — Как хорошо, что ты понимаешь! Конечно, ты всё видел. И да, это не совсем правильно, ведь здесь лагерь, дети. Но ты же взрослый человек! Видишь ли... — она попыталась объясниться ещё, но Юрка прервал этот неловкий монолог. — Ни к чему всё это, Ира Петровна. Взрослый человек — вы, а я… а я вообще хочу спать. Меня дети умаяли. Сказав это, он на самом деле отправился спать. Разумеется, то, чем занимается с физруком Ира, Юрки не касалось, но это знание было ему на руку — пусть только посмеет теперь обвинить без вины! Но, засыпая, Юрка снова думал не об Ире, а о Володе. Жаль, что не получилось с ним попрощаться. Но это ничего, завтра они опять встретятся и напишут новую страшилку, ещё лучше предыдущей. «Как будет здорово сидеть с Володей на карусели, болтать и придумывать. Скорее бы завтра», — думая о предстоящем дне, представляя карусель и Володю, задумчиво грызущего ручку, Юрка уснул. Казалось, прошла всего секунда, как вдруг Ванька схватил его за плечо и принялся трясти: — Выйди на крыльцо. Тебя зовут. — Опять Ира? — проворчал Юрка. Собрав волю в кулак, он всё-таки встал с постели и, медленно, лениво, не открывая глаз, принялся одеваться. — Нет, Володя. — Володя? — Глаза сами собой распахнулись. Он вышел на улицу, увидел Володю, сидящего на лавочке у клумбы. Услышал, как в плафоне над крыльцом бьётся мотылёк, хлопая крыльями и отбрасывая беспорядочные тени. Юрка втянул носом свежий воздух — ночь пахла влажной хвоей и душистыми цветами — и спустился по ступенькам вниз. — Я всего на пять минут, — Володя поднялся ему навстречу и, разглядев в мерцающем свете мятого Юрку, забеспокоился. — Разбудил? — Нет, нормально, — сонно прогнусавил тот, приглаживая растрёпанные волосы. — Что-то случилось? — Да нет, я просто так, попрощаться. А то не дали... — Куда ты пропал так надолго? — спросил Юрка, опускаясь на скамью и жестом приглашая Володю сесть рядом. — Беглянку искал. — Беглянку? Девочку? — Представь себе, да! Есть у нас такая, Юля. Эта смена у всех в нашем отряде первая, а Юля ни в какую не может и не хочет привыкать к лагерю. Ни с кем не дружит, всё к родителям просится, а теперь вот вообще решила устроить побег. Когда нашёл её, призналась, что пыталась сбежать, но потерялась. — А чего ты мне не сказал? Я бы помог искать. Вдвоём с тобой в два счёта бы справились. — За мальчиками следить некому. Да ты не бери в голову. Во-первых, завтра родителям позвоним, чтобы она их хотя бы по телефону услышала. А во-вторых, скоро родительский день, Юлина мать приедет, успокоит. Или заберёт домой. Лучше бы забрала. — Ясно… Разговор не клеился. Неловкости не было, просто не хотелось говорить. Здесь было слишком спокойно и хорошо: в ночной прохладе весело стрекотали сверчки, издалека доносился надрывный печальный вой то ли собаки, то ли настоящего волка. Юрка не знал, правда ли всё это или лишь игра воображения. Он готов был поклясться, что слышал даже уханье совы! Этой ночи не хватало только одного — треска костра. Они с Володей снова сидели рядом, лишь изредка переговариваясь обо всякой ерунде вроде озверевших комаров. — Как думаешь, страшилка сработает? — спросил Володя, нарушив долгую, но приятную тишину. — Мне кажется, нет, — честно признался Юрка. — Я боюсь, что они захотят провести эксперимент, на деле проверить, правда ли паста застывает на волосах как цемент. — Волосы — это ладно, — отмахнулся Володя. — Лишь бы не нос и глаза. Казалось, небо лежало на крышах одноэтажных домиков. Млечный путь блестел россыпью цветных звёзд. Подобно солнечным бликам на воде, спутники и самолёты сверкали вспышками белых, зелёных и красных сигнальных огней. Юрке бы подзорную трубу — и он разглядел бы галактики, кажущиеся отсюда крохотными туманными облачками. А может быть даже исполнил свою детскую мечту — увидеть астероид Б-612 и помахать рукой Маленькому принцу, ведь именно в такие тихие летние ночи так легко верилось в сказку. Но наслаждаться близостью неба пришлось недолго. Спустя несколько минут Володя вздохнул и поднялся: — Ну, мне пора. Завтра рано вставать на планёрку, а опаздывать нельзя. Он положил поднявшемуся вслед за ним Юрке левую руку на плечо. Юрка ждал, что похлопает, но Володя то ли сжал, то ли погладил его и протянул правую, чтобы попрощаться. — Спасибо за всё, — прошептал он чуть сконфуженно. — Завтра я с отбоя сбегу, — выпалил Юрка. — Будешь ждать на каруселях? Володя усмехнулся, укоризненно покачал головой, но журить не стал: — Буду. Казалось, что их рукопожатие длится целую вечность. Но только Володя его разорвал, Юрка расстроился — мало. Он никогда не задумывался о том, что, пожимая кому-то руку, он её держит. А сейчас задумался. И понял вдруг, что ему хочется подержать Володину руку подольше. Но сонный и изнеженный тихой ночью Юрка не стал погружаться в размышления и гадать, что это такое и к чему. Ему слишком сильно хотелось спать и слишком сильно хотелось, чтобы скорее наступило завтра. Кутаясь в тонкое одеяло, Юрка буквально провалился в сладкий сон и упал в нём не на жёсткую кровать, а на мягкий одуванчиковый пух. Примечания: (1) Абрам Владимирович (Муся) Пинкензон (5 декабря 1930, Бельцы, Бессарабия, Румыния — ноябрь 1942, Усть-Лабинская, Краснодарский край, СССР) — пионер-герой, расстрелянный немцами. Сын врача Владимира Борисовича Пинкензона и его жены Фени Моисеевны. С детства учился играть на скрипке, и когда ему было пять лет, местная газета уже писала о нём как о скрипаче-вундеркинде. В 1941 году Владимир Пинкензон получил направление в военный госпиталь в Усть-Лабинскую. Летом 1942 года станицу Усть-Лабинскую заняли немецкие войска, притом настолько стремительно, что госпиталь не успели эвакуировать. Вскоре семью Пинкензонов арестовали как евреев. В числе других приговоренных к смерти, их вывели на берег Кубани. Солдаты расставляли приговорённых вдоль железной ограды перед глубоким рвом. После расстрела родителей, Муся попросил разрешения сыграть на скрипке, которую взял с собой, любимого композитора Гитлера — Вагнера. Но, получив разрешение, заиграл «Интернационал» (в то время гимн Советского Союза) и был убит. жүктеу/скачать 0,6 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|