Шəкен Аймановтың

244
Òîïæàðªàí
245
ІІ. Жизнь в искусстве
веру в себя, твой талант станет бесплодным, ничего родить не сможешь. А потому, 
что быть творцом нерадостным, неуверенным — одна судорога с оглядкой!
Еще будучи молодым актером, Шакен играл Сатина в спектакле «На дне» 
М. Горького. И была у Сатина такая реплика:
— Если труд удовольствие — жизнь хороша, если труд обязанность — жизнь 
рабство! 
И право, мне кажется, что слова героя стали символом жизненной позиции 
исполнителя. Во всяком случае, трудно точнее выразить кредо Айманова. 
Сегодня имя Шакена Айманова стало уже почти легендой, а герою всякой 
легенды полагается выглядеть безукоризненно. Я же монументом предста-
вить его себе не могу. В моей памяти он остался земным, насквозь земным, со 
всякой всячиной, присущей человеку с широкой душой, запомнился простым, 
компанейским, гостеприимным, пивавшим не только чай и кумыс. 
Постоянно вспоминая о нем, я вместе с тем не берусь досконально ана-
лизировать его творчество. Ну, во-первых, я не искусствовед и не професси-
ональный критик, а во-вторых, в этом плане кое-что уже написано разными 
специалистами. Личность Айманова оставила глубокий след в искусстве. Но 
она оставила след и в моей биографии. На многое в жизни и в искусстве мы 
смотрели одинаково. Потому и дружили. 
В этом человеке уживалось вместе столько всего разного, что воссоздать его об-
раз непросто. Некоторые черты его характера со стороны временами должны были 
выглядеть негативными. Горький устами своего героя говорил: «Талант — это вера в 
себя!». Да, вера, конечно… Но всегда ли люди понимают это? Шакен говорил:
— На критику каждый имеет право, но уважение к критике совсем не пред-
усматривает послушного выполнения всех советов и рекомендаций. На такое 
я просто не имею права. Подчас ведь критикуют не созданное мною, а то, что 
на бумаге создал сам критик и произвольно приписал мне. Но даже когда нет 
сомнений в искренности и высоком профессиональном уровне критики, вызы-
вает протест необходимость следовать чужому вкусу, исходить из чужого опы-
та, полагаться на иное видение. И все-таки, в этом случае я глубоко переживаю 
и сознаю свою вину. Ведь если мой оппонент противопоставляет моей концеп-
ции свою, то значит, я не сумел выразить свою с должной силой, не взволно-
вал его, не вызвал у него сопереживания, не сделал своим союзником. Значит, 
необходимо сурово оглянуться назад и кое-что переосмыслить. 
Нельзя сказать, что всегда Шакен следовал таким принципам. Порой «играл 
в поддавки» и «для регулировки отношений» уступал позиции. Но нужно ска-
зать, что только в мелких, второстепенных вопросах. Вот уж поистине Шакен 
Айманов был олицетворением единства противоположностей. Веселый браж-
ник, бонвиван и шутник с одной стороны, он становился несокрушимо прин-
ципиальным, когда дело касалось идейных позиций. 
Айманов, как никто другой, был буквально влюблен в свое время, в сегод-
няшний день. Причем обладал свойством видеть современность не плоскост-
но, а ощущал историю в движении. Он видел перспективу и далеко позади и 
чувствовал ее впереди. Он считал проблему создания национального характера 
главной задачей искусства и главной ошибкой считал попытки рассматривать его 
как нечто неподвижное, неизменное. Он много размышлял о постоянном из-
менении таких, казалось бы, вечных понятий, как верность, преданность, убеж-
денность, целеустремленность, деловитость, цельность и так далее. Мыслил он 
всегда образно и все реакционное, отсталое превращал в шутку, анекдот. 
Как-то раз мы проходили мимо сберкассы на углу улиц Фурманова и Кали-
нина. Шакен вдруг остановился, долго смотрел на мои ноги и в привычном 
своем тоне шутливо приказал:
— А ну, снимай к черту! Что ты позоришься? Кто теперь носит галоши?
— Привык, знаешь! — отбивался я. — Да они совсем новые, недавно купил!
— Давай сделаем так! — решительно распорядился Шакен. — Я тебе опла-
чу их стоимость в тройном размере, а ты сейчас снимаешь эти изделия камен-
ного века и рядышком оставляешь на ступеньках сберкассы! Скорей, пока ни-
кто не видит, а то еще оштрафуют!
Галоши остались у сберкассы. Кто их подобрал, бог ведает. Обещанной ком-
пенсации я, конечно, не получил, но от галош Шакен отучил меня навсегда. 
И на сцене, и на экране его серьезно занимала проблема одежды героев 
как яркая выразительная деталь, определяющая черты характера. 
Помню военные годы… Шли мы после ночной репетиции из нашего объе-
диненного театра на улице Дзержинского. Не помню уж, кто кого провожал. 
Г.А. Товстоногов ставил тогда «Победителей» Б. Чирскова (на казахском — 
«Женімпаздар»). Мы с Шакеном играли одну и ту же роль — генерала Кривен-
ко, он в казахском варианте, я — в русском. 
— Где ты добыл плащ, в котором выходишь на сцену? — спросил я. 
— Какая разница? Достал! — отмахнулся Шакен. — Хорош?
— Шикарный! — миролюбиво кивнул я. — Только во время войны у генера-
лов таких плащей не было!
— Были! — убежденно отрезал он. — А если не было, так скоро будут!
После окончания войны в Ленинграде я с удивлением встречал военных 
именно в таких плащах. Между прочим, после премьеры он тот плащ подарил 
мне, добродушно ворча:
— Нет у вас ни у кого вкуса!
У него самого вкус был. Нелегко понять откуда, но был. Было бы неверно гово-
рить о полном отсутствии у него школы, хотя сам он упорно на этом настаивал. 
— Я нигде не учился искусству… — смеялся Шакен. — Оно «схватило» меня при 
помощи Мусрепова и Куанышбаева, заполонило мою душу, подняло на вершину…

246
Òîïæàðªàí
247
ІІ. Жизнь в искусстве
— Положим, Мусрепов и Куанышбаев любого не схватят! — поддразнивал я. 
— И великие ошибаются! — подхватывал Шакен. 
— Ты же постоянно называешь Калибека Куанышбаева учителем!
— Он действительно выдающийся учитель! Ученик я плохой!
В таком самоуничижении не было и тени кокетства. Калибека Шакен ис-
кренне считал совершенно недостижимым идеалом, кумиром, и в сравнении 
с ним честно пожимал плечами по поводу своих успехов на сцене и на экране. 
Михаил Насонов рассказывал мне, что свою стройную систему воспитания 
актеров Станиславский строил на изучении практического опыта таких масте-
ров, как Южин, Щепкин, Ермолова. А если бы Станиславский знал Куанышбае-
ва? Нет сомнения, что его имя также вошло бы в этот ряд. Насонов — первый 
сравнил Калибека с великим Щепкиным. 
Многие называют Куанышбаева учителем Айманова. Это, конечно, верно. 
Но ведь не одного Айманова. Он был лидером казахской драмы и сыграл ре-
шающую роль в творческой судьбе всех своих современников. В моей тоже. 
Это был самородок огромного достоинства. Впервые я увидел его в «Ре-
визоре», потом в «Укрощении строптивой», потом в десятках самых разных 
ролей. Поистине он сумел объять необъятное — от ярмарочной клоунады до 
шекспировских философских глубин. 
Для любого, кто плохо знал Айманова, отношения между учителем и учени-
ком могли показаться странными. Калибека тоже не мешало бы знать!
Однажды, уже не помню на какой съемке, мы с Шакеном гуляли по лагерю 
съемочной группы. Около одной юрты Шакен внезапно насторожился. 
— Тс-с-с-с! — шепнул он. — Послушай внимательно, Калибек гениально 
врет про собаку с одной кишкой. 
Мы заглянули внутрь и увидели Калибека в окружении чабанов, шоферов и 
прочего сельского люда, которые причмокивали языками и, разводя руками, 
выражали то простодушное удивление, то неподдельный восторг. 
— За одну эту собаку бай давал сотню баранов! — заявил Калибек. 
— Ну и ну! — ахнул один. 
— Как же так? — поразился другой. 
— Неужели ее никто не мог догнать?
— Ни лошадь, ни волк, не джейран! — отрезал Калибек. 
— У нее что — крылья были?
— Да вовсе нет! Она же была внутри пустая, поэтому легкая и быстрая! — 
без улыбки пояснил Куанышбаев. 
— А как же, Калеке, она кушала?
— Я же вам объяснял, — досадливо пожал плечами рассказчик. — У нее 
была одна кишка от горла до хвоста. Как пылесос! За такую я дал бы больше 
ста баранов! Если бы имел… — сокрушено добавил он. 
— Понял, — шепнул мне Шакен и решительно шагнул в юрту. 
Разноголосый шум после рассказа Калибека еще не утих. 
— Ассалаумалейкум, аксакалы! — приветствовал Шакен аудиторию. Все 
дружно ответили и, подвинувшись, освободили для него место. Только Кали-
бек с опаской глянул на неожиданного гостя, зная по опыту, что Шакен не упус-
тит случая «встрянуть» в беседу. 
— На свете и не такие чудеса приключаются? — нарочито в тон Калибеку 
начал Шакен. — Вот под Кокчетавом в глухом урочище я знаю озеро, берега 
которого пенятся белой пеной даже в тихую погоду. Потому что в этом озеро 
вместо воды… пиво. Вроде Жигулевского, только гораздо лучше. 
— Деревья по берегам есть? — заинтересованно спросил Калибек. 
— Много, — махнул рукой Шакен. 
— И на них, наверное, кружки растут? — мрачно поинтересовался Калибек. 
— Уйма! — кивнул Шакен. — Залетит в это урочище птица, надышится пив-
ных паров над озером и, окосев, падает вниз и долго хохочет, плавая в прибое. 
Смеется над реактивными кобелями с прямой кишкой!
И все вокруг заливаются смехом. Смеется и Калибек, исподтишка показы-
вая Айманову кулак. 
— Ну и разбойник! — тихо вздыхает Куанышбаев… Несколько лет спустя 
Шакен с горечью говорил мне:
— Обидно! Холст посредственного художника может жить веками, а вот Ка-
либек уйдет из жизни и… все! Уйдут в положенное время и те, кто восхищался 
им на сцене. И что останется, кроме газетных рецензий — скучных и невырази-
тельных? Конечно, кино могло бы помочь, да уж очень оно тяжело на подьем. 
Не знаю, как оценят потомки фильм «Алдар Косе», но мне пара грехов про-
стится на том свете за то, что я занял там, хоть в маленьком эпизоде, Калибека. 
Этим кадрам суждено было оказаться последними! Спустя много лет, возмож-
но, только они и будут что-нибудь стоить!
Шакену Айманову зачтется многое. Многих он запечатлел, многим помог, 
много сделал сам. В последние годы он часто задумывался об ответственности 
перед потомками. Критически оценивал сделанное. Отзвуки подобных мыслей 
можно без труда проследить в размышлениях Баянова и Бейсембая — героях, 
сыгранных Аймановым, которые во многих чертах олицетворяют его собствен-
ный внутренний мир. В картине «Найзатас» есть один кадр прямо-таки сим-
волический. Умирает старик, председатель колхоза, которого проникновенно 
играет Шакен и на крупном плане, роняя скупую мужскую слезу, произносит:
— Все, что я сделал, — оставляю живым!
Из книги «Кино и вся жизнь», 1994

248
Òîïæàðªàí
249
ІІ. Жизнь в искусстве
Евгений ПОПОВ, 
Евгений ПОПОВ, 
заслуженный артист Казахской ССР
È íåò ñâÿòåå ðåìåñëà 
 
Í
ачало моего вступления на актерскую стезю относится к сороковым 
годам, когда у нас в Алма-Ате действовал Объединенный русско-
казахский театр, руководил которым Яков Соломонович Штейн. В своих поста-
новках того времени он занимал одновременно как казахских, так и русских 
актеров. Это был такой своего рода эксперимент. Взять, например, «Ивана 
Грозного» Алексея Толстого, где Марию Темрюковну играла блистательная Бу-
кеева, а Михаила Темрюковича — Жолумбетов. Или «Кобыланды», которого 
он ставил одновременно с той и другой труппой. Там Кобыланды — Айманов, 
у нас — Чепурнов, там — Букеева, у нас — Харламова, там — Кожамкулов, у 
нас — Азовский, там — Огузбаев, у нас — Сериков и так далее. Я несколько раз 
сыграл в нем Кастаулети на казахском языке. К спектаклям такого рода относи-
лись «Порт-Артур», «Мы здесь живем» и другие. В числе наиболее одаренных 
артистов нашего большого интернационального коллектива был Шакен Айма-
нов, впоследствии ушедший в кино. Искусство экрана привлекало меня тоже, 
но об участии в съемках я мог лишь мечтать. Впрочем, однажды мечта эта моя, 
благодаря Шакену Кенжетаевичу, стала реальностью. Утвержденный на глав-
ную роль в художественном фильме «Джамбул», он предложил режиссеру 
фильма Ефиму Дзигану взять меня на крошечную роль. Посмотрев какой-то из 
спектаклей с моим участием, поговорив со мной и тем самым как бы прощупав 
меня, Ефим Львович согласился. Я был несказанно счастлив, и с этого филь-
ма началась моя биография в кино. Правда, получить серьезную роль было 
проблематично, потому что руководство театра не любило отпускать актеров 
на съемки, поскольку для создания ее на экране нужен был немалый срок. 
Но вот когда мне предложили сняться в фильме о целинниках под названием 
«Мы здесь живем», Яков Соломонович позволил мне уехать аж на пять меся-
цев. Там у меня была довольно внушительная работа, и с этой целинной кино-
ленты в постановке Шакена Айманова. я стал сниматься у него и впредь. Это 
были фильмы «Наш милый доктор», «Дорога жизни», «Песня зовет», «Пере-
кресток». В общей сложности у меня получилось 49 экранных ролей. 
— Ты с ним дружил?
— Ну, «дружил» — это слишком громкое слово, потому что нас разделяло и 
возрастное расстояние, и мое уважительное отношение к нему. Хотя не скры-
ваю, Шакен Кенжетаевич относился ко мне нежно и благосклонно. Мне очень 
горько, что его уже нет, потому что я бы с удовольствием еще и еще работал под 
его началом. Это был человек, который, казалось, сам не понимал, насколько 
он талантлив. Или, скорее всего, не обращал на это внимания. Меня, напри-
мер, часто спрашивают: «Как вы делали с ним вашего милиционера в «Милом 
докторе»? А я не знаю. Он никому ничего особенно не навязывал. В первую 
очередь, он ведь актер, потом уже режиссер. И как актер, он какой-нибудь пу-
стячок так покажет, что невольно чувствуешь всю тщетность своих потуг. Как 
же это, мол, я сам до такого не додумался? Потом у него на площадке всегда 
какая-то особенная атмосфера существовала, будто мы все равны. Именно так, 
хотя я-то понимал, что есть он — режиссер, есть уважаемый всеми директор 
картины Лелюх, есть большой мастер-оператор Беркович, с которым они мно-
го и плодотворно работали. Панибратства между нами не было. Просто была 
одна семья. Мы могли с ним запросто играть в шахматы, в какие-то другие игры 
или устроить вдруг импровизированный оркестр. Айманов любил все эти вещи, 
он отлично играл на мандолине, гитаре, домбре. Бывало, берем — я гитару, он 
домбру и что-то поем, сочиняя на ходу что-нибудь смешное. И никто не унывал, 
хотя в тот же 1956-й год в Кокчетавской области март был холодным, неуютным, 
и съемки были не из легких. А уж когда возникал дуэт Айманов — Беркович, 
изобретательству и шуткам не было конца. Тут было чему поучиться. И еще у 
Шакена Кенжетаевича была одна особенность. Он не очень увлекался «варяга-
ми», то есть приглашенными артистами. Чаще старался обойтись собственными 
силами, из местных. Но это не мешало его общительному нраву, дружбе, ска-
жем, с москвичами. В его гостеприимном доме в те годы не выводились люди. 
Как-то на встрече со зрителями меня спросили, есть ли сегодня богема в мире 
искусства. Так вот у Айманова была богема. Но какая! Потрясающе интересная. 
Тут можно было встретить самых разных, как правило, талантливых людей. На-
пример, Николая Рыбникова, Аллу Ларионову, которые с огромным уважением 
относились к Шакену Кенжетаевичу, как к человеку, к личности, к актеру. Мне 
часто приходилось присутствовать при этом, и я счастлив, что «варился» там.
— Вы оба играли знаменитого героя казахских сказок Алдара Косе. Ты — на 
радио в передаче «На колючей волне» на протяжении двадцати лет, Айманов — в 
фильме «Безбородый обманщик». Как вы воспринимали это соперничество?
— По задумке работников радио я значился аксакалом сатиры и юмора. И 
когда я узнал, что Айманов будет играть безбородого Алдара, я решил выяс-
нить у него, что же это за Алдар без бороды? И вообще, какой он должен быть? 
«Всякий, — ответил Айманов. — У каждого человека — свой Алдар». «Ну, что 
ж, — сказал я, — посмотрим, у кого лучше получится». На что Шакен Кенжетае-
вич, конечно, рассмеялся. 
Литературная запись Людмилы Енисеевой-Варшавской
—

250
Òîïæàðªàí
251
ІІ. Жизнь в искусстве
Сахи РОМАНОВ, 
Сахи РОМАНОВ, 
народный художник Казахстана,
заслуженный деятель искусств Казахской ССР
Îí äàâàë ïðîñòîð âîîáðàæåíèþ
ß
 
пришел на «Казахфильм» в 1955 году, в период становления наци-
онального художественного кино. Царил творческий дух, шел поиск 
основного направления, вырабатывались критерии на будущее. Упорядочива-
лась и кадровая политика. Поэтому каждый специалист был желанным и вос-
требованным. Здесь мне и пришлось столкнуться с такими режиссерами, как 
Эмир Файк, Куат Абусеитов, Юрий Чулюкин, Мажит Бегалин, Азербайжан Мам-
бетов, Александр Карпов и другие. Ну и конечно, с Шакеном Аймановым.
Надо сказать, что я сужу о режиссерах с точки зрения художника. Не просто 
как исполнитель их замыслов, а как потенциальный соавтор. Всякий уважаю-
щий себя постановщик всегда заранее заботится об изобразительной стороне 
фильма. Загодя знакомит тебя с темой, старается увлечь ею, обозначает цели 
и задачи, обговаривает эпизоды. Иначе он несерьезный человек. Ибо карти-
на должна состояться прежде в голове, а умение перенести ее на бумагу и 
декорации — дело элементарной техники. Ведь искусство должно делаться 
сердцем, что отлично понимали те, с кем я работал. А это особенно ценно, ибо 
тогда отдавалось предпочтение разговорному кино. Превалировали диалоги, 
а на изобразительную часть не очень-то обращали внимание. И как же мне 
было приятно работать с Шакеном над фольклорным материалом в фильме 
«Алдар Косе», где любимый персонаж казахских сказок — хитрец и острослов — 
выступал главным героем! Здесь была масса этнографических тонкостей, инте-
ресных типажей. Словом, простор для художественного воображения.
Самым внимательным образом рассматривал Шакен все эскизы и рисунки, 
которые я приносил ему на суд. Мне нравилось, что он хорошо знает жизнь ка-
захского народа — его обычаи, нравы, поэзию, фольклор, музыку, прикладное 
искусство. Работая с ним на съемочной площадке, я видел это повседневно. 
Он и сам был великолепным исполнителем, любил и умел петь под домбру. А 
как он чувствовал народный характер, психологию людей! Мне трудно найти в 
этом смысле ему соперника. Помню, он всегда удивлялся, как это я, выросший 
в детском доме и проживший более двадцати лет в России, имею приличные 
познания в истории, обычаях, искусстве казахов? Подолгу рассматривал он 
мои киноэскизы, придирчиво оценивал каждую деталь и, удовлетворенный, 
давал свое «добро». 
Однажды я показал ему эскизы костюмов семи жен бая. Головные уборы на 
них — жаулыки — я распределил по рангам. У старшей он метровой высоты, да-
лее — по нисходящей, а у самой младшей — всего каких-нибудь тридцать санти-
метров. И когда он это посмотрел, то долго хохотал. Конечно, мы расходились в 
чем-то с ним — как решить кадр, как построить мизансцену. Но взаимное пони-
мание заставляло вновь тянуться друг к другу. Буквально за несколько дней до 
своей трагической гибели он мне сказал: «Ну, Сахи, готовься к большой работе. 
Будем снимать «Абая»«. Шакен мечтал воплотить на экране эту замечательную 
эпопею Мухтара Ауэзова, он внутренне был готов к ней и уже подбирал основ-
ной состав будущей съемочной группы. Но — увы! — сделать этого не смог. Не-
лепый случай оборвал эту красивую, творчески наполненную жизнь.
С Шакеном меня связывала большая многолетняя дружба. Я любил его и 
как актера, и как режиссера, и как человека и, конечно, много раз рисовал его. 
За шахматной доской — его любимым занятием, в работе — на площадке, ис-
подтишка — в шумной компании. Наконец нашел, что искал. И во время съе-
мок фильма «У подножия Найзатас» в один сеанс сделал его живописный пор-
трет, который, на мой взгляд, лучше всего передает его человеческую сущность. 
К слову сказать, съемки этого фильма оказались как бы роковым знамением его 
судьбы. Они велись на родине Шакена, в знаменитом Баянауле. Герой, которо-
го играл он сам, произносил очень значимые предсмертные слова. Прощаясь с 
жизнью, он говорил о высоком назначении человека на земле, о смысле наших 
деяний. Актер, он же и режиссер фильма, живя в этом образе, Шакен многое пе-
редумал и перечувствовал в эти дни. И в монолог этот он вложил свое — самое 
важное и сокровенное. Вот в этот момент я его и писал. На фоне величествен-
ного озера Торайгыр крупным планом изобразил лицо — изрезанное морщина-
ми, испещренное следами раздумий, жизненных радостей и невзгод, — оно 
само — как часть родной природы. Прекрасная казахская земля и — ее талант-
ливый сын! Сын, которым может гордиться народ. Мне хотелось, чтобы таким 
предстал он перед теми, кто его знал. Теперь, по прошествии лет, мне кажется, 
что тот монолог был как бы предзнаменованием шакеновской судьбы.
Мы были близки по духу с Шакеном, несмотря на то, что он был много стар-
ше. А, может, именно в силу этого все носило своеобразный оттенок. Я всегда 
был человеком прямым и не боялся говорить то, что думаю, потому он на мне 
проверял свое отношение к жизни. 

жүктеу/скачать 2,73 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: