Первая three invalids. Sufferings of george and harris. A victim to one hundred

round in musical undertone; while, in the pauses
of our talk, the river, playing round the boat,
prattles strange old tales and secrets, sings low
the old child's song that it has sung so many
thousand years - will sing so many thousand
years to come, before its voice grows harsh and
old - a song that we, who have learnt to love its
changing face, who have so often nestled on its
yielding bosom, think, somehow, we understand,
though we could not tell you in mere words the
story that we listen to.
звучит негромкая веселая болтовня. Когда
разговор прерывается, слышно, как река,
плескаясь вокруг лодки, рассказывает
диковинные старые сказки, напевает детскую
песенку, которую она поет уже тысячи лет и
будет петь, пока ее голос не станет дряхлым и
хриплым. Нам, которые научились любить ее
изменчивый лик, которые так часто искали
приюта на ее волнующейся груди, - нам кажется,
что мы понимаем ее, хотя и не могли бы
рассказать словами повесть, которую слушаем.
And we sit there, by its margin, while the moon,
who loves it too, stoops down to kiss it with a
sister's kiss, and throws her silver arms around
it clingingly; and we watch it as it flows, ever
singing, ever whispering, out to meet its king,
the sea - till our voices die away in silence, and
the pipes go out - till we, common-place,
everyday young men enough, feel strangely full
of thoughts, half sad, half sweet, and do not care
or want to speak - till we laugh, and, rising,
knock the ashes from our burnt-out pipes, and
say "Good-night," and, lulled by the lapping
water and the rustling trees, we fall asleep
beneath the great, still stars, and dream that the
world is young again - young and sweet as she
used to be ere the centuries of fret and care had
furrowed her fair face, ere her children's sins
and follies had made old her loving heart - sweet
as she was in those bygone days when, a new-
made mother, she nursed us, her children, upon
her own deep breast - ere the wiles of painted
civilization had lured us away from her fond
arms, and the poisoned sneers of artificiality
had made us ashamed of the simple life we led
with her, and the simple, stately home where
mankind was born so many thousands years
ago.
"И вот мы сидим у реки, а месяц, который тоже ее
любит, склоняется, чтобы приложиться к ней
братским лобзанием, и окутывает ее нежными
серебристыми объятиями; мы смотрим, как
струятся ее воды, и все поют, все шепчут,
устремляясь к владыке своему - морю; наконец
голоса наши замирают, трубки гаснут, и нас,
обыкновенных, достаточно пошлых молодых
людей, переполняют мысли печальные и милые, и
нет у нас больше охоты говорить. И, наконец,
рассмеявшись, мы поднимаемся, выколачиваем
погасшие трубки и со словами "спокойной ночи"
засыпаем под большими тихими звездами,
убаюканные плеском воды и шелестом деревьев, и
нам грезится, что мир снова молод, молод и
прекрасен, как была прекрасна земля до того, как
столетия смут и волнений избороздили
морщинами ее лицо, а грехи и безумства ее детей
состарили ее любящее сердце, - прекрасна, как в
былые дни, когда, словно молодая мать, она
баюкала нас, своих сыновей, на широкой груди,
пока коварная цивилизация не выманила нас из
ее любящих объятий и ядовитые насмешки
искусственности не заставили нас устыдиться
простой жизни, которую мы вели с нею, и
простого величавого обиталища, где столько
тысячелетий назад родилось человечество."
Harris said: "How about when it rained?"
Гаррис спросил: - А как быть, если пойдет дождь?
You can never rouse Harris. There is no poetry
about Harris - no wild yearning for the
unattainable. Harris never "weeps, he knows not
why." If Harris's eyes fill with tears, you can bet
it is because Harris has been eating raw onions,
or has put too much Worcester over his chop.
Гарриса ничем не проймешь. В Гаррисе нет
ничего поэтического, нет безудержного порыва к
недостижимому. "Гаррис никогда не плачет, "сам
не зная, почему"." Если глаза Гарриса
наполняются слезами, можно биться об заклад,
что он наелся сырого луку или намазал на
котлету слишком много горчицы.
If you were to stand at night by the sea-shore
with Harris, and say: "Hark! do you not hear? Is
Если бы вы очутились с Гаррисом ночью на берегу
моря и сказали ему: "Чу! Слышишь?" "Это,
наверное, русалки поют в морской глубине или

it but the mermaids singing deep below the
waving waters; or sad spirits, chanting dirges
for white corpses, held by seaweed?" Harris
would take you by the arm, and say: "I know
what it is, old man; you've got a chill. Now, you
come along with me. I know a place round the
corner here, where you can get a drop of the
finest Scotch whisky you ever tasted - put you
right in less than no time."
печальные духи читают псалмы над бледными
утопленниками, запутавшимися в цепких
водорослях", - Гаррис взял бы вас за локоть и
сказал бы:" "Я знаю, что с тобой такое, старина.
Ты простудился." Идем-ка лучше со мной. "Я
нашел здесь за углом одно местечко, где можно
выпить такого шотландского виски, какого ты еще
не пробовал. Оно мигом приведет тебя в
чувство"."
Harris always does know a place round the
corner where you can get something brilliant in
the drinking line. I believe that if you met Harris
up in Paradise (supposing such a thing likely),he
would immediately greet you with: "So glad
you've come, old fellow; I've found a nice place
round the corner here, where you can get some
really first-class nectar."
Гаррис всегда знает местечко за углом, где можно
получить что-нибудь замечательное в смысле
выпивки. Я думаю, что, если бы Гаррис
встретился вам в раю (допустим на минуту такую
возможность),он бы приветствовал вас словами: -
Очень рад, что вы здесь, старина! Я нашел за
углом хорошее местечко, где можно достать
первосортный нектар.
In the present instance, however, as regarded
the camping out, his practical view of the matter
came as a very timely hint. Camping out in rainy
weather is not pleasant.
Но в данном случае, в отношении ночевки под
открытым небом, его практический взгляд на
вещи послужил нам весьма своевременным
предупреждением. Ночевать на воздухе в
дождливую погоду неприятно.
It is evening. You are wet through, and there is
a good two inches of water in the boat, and all
the things are damp. You find a place on the
banks that is not quite so puddly as other places
you have seen, and you land and lug out the
tent, and two of you proceed to fix it.
Вечер. Вы промокли насквозь, в лодке добрых два
дюйма воды, и все вещи отсырели. Вы находите на
берегу место, где как будто поменьше луж,
выволакиваете палатку на сушу и вдвоем с кем-
нибудь начинаете ее устанавливать.
It is soaked and heavy, and it flops about, and
tumbles down on you, and clings round your
head and makes you mad. The rain is pouring
steadily down all the time. It is difficult enough
to fix a tent in dry weather: in wet, the task
becomes herculean. Instead of helping you, it
seems to you that the other man is simply
playing the fool. Just as you get your side
beautifully fixed, he gives it a hoist from his end,
and spoils it all.
Палатка вся пропиталась водой и стала очень
тяжелой. Она хлопает краями и валится на вас
или обвивается вокруг вашей головы и приводит
вас в бешенство. А дождь льет не переставая.
Палатку достаточно трудно укрепить и в сухую
погоду, но когда идет дождь, эта задача по плечу
одному Геркулесу. Вам кажется, что ваш товарищ,
вместо того чтобы помогать, просто валяет
дурака. Только вам удалось замечательно
укрепить свою сторону, как он дергает за свой
конец, и все идет насмарку.
"Here! what are you up to?" you call out.
- Эй, что ты там делаешь? - спрашиваете вы,
"What are YOU up to?" he retorts; "leggo, can't
you?"
- А ты что делаешь? - отвечает он. - Пусти же!
"Don't pull it; you've got it all wrong, you stupid
ass!" you shout.
Вы кричите: - Не тяни, это ты все испортил,
глупый осел!
"No, I haven't," he yells back; "let go your side!"
- Нет, не я! - орет он а ответ. - Отпусти свой конец!

"I tell you you've got it all wrong!" you roar,
wishing that you could get at him; and you give
your ropes a lug that pulls all his pegs out.
- Говорю тебе, ты все запутал! - кричите вы,
жалея, что не можете до него добраться, и с такой
силой дергаете за веревки, что с его стороны
вылетают все колышки.
"Ah, the bally idiot!" you hear him mutter to
himself; and then comes a savage haul, and
away goes your side. You lay down the mallet
and start to go round and tell him what you
think about the whole business, and, at the
same time, he starts round in the same direction
to come and explain his views to you. And you
follow each other round and round, swearing at
one another, until the tent tumbles down in a
heap, and leaves you looking at each other
across its ruins, when you both indignantly
exclaim, in the same breath:
- Что за идиот! - слышится шепот. После этого
следует отчаянный рывок, и ваша сторона падает.
Вы бросаете молоток и идете в обход палатки к
вашему товарищу, чтобы высказать ему все, что
вы об этом думаете. В это время он тоже
пускается в путь в том же направлении, чтобы
изложить вам свою точку зрения. И вы ходите
кругом друг за другом и переругиваетесь, пока
палатка не падает бесформенной кучей, а вы
стоите над ее развалинами, глядя друг на друга, и
в один голос негодующе восклицаете:
"There you are! what did I tell you?"
- Ну вот! Что я тебе говорил!
Meanwhile the third man, who has been baling
out the boat, and who has spilled the water
down his sleeve, and has been cursing away to
himself steadily for the last ten minutes, wants
to know what the thundering blazes you're
playing at, and why the blarmed tent isn't up
yet.
Между тем третий ваш товарищ, который,
вычерпывая из лодки, воду, налил себе в рукав и
уже десять минут без передышки сыплет
проклятиями, спрашивает, какую вы там, черт
побери, затеяли игру и отчего эта паскудная
палатка до сих пор не стоит как следует.
At last, somehow or other, it does get up, and
you land the things. It is hopeless attempting to
make a wood fire, so you light the methylated
spirit stove, and crowd round that.
Наконец она с грехом пополам установлена, и вы
начинаете переносить вещи. Пытаться развести
костер бесполезно. Вы зажигаете спиртовку и
располагаетесь вокруг нее.
Rainwater is the chief article of diet at supper.
The bread is two- thirds rainwater, the
beefsteak-pie is exceedingly rich in it, and the
jam, and the butter, and the salt, and the coffee
have all combined with it to make soup.
Основной предмет питания на ужин - дождевая
вода. Хлеб состоит из воды на две трети, пирог с
мясом чрезвычайно богат водой, варенье, масло,
соль, кофе - все соединилось с нею, чтобы
превратиться в похлебку.
After supper, you find your tobacco is damp, and
you cannot smoke. Luckily you have a bottle of
the stuff that cheers and inebriates, if taken in
proper quantity, and this restores to you
sufficient interest in life to induce you to go to
bed.
После ужина выясняется, что табак отсырел и
курить нельзя. К счастью, у вас имеется бутылка с
веществом, которое, будучи принято в должном
количестве, опьяняет и веселит, и вы снова
начинаете достаточно интересоваться жизнью,
чтобы улечься спать.
There you dream that an elephant has suddenly
sat down on your chest, and that the volcano
has exploded and thrown you down to the
bottom of the sea - the elephant still sleeping
peacefully on your bosom. You wake up and
grasp the idea that something terrible really has
happened. Your first impression is that the end
И вот вам снится, что на вас сел слон и что
извержение вулкана бросило вас на дно моря
вместе со слоном, который спокойно спит у вас на
груди. Вы просыпаетесь и приходите к
убеждению, что действительно случилось что-то
ужасное. Прежде всего вам кажется, что пришел

of the world has come; and then you think that
this cannot be, and that it is thieves and
murderers, or else fire, and this opinion you
express in the usual method. No help comes,
however, and all you know is that thousands of
people are kicking you, and you are being
smothered.
конец света, но потом вы решаете, что это
невозможно и что на палатку напали воры или
убийцы, или, может быть, случился пожар. Вы
выражаете эту мысль обычным способом, но
помощь не приходит, и вы чувствуете, что вас
пинают ногами тысячи людей и что вас душат.
Somebody else seems in trouble, too. You can
hear his faint cries coming from underneath
your bed. Determining, at all events, to sell your
life dearly, you struggle frantically, hitting out
right and left with arms and legs, and yelling
lustily the while, and at last something gives
way, and you find your head in the fresh air.
Two feet off, you dimly observe a half-dressed
ruffian, waiting to kill you, and you are
preparing for a life-and-death struggle with him,
when it begins to dawn upon you that it's Jim.
Кто-то другой, кроме вас, тоже, кажется, попал в
беду. Из-под кровати доносятся его слабые крики.
Решив дорого продать свою жизнь, вы начинаете
отчаянно бороться, раздавая во все стороны удары
ногами и руками и непрерывно испуская дикие
вопли. Наконец что-то подается, и ваша голова
оказывается на свежем воздухе. В двух футах от
себя вы смутно различаете какого-то полуодетого
негодяя, готового вас убить, и намереваетесь
завязать с ним борьбу не на жизнь, а на смерть,
как вдруг вам становится очевидно, что это Джим.
"Oh, it's you, is it?" he says, recognising you at
the same moment.
- Ах, это ты, - говорит он, узнавая вас в ту же
самую минуту.
"Yes," you answer, rubbing your eyes; "what's
happened?"
- Да, - говорите вы, протирая глаза. - Что
случилось?
"Bally tent's blown down, I think," he says.
"Where's Bill?"
- Проклятую палатку, кажется, сдуло, - отвечает
Джим. - Где Билл?
Then you both raise up your voices and shout
for "Bill!" and the ground beneath you heaves
and rocks, and the muffled voice that you heard
before replies from out the ruin:
Вы оба кричите: "Билл!" - и почва под вами ходит
ходуном, а заглушенный голос, который вы уже
слышали, отвечает из-под развалин:"
"Get off my head, can't you?"
- Слезьте с моей головы, черти!
And Bill struggles out, a muddy, trampled
wreck, and in an unnecessarily aggressive mood
- he being under the evident belief that the
whole thing has been done on purpose.
И Билл выбирается на поверхность - грязный,
истоптанный, жалкий, измученный и чересчур
воинственно настроенный. По-видимому, он
твердо убежден, что вся эта штука подстроена
нарочно.
In the morning you are all three speechless,
owing to having caught severe colds in the
night; you also feel very quarrelsome, and you
swear at each other in hoarse whispers during
the whole of breakfast time.
Утром вы все трое без голоса, так как ночью
схватили сильную простуду. К тому же вы стали
очень раздражительны и в продолжение всего
завтрака переругиваетесь хриплым шепотом.
We therefore decided that we would sleep out
on fine nights; and hotel it, and inn it, and pub.
it, like respectable folks, when it was wet, or
when we felt inclined for a change.
Итак, мы решили, что будем спать под открытым
небом только в хорошую погоду, а в дождливые
дни или просто для разнообразия станем ночевать
в гостиницах, трактирах и постоялых дворах, как
порядочные люди.

Montmorency hailed this compromise with
much approval. He does not revel in romantic
solitude. Give him something noisy; and if a
trifle low, so much the jollier. To look at
Montmorency you would imagine that he was an
angel sent upon the earth, for some reason
withheld from mankind, in the shape of a small
fox-terrier. There is a sort of Oh-what-a-wicked-
world-this-is-and-how-I-wish-I-could-do-
something-to-make-it-better-and-nobler
expression about Montmorency that has been
known to bring the tears into the eyes of pious
old ladies and gentlemen.
Монморенси отнесся к этому компромиссу весьма
одобрительно. Романтика одиночества его не
прельщает. Ему нужно что-нибудь шумное, а если
развлечение чуточку грубовато, что ж, тем
веселей. Посмотрите на Монморенси - и вам
покажется, что это ангел, по каким-то причинам,
скрытым от человечества, посланный на землю в
образе маленького фокстерьера. "Монморенси
глядит на вас с таким выражением, словно хочет
сказать: "О, как испорчен этот мир и как бы я
желал сделать его лучше и благороднее"; вид его
вызывает слезы на глазах набожных старых дам и
джентльменов."
When first he came to live at my expense, I
never thought I should be able to get him to
stop long. I used to sit down and look at him, as
he sat on the rug and looked up at me, and
think: "Oh, that dog will never live. He will be
snatched up to the bright skies in a chariot, that
is what will happen to him."
Когда Монморенси перешел на мое иждивение, я
никак не думал, что мне удастся надолго
сохранить его у себя. Я сидел, смотрел на него (а
он, сидя на коврике у камина, смотрел на меня) и
думал: эта собака долго не проживет. Ее вознесут
в колеснице на небо - вот что с ней произойдет.
But, when I had paid for about a dozen chickens
that he had killed; and had dragged him,
growling and kicking, by the scruff of his neck,
out of a hundred and fourteen street fights; and
had had a dead cat brought round for my
inspection by an irate female, who called me a
murderer; and had been summoned by the man
next door but one for having a ferocious dog at
large, that had kept him pinned up in his own
tool-shed, afraid to venture his nose outside the
door for over two hours on a cold night; and had
learned that the gardener, unknown to myself,
had won thirty shillings by backing him to kill
rats against time, then I began to think that
maybe they'd let him remain on earth for a bit
longer, after all.
Но когда я заплатил за дюжину растерзанных
Монморенси цыплят; когда он, рыча и брыкаясь,
был вытащен мною за шиворот из
сточетырнадцатой уличной драки; когда мне
предъявили для осмотра дохлую кошку,
принесенную разгневанной особой женского
пола, которая обозвала меня убийцей; когда мой
сосед подал на меня в суд за то, что я держу на
свободе свирепого пса, из-за которого он больше
двух часов просидел, как пришпиленный, в
холодную ночь в своем собственном сарае, не
смея высунуть нос за дверь; когда, наконец, я
узнал, что мой садовник выиграл тридцать
шиллингов, угадывая, сколько крыс Монморенси
убьет в определенный промежуток времени, - я
подумал, что его, может быть, и оставят еще
немного пожить на этом свете.
To hang about a stable, and collect a gang of the
most disreputable dogs to be found in the town,
and lead them out to march round the slums to
fight other disreputable dogs, is Montmorency's
idea of "life;" and so, as I before observed, he
gave to the suggestion of inns, and pubs., and
hotels his most emphatic approbation.
"Слоняться возле конюшен, собрать кучу самых
отпетых собак, какие только есть в городе, и
шествовать во главе их к трущобам, готовясь к
бою с другими отпетыми собаками, - вот что
Монморенси называет "жизнью". Поэтому, как я
уже сказал, упоминание о гостиницах, трактирах
и постоялых дворах вызвало у него живейшее
одобрение."
Having thus settled the sleeping arrangements
to the satisfaction of all four of us, the only thing
left to discuss was what we should take with us;
and this we had begun to argue, when Harris
Когда вопрос о ночевках был, таким образом,
решен ко всеобщему удовольствию, оставалось
обсудить лишь одно: что именно нам следует
взять с собой. Мы начали было рассуждать об

said he'd had enough oratory for one night, and
proposed that we should go out and have a
smile, saying that he had found a place, round
by the square, where you could really get a drop
of Irish worth drinking.
этом, но Гаррис заявил, что с него хватит
разговоров на один вечер, и предложил пойти
промочить горло. Он сказал, что нашел
неподалеку от площади одно место, где можно
получить глоток стоящего ирландского виски.
George said he felt thirsty (I never knew George
when he didn't); and, as I had a presentiment
that a little whisky, warm, with a slice of lemon,
would do my complaint good, the debate was, by
common assent, adjourned to the following
night; and the assembly put on its hats and went
out.
Джордж заявил, что чувствует жажду (я не знаю
случая, когда бы он ее не чувствовал),и так как у
меня тоже было ощущение, что некоторое
количество виски - теплого с кусочком лимона -
принесет мне пользу, дебаты были с общего
согласия отложены до следующего вечера, члены
собрания надели шляпы и вышли.

жүктеу/скачать 1,14 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: