Лето в пионерском галстуке Глава Возвращение в «Ласточку»
жүктеу/скачать 0,6 Mb.
|
Лето в пионерском лагере
Глава 8. Купание красного Конева Дрёма во время рыбалки не решила Юркиной проблемы: спать хотелось ужасно. Он собирался компенсировать часы сна, которые недоспал ночью, во время тихого часа днём. Но у корпуса его ждал Володя. Заметив его высокую фигуру издали, Юрка решил, что вожатый сейчас наверняка предложит снова пойти исправлять реплики в сценарии, и хотел отказаться. — Привет. — Показательно широко зевнув, Юрка прикрыл рот кулаком. — Спать хочу — умираю. — Не время спать! — Володя лукаво улыбнулся и вытащил из кармана связку ключей, звякнул ими. — Ты говорил, что знаешь, где находится барельеф из страшилки, а у меня есть ключи от лодочной станции. С тебя — информация, с меня — лодка. Поплыли? Сон как рукой сняло. Юрка в нетерпении хлопнул в ладоши и заметил, шутя: — О! А от дружбы с вожатым есть свои плюсы! Володя хохотнул и, спускаясь со ступенек крыльца, кивнул Юрке, чтобы тот шёл за ним. — А тебе ничего не будет за то, что ты ключи взял? — спросил Юрка десять минут спустя, когда Володя склонился к замочной скважине ворот станции, подбирая ключ из связки. — А что может быть? Я же их не крал. Расписался в журнале и получил. Ключи у нас в администрации висят, кто угодно из вожатых может брать. — Даже на просто так? — удивился Юрка. — Неужто ты считаешь, что вожатые — нелюди, которые не любят сбегать с тихого часа? — Володя подмигнул. За воротами и небольшим складским помещением раскинулся длинный причал, выложенный большими бетонными плитами. На воде, ударяясь о шины-кранцы, покачивался десяток лодок, каждая под своим номером крепилась к низким железным сваям тяжёлыми цепями. — Ты с веслами обращаться умеешь? — обернулся Володя, шагая к дальнему краю причала. — А то! Каждое лето гребцом подрабатываю, когда нам разрешают поплавать. Бери вот эту, — он указал на предпоследнюю лодку, выкрашенную свежей голубой краской, — у неё вёсла удобные. Дальше командовал Юрка. Они стянули брезент, укрывающий лодку от дождя, и спустились в неё. Юрка указал, как лучше усесться, чтобы соблюдать равновесие, и только тогда забрал у Володи ключи, открыл замок и размотал цепь. Она громко звякнула о бетон, а Юрка оттолкнул лодку от причала и уселся, выруливая на середину реки. — Течение здесь сильное, — предупредил он. — Полдороги на вёслах — я, на обратном пути — ты. А то у меня руки отвалятся. — Ты точно знаешь, куда плыть? — спросил Володя с сомнением. — Конечно, знаю! Прямо! Тут ни перекрестков, ни светофоров нет. — А если серьёзно? — Говорю же, всё время прямо, пока река не повернёт. Кстати! Есть тут одно место… — вспомнив о нём, Юрка восхищенно взглянул на Володю. — Уверен, что тебе понравится. Туда точно нужно сплавать! — Что за место? — Ну… вожатые запрещают туда заплывать — говорят, что там опасно. Брехня это всё! Я завернул туда однажды, конечно, меня потом отчитали, но… Давай сплаваем? Там очень здорово! Володя задумался, привычным жестом — надменно за дужку — поправил очки. — Юр, вообще-то я вожатый… — начал было он. — Тем более! Скажешь «разрешаю» — и нет проблем. — Ну не знаю… — протянул тот. — Ну Володя! — весело воскликнул Юрка. — Ну не будь ты таким… таким Вололей(1). Там неопасно, если из лодки не выпрыгивать. Правда! — А если выпрыгнуть? Акулы? Крокодилы? — Пираты! А на самом деле просто водоросли. Много! — И долго туда плыть? Юрка повел плечами: — Да минут десять. Может, пятнадцать… — По такой-то жаре? — нахмурился Володя. Солнце в безоблачном небе и правда палило нещадно, а им предстояло плыть по неглубокой, но широкой, без единой тени реке. — Ну ладно. Но под твою ответственность! — всё-таки сдался он. — Ответственность — моё второе имя, — хмыкнул Юрка. Течение в этой части реки в самом деле было быстрым и сильным, а грести приходилось против него. Юрка кряхтел и пыжился, с непривычки долго подстраивался под нужный темп — всё же в последний раз он упражнялся в гребле год назад. Какое-то время они плыли в полном молчании под мерный плеск вёсел о воду да шелест камышей. Справа раскинулся пологий берег, уходящий зелёно-жёлтым полотном вдаль, к ограде пионерлагеря. Слева высокий изрешеченный гнёздами ласточек берег устрашал крутыми обрывами, торчащими из песочных стен корнями деревьев, заболоченными отмелями и нависшим сверху лесом. Но высоты деревьев не хватало, чтобы отбросить на реку приличную тень, и Юрка, вдобавок ко всему махающий вёслами, жутко потел. — Юр, я спросить тут хотел, — неуверенно нарушил тишину Володя. — Можно? — Ну спрашивай, раз уж начал. — Я кое-что слышал о происшествии в прошлом году. Ольга Леонидовна говорила, что с тобой плохо обошлись. В общем-то поэтому они решили взять тебя на эту смену — пожалели. Раньше я думал, что знаю не всё о том случае, а когда познакомился с тобой получше, понял, что вообще ничего об этом не знаю. Расскажи, что случилось и почему? Юрка глубоко вдохнул и медленно выдохнул. — Да знаешь, отдыхал у нас тут один... хмырь. Тот самый, у которого батя номенклатурный, ну, который… Хм, тут придётся рассказывать с самого начала. Я же раньше учился в музыкальной школе при консерватории, мечтал стать пианистом… — Заметив, как от удивления округлились Володины глаза, Юрка опередил его вопросы: — …а не рассказывал, потому что не люблю даже вспоминать обо всём этом. Понимаешь... я очень любил пианино, я жить без него не мог. Нет, «очень» — не то слово, я фанатично любил. Всегда тянуло к клавишам, с самого детства. Юрка сделал большую паузу, подбирая правильные слова. Он крепко задумался, как объяснить и как показать Володе, насколько музыка была для него важна. Что он не представлял без неё свою жизнь и не представлял без музыки самого себя. С раннего детства она всегда была с ним, сопровождала звучанием в мыслях, утешала, успокаивала, радовала, снилась каждую ночь и играла каждую минуту бодрствования. Юрка никогда от неё не уставал. Наоборот, в минуты тишины ему становилось тревожно, всё валилось из рук, он не мог сосредоточиться. Порой, чувствуя себя фанатиком — ничто кроме фортепиано его не волновало и не трогало, — Юрка пугался своей отчужденности от большинства людей. Он будто существовал в другом измерении, пытаясь понять, живёт ли музыка в нём или он живёт в музыке? Она ли сверкает внутри него крохотной, но жаркой звёздочкой или это он — внутри огромной, осязаемой только им одним вселенной? Но как было объяснить всё это Володе? Другу, но все же человеку чужому и чуждому музыке? Вдобавок Юрка никогда не говорил об этом вслух. Музыка была его личным, внутренним переживанием, и оно, тонкое и хрупкое, никак не хотело формулироваться в примитивные слова. — Я учился не в общеобразовательной, а в средней специальной музыкальной школе. Знаешь о таких? — Володя пожал плечами, а Юрка объяснил: — Кроме обычных школьных предметов там преподавали музыкальные. Учиться нужно было десять лет, а потом без всяких училищ, можно сразу в консерваторию поступать. Так вот, первые экзамены после четвертого класса я сдал на отлично, но с восьмого всё пошло под откос. В конце восьмого всегда проводится экзамен, и на него помимо наших учителей пришли преподаватели из консерватории — школа работала при ней, — смотреть и заранее подбирать музыкантов, которых возьмут после окончания в консерваторию… — Юрка замолк на полуслове. Володя смотрел на него испытующе, чуть наклонив голову, не моргая и не дыша: — Ну? Юрка остановился, вытер лоб и отвёл взгляд: — Я провалился. Мне сказали «средненько». — Ну и что? Главное ведь, что не неуд! — Это музыка, Володь! Там всё серьёзно, там либо гений, либо ничто. «Среднячков» в музыке не терпят! Вот мне и посоветовали уйти, потому что, раз провалился на экзамене, места в консерватории мне было уже не видать. Но я же упрямый, я же остался. Зря остался. Полгода мешали с грязью, двойки ставили, гадости говорили. А когда окончательно вбили в голову, что я ничтожество, я ушёл. Сам. Бросил всё. С тех пор к инструменту не прикасаюсь. Володя молчал, а Юрка, как заворожённый, смотрел на реку. Думая о том, как тяжело, почти невозможно было после позорного вылета из школы заставить музыку замолчать, а потом научиться жить в тишине. Он до сих пор не поборол рефлексы и бил себя по рукам, до боли стискивал пальцы, лишь бы отучить их барабанить любимые произведения и произведения собственного сочинения по любой поверхности. Вот и сейчас он невольно колотил пальцами о вёсла, не узнавая, да и не стараясь узнать мелодию. — Но почему это выявили только в восьмом классе? — осторожно поинтересовался Володя. — Неужели раньше?.. — Да потому что я и мой талант тут вообще ни при чём! — фыркнул Юрка. Володя раскрыл рот: — В смысле? — В прямом! Учился у нас сынок главы горисполкома. Посредственность полная, и школу прогуливал, но в консерваторию поступить хотел. Вот его и продвинули на моё место. — Юрка схватил вёсла и издевательски ухмыльнулся: — Как тебе такой расклад: Конев живёт музыкой, но учиться он недостоин — «среднячок» же, а Вишневский школу прогуливает, но ему можно, он ведь — талант? Причём никаким талантом он не был! Каково, а? — Да уж… — протянул Володя, явно не зная, что на это ответить, стушевался и отвёл взгляд. Юрка старательно, но безуспешно душил в себе злость, которая вырывалась наружу, проступая красными пятнами на щеках, звуча желчью в его голосе, сверкая лихорадочным блеском в глазах. Призывать к благоразумию настолько раздражённого Юрку — даже его гребки были такими резкими, что лодку мотало, — бесполезно, наверное, поэтому Володя и молчал. А у Юрки слова нашлись, он начал сдавленно: — А каково было мне, когда на следующее лето я попал в «Ласточку» с этим номенклатурным уродом в одну смену, в один отряд? А этот ублюдок, говнюк!.. — Эй, потише с выражениями, — осадил Володя, но охваченный гневом и обидой Юрка не обратил на него никакого внимания. Налёг на вёсла и принялся грести с остервенением, обливаясь потом, но совершенно забыв о жаре. — Это всё из-за него, из-за него меня турнули! Это он мне жизнь сломал! И ведь моего унижения в школе ему оказалось мало! Он решил ещё и здесь подговнить — при всём лагере назвал меня жидёнком! Тут уж я не выдержал, вмазал по роже, тоже при всех. Хорошо вмазал, нос расквасил, кровь хлестала… Я никогда так сильно не бил, — Юрка горько усмехнулся, — руки берёг. Мне ведь бабушка с самого детства твердила: «Юра, береги руки. Юра, береги руки». А что их беречь? Для чего беречь? — Погоди, а почему «жидёнок»? Ты разве еврей? — спросил Володя, пытаясь увести его от болезненной темы. — По матери, — не глядя, кивнул Юрка. — Но как Вишневский об этом узнал? По тебе этого вообще не видно, русский как русский: имя, фамилия, лицо, волосы — ничего еврейского. — Не знаю, наверное в ду́ше увидел… — Как это? — не понял Володя. Юрка хмыкнул и легкомысленно пожал плечами: — Семейная традиция. И тут Володя сообразил. Вздёрнул бровь и протянул, бессовестно разглядывая Юрку с ног до головы: — О-о-о... Вон оно что… Интересно… У Юрки едва не вырвалось: «Показать?» Но под непомерно любопытным, въедливым взглядом он растерялся: «Что он там себе воображает?!» И из дерзкого стал застенчивым. Судорожно улыбнулся, покраснел, опять стало жарко. А Володя смотрел ему в лицо полными какого-то священного трепета глазами — видимо, дошло, видимо, примерил на себя его шкуру. И, скривившись, оторопело прошептал со свистом: — Ёлки-палки, какой ужас! Это и рассердило, и возмутило, и оскорбило Юрку так, что он принялся отчитывать себя за излишнюю откровенность в столь щепетильных вопросах. Ведь из-за Юркиного длинного языка Володя невольно влез в его интимное и, судя по заинтригованному виду, убираться оттуда не спешил. «Значит, про журналы говорить Володя запрещает, а про мои интимные места думать — это пожалуйста?!» — мысленно негодовал Юрка. Своей реакцией Володя всё-таки сильно его задел. А тут ещё и внутренний голос вкрадчиво напомнил про казус на вчерашней зарядке и полный мурашек сон и вдобавок к жаре внешней обдал жаром внутренним, да так, что лёгкие скрутило. — Я этого не хотел! — вслух раскаялся Юрка и, глядя в ошарашенные глаза Володи, опомнился и залепетал по теме разговора: — Во-первых, меня никто не спрашивал. Во-вторых, я был маленьким и ничего не помню. И в-третьих... это... не воображай тут! Это вообще никого не касается! И никакой это не ужас! — Нет-нет, что ты. Я ничего такого! — Володя замотал головой, краснея до корней волос. — И вообще, в этом на самом деле нет ничего особенного, это старая традиция, ей несколько тысяч лет, это нормально… в принципе... А ты религиозный? — Дурак, что ли? — Тогда тем более… Юрка фыркнул и оглянулся, лишь бы отвлечься. Вокруг не было ни следа цивилизации: ни домика среди зарослей, ни крыши на горизонте. Они проплыли уже не первый километр. Лагерь и станция давно скрылись за крутым поворотом реки, и теперь ребят окружал красивый, но скучный пейзаж — одинаковые редкие леса и дрожащие в жарком мареве поля. Взгляду было не за что зацепиться. Пожалуй, только за виднеющийся вдалеке высокий холм и крохотную беседку на нём. Но их путь лежал не туда. Юрка прикинул, уже совсем скоро они прибудут к месту назначения. Негромкий Володин голос вырвал его из размышлений: — И всё же я очень рад, что ты рассказал мне об этом. В смысле, о музыке. Оказывается, я совсем тебя не знаю. — Как и я тебя, — пожал плечами Юрка. — Я рассказал тебе про музыку не потому, что ты спросил… Точнее, ты, конечно, спросил, но я мог бы умолчать или как-нибудь обойти этот вопрос. Но тебе решил довериться. Володя посмотрел на него с благодарностью. — Знаешь… — тихо сказал, — я тоже могу открыть тебе самую страшную тайну, но о ней никому никогда ни в коем случае нельзя узнать. Обещаешь? Юрка кивнул, недоумевая — разве он успел дать повод для недоверия? Конечно же, он не расскажет, в чём бы Володя ни признался. — Вот ты, Юра, отказываешься жить так, как велят, — Володя склонился к нему ближе и совсем понизил голос, хотя их некому было услышать посреди реки, в шуме камышей. — Говоришь, у тебя родственники в ГДР… А сам ты никогда не хотел из страны уехать? Этот вопрос походил на риторический, но Юрка ответил: — Ну… бабушка пыталась вернуться в Германию, это ведь её историческая родина. Но не пустили. У меня там дядя, но двоюродный, так что вряд ли… — А я хочу уехать, — перебил Володя. — Вернее, не просто хочу, а это и есть моя главная цель! У Юрки отпала челюсть: — Но ты же комсомолец, ты же такой… правильный, партийный, ты же... — Именно поэтому я, как ты говоришь, «правильный» и «партийный» — чтобы добиться этой цели! Юр, логика ведь проста — из СССР свободно выпустят только коммунистов, ещё свободнее — «проверенных» коммунистов и само собой, «проверенных» коммунистов-дипломатов с дипмиссией. — А чтобы стать дипломатом, ты поступил в МГИМО... — закончил за него Юрка. Володя кивнул. Пусть в округе на несколько километров вокруг не было ни души, от его тихого голоса, от взволнованного тона и от того, что он несколько раз опасливо оглянулся по сторонам, по Юркиной коже пробежал мороз и зашевелились волосы. Услышь кто-нибудь Володю, его бы мигом выгнали из комсомола с позором. Вся жизнь и цели под откос! А он рассказал о таком Юрке. Не потому он просил молчать, что не доверял, просто правда слишком опасная. — И куда ты хочешь? — спросил Юрка. — В Америку. — На мустанге по прериям? — нервно хохотнул. — На мотоцикле. «Харлей Дэвидсон» — слыхал о таком? Юрка не ответил. О таком мотоцикле он не слышал, а про работу дипломатов ничего не знал, но за Володю стало тревожно. Тут же вспомнилось его «не при Сталине живём» — но ведь это так себе отговорка. Всё еще пребывая в легком шоке, Юрка чуть не пропустил нужный поворот. — О, а вот и оно! Вот тут, — воскликнул он и указал пальцем на стену камышей. Весло ударилось о дно — глубина в этом месте была небольшой. Юрка развернул лодку и направил её аккурат в камыши. — Ты чего делаешь? — удивлённо спросил Володя. — Всё в порядке. Помоги мне. Раздвинь камыши перед носом, только не порежься. Лодка прочесала дном по отмели, прошла сквозь заросли, и взору ребят открылась небольшая заводь, густо покрытая ряской и кувшинками. Течение сюда не заворачивало, и вода застаивалась, давая водной флоре разрастаться. Вёсла путались, Юрке то и дело приходилось их доставать и снимать налипшие куски осклизлых водорослей. Но он знал это место и знал, зачем привёз сюда Володю. Оно того стоило, несмотря даже на специфический запах заболоченной воды и тучи жужжащей мошкары. По поверхности воды сновали водомерки, из камышей раздавалось надрывное кваканье, а некоторые особенно наглые лягушки расселись прямо на восковых листьях кувшинок, наблюдая за проплывающей мимо лодкой. Кувшинки тут были жёлтыми, такие везде встречаются, и Юрка внимательно всматривался вдаль, обшаривая заводь взглядом. — Смотри, цапля! — крикнул он, махнув рукой в сторону заросшего густым камышом берега. — Где? — Володя ткнул пальцем в переносицу и прищурился, глядя в указанном направлении. — Да вон же она, — Юрка ткнул пальцем в камыши, но сообразил, что Володя, как ни напрягается, не видит. — Маскируется хорошо, зараза, от камышей почти не отличить. — Юрка схватил его руку, навёл на стену бурых растений, откуда торчал длинный клюв, и скомандовал: — Палец вытяни! Володя послушно вытянул палец, и Юрка окончательно скорректировал направление. — А… Вон, вижу! — воскликнул Володя радостно. — Ух ты! — Что, никогда не видел раньше? Он покачал головой: — Не-а. Какая забавная, на одной ноге стоит! Притворяется, что её тут и нет вовсе. Володя следил за цаплей, а Юрка поймал себя на мысли, что всё еще держит его руку и отпускать совсем не хочет… Впрочем, и Володя руку не убирал... Но разомкнуть пальцы всё же пришлось, чтобы снова взять вёсла и направить лодку ближе к берегу. — Приехали, — объявил он. — Смотри, какая тут есть красота. Володя оглянулся по сторонам, непонимающе посмотрел на Юрку, а тот кивнул на воду. Он развернул лодку поперек заводи, бросил вёсла и расслабился, разминая плечи. Повсюду, куда ни глянь, на воде качались белые цветы. Десятки крупных белоснежных кувшинок с густо-жёлтой, точно яичная, сердцевиной, плавали посреди тёмно-зеленых лопухов-листьев, а над ними то замирали, то стремительно пролетали перламутрово-голубые стрекозы. Володя любовался заводью, его взгляд то замирал на цветах, то устремлялся за насекомыми, то искал среди листьев лягушек. А Юрка любовался им. Завороженно наблюдая за нежной улыбкой, которая блуждала на его губах, Юрка готов был хоть сто раз грести сюда против течения и терпеть жалящую мошкару, лишь бы хотя бы ещё один раз увидеть такое же восхищение в его взгляде. — Речные лилии! Как здорово! — Володя перегнулся через край и пальцами коснулся белых лепестков — так нежно и трепетно, будто трогал нечто хрупкое и драгоценное. — Как их много… Они прекрасны. Будто из сказки о Дюймовочке. Юрка вскочил со своего места, лодка под ним опасно качнулась. — Давай сорвём одну? — предложил он. Потянулся к цветку, взял его под соцветие и собирался дёрнуть, но Володя шлёпнул его по запястью. — Ну-ка перестань! Ты вообще знаешь, что эти цветы занесены в «Красную книгу»? Юрка испуганно моргнул, уставился ему в лицо. — Вот поэтому ты и искал их так долго, — нравоучительно продолжил Володя. — Плавают всякие, обрывают, а потом такие кувшинки оказываются вымирающим видом! А смысла в этом, между прочим, никакого нет! Это же лилии — водные растения, только вытащи их из воды, мгновенно вянут. Прямо у тебя в руке сжимаются и умирают. Их не получится держать в горшке или в вазе, как какие-нибудь розы. — Ладно, ладно, — Юрка примирительно выставил руки перед собой, как бы показывая, что вот они — пустые, ничего не сорвали и не погубили. — Я просто хотел оставить тебе... на память. — Я и так их запомню. Спасибо. Это на самом деле стоило того, чтобы плыть сюда. Любуясь цветами, они посидели ещё немного. Юрка слушал кваканье лягушек, жужжание перламутровых стрекоз и думал о том, что ужасно устал жить в тишине. Не внешней, разумеется, а внутренней. Но, несмотря на печальные мысли, здесь ему было до того спокойно и легко, что хотелось остаться до самого вечера, но Володя взглянул на наручные часы и забеспокоился: — Уже час прошёл, наверное, не успеем сегодня к барельефу? — Доплыть доплывём, но от берега до барельефа прилично топать… — Жаль… — грустно вздохнул он. — Тогда что, сразу обратно? — Это уж как хотите, у нас есть ещё полчаса до горна. — Тогда давай посидим в теньке хотя бы десять минут? Вон там, у берега есть, видишь? — Вижу, — угрюмо кивнул Юрка. Он и сам хотел бы охладиться, от жары всё тело горело изнутри. — Но если поплывём туда, мы лилии повредим... Юрка ожидал, что Володя покорится судьбе, а вернее — жаре, и велит плыть обратно, но тот вдруг воспрянул духом и воскликнул, сверкая горящими глазами: — Юр, а давай искупнёмся? Тут есть где? Река же, должно быть... Юрка задумался. Кажется, вон там за поворотом было местечко. Пляж — громко сказано, но лодку пришвартовать можно. Одна проблема — у него не было с собой плавок. — Мне не в чем, Володь. Плавки в отряде, а трусы… — Юрка замялся. Семейники... Намочить их значило насквозь промочить шорты. — Ну… не голышом же в шорты потом. — Зачем голышом в шорты, если можно голышом в реку? — подмигнул Володя, в предвкушении расстёгивая рубашку, хотя ребята ещё не двинулись с места. — А что? Ни одной девчонки за километр, никто не увидит. — Резонно, — признал Юрка и повернул лодку в сторону пляжика. Но всё-таки он растерялся. Раздеться... Нет, в действительности и правда ничего такого в этом не было, мальчики же. Юрка сто раз купался нагишом. И не только купался — и в душ ходил, и в раздевалку, и никогда при этом не стеснялся перед товарищами. Но то товарищи, а то — Володя, это совсем другое. Впервые в жизни такое — другое. Но нет, он ничуть не стеснялся. Несмотря на все эти рассказы про религиозные традиции и кажущийся непристойным Володин интерес, стыдно не было, было до онемения волнительно. Но отказаться? Ну уж нет! Юрка кивнул. Но, помня вчерашний конфуз, отвернулся, когда Володя стал раздеваться, а сам снял одежду, только когда тот нырнул. Окунувшись с головой и вынырнув, Юрка едва успел протереть глаза, как Володя рванул на другой берег и уже почти что его достиг. Он бил по воде так сильно, что брызги фонтаном взлетали из-под рук и, переливаясь в солнечных лучах, появлялись и тут же исчезали маленькие радуги. «Вот это брасс! Бодрый, резвый, мне бы так уметь!» — позавидовал Юрка, и его взгляд упал на Володины плечи. Сама собой возникла полная искреннего восхищения мысль — он вроде худой, а какие блестящие и сильные у него плечи! Юрка так и стоял в тёплой, как парное молоко, воде. Не шевелясь, любуясь тем, как Володя плывет, как грациозно и естественно он выглядит — такой свободный, такой раскрепощенный. Смотрел, как Володя остановился, снял и сжал в кулаке очки, нырнул, и над водою на одну секунду показалось неприкрытое тканью то, чем вчера утром залюбовался Юрка. Одно мгновение, он и разглядеть ничего не успел, но к горлу пробрался ком, а тело свело приятной, каких ещё никогда не было, судорогой. Юрка окоченел. И тут осознание всего, что происходит с ним, рухнуло на голову и пригвоздило ноги ко дну. Осознание столь чистое и простое, что ошарашило Юрку — как же он раньше не догадался и почему только сейчас нашёл этот единственный ответ на миллион вопросов сразу? Он же так прост! Ведь кто ему Володя? Друг. Конечно же, друг. Такой, при мыслях о котором сладко засыпать и радостно просыпаться. Тот, на кого так приятно смотреть, тот, от кого взгляда не отвести, любуешься им и любуешься. Самый красивый человек на свете, самый добрый и самый умный, во всём — самый. Тот, с кем интересно даже молчать — такой Володя ему друг. Друг, который «нравится» в том странном, глупом, общепринятом смысле. «Нет, не может этого быть!» — не поверил Юрка. Такого не бывает в природе, он никогда и ни от кого о таком не слышал. Даже ребята со двора об этом не шутили, а они знали всё обо всём и шутили над всем. Юрка попросту не верил в то, чтобы друг так сильно стремился к другу, что… Он думал, что раньше ему было страшно. Вот, например, после зарядки, но на самом деле тогда это была так, тревога, а настоящий страх появился сейчас. Почему это произошло и что это такое? Есть ли у этого название? Юрка — единственный, с кем такое случилось? Нет, чем бы это ни было и как бы оно ни называлось, — это противоестественно, такого не бывает и не должно было произойти с ним! Может, болезнь какая психическая? Или просто усталость? Юрка ж за эту смену так извилины напрягал, так утомился и выдохся, что, видимо, мозг забарахлил. Домой вернётся, поплюёт в потолок, и всё у него снова станет отлично. Вот бы уже домой, только с Володей расставаться совсем не хотелось. Хотелось другого — поделиться своим страхом и открытием с лучшим другом. Хотелось сказать ему заветное: «Ты мне нравишься, я счастлив, что ты есть». Но даже просто представить, как Юрка будет говорить ему это, страшнее, чем прыгнуть с тридцатиметровой вышки в ледяную воду, хуже, чем нырнуть в бездну. Но если всё-таки решиться? Если всё-таки окунуться в омут с головой и сказать как есть — что тогда будет? В глубине души Юрка знал, что именно: Володя рассмеётся, думая, что смеётся с ним, но на самом деле — над ним. Вот что будет. И даже если у Юрки откроется дар красноречия и он сможет объяснить, что на самом деле значит «нравишься» и «счастлив» и что Юрка ничего от Володи не требует, а говорит это от радости и только затем, чтобы он просто знал... Володя всё равно не сможет этого понять. Он сделает всё, чтобы понять, но не поймёт, не уложит в голове. Конечно, не сможет, ведь даже Юрка все ещё не мог. Как это объяснить Володе и как самому понять? Ясно пока было только одно — теперь Юрка точно его не покинет, не бросит и не забудет. Километры не будут помехой, Юрка останется ему преданным другом всегда и везде, куда бы жизнь его ни забросила, хоть на другой континент, хоть на Луну, хоть на астероид Б-612. Теперь Юрка станет нуждаться в Володе ещё больше и ещё острее ощутит одиночество и пустоту, когда его не будет рядом. А ещё он непременно познает горе. Оно настигнет его, когда Володя тоже переживёт это чувство, но обращено оно будет не к трудному Юрке, а к понятной другой. Юрка стоял, как вкопанный. Боясь пошевелиться, смотрел на Володю и думал, думал, думал. Голова кружилась, глаза слепило — брызги воды, будто искры, пылали на солнце, плеск стоял шумом в ушах. Ошарашенный, Юрка смотрел, как самый лучший и особенный его друг пыхтит, отдувается и смеётся, а сам не мог сделать и шагу. Замер всем телом по пояс в воде, руки по швам. Володя вскоре заметил его странное поведение и подплыл. Юрка испуганно уставился ему в лицо и сделал полную глупость — прикрыл руками пах. Зачем прикрыл? От чего прикрыл? Инстинктивно и от стыда — голый всё-таки. Но только ли телом теперь? Володя нахмурился: — Юра, всё нормально? — И коснулся холодного даже на солнце плеча. — Что-то с ногой? Что ему соврать? Порезался? Нет. Володя попросит посмотреть, а предъявить нечего. Голова кружится? Тогда отправит в тень, а чем это лучше? От чего ему теперь вообще может стать лучше? — Ничего. Нормально, — вяло пробормотал Юрка. — Ты белый весь... Судорога? Давай помогу… — Володя приблизился и сунул руку под воду. — Нет, не надо, сейчас само отойдет. Это не судорога, просто… просто я… устал и вообще всё как-то не так. К барельефу, например, не успели. — Юрка покраснел. Точно покраснел — щёки опалило жаром, будто к ним приложили грелку. — Нашёл о чём переживать, — недоверчиво протянул Володя. Спустя несколько минут, когда оба оделись и уселись в лодку, Володя, так и не добившись от Юрки правды, попытался успокоить его: — В другой раз успеем. Давай мне вёсла. — На что Юрка лишь вяло улыбнулся. Назад плыли куда быстрее, потому что течение действительно само несло лодку вперёд. Володя тихонько напевал какую-то песенку, Юрка её не узнавал. Он и не старался прислушаться и узнать, смотрел на воду и думал о «нравится». — Вот это ива! — вдруг воскликнул Володя, тыкая пальцем в сторону высокого берега. — Видишь? Вон та огромная, как шатер... нет, как целый дом! Никогда таких не видел! Там, куда он указал, берег плавно спускался вниз, к самой реке. Небольшая песчаная отмель, с хорошим подходом к воде, наполовину скрывалась в густых ветвях плакучей ивы, склонившейся кроной в самую реку. — Давай остановимся, Юр, — попросил Володя. — Тогда мы к подъёму не успеем, сам же сказал, — поспешил ответить Юрка, но, увидев воодушевление в глазах Володи, предложил: — Может, завтра? — А если завтра у меня не получится взять лодку? — Тогда я постараюсь запомнить, как дойти дотуда по берегу. Сто процентов можно добраться без лодки. — Юрка внимательно вгляделся в обрыв и в его верхнюю часть: — Я знаю, что вон там должна быть тропинка, ведущая прямо к берегу. Она начинается от брода, который возле нашего пляжа, я там когда-то гулял… Вожатые туда не пускают детвору, но оно и понятно — это опасно. Берег песчаный, сыплется под ногами, а грохнуться с такого обрыва будет ого-го. — Давай завтра попробуем туда добраться? — в нетерпении предложил Володя. Юрка опешил: — С каких это пор ты такой авантюрист? На приключения потянуло? Володя пожал плечами: — Не знаю. С тебя вот пример беру. *** Вечером Юрка отправился искать иву. Пытаясь отвязаться от назойливых пугающих мыслей о «нравится», он запоминал каждый поворот тропинки, каждый подъём и спуск, каждый бугорок и камушек, и на поиски пути потратил немало времени. Вернулся в кинозал спустя целый час после начала репетиции. Актёры отыгрывали достойно, Володя был всецело поглощён репетицией, а Юрка, скучая, шатался по кинозалу. В кои-то веки пианино молчало. Видимо, Володя попросил у Маши немного тишины, и теперь она, насупленная, сидела в зале недалеко от сцены. Юрка то и дело поглядывал на инструмент и жалел о том, что вспомнил ту историю. Теперь ему очень хотелось подойти к пианино, открыть крышку и хотя бы на мгновение коснуться клавиш. Даже звуков не извлекать, просто ощутить прохладное лакированное дерево под пальцами. Пока все были заняты действом, происходящим в левой половине сцены, Юрка осмелился подойти к инструменту, в правую. Открыл крышку. Световой блик пробежал по клавишам, и вдруг Юрку охватил панический ужас. В долю секунды он оказался в паре метров от пианино. Кусая губы, посмотрел на него затравленно, по старой привычке «потянул» пальцы. Вдруг в голове грянул внутренний голос, только чужой, не Юркин, — экзаменаторши, старой толстой тётки с химзавивкой. Юрка даже удивился, что смог его вспомнить. Он постарался отвлечься или проигнорировать голос, но не смог. Он не хотел слышать, но слушал, и от этого было больно: «Протяни руку и коснись инструмента, вон он стоит. Играй что хочешь и сколько хочешь, всё будет без толку. Всё равно ты — бездарность и посредственность, и у тебя нет музыкального будущего. Играя, только сыплешь соль на рану». Конечно, именно этих слов она ему никогда не говорила. Это Юрка говорил себе сам. — Ну всё, привет, шизофрения, — ядовито прошептал он и скрылся за кулисами. Пока не кончилась репетиция, Юрка бесцельно бродил по кинозалу и скучал. Мечтал попасть в рубку киномеханика, но она, как обычно, была закрыта. В огромном здании удалось отыскать всего одно более или менее интересное место — подсобку за сценой. Он забрался в неё и нашёл там коробку с диафильмами и проектором, а после репетиции предъявил находку Володе. Несмотря на панику, возникшую из-за Юркиного пугающего открытия, и на плохое настроение, мучившее весь последующий день, после отбоя он, конечно же, отправился к Володе и его малышне. Вместо страшилок всем пятым отрядом выбирали диафильмы. Мальчишки голосовали за «Приключения Чиполлино», а девочки очень хотели «Спящую красавицу». Спустя четверть часа жарких споров юные кавалеры приняли волевое решение: уступить дамам. Как только дети улеглись и сделали вид, что спят, Юрка с Володей вернулись на «их» место. Юрка был хмурым как никогда. Даже разговаривать о чём-нибудь, а тем более переписывать сценарий, ни сил, ни желания у него не было. Володя снова пытался узнать правду, но Юрка был твёрд и молчал как партизан. После нескольких бесплодных попыток Володя попытался поднять ему настроение, и весь оставшийся до общего отбоя вечер он только и делал, что мычал, причем весьма фальшиво, вальс из балета Чайковского «Спящая красавица» и раскачивал карусель в такт. Юрка сначала молчал. Потом ворчал: «Слишком медленно. А тут — ещё «м-м». А тут медленнее...» Но потом всё-таки растаял и принялся учить Володю правильно мычать вальс. Домычался Юрка до того, что всю последующую ночь ему снились балерины, а в голове впервые за полгода зазвучали не слова, а музыка. Таких трудных дней и сладких снов у него не было очень давно. Примечания: (1) — намеренная ошибка жүктеу/скачать 0,6 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|