Образ древности в советской историографии: конструирование и трансформация
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
Крих С. - Образ древности в советской историографии. Диссертация
| Структура работы зависела от выбора историографических сюжетов,
которым уделялось наибольшее внимание. Мы не могли (и не ставили целью) предоставить полноценный обзор исследований по всем разделам древней истории. Изначально предполагалось почти не касаться того, как шло изучение двух самых популярных периодов истории античного мира: классических Афин и кризиса Республики (в последнем случае исключения пришлось сделать для восстания Спартака и генезиса принципата Августа) – их анализ требовал бы привлечения огромного контекста дореволюционных и зарубежных работ и учёта как бесконечного множества деталей исторического повествования, так и отдельных расхождений между различными авторами. В хронологическом отношении нас преимущественно интересовали проблемы становления ранних государств, структуры древнейших цивилизаций (Египта и Месопотамии), переходные эпохи в истории древних Греции и Рима (становление греческого полиса, эллинизм, отчасти кризис Римской республики, кризис Римской империи). Древние Китай и Индия, тем самым, оказались на периферии нашего исследования, хотя иногда им просто необходимо было уделить внимание (дискуссии об азиатском способе производства начинались именно с Китая). В этом есть объективные причины – в отношении этих двух регионов древнего мира советская схема исторического процесса (восходящая к трёхчастному делению на древнюю, среднюю и новую историю) так и не смогла сколько- нибудь надёжно закрепиться. Но попытки были, и в школьные учебники, хотя и в виде кратких глав, Индия и Китай были включены как вполне
98 Гутнова Е.В. Пережитое. М., 2001. С. 137-138. 56
классические примеры рабовладельческих обществ – хотя даже там они (и особенно Китай) всегда смотрелись «белыми воронами». При раскрытии темы мы рассчитывали не на создание каталога всех созданных по теме произведений и не на исчерпывающий перечень историографических событий, а на выборку сюжетов, репрезентативных с точки зрения эволюции образа древности. Таким образом, в каждой из глав мы предпочитали более подробно останавливаться либо на одном авторе (таких, как В.В. Струве, А.Б. Ранович, Е.М. Штаерман, И.М. Дьяконов), либо даже на одном его важнейшем произведении, дополняя анализ указанием на сходные достижения других авторов. Скажем, путь в науке С.Л. Утченко не менее интересен, но в контексте интересующих нас изменений типологически сходен с деятельностью Е.М. Штаерман. Последняя, однако, касалась менее популярных тем и отличалась большей интенсивностью творчества, поэтому предпочтение было отдано подробному анализу исследовательских достижений и особенностей научной работы Е.М. Штаерман, в то время как анализ работ С.Л. Утченко ушёл на второй план. Значительная часть разделов нашей работы
посвящена интеллектуальному труду и научным решениям отдельных историков, и мы рассчитываем на то, чтобы, по возможности, снять противоречие между индивидуально-психологическим и социологическим подходами к научной биографии. Написание биографий учёных не является задачей данного исследования, но, поскольку без понимания того, что каждый учёный индивидуален, неповторим (хотя и далеко не каждый гениален), невозможно создание полнокровной историографической теории, то следует кратко остановиться и на проблеме индивидуального пути в науке. Хотя личности историков интересуют нас отнюдь не сами по себе, а именно в контексте их воздействия на образ древности в историографии, мы отнюдь не собираемся утверждать, что их личный вклад был в значительной мере нивелирован общими тенденциями развития самого образа. Все важнейшие перемены в развитии образа древности в советской 57
историографии всегда связаны с личностями учёных, их личным выбором и их характером. Если общие задачи развития теории мог представлять каждый, то лишь немногие могли предложить те версии, которые оказывались приемлемыми и убедительными как для учёного мира, так и для властных структур. Для этого иногда приходилось менять себя, отказываться от ряда собственных представлений или, наоборот, прояснять их, заостряя одно и затемняя другое – но чтобы при этом и после этого создавать научные труды, претендующие на целостность видения проблемы, нужно было личностное начало. Конечно, его не всегда легко увидеть по двум причинам. Во-первых, наука вообще не поощряет навязчивого акцентирования собственных достижений, как и любой формы саморекламы. Во-вторых, положение советского учёного в системе было таково, что он был склонен даже усугублять обозначенную тенденцию: «застолбить» за собой какой- либо важный тезис означало и то, что в случае изменения политической (а следовательно, и научной) конъюнктуры у историка бы не оставалось возможности тихо отказаться от этого тезиса, требовалось публичное покаяние, которое отнюдь не всегда избавляло от опалы. Поэтому советские учёные постепенно пришли к тому, чтобы чаще всего делить заслуги поровну: говорить об общих открытиях советской науки, основанных на верном применении марксистско-ленинской методологии. И всё же даже это не могло устранить личность из науки. Прослеживая общие тенденции, мы старались указывать степень влияния на них личностного понимания исторического процесса. Вышеуказанные принципы воплощены в структуре данной работы. В основе её лежит сочетание хронологического и проблемного подходов: примерные периоды советской историографии древности нами намечены, но, в случае необходимости рассмотрения той или иной новой тенденции в исследовании проблем древнего общества, мы прослеживаем её развитие и на более длительный срок. Экскурсы в более ранний или поздний период по сравнению с заявленным в той или иной главе могут показаться
58
непростительной вольностью, но мы исходили из того, что советская историография развивалась отнюдь не строго линейно. Ввиду наличия разнонаправленных тенденций в ней строго хронологическое изложение не проясняет, а часто запутывает суть дела. Мы не ставим целью дать полнокровный очерк развития советской историографии древности, наша задача другая: показать последовательное развитие образа древности – от его ранних истоков (первая глава) через конструирование (вторая глава) к каноническому варианту (третья глава), и далее, через процесс трансформации к постепенному исчезновению (четвёртая глава). Признавая условность любых периодизаций, мы тем не менее помним об их необходимости в качестве инструмента анализа длительных процессов. В работе используется две связанных периодизации советской историографии древности: общая и детализованная. Общая предполагает использование понятий «историография сталинского периода» и «послесталинская историография». Это деление может быть несколько дискуссионным, поскольку советская историография не начинается со сталинского времени, но с другой стороны, именно в сталинский период вырабатываются её базовые черты, а главное – её формирование происходит при наличии «живого классика» марксистской науки, который может корректировать понимание исторического процесса. В «послесталинский» период усиливается апелляция к первым трём «классикам», но при этом новых «классических» марксистских текстов уже больше не появляется (публикация неизвестных работ Маркса, Энгельса и Ленина была фактически завершена в предыдущее время). Эти, и другие параметры создавали разные условия для историографического процесса на указанных двух этапах. Детализованная периодизация предполагает отслеживание основных этапов в развитии самой советской науки о древности с точки зрения её внутренних интенций 99 . Выделяются следующие этапы: 99 Впервые предложена: Крих С.Б., Метель О.В. Советская историография древности в контексте мировой историографической мысли. М., 2014. С. 207-208.
|