Первая three invalids. Sufferings of george and harris. A victim to one hundred

INTERESTING RESULT. - HAMPTON COURT
MAZE. - HARRIS AS A GUIDE.
последствия этого. Хэмптон-Кортский лабиринт.
Гаррис в роли проводника.
IT was a glorious morning, late spring or early
summer, as you care to take it, when the dainty
sheen of grass and leaf is blushing to a deeper
green; and the year seems like a fair young
maid, trembling with strange, wakening pulses
on the brink of womanhood.
Стояло великолепное утро в конце весны или в
начале лета - как вам больше нравится, - когда
нежная зелень травы и листьев приобретает более
темный оттенок и природа, словно юная
красавица, готовая превратиться в женщину,
охвачена непонятным, тревожным трепетом.
The quaint back streets of Kingston, where they
came down to the water's edge, looked quite
picturesque in the flashing sunlight, the glinting
river with its drifting barges, the wooded
towpath, the trim-kept villas on the other side,
Harris, in a red and orange blazer, grunting
away at the sculls, the distant glimpses of the
grey old palace of the Tudors, all made a sunny
picture, so bright but calm, so full of life, and
yet so peaceful, that, early in the day though it
was, I felt myself being dreamily lulled off into a
musing fit.
Старинные переулки Кингстона, спускающиеся к
реке, выглядели очень живописно в ярких лучах
солнца; сверкающая река, усеянная скользящими
лодками, окаймленная лесом дорога, изящные
виллы на другом берегу, Гаррис в своей красной с
оранжевым фуфайке, с кряхтением взмахивающий
веслами, старый серый замок Тюдоров,
мелькающий вдалеке, - представляли яркую
картину, веселую, но спокойную, полную жизни,
но в то же время столь мирную, что, хотя было
еще рано, меня охватила мечтательная дремота и
я впал в задумчивость.
I mused on Kingston, or "Kyningestun," as it was
once called in the days when Saxon "kinges"
were crowned there. Great Caesar crossed the
river there, and the Roman legions camped
upon its sloping uplands. Caesar, like, in later
years, Elizabeth, seems to have stopped
everywhere: only he was more respectable than
good Queen Bess; he didn't put up at the public-
houses.
Я думал о Кингстоне, или "Кинингестуне", как его
называли некогда, в те дни, когда саксонские
"кинги" - короли - короновались в этом городе."
Великий Цезарь перешел здесь реку, и римские
легионы стояли лагерем на склонах ближних
холмов. Цезарь, как впоследствии Елизавета,
останавливался, по-видимому, всюду, но только он
был человек более строгих правил, чем добрая
королева Бесс, - он не ночевал в трактирах.
She was nuts on public-houses, was England's
Virgin Queen. There's scarcely a pub. of any
attractions within ten miles of London that she
does not seem to have looked in at, or stopped
at, or slept at, some time or other. I wonder
now, supposing Harris, say, turned over a new
leaf, and became a great and good man, and got
to be Prime Minister, and died, if they would put
up signs over the public-houses that he had
patronised: "Harris had a glass of bitter in this
house;" "Harris had two of Scotch cold here in
the summer of `88;" "Harris was chucked from
here in December, 1886."
Она обожала трактиры, эта королева-
девственница! Едва ли найдется хоть один
сколько-нибудь замечательный кабачок на десять
миль вокруг Лондона, где бы она когда-нибудь не
побывала или не провела ночь. Я часто
спрашиваю себя: если, допустим, Гаррис начнет
новую жизнь, станет достойным и знаменитым
человеком, попадет в премьер-министры и умрет,
прибьют ли на трактирах, которые он почтил
своим посещением, доски с надписью: "В этом
доме Гаррис выпил стакан пива";" "Здесь Гаррис
выпил две рюмки холодного шотландского летом
88 года";" "Отсюда Гарриса вытолкали в декабре
1886 года"?"
No, there would be too many of them! It would
be the houses that he had never entered that
would become famous. "Only house in South
London that Harris never had a drink in!" The
Нет, таких досок было бы слишком много.
Прославились бы скорее те трактиры, в которые
Гаррис ни разу не заходил. "Единственный
кабачок в южной части Лондона, где Гаррис не
выпил ни одной рюмки"." Публика валом валила

people would flock to it to see what could have
been the matter with it.
бы в это заведение, чтобы посмотреть, что в нем
такого особенного.
How poor weak-minded King Edwy must have
hated Kyningestun! The coronation feast had
been too much for him. Maybe boar's head
stuffed with sugar-plums did not agree with him
(it wouldn't with me, I know),and he had had
enough of sack and mead; so he slipped from
the noisy revel to steal a quiet moonlight hour
with his beloved Elgiva.
Как бедный, слабоумный король Эдви должен был
ненавидеть Кинингестун! Пиршество после
коронации оказалось ему не по силам. Может
быть, кабанья голова, начиненная леденцами, не
очень ему нравилась (мне бы она наверняка
пришлась не по вкусу) и он выпил достаточно
браги и меду, - как бы то ни было, он покинул
шумный пир, чтобы украдкой погулять часок при
свете луны со своей возлюбленной Эльдживой.
Perhaps, from the casement, standing hand-in-
hand, they were watching the calm moonlight
on the river, while from the distant halls the
boisterous revelry floated in broken bursts of
faint-heard din and tumult.
Быть может, стоя рука об руку, они любовались из
окна игрой лунного света на реке, внимая шуму
пиршества, смутно доносившемуся из отдаленных
покоев.
Then brutal Odo and St. Dunstan force their
rude way into the quiet room, and hurl coarse
insults at the sweet-faced Queen, and drag poor
Edwy back to the loud clamour of the drunken
brawl.
Затем буйный Одо и Сент-Дустен грубо врываются
в тихую комнату, осыпая ругательствами
ясноликую королеву, и уводят бедного Эдви к
разгулявшимся пьяным крикунам.
Years later, to the crash of battle-music, Saxon
kings and Saxon revelry were buried side by
side, and Kingston's greatness passed away for
a time, to rise once more when Hampton Court
became the palace of the Tudors and the
Stuarts, and the royal barges strained at their
moorings on the river's bank, and bright-cloaked
gallants swaggered down the water-steps to cry:
"What Ferry, ho! Gadzooks, gramercy."
Через много лет под грохот боевой музыки
саксонские короли и саксонские пирушки были
погребены в одной могиле. И слава Кингстона
померкла на время, чтобы снова засиять в те дни,
когда Хэмптон-Корт сделался резиденцией
Тюдоров и Стюартов, и королевские лодки
покачивались у причалов, и юные щеголи в
разноцветных плащах сходили по ступеням к воде
и громко звали перевозчиков.
Many of the old houses, round about, speak very
plainly of those days when Kingston was a royal
borough, and nobles and courtiers lived there,
near their King, and the long road to the palace
gates was gay all day with clanking steel and
prancing palfreys, and rustling silks and velvets,
and fair faces. The large and spacious houses,
with their oriel, latticed windows, their huge
fireplaces, and their gabled roofs, breathe of the
days of hose and doublet, of pearl-embroidered
stomachers, and complicated oaths. They were
upraised in the days "when men knew how to
build." The hard red bricks have only grown
more firmly set with time, and their oak stairs
do not creak and grunt when you try to go down
them quietly.
Многие старые дома в городе напоминают о том
времени, когда Кингстон был местопребыванием
двора и вельможи и сановники жили там, вблизи
своего короля. На длинной дороге, ведущей к
дворцовым воротам, целый день весело бряцала
сталь, ржали гордые кони, шелестели шелк и
атлас и мелькали прекрасные лица. Большие,
просторные дома с их решетчатыми окнами,
громадными каминами и стрельчатыми крышами
напоминают времена длинных чулок и камзолов,
шитых жемчугом жилетов и замысловатых клятв.
Люди, которые возвели эти дома, умели строить.
Твердый красный кирпич от времени стал лишь
крепче, а дубовые лестницы не скрипят и не
стонут, когда вы пытаетесь спуститься по ним
бесшумно.
Speaking of oak staircases reminds me that
Кстати о дубовых лестницах. В одном доме в

there is a magnificent carved oak staircase in
one of the houses in Kingston. It is a shop now,
in the market-place, but it was evidently once
the mansion of some great personage. A friend
of mine, who lives at Kingston, went in there to
buy a hat one day, and, in a thoughtless
moment, put his hand in his pocket and paid for
it then and there.
Кингстоне есть замечательная лестница из
резного дуба. Теперь в этом доме, на рыночной
площади, помещается лавка, но некогда в нем,
очевидно, жил какой-нибудь вельможа. Мой
приятель, живущий в Кингстоне, однажды зашел
туда, чтобы купить себе шляпу, и в минуту
рассеянности опустил руку в карман и тут же на
месте заплатил наличными.
The shopman (he knows my friend) was
naturally a little staggered at first; but, quickly
recovering himself, and feeling that something
ought to be done to encourage this sort of thing,
asked our hero if he would like to see some fine
old carved oak. My friend said he would, and the
shopman, thereupon, took him through the
shop, and up the staircase of the house. The
balusters were a superb piece of workmanship,
and the wall all the way up was oak-panelled,
with carving that would have done credit to a
palace.
Лавочник (он знаком с моим
приятелем),естественно, был сначала несколько
потрясен, но быстро взял себя в руки и, чувствуя,
что необходимо что-нибудь сделать, чтобы
поддержать такие стремления, спросил нашего
героя, не желает ли он полюбоваться на красивый
резной дуб. Мой приятель согласился, и лавочник
провел его через магазин и поднялся с ним по
лестнице. Перила ее представляют
замечательный образец столярного мастерства, а
стены вдоль всей лестницы покрыты дубовыми
панелями с резьбой, которая сделала бы честь
любому дворцу.
From the stairs, they went into the drawing-
room, which was a large, bright room,
decorated with a somewhat startling though
cheerful paper of a blue ground. There was
nothing, however, remarkable about the
apartment, and my friend wondered why he had
been brought there. The proprietor went up to
the paper, and tapped it. It gave forth a wooden
sound.
С лестницы они вошли в гостиную - большую,
светлую комнату, оклеенную несколько
неожиданными, но веселенькими обоями голубого
цвета. В комнате не было, однако, ничего
особенно замечательного, и мой приятель не
понимал, зачем его туда привели. Хозяин дома
подошел к обоям и постучал об стену. Звук
получился деревянный.
"Oak," he explained. "All carved oak, right up to
the ceiling, just the same as you saw on the
staircase."
- Дуб, - объяснил лавочник. - Сплошь резной дуб,
до самого потолка. Такой же, как вы видели на
лестнице.
"But, great Caesar! man," expostulated my
friend; "you don't mean to say you have covered
over carved oak with blue wall-paper?"
- Черт возьми! - возмутился мой приятель. -
Неужели вы хотите сказать, что заклеили резной
дуб голубыми обоями?
"Yes," was the reply: "it was expensive work.
Had to match-board it all over first, of course.
But the room looks cheerful now. It was awful
gloomy before."
- Конечно, - последовал ответ. - И это обошлось
мне недешево. Ведь сначала пришлось обшить
стены досками. Но зато комната имеет веселый
вид. Раньше здесь было ужасно мрачно.
I can't say I altogether blame the man (which is
doubtless a great relief to his mind). From his
point of view, which would be that of the
average householder, desiring to take life as
lightly as possible, and not that of the old-
curiosity-shop maniac, there is reason on his
side. Carved oak is very pleasant to look at, and
Не могу сказать, чтобы я считал лавочника
кругом виноватым (это несомненно доставляет
ему большое облегчение). С его точки зрения - с
точки зрения среднего домовладельца,
стремящегося относиться к жизни как можно
легче, а не какого-нибудь помешанного на
старине чудака - поступок его имеет известный
смысл. На резной дуб очень приятно смотреть,

to have a little of, but it is no doubt somewhat
depressing to live in, for those whose fancy does
not lie that way. It would be like living in a
church.
приятно даже иметь его у себя дома в небольшом
количестве. Но нельзя отрицать, что пребывание
среди сплошного резного дуба действует
несколько угнетающе на людей, которые к этому
не расположены. Это все равно что жить в церкви.
No, what was sad in his case was that he, who
didn't care for carved oak, should have his
drawing-room panelled with it, while people
who do care for it have to pay enormous prices
to get it. It seems to be the rule of this world.
Each person has what he doesn't want, and
other people have what he does want.
Печально во всей этой истории лишь то, что у
лавочника, которого это ничуть не радовало, была
целая гостиная, обшитая резным дубом, в то
время как другие платят огромные деньги, чтобы
его раздобыть. По-видимому, в жизни всегда так
бывает. У одного человека есть то, что ему не
нужно, а другие обладают тем, что он хотел бы
иметь.
Married men have wives, and don't seem to
want them; and young single fellows cry out that
they can't get them. Poor people who can hardly
keep themselves have eight hearty children.
Rich old couples, with no one to leave their
money to, die childless.
Женатые имеют жен и, видимо, не дорожат ими, а
молодые холостяки кричат, что не могут найти
жену. У бедняков, которые и себя-то едва могут
прокормить, бывает по восемь штук веселых
ребят, а богатые пожилые супруги умирают
бездетными и не знают, кому оставить свои
деньги.
Then there are girls with lovers. The girls that
have lovers never want them. They say they
would rather be without them, that they bother
them, and why don't they go and make love to
Miss Smith and Miss Brown, who are plain and
elderly, and haven't got any lovers? They
themselves don't want lovers. They never mean
to marry.
Или вот, например, барышни и поклонники.
Барышни, у которых они есть, уверяют, что не
нуждаются в них. Они говорят, что предпочли бы
обходиться без них, что молодые люди им
надоели. Почему бы им не поухаживать, за мисс
Смит или мисс Браун, которые стары и дурны и не
имеют поклонников? Им самим поклонники не
нужны. Они не собираются выходить замуж.
It does not do to dwell on these things; it makes
one so sad.
Грустно становится, когда думаешь о подобных
вещах!
There was a boy at our school, we used to call
him Sandford and Merton. His real name was
Stivvings. He was the most extraordinary lad I
ever came across. I believe he really liked study.
He used to get into awful rows for sitting up in
bed and reading Greek; and as for French
irregular verbs there was simply no keeping him
away from them. He was full of weird and
unnatural notions about being a credit to his
parents and an honour to the school; and he
yearned to win prizes, and grow up and be a
clever man, and had all those sorts of weak-
minded ideas. I never knew such a strange
creature, yet harmless, mind you, as the babe
unborn.
"У нас в школе был один мальчик, которого мы
называли Сэндфорд и Мертон. ["Сэндфорд и
Мертон" - нравоучительная детская книжка
Томаса Дэя (1783) про плохого богатого мальчика
Томми Мертона и хорошего бедного мальчика
Гарри Сэндфорда.] Настоящая его фамилия была
Стиввингс." Я никогда не встречал более
удивительного мальчика. Он действительно любил
учиться. С ним происходили ужасные
неприятности из-за того, что он читал в постели
по-гречески, а что касается французских
неправильных глаголов, то его просто невозможно
было оторвать от них. У него была целая куча
странных и противоестественных предрассудков,
вроде того, что он должен делать честь своим
родителям и служить украшением школы; он
жаждал получать награды, скорее вырасти и стать
умным, и вообще он был начинен разными

дурацкими идеями. Да, это был диковинный
мальчик, притом безобидный, как неродившийся
младенец.
Well, that boy used to get ill about twice a week,
so that he couldn't go to school. There never
was such a boy to get ill as that Sandford and
Merton. If there was any known disease going
within ten miles of him, he had it, and had it
badly. He would take bronchitis in the dog-days,
and have hay-fever at Christmas. After a six
weeks' period of drought, he would be stricken
down with rheumatic fever; and he would go out
in a November fog and come home with a
sunstroke.
Ну, так вот этот мальчик раза два в неделю
заболевал и не мог ходить в школу. Ни один
школьник не умел так хворать, как этот самый
Сэндфорд и Мертон. Если за десять миль от него
появлялась какая-нибудь болезнь, он схватывал
ее, и притом в тяжелой ферме. Он болел
бронхитом в самый разгар лета и сенной
лихорадкой на рождество. После шестинедельной
засухи он вдруг сваливался, пораженный
ревматизмом, а выйдя из дому в ноябрьский
туман, падал от солнечного удара.
They put him under laughing-gas one year, poor
lad, and drew all his teeth, and gave him a false
set, because he suffered so terribly with
toothache; and then it turned to neuralgia and
ear-ache. He was never without a cold, except
once for nine weeks while he had scarlet fever;
and he always had chilblains. During the great
cholera scare of 1871, our neighbourhood was
singularly free from it. There was only one
reputed case in the whole parish: that case was
young Stivvings.
В каком-то году беднягу усыпили веселящим
газом, вырвали у него все зубы и поставили ему
две фальшивые челюсти, до того он мучился
зубной болью. Потом она сменилась невралгией и
колотьем в ухе. Он всегда страдал насморком,
кроме тех девяти недель, когда болел
скарлатиной, и вечно что-нибудь отмораживал. В
большую эпидемию холеры в 1871 году в нашей
округе почему-то совсем не было заболеваний.
Известен был только один больной во всем
приходе - это был молодой Стиввингс.
He had to stop in bed when he was ill, and eat
chicken and custards and hot-house grapes; and
he would lie there and sob, because they
wouldn't let him do Latin exercises, and took his
German grammar away from him.
Когда он болел, ему приходилось оставаться в
кровати и есть цыплят, яблоки и виноград, а он
лежал и плакал, что у него отнимают немецкую
грамматику и не позволяют делать латинские
упражнения.
And we other boys, who would have sacrificed
ten terms of our school-life for the sake of being
ill for a day, and had no desire whatever to give
our parents any excuse for being stuck-up about
us, couldn't catch so much as a stiff neck. We
fooled about in draughts, and it did us good, and
freshened us up; and we took things to make us
sick, and they made us fat, and gave us an
appetite. Nothing we could think of seemed to
make us ill until the holidays began. Then, on
the breaking-up day, we caught colds, and
whooping cough, and all kinds of disorders,
which lasted till the term recommenced; when,
in spite of everything we could manoeuvre to
the contrary, we would get suddenly well again,
and be better than ever.
А мы, мальчишки, охотно бы пожертвовали десять
лет школьной жизни за то, чтобы проболеть один
день, и не давали нашим родителям ни малейшего
повода гордиться нами, - и все-таки не болели. Мы
бегали и шалили на сквозняке, но это приносило
нам лишь пользу и освежало нас. Мы ели разные
вещи, чтобы захворать, но только жирели и
приобретали аппетит. Что бы мы ни придумали,
заболеть не удавалось, пока не наступали
каникулы. Зато в последний день учения мы
схватывали простуду, коклюш и всевозможные
другие недуги, которые длились до начала
следующей четверти. А тогда, какие бы
ухищрения мы ни пускали в ход, здоровье вдруг
возвращалось, и мы чувствовали себя лучше, чем
когда-либо.
Such is life; and we are but as grass that is cut
down, and put into the oven and baked.
Такова жизнь, и мы все - только трава, которую
срезают, кладут в печь и жгут.

To go back to the carved-oak question, they
must have had very fair notions of the artistic
and the beautiful, our great-great-grandfathers.
Why, all our art treasures of to-day are only the
dug-up commonplaces of three or four hundred
years ago. I wonder if there is real intrinsic
beauty in the old soup-plates, beer-mugs, and
candle-snuffers that we prize so now, or if it is
only the halo of age glowing around them that
gives them their charms in our eyes. The "old
blue" that we hang about our walls as
ornaments were the common every-day
household utensils of a few centuries ago; and
the pink shepherds and the yellow
shepherdesses that we hand round now for all
our friends to gush over, and pretend they
understand, were the unvalued mantel-
ornaments that the mother of the eighteenth
century would have given the baby to suck when
he cried.
Возвращаясь к вопросу о резном дубе, надо
сказать, что наши предки обладали довольно-таки
развитым чувством изящного и прекрасного. Ведь
вое теперешние сокровища искусства три-четыре
века тому назад были банальными предметами
повседневного обихода. Я часто спрашиваю себя,
действительно ли красивы старинные суповые
тарелки, пивные кружки и щипцы для снимания
нагара со свечей, которые мы так высоко ценим,
или только ореол древности придает им прелесть
в наших глазах. Старинные синие тарелки,
украшающие теперь стены наших комнат,
несколько столетий тому назад были самой
обычной домашней утварью, а розовые пастушки
и желтенькие пастушки, которыми с понимающим
видом восторгаются все наши знакомые, в
восемнадцатом веке скромно стояли на камине,
никем не замечаемые, и матери давали их
пососать своим плачущим младенцам.
Will it be the same in the future? Will the prized
treasures of to-day always be the cheap trifles of
the day before? Will rows of our willow- pattern
dinner-plates be ranged above the
chimneypieces of the great in the years 2000
and odd? Will the white cups with the gold rim
and the beautiful gold flower inside (species
unknown),that our Sarah Janes now break in
sheer light-heartedness of spirit, be carefully
mended, and stood upon a bracket, and dusted
only by the lady of the house?
А чего ждать в будущем? Всегда ли дешевые
безделушки прошлого будут казаться
сокровищами? Будут ли наши расписные
обеденные тарелки украшать камины вельмож
двадцать первого столетия? А белые чашки с
золотым ободком снаружи и великолепным
золотым цветком неизвестного названия внутри,
которые без всякого огорчения бьют теперь наши
горничные? Не будут ли их бережно склеивать и
устанавливать на подставки, с тем чтобы лишь
хозяйка дома имела право стирать с них пыль?
That china dog that ornaments the bedroom of
my furnished lodgings. It is a white dog. Its eyes
blue. Its nose is a delicate red, with spots. Its
head is painfully erect, its expression is
amiability carried to verge of imbecility. I do not
admire it myself. Considered as a work of art, I
may say it irritates me. Thoughtless friends jeer
at it, and even my landlady herself has no
admiration for it, and excuses its presence by
the circumstance that her aunt gave it to her.
Вот, например, фарфоровая собачка, которая
украшает спальню в моей меблированной
квартире. Эта собачка белая. Глаза у нее голубые,
нос нежно-розовый, с черными крапинками. Она
держит голову мучительно прямо и всем своим
видом выражает приветливость, граничащую со
слабоумием. Я лично далеко не в восторге от этой
собачки. Как произведение искусства она меня,
можно оказать, раздражает. Мои легкомысленные
приятели глумятся над ней, и даже квартирная
хозяйка не слишком ею восхищается, оправдывая
ее присутствие тем, что это подарок тетки.
But in 200 years' time it is more than probable
that that dog will be dug up from somewhere or
other, minus its legs, and with its tail broken,
and will be sold for old china, and put in a glass
cabinet. And people will pass it round, and
admire it. They will be struck by the wonderful
depth of the colour on the nose, and speculate
Но более чем вероятно, что через двести лет эту
собачку - без ног и с обломанным хвостом -
откуда-нибудь выкопают, продадут за старый
фарфор и поставят под стекло. И люди будут
ходить вокруг и восторгаться ею, удивляясь
теплой окраске носа, и гадать, каков был

as to how beautiful the bit of the tail that is lost
no doubt was.
утраченный кончик ее хвоста.
We, in this age, do not see the beauty of that
dog. We are too familiar with it. It is like the
sunset and the stars: we are not awed by their
loveliness because they are common to our eyes.
So it is with that china dog. In 2288 people will
gush over it. The making of such dogs will have
become a lost art. Our descendants will wonder
how we did it, and say how clever we were. We
shall be referred to lovingly as "those grand old
artists that flourished in the nineteenth century,
and produced those china dogs."
Мы в наше время не сознаем прелести этой
собачки. Мы слишком привыкли к ней. Она
подобна закату солнца и звездам, - красота их не
поражает нас, потому что наши глаза уже давно к
ней пригляделись. Так и с этой фарфоровой
собачкой. В 2288 году люди будут приходить от
нее в восторг. Производство таких собачек станет
к тому времени забытым искусством. Наши
потомки будут ломать себе голову над тем, как мы
ее сделали. "Нас будут с нежностью называть
"великими мастерами, которые жили в
девятнадцатом веке и делали таких фарфоровых
собачек"."
The "sampler" that the eldest daughter did at
school will be spoken of as "tapestry of the
Victorian era," and be almost priceless. The
blue-and- white mugs of the present-day
roadside inn will be hunted up, all cracked and
chipped, and sold for their weight in gold, and
rich people will use them for claret cups; and
travellers from Japan will buy up all the
"Presents from Ramsgate," and "Souvenirs of
Margate," that may have escaped destruction,
and take them back to Jedo as ancient English
curios.
"Узор, который наша старшая дочь вышила в
школе, получит название "гобелена эпохи
Виктории" и будет цениться очень дорого." "Синие
с белым кружки из придорожных трактиров,
щербатые и потрескавшиеся, будут усердно
разыскивать и продавать на вес золота: богатые
люди будут пить из них крюшон. Японские
туристы бросятся скупать все сохранившиеся от
разрушения "подарки из Рамсгета" и "сувениры из
Маргета" и увезут их в Токио как старинные
английские редкости."
At this point Harris threw away the sculls, got
up and left his seat, and sat on his back, and
stuck his legs in the air. Montmorency howled,
and turned a somersault, and the top hamper
jumped up, and all the things came out.
В этом месте Гаррис вдруг бросил весла,
приподнялся, покинул свое сиденье и упал на
спину, задрав ноги вверх. Монморенси взвыл и
перекувырнулся через голову, а верхняя корзина
подскочила, вытряхивая все свое содержимое.
I was somewhat surprised, but I did not lose my
temper. I said, pleasantly enough:
Я несколько удивился, но не потерял
хладнокровия. Достаточно добродушно я сказал:
"Hulloa! what's that for?"
- Алло!Это почему?
"What's that for? Why - "
- Почему?! Ну!..
No, on second thoughts, I will not repeat what
Harris said. I may have been to blame, I admit
it; but nothing excuses violence of language and
coarseness of expression, especially in a man
who has been carefully brought up, as I know
Harris has been. I was thinking of other things,
and forgot, as any one might easily understand,
that I was steering, and the consequence was
that we had got mixed up a good deal with the
tow- path. It was difficult to say, for the
Нет, я лучше не стану повторять то, что оказал
Гаррис. Согласен, я, может быть, был несколько
виноват, но ничто не оправдывает резких слов и
грубости выражений, в особенности если человек
получил столь тщательное воспитание, как
Гаррис. Я думал о другом и забыл, - как легко
может понять всякий, - что правлю рулем.
Последствием этого явилось то, что мы пришли в
слишком близкое соприкосновение с берегом. В
первую минуту было трудно сказать, где

moment, which was us and which was the
Middlesex bank of the river; but we found out
after a while, and separated ourselves.
кончаемся мы и начинается графство Миддл-
Эссекс, но через некоторое время мы в этом
разобрались и отделились друг от друга.
Harris, however, said he had done enough for a
bit, and proposed that I should take a turn; so,
as we were in, I got out and took the tow-line,
and ran the boat on past Hampton Court. What
a dear old wall that is that runs along by the
river there! I never pass it without feeling better
for the sight of it. Such a mellow, bright, sweet
old wall; what a charming picture it would
make, with the lichen creeping here, and the
moss growing there, a shy young vine peeping
over the top at this spot, to see what is going on
upon the busy river, and the sober old ivy
clustering a little farther down! There are fifty
shades and tints and hues in every ten yards of
that old wall. If I could only draw, and knew how
to paint, I could make a lovely sketch of that old
wall, I'm sure. I've often thought I should like to
live at Hampton Court. It looks so peaceful and
so quiet, and it is such a dear old place to
ramble round in the early morning before many
people are about.
Тут Гаррис заявил, что он достаточно поработал,
и предложил мне сменить его. Поскольку мы были
у берега, я вышел, взялся за бечеву и потащил
лодку мимо Хэмптон-Корта. Что за чудесная
старая стена тянется в этом месте вдоль реки!
Проходя мимо нее, я всякий раз испытываю
удовольствие от одного ее вида. Яркая, милая,
веселая старая стена! Как чудесно украшают ее
ползучий лишай и буйно растущий мох,
стыдливая молодая лоза, выглядывающая сверху,
чтобы посмотреть, что происходит на реке, и
темный старый плющ, вьющийся немного ниже.
Любые десять ярдов этой стены являют глазу
пятьдесят нюансов и оттенков. Если бы я умел
рисовать и писать красками, я бы, наверное,
создал прекрасный набросок этой старой стены. Я
часто думаю, что с удовольствием жил бы в
Хэмптон-Корте. Здесь, видимо, так тихо, так
спокойно, в этом милом старом городе, и так
приятно бродить по его улицам рано утром, когда
вокруг еще мало народу.
But, there, I don't suppose I should really care
for it when it came to actual practice. It would
be so ghastly dull and depressing in the
evening, when your lamp cast uncanny shadows
on the panelled walls, and the echo of distant
feet rang through the cold stone corridors, and
now drew nearer, and now died away, and all
was death-like silence, save the beating of one's
own heart.
Но все же, мне кажется, я бы не очень хорошо
себя чувствовал, если бы это действительно
случилось. В Хэмптон-Корте, должно быть, так
мрачно и уныло по вечерам, когда лампа бросает
неверные тени на деревянные панели стен, когда
шум отдаленных шагов гулко раздается в
каменных коридорах, то приближаясь, то замирая
вдали, и лишь биение нашего сердца нарушает
мертвую тишину.
We are creatures of the sun, we men and
women. We love light and life. That is why we
crowd into the towns and cities, and the country
grows more and more deserted every year. In
the sunlight - in the daytime, when Nature is
alive and busy all around us, we like the open
hill-sides and the deep woods well enough: but
in the night, when our Mother Earth has gone to
sleep, and left us waking, oh! the world seems
so lonesome, and we get frightened, like
children in a silent house. Then we sit and sob,
and long for the gas-lit streets, and the sound of
human voices, and the answering throb of
human life. We feel so helpless and so little in
the great stillness, when the dark trees rustle in
the night-wind. There are so many ghosts about,
Мы, мужчины и женщины, - создания солнца. Мы
любим свет и жизнь. Вот почему мы толпимся в
городах и поселках, а деревни с каждым годом все
больше пустеют. При свете солнца, днем, когда
природа живет и все вокруг нас полно
деятельности, нам нравятся открытые склоны гор
и густые леса. Но ночью, когда мать-земля уснула,
а мы бодрствуем, - о, мир кажется таким
пустынным, и нам страшно, как детям в
безлюдном доме. И мы сидим и плачем, тоскуя по
улицам, залитым светом газа, по звукам
человеческих голосов и бурному биению жизни.
Мы кажемся себе такими беспомощными, такими
маленькими в великом безмолвии, когда темные
деревья шелестят от ночного ветра; вокруг так
много призраков, и их тихие вздохи нагоняют на

and their silent sighs make us feel so sad. Let us
gather together in the great cities, and light
huge bonfires of a million gas-jets, and shout
and sing together, and feel brave.
нас грусть. Соберемся же в больших городах,
зажжем огромные костры из миллионов газовых
рожков, будем кричать и петь все вместе и
чувствовать себя смелыми.
Harris asked me if I'd ever been in the maze at
Hampton Court. He said he went in once to
show somebody else the way. He had studied it
up in a map, and it was so simple that it seemed
foolish - hardly worth the twopence charged for
admission. Harris said he thought that map
must have been got up as a practical joke,
because it wasn't a bit like the real thing, and
only misleading. It was a country cousin that
Harris took in.
Гаррис спросил, бывал ли я когда-нибудь в
Хэмптон-Кортском лабиринте. Сам он, по его
словам, заходил туда один раз, чтобы показать
кому-то, как лучше пройти. Он изучал лабиринт
по плану, который казался до глупости простым,
так что жалко было даже платить два пенса за
вход. Гаррис полагал, что этот план был издан в
насмешку, так как он ничуть не был похож на
подлинный лабиринт и только сбивал с толку.
Гаррис повел туда одного своего родственника из
провинции.
He said: "We'll just go in here, so that you can
say you've been, but it's very simple. It's absurd
to call it a maze. You keep on taking the first
turning to the right. We'll just walk round for
ten minutes, and then go and get some lunch."
Он сказал: - Мы только зайдем ненадолго, чтобы
ты мог сказать, что побывал в лабиринте, но это
совсем не сложно. Даже нелепо называть его
лабиринтом. Надо все время сворачивать направо.
Походим минут десять, а потом отправимся
завтракать.
They met some people soon after they had got
inside, who said they had been there for three-
quarters of an hour, and had had about enough
of it. Harris told them they could follow him, if
they liked; he was just going in, and then should
turn round and come out again. They said it was
very kind of him, and fell behind, and followed.
Попав внутрь лабиринта, они вскоре встретили
людей, которые сказали, что находятся здесь три
четверти часа и что с них, кажется, хватит.
Гаррис предложил им, если угодно, последовать
за ним. Он только вошел, сейчас повернет
направо и выйдет. Все были ему очень
признательны и пошли за ним следом.
They picked up various other people who
wanted to get it over, as they went along, until
they had absorbed all the persons in the maze.
People who had given up all hopes of ever
getting either in or out, or of ever seeing their
home and friends again, plucked up courage at
the sight of Harris and his party, and joined the
procession, blessing him. Harris said he should
judge there must have been twenty people,
following him, in all; and one woman with a
baby, who had been there all the morning,
insisted on taking his arm, for fear of losing him.
По дороге они подобрали еще многих, которые
мечтали выбраться на волю, и, наконец,
поглотили всех, кто был в лабиринте. Люди,
отказавшиеся от всякой надежды снова увидеть
родной дом и друзей, при виде Гарриса и его
компании воспряли духом и присоединились к
процессии, осыпая его благословениями. "Гаррис
сказал, что, по его предположению" за ним
следовало, в общем, человек двадцать; одна
женщина с ребенком, которая пробыла в
лабиринте все утро, непременно пожелала взять
Гарриса под руку, чтобы не потерять его."
Harris kept on turning to the right, but it
seemed a long way, and his cousin said he
supposed it was a very big maze.
Гаррис все время поворачивал направо, но идти
было, видимо, далеко, и родственник Гарриса
сказал, что это, вероятно, очень большой
лабиринт.
"Oh, one of the largest in Europe," said Harris.
- Один из самых обширных в Европе, - сказал
Гаррис.
"Yes, it must be," replied the cousin, "because
- Похоже, что так, - ответил его родственник. - Мы

we've walked a good two miles already."
ведь уже прошли добрых две мили.
Harris began to think it rather strange himself,
but he held on until, at last, they passed the half
of a penny bun on the ground that Harris's
cousin swore he had noticed there seven
minutes ago. Harris said: "Oh, impossible!" but
the woman with the baby said, "Not at all," as
she herself had taken it from the child, and
thrown it down there, just before she met
Harris. She also added that she wished she
never had met Harris, and expressed an opinion
that he was an impostor. That made Harris mad,
and he produced his map, and explained his
theory.
Гаррису и самому это начало казаться странным.
Но он держался стойко, пока компания не прошла
мимо валявшейся на земле половины пышки,
которую Гаррисов родственник, по его словам,
видел на этом самом месте семь минут тому
назад. - Это невозможно, - возразил Гаррис, но
женщина с ребенком сказала: "Ничего
подобного", - так как она сама отняла эту пышку у
своего мальчика и бросила ее перед встречей с
Гаррисом." Она прибавила, что лучше бы ей
никогда с ним не встречаться, и выразила мнение,
что он обманщик. Это взбесило Гарриса. Он
вытащил план и изложил свою теорию.
"The map may be all right enough," said one of
the party, "if you know whereabouts in it we are
now."
- План-то, может, и неплохой, - сказал кто-то, - но
только нужно знать, в каком месте мы сейчас
находимся.
Harris didn't know, and suggested that the best
thing to do would be to go back to the entrance,
and begin again. For the beginning again part of
it there was not much enthusiasm; but with
regard to the advisability of going back to the
entrance there was complete unanimity, and so
they turned, and trailed after Harris again, in
the opposite direction. About ten minutes more
passed, and then they found themselves in the
centre.
Гаррис не знал этого и сказал, что самое лучшее
будет вернуться к выходу и начать все снова.
Предложение начать все снова не вызвало
особого энтузиазма, но в части возвращения
назад единодушие было полное. Все повернули
обратно и потянулись за Гаррисом в
противоположном направлении. Прошло еще
минут десять, и компания очутилась в центре
лабиринта.
Harris thought at first of pretending that that
was what he had been aiming at; but the crowd
looked dangerous, and he decided to treat it as
an accident.
Гаррис хотел сначала сделать вид, будто он
именно к этому и стремился, но его свита имела
довольно угрожающий вид, и он решил расценить
это как случайность.
Anyhow, they had got something to start from
then. They did know where they were, and the
map was once more consulted, and the thing
seemed simpler than ever, and off they started
for the third time.
Теперь они хотя бы знают, с чего начать. Им
известно, где они находятся. План был еще раз
извлечен на свет божий, и дело показалось проще
простого, - все в третий раз тронулись в путь.
And three minutes later they were back in the
centre again. After that, they simply couldn't get
anywhere else. Whatever way they turned
brought them back to the middle. It became so
regular at length, that some of the people
stopped there, and waited for the others to take
a walk round, and come back to them. Harris
drew out his map again, after a while, but the
sight of it only infuriated the mob, and they told
him to go and curl his hair with it. Harris said
that he couldn't help feeling that, to a certain
Через три минуты они опять были в центре. После
этого они просто-таки не могли оттуда уйти. В
какую бы сторону они ни сворачивали, все пути
приводили их в центр. Это стало повторяться с
такой правильностью, что некоторые просто
оставались на месте и ждали, пока остальные
прогуляются и вернутся к ним. Гаррис опять
извлек свой план, но вид этой бумаги привел
толпу в ярость. Гаррису посоветовали пустить
план на папильотки. Гаррис, по его словам, не мог
не сознавать, что до некоторой степени утратил

extent, he had become unpopular.
популярность.
They all got crazy at last, and sang out for the
keeper, and the man came and climbed up the
ladder outside, and shouted out directions to
them. But all their heads were, by this time, in
such a confused whirl that they were incapable
of grasping anything, and so the man told them
to stop where they were, and he would come to
them. They huddled together, and waited; and
he climbed down, and came in.
Наконец все совершенно потеряли голову и во
весь голос стали звать сторожа. Сторож пришел,
взобрался на стремянку снаружи лабиринта и
начал громко давать им указания. Но к этому
времени у всех в головах была такая путаница,
что никто не мог ничего сообразить. Тогда сторож
предложил им постоять на месте и сказал, что
придет к ним. Все собрались в кучу и ждали, а
сторож спустился с лестницы и пошел внутрь.
He was a young keeper, as luck would have it,
and new to the business; and when he got in, he
couldn't find them, and he wandered about,
trying to get to them, and then HE got lost. They
caught sight of him, every now and then,
rushing about the other side of the hedge, and
he would see them, and rush to get to them, and
they would wait there for about five minutes,
and then he would reappear again in exactly the
same spot, and ask them where they had been.
На горе это был молодой сторож, новичок в своем
деле. Войдя в лабиринт, он не нашел
заблудившихся, начал бродить взад и вперед и,
наконец, сам заблудился. Время от времени они
видели сквозь листву, как он метался где-то по ту
сторону изгороди, и он тоже видел людей и
бросался к ним, и они стояли и ждали его минут
пять, а потом он опять появлялся на том же самом
месте и спрашивал, куда они пропали.
They had to wait till one of the old keepers came
back from his dinner before they got out.
Всем пришлось дожидаться, пока не вернулся
один из старых сторожей, который ходил обедать.
Только тогда они, наконец, вышли.
Harris said he thought it was a very fine maze,
so far as he was a judge; and we agreed that we
would try to get George to go into it, on our way
back.
Гаррис оказал, что, поскольку он может судить,
это замечательный лабиринт, и мы сговорились,
что на обратном пути попробуем завести туда
Джорджа.

жүктеу/скачать 1,14 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: