Казахстана

72
Справедливо наблюдение, касающееся современной лите-
ратуры, о том, что «с углублением психологического раскры-
тия характеров совершенствуются формы художественного 
анализа «тайного», «иррационального», «врожденного» в че-
ловеке, биологических и наследственных детерминант [3,6]. В 
литературоведении и в других гуманитарных областях знания
неотъемлемыми элементами научного интереса стали миф, 
архетип и мотив. Миф при этом понимается как социально и 
культурно обусловленное вербальное выражение мифологи-
ческого мышления; архетип – как первообраз психической 
деятельности человека; мотив (в основной интерпретации) – 
в форме специфических переживаний, характеризующихся
различными эмоциями. 
Изучение в заявленном контексте глубинных поэтических 
пластов художественного мира казахских мастеров слова зна-
чительно обогащает современное гуманитарное знание. Казах-
ская литература представляет собой яркое явление, в котором 
процесс приобщения к духовным ценностям и национальным 
традициям настойчив и выражен в творчестве многих писа-
телей, плеяду которых украшают имена Абиша Кекильбаева, 
Сатимжана Санбаева, Олжаса Сулейменова, Ауэзхана Кодара 
и многих других. Это признанные корифеи отечественной ли-
тературы, творчество которых отмечено и общеизвестно, как 
высоконравственное и проникновенное, многообразное и уни-
кальное в своей неповторимой индивидуальности образов, 
стилей, жанров и поэтики. 
В то же время в их творчестве очевидны и функционально 
действенны сложные архетипические составляющие кочевой 
культуры, благодаря чему зримо и отчетливо предстает духов-
ная жизнь казахской нации, многовековая история которой
получила оригинальное воплощение в искусстве. Сегодня, 
когда двадцать первый век определил свой путь каждой ре-
спублике некогда огромной страны, Казахстан стремительно 
завершил двадцать лет независимого развития. В работе «Эн-

73
кидиада: К проблеме единства миров кочевья и оседлости», 
Мурат Ауэзов, говоря об итогах ХХ столетия, отметил: «Из-
менение всего жизненного уклада, мировоззрения народа ста-
ло серьезным испытанием для национального мироощуще-
ния. В этих условиях литература и искусство были вынуждены 
пройти длительный и весьма сложный этап овладения новы-
ми жанрами, формами, кругом новых понятий и представле-
ний… Яснее, чем когда бы то ни было прежде, в современном 
казахском общекультурном процессе обозначились тенден-
ции национального самоутверждения» [4, 31].
Так известный общественный деятель, публицист и писа-
тель, слово которого всегда весомо и многозначно, определил 
главную линию самоутверждения Казахстана, великой стра-
ны с древней историей и всегда молодым сердцем. Наиболее
актуальной задачей на этом сложном пути видится, прежде 
всего, создание национальной эстетики, которая должна 
быть основана на художественной традиции, обогащенной 
общением с другими мировыми культурами. 
Материалом предлагаемого исследования избраны пове-
сти «Колодец» А. Кекильбаева [5] и «Колодцы знойных до-
лин» С. Санбаева [6]. Многогранное творчество признанных 
мастеров слова особенно актуально для понимания литера-
туры современного периода, когда на стыке столетий и тыся-
челетий происходит переоценка ценностей, с особой остро-
той встает проблема феномена национального менталитета, 
являющегося опорой в осмыслении самобытности истории 
и культуры казахов. Выбор произведений обусловлен как об-
щностью жанровой формы повести, так и центральным архе-
типом воды, трансформированным через аватары архетипи-
ческих образов волны, реки, моря, колодца, влаги и др. 
Истолкование системы образов сквозь призму нескольких 
поэтических уровней может дать значимый научный резуль-
тат и внести вклад в понимание мифологизма национальной 
литературы современного периода.

74
Повести, о которых идет речь, достаточно показательны 
именно в аспекте системы образов и действительности, репре-
зентирующих национальную сферу. Апеллируя к общепри-
знанным понятиям о фундаментальных архетипических ка-
тегориях, рассмотрим повести в соотнесенности к семантике 
и трансформации архетипа воды, помимо земли, огня и воз-
духа, одной из четырех космических первостихий.
Вода представлялась в различных мифологиях в качестве 
первоначальной субстанции, одной из фундаментальных сти-
хий мироздания. Так, в славянской мифологии Мировая Уточ-
ка достает из морской пены Землю, также рождается Афроди-
та, скифская богиня земли Апи часто изображалась в связи с 
водой. «Стихия воды является архетипически-универсальным 
полифункциональным символом, который «работает» на раз-
ных уровнях художественного текста» [3,169].
Архетип воды включает в себя целую систему архетипиче-
ских образов и мотивов, многозначно раскрывающих его об-
щую семантику. «С водой и колодцами связывается славянская 
Мокошь, как властительница и управительница этой самой 
первоначальной субстанции. Причем, изначально в славянстве 
(и по сей день во всех религиях) первоначальной субстанци-
ей является славянская русская Навь (nun, хаос) – море, океан, 
«вода» первородная, новь. Из Нави рождается русский бог-
солнце – Ра. В нее же Ра и уходит на ночь – умиРАет» [7, 147].
Известно, что любая земледельческая цивилизация находи-
лась и находится в прямой зависимости от орошения. Добыча 
воды всегда было делом особо важным. Во все времена вода до-
бывалась тремя способами: первый – сбор дождевой воды; вто-
рой – реки, озера, пруды; третий – колодцы. Если два первых 
способа добычи воды являются натуральными, природными, 
то третий способ является исключительно способностью чело-
века. Поэтому, очевидно, что именно он был особо почитае-
мым. Многие архетипические смыслы стихии воды отражены
в семантике ее аватара – образе колодца, как источнике воды. 

75
Вера в целебную силу вытекающей из-под земли воды идет 
из глубины веков Достаточно вспомнить существовавший 
у многих народов культ священных источников и колодцев. 
Предметом почитания в культе источника было именно само 
вечное и свободное истечение: «Источник – оттого что истекает 
из земли святая вода», – объясняет римский историк Варрон. 
Водам источников и колодцев приписывали свойства очище-
ния, излечения от болезней, утоления голода. Вокруг них воз-
никали места паломничества, куда, привлеченные легендами 
о чудесах источников воды, отовсюду стекались люди. Таин-
ство колодца соединяет в себе таинства земли и воды. Колодец 
связан с такими понятиями, как «глаз воды», обозначающий 
связь с прошлым, с миром мертвых, и поэтому имеющий вол-
шебные свойства, кроме того, как жизнь, как путь сообщения 
между тремя стихиями – воздухом, водой и землей. 
Символическое содержание образа колодца – это реали-
зация исходных смыслов архетипа воды, но и собственно ас-
социативные составляющие, в ряду которых спасение, жизнь, 
знание, истина, чистота, включая смерть через глубину – от 
глубины памяти до глубины земной могилы. Так, в исламе 
колодец Бархут является могилой пророка Худа, где Худа – 
Huda – с персидского Бог [8, 256]. Отсюда, колодец Бархут 
– Могила Бога. Это замечание особенно важно в контексте 
предпринимаемого анализа.
Номинация повести А. Кекильбаева «Колодец» прямо со-
отнесена с главным идейным центром произведения. Акцен-
тируя внимание на образе колодца, писатель, в тоже время, 
не уносит читателя в фантастический мир устно-поэтического 
народного творения, которое заявляет о себе в завершении по-
вествования, проделав тот самый жизненный путь легендар-
ных преданий – от события к его вербальной сакрализации 
(название колодца «Енсеп улген» – «Тот, где погиб Енсеп»).
Повествование начинается с фразы, мгновенно определяю-
щей рамки хронотопа событий: «В этот день Енсеп не знал, не 

76
ведал, что ему больше не суждено будет опускаться в эту пре-
исподнюю…» [5,118]. Так возникает интрига сюжета, выстро-
енного в плане развития событий одного рокового дня, пере-
межающихся чередой воспоминаний кудукши (колодцекопа-
теля), которого вырытый им самый глубокий и многоводный
колодец, как огромное чудовище, поглотит и лишит жизни. 
День, которых было в жизни Енсепа много, и все они были 
связаны с его ремеслом – даровать людям жарких степей жи-
вительную воду, ничем не отличался от других. Начался он не 
с утра, а ближе к вечеру, когда спала жара, и можно было 
продолжать работу, начатую уже давно. Приемом ретарда-
ции, намеренного сгущения и замедления времени, автор 
подчеркивает странное предчувствие, испытываемое героем. 
Он, не торопясь, курит, набирает горсти песка и внимательно 
разглядывает их, слушает с досадой пустые переговоры по-
мощников, размышляет о жизни бедняков в их бесконечном 
скитании по безлюдной и знойной пустыне. 
Но его ждет нутро колодца, а зияющая пустота встреча-
ет неистовым холодом чрева земли. Кудукши добирается до 
дна и отпускает аркан, на котором спускался вниз. Кончик ве-
ревки, извиваясь змеей, исчезает в ставшем крошечным, как 
игольное ушко, отверстии, за которым оставлен мир света и 
солнца. С этой секунды он вновь пленник каменного мешка, а 
страх – главное чувство, сравнимое только со стаей голодных 
волков, ждущих свою добычу. Но как только человек прикаса-
ется к земле, к нему привычно приходят тысячекратно пере-
думанные мысли. И главная мысль – «опять-таки о колодцах 
– этих каменных могилах, да о своей обездоленной, бедной 
судьбе» [5, 122]. 
Откуда-то из закоулков памяти, по которым бродит душа,
встают картины жизни и судьбы кудукши, отверженного от 
манящего благополучия аула и всю жизнь ищущего воду где-
то далеко в бескрайнем степном просторе. Судьба его связана 
с водой, с мрачной бездной земли, нехотя отдающей ее. Ко-

77
лодцекопатель столько раз испытывает ее, столько раз под-
вергается опасности погибнуть, быть погребенным противо-
речивой стихией, знаменующей жизнь для людей, но несущей 
смерть посмевшему открыть тайну рождения потока жизни. 
Вечные поиски воды становятся для юноши поисками смыс-
ла жизни, счастья, осмысления судьбы: «И что такое вообще 
счастье? В сознании гнездилась мысль, что настоящее счастье 
так велико, что его не замечаешь. Человек может изведать сча-
стье только в молодости. А чем больше человек раздумывает 
о нем, домогается его, стремясь догнать на кляче времени, тем 
дальше убегает счастье. Да, это короткое слово вмещает в себя 
все, о чем только мечтает слабый человеческий разум. С момен-
та, как человек начинает грезить о счастье, до той роковой чер-
ты, когда он уже теряет веру в него, сколько всего выпадает на 
долю людскую! Судьба без пощады нахлестывает своим бичом 
человека. Под градом этих ударов, исполосованный и окровав-
ленный, он может достичь желанной цели – власти, богатства, 
славы. Но разве в них счастье?» [5, 130].
Образы поднимающейся со дна колодца бадьи, напол-
ненной грунтом через край, и рядом с ней Енсепа, мысли ко-
торого в этот миг словно замирали, – поразительно точная 
ассоциация с философским контекстом размышлений героя 
и передачи его людям. Отсюда отвлеченно-философский лек-
сический дискурс – человек, человеческий разум, время, люд-
ская доля. Уходит к свету бадья, иносказательно полная тяже-
лого груза мыслей, и героя вновь сковывает холод, «он садится 
на дно колодца потерянный, будто забыл начисто что-то жиз-
ненно важное. Воспоминания, обступившие его недавно, как 
вода в половодье, разом исчезли» [5, 131].
Итак, человек, каждый миг спорящий с силами природы 
за сохранение жизни, выполняет роль медиатора, которому 
дана возможность передать миру ту самую истину о смысле 
жизни, хранимую самой землей в водах изначальной мудро-
сти (воспоминания уносит вода). Как только совершается это 

78
движение, его мысль останавливается, возвращается холод, во 
рту пересыхает (еще один признак отсутствия влаги), голова 
наливается тяжестью, на скулах возникают желваки, тоска ти-
сками сдавливает грудь. Зримо нарастает напряжение, кото-
рое призвана снять понюшка табака. Чихнув три раза, Енсеп 
чувствует, как воспоминания возвращаются. 
Теперь это весна, с ее будоражущей кровь истомой, маня-
щим зовом в неведомые края. И Енсепа вдруг охватывало смут-
ное и неодолимое беспокойство, его грудь распирала какая-то 
горечь, он ощущал себя разбитым, при этом ему страстно хо-
телось бросить все, покинуть навечно убогую лачугу, приле-
пившуюся к зияющей яме колодца. Но он оставался и ждал 
лета, самого торжественного в скупой на радости, дремотной 
степи мига кочевья. 
И еще большим контрастом этой вольной цепи карава-
нов и степи, покрытой сочной зеленью, предстает тусклая и 
беспросветная жизнь тех, кто роет колодцы. «Всей радости в 
ней – углубляющаяся с каждым днем дыра в чреве земли да 
возрастающая рядом куча грунта». «Енсеп завидовал верблю-
дице, молоком которой он и его товарищи забеливали чай. 
Она свободно бродила по степи, на выпасе: они же, мученики, 
день-деньской, как кроты, ковырялись в земле» [5, 135].
«Но жить-то надо, говорил ему разум, а душа бунтова-
ла: неужто жить – означает покориться безжалостной судьбе, 
что закинула тебе на шею грубую петлю? Раз и навсегда отка-
заться от высоких стремлений, светлой мечты и бессмысленно 
топтаться подобно верблюжонку на привязи вокруг железно-
го кола, который вбил в тебя рок?» [5, 136]. Так, когда-то заду-
мавшись о смысле жизни, Енсеп стал кудукши, научился ра-
доваться каменным срубам колодцев, переполненным чистой 
водой. Но при этом он обрел страх и ожидание непоправи-
мой беды, глубокое разочарование от зависти и неблагодар-
ности людей, испытал и успех, и забвение. Казалось, жизнь 
состоялась. Однако желание славы и исключительности сне-

79
дает его душу и, в конце концов, приводит к гибели. В тот 
момент, когда ему казалось, что, наконец, его мечта возвысить-
ся и прославиться близка, он одержимо вгрызается в камень 
приморских скал и, забывая обо всем на свете, неожиданно 
промахивается, а подхватившая его волна увлекает в пучину. 
Таким образом, в художественном мире повести Абиша Ке-
кильбаева колодец репрезентирован сложными смыслами 
архетипа воды – полисемического в своей сути, определив-
шего ряд семантических нагрузок составляющих его образов 
(колодец, родник, море, пучина) и выполнившего структуро-
образующую роль для всего произведения. Судьба и события 
самого последнего земного дня колодцекопателя Енсепа свя-
заны с водой. Если вода – источник жизни, то кудукши доби-
рается до его сути, до дна и точки соприкосновения с самым 
сокровенным – чревом земли (философской Истиной). При 
этом он, как и все люди, должен во всем оставаться верным 
Истине и отличать подлинный источник от иллюзии, подлин-
ные ценности от искусственных. Заявлен и еще один важный 
аспект темы – колодец, как глубинное погружение, погруже-
ние в память, воспоминания, в ушедшую юность, во время, и, 
наконец, уход в подземный мир, обладающий своими закона-
ми и магией притяжения.
«Колодцы знойных долин» Сатимжана Санбаева – повест-
вование о том, как старый уклад степи смывают волны рево-
люционных потрясений, и мирное ремесло колодцекопате-
ля заставляет его искать в пылающих долинах живительную 
влагу потерянной истины, которую пытались найти и русские 
казаки, и степняки-казахи.
События в повести развиваются по принципу углубления 
во время. «Плыл август. Стояла великая тишина, какая может 
быть только в степи. Плавилось солнце. На желтой вершине 
от жары неслышно лопались стебли полыни, в низине с без-
звучным плачем умирал ковыль, и стояла женщина, – как на-
пряженная тетива, и ждала того мгновенного удара, что бро-
сит ее вдаль, превратив в песнь воспоминаний» [6, 232].

80
Вновь рассказ о жизни колодцекопателя возникает только 
после длительного вступления в главную тему. Экспозицион-
ные картины «работают» на перспективу сюжетной линии.
«Старуха бежала по степи. Просторное белое платье, обтя-
нув ее спереди, хлопало и билось за спиной, и в предзакатных 
лучах августовского солнца старуха, казалось, была охвачена 
огнем… Старуха, петляя, словно пламя степного пожара, бы-
стро взбиралась по склону длинного подковообразного холма, 
поросшего горькой полынью и молочаем. За холмом белели 
солончаки, а еще дальше, старуха знала, лежат золотые пески 
Тайсойгана, умеющие петь в безветрие» [6, 232].
И в тот момент, когда Зауреш выбежала с раскаленной пли-
ты, зазвенела песня, которая высветила в великой тишине ушед-
шую жизнь, улыбающиеся лица, ускользнувшие надежды. По-
ток воспоминаний четко очерчен мгновениями счастливой, но 
трудной юности, жизни в семье и в ауле, все больше зависящей 
от событий жестоких столкновений и горестных переживаний, 
когда «свадьба превращалась в невеселые поминки, а поминки, 
бывало, иногда начинали походить на праздник – все зависело 
от того, с чем возвращались воины» [6, 233].
Наступил миг размышления о жизни, о будущем и для 
Зауреш, и для ее мужа Сатыбалды. Однажды задумавшись 
об ответственности перед детьми за судьбу родины, он решил 
вступить вместе с сородичами на тропу войны. Накануне рас-
ставания впервые за многие годы он рассказывает о том, поче-
му стал копать колодцы и обрел славу опытного и удачливого 
кудукши.
«Я смотрю на поверхность земли и точно вижу, как идут 
слои земли и где проходит водоносный слой… Когда копаю 
колодец, я все время разговариваю с землей. Много у нее 
тайн. Ты ищешь воду, а земля пытается увести ее, спрятать. 
Хочет узнать тебя, прежде чем отдать воду. Я всегда находил 
с ней общий язык. Но вот когда я вырубал колодец на Акша-
тау, мне показалось, что моего былого опыта и умения недо-
статочно. Я почувствовал себя неуверенно. Потому что мысли, 

81
возникающие во время работы, связываешь с жизнью. А вы-
рубить колодец – это совсем не то, что выкопать его. Сейчас 
все, чем я раньше защищался от бед, мне кажется неверным, 
ненадежным» [6, 240]. В этом монологе человека, всю жизнь 
ищущего воду, заключено очень точное видение двух разных 
по сути ситуаций – вырыть колодец в земле или вырубить его 
в горных скалах.
Но вот наступает время тяжелых испытаний, превращаю-
щее тонкие человеческие нервы в камень, и очень трудно вновь 
оживить их без воды сомнений и терзаний. Вырубить в этом 
камне трудных духовных исканий колодец истины, как нового 
источника силы и добра, так же сложно, как и достичь воды в 
реальных скалах.
Очень важно в этом потоке памяти детское воспоминание 
Сатыбалды о том, как отец, чтобы разгадать терзавший ребен-
ка кошмарный сон о дерущихся насмерть медведе и драконе,
повез его к баксы Бекету. Каждую ночь мальчик оставался под 
их страшными лапами, просыпался от страха и даже тяжело 
заболевал. В образах животных – медведя и дракона, прихо-
дивших к маленькому герою во сне, просматривается сим-
волический тандем китайского сонника Чжоу Гуна (ХI век) 
«Циклические превращения», в котором их появление тол-
ковалось как предвестник рождения благородного отпрыска. 
В других восточных сонниках медведь символизирует силу 
и мужество, дракон – большую удачу. Кроме того, схватка 
медведя с каким-либо животным, как символ борьбы, озна-
чала встречу с сильным и очень влиятельным противником, 
который будет стараться помешать осуществлению планов, и 
придется приложить все свои силы, чтобы одержать над ним 
победу. Символическая функция детского видения, как пред-
вестника будущей смертельной схватки революционных про-
тивостояний, очевидна. 
Когда приехали, оказалось, что седобородый старец давно 
знал о них и постигшей ребенка беде. В сновидениях он уви-

82
дел судьбу мальчика: «Мир бесконечен, – сказал старик, – в 
этом мире быть тебе бессильным от ощущения слабости сво-
ей земли» [6, 241]. Прошли годы, и теперь, накануне дней, ког-
да нужно будет встать к смерти лицом, взрослый Сатыбалды 
вспомнил предсказание пронизывающего взглядом яснови-
дящего. Старик оказался прав, говоря о бесконечности мира. 
«Человек должен, прежде всего, освободиться от страха перед 
мыслью о недолговечности собственной жизни. Тогда лишь он 
прозреет и не будет страшиться бессмысленности борьбы. Он 
будет готов утверждать себя, разрушая несправедливый мир, 
как бы этот мир ни был устрашающе прочен. Сама мысль об 
этом – начало борьбы…» [6, 241].
Детские впечатления оживали от мыслей, накопленных 
годами труда, впервые за много лет Сатыбалды пребывал в та-
ком умственном напряжении, которое придавало ему уверен-
ности. Но путь воспоминаний не пройден. Он так же тяжел, 
как и обратная дорога домой с Устюрта (казахское – горящая 
земля), из долины Карынжарык (треснувший живот), где даже 
камни плавились на солнце. Этот трудный путь облегчит гло-
ток родниковой воды, которой угостил путников проводник 
каравана. Сдвинув массивную плиту на развалинах крепости, 
он отвернул край кошмы, под которой журчал родник. Вода, 
выбиваясь из почвы, снова уходила в землю. Сатыбалды по-
казалось, что такой вкусной воды он никогда не пил раньше.
С этого момента вся жизнь героя будет связана с некими си-
лами, которые будут определять суть его бытия, а главной 
стихией станет вода. Он стал искателем воды, открыл много 
колодцев, судьба которызх, как и людей, была очень разной. 
Раньше он никогда не задумывался об этом, для него важнее 
было сохранить ремесло дедов. И пришло время, когда нужно 
было найти не только живительную влагу в знойных степях, 
но и решить для себя совсем непростые вопросы, от которых 
зависела жизнь его семьи, детей, всего народа. Стихия рево-
люции, ее первые обновляющие волны, смывая старый мир, 

83
обнажают страшное дно человеческих пороков, поступков, 
преступлений. Так, борьба медведя и дракона за жизнь пред-
рекла судьбу не только мальчика, сына земли, но и его родины. 
В определенном смысле, колодец – это нечто устойчивое, 
глубокое, вечно живое, центр, точка, из которой все выходит и 
в которую все возвращается. Колодец – это внешне неподвиж-
ный образ, при этом обладающий внутренней подвижностью. 
«Приходят и уходят города, но колодец остается», – говорится
в китайской гексаграмме «И Цзин», которая носит название 
«колодец». Ей соответствует ситуация, когда нужно обра-
титься внутрь самого себя для приобретения сил, утраченных 
в прошлом, найти в себе силы, которых недостает в окруже-
нии. И так же, как в колодце может исчезнуть вода или она 
может быть непригодной для питья, так и в человеке может не 
оказаться души и согласия с самим собой, с землей и людьми.
В итоге, образ колодца расшифровывается еще и как внутрен-
няя правда, сила истины, осознанные человеком. 
Жизнь велика и неиссякаема, как сам мир. Колодец сим-
волизирует ее неисчерпаемость и неизменное в бытии. Вода в 
колодце не убывает и не прибывает; люди приходят за водой 
день за днем, и он питает их. То же самое можно сказать о 
душе. И здесь – неиссякаемый источник жизни, и здесь – силы, 
создающие напряжение.
Так же, как в неподвижной, но живой земле, существу-
ет определенная сила и тайна, происходит движение вну-
тренних составляющих ее слоев, так и в неподвижном, на сто-
ронний взгляд, теле человека вершится внутренняя борьба, 
в поисках истины он пытается войти в суть своего существа. 
При этом такое созерцание ассоциируется с поисками своего 
духовного колодца, гармония которого важна для ассонанса 
(«общего языка») с землей, которая «хочет узнать тебя, пре-
жде чем отдать воду».
В повести Санбаева архетип воды выступает в нескольких 
образных аватарах, которые четко ориентированы на пере-

84
живания героев и связаны с главной темой – смерти, пресле-
дующей людей. Брошенное в котел с водой мясо станет по-
следней пищей умирающего казачьего есаула и поминаль-
ной тризной по нему. В последних картинах его угасающего 
сознания вдруг появляется белое упругое тело белуги, пой-
манной в темных глубинах вод, брюхо которой, как тщетно 
бьющаяся жизнь, было переполнено тысячью икринок, а к 
умирающему телу не приставали песчинки. Последний гло-
ток воды, прохладной талой влаги, поданный вдовой убитого 
когда-то им казаха. Последний бой на сильно разлившейся в 
тот год реке Урал, который вспомнился ему перед смертью, 
когда воды было так много, что она доходила противникам
по грудь. Воин-степняк, тяжело раненный, отчаянно отби-
вавшийся, пронзенный пикой и поглощенный рекой («по 
воде разошлись кишки и желтые пятна жира»). Последний 
взгляд офицера в глаза женщины, с болью, с мольбой смо-
трел как в темную глубину, как когда-то он ловил белугу, и 
почудилось ему, что-то дрогнуло в женщине. Теряющий 
сознание, он оставался один, холодная волна поднималась 
выше, словно он входил в воду – сперва по пояс, потом по 
грудь, как тот степной воин. 
В этот момент казак Степан встал, набрал ковш воды и 
стал пить, а затем, воровато нагнувшись, стал тихонько про-
бираться к спящей Зауреш. И тогда есаул выстрелил в него, 
позорная смерть настигла Степана. Круг замкнулся – когда-
то по вине Степана есаул убил мужа Зауреш, Сатыбалды. 
Страшная картина завершается словами маленького Даурена, 
думающего о будущем, о приезде уехавшей сестры, которая 
должна вернуться весной, «и ей нужна будет чистая колодез-
ная вода: Вырою колодец, – сказал Даурен. Порыв ветра в знак 
согласия ударил о стены».
Резко и неожиданно экскурс в прошлое завершается. Со-
бытия вновь переносятся в современность. Уже бабушка, За-
уреш никак не может расстаться с воспоминаниями и внучку 

85
принимает за свою дочь, говоря при этом: «Ты как две капли 
воды похожа на Дарию». 
«У машины Зауреш остановилась и внимательно прислу-
шалась. Ей показалось, впереди пространство между небом 
и землей полно мужских голосов, и они тяжелы, словно от-
весно падающий летний дождь, прижимающий синие мол-
нии к земле. От этих молний, говорил Сатыбалды, плавят-
ся пески и становятся золотыми. А под ними всегда близки 
грунтовые воды» [6, 285]. Фрагмент, завершающий повество-
вание, как бы венчает все рассмотренные аватары архетипа 
воды. Пространство между небом и землей всегда соединяют 
струи-стрелы дождя. Сравнение ушедших в небытие мужских 
голосов с тяжелыми каплями летнего дождя, которые при-
жимают к пескам молнии, а под золотом песка текут грунто-
вые воды, вновь возвращает читателя к восприятию гармонии 
прошлого, настоящего и будущего через архетипику воды, 
универсальной составляющей окружающего мира.
Так завершается повесть «Колодцы знойных долин», назва-
ние которой подчеркивает главную идею произведения – пои-
ски истины в горниле истории, сжигаемой страстями, подобны 
поискам воды в пылающих зноем бескрайних просторах, кап-
ли ее, добытые ценой жизни, также безвозвратно поглощает го-
рячий песок, как и саму жизнь. Однажды испив холодной воды 
и задумавшись о жизни, герои повести будут искать ее истоки, 
испытывая счастье, ускользающее так же быстро, как в пустыне
теряющаяся ниточка влаги. Потеря воды означает гибель, по-
теря истины приводит к духовному опустошению. Неуправля-
емая стихия воды, которую так долго ищет человек, способна 
дать ему жизнь, но и отнять ее. Буря революции, дав новые 
истоки и открывая новые устремления, унесла в небытие мно-
гие жизни, избравшие путь испытания судьбы в огне кровавых 
противостояний человека против человека, одной идеи против 
другой. Архетип воды становится ключевым в понимании глу-
бинного смысла происходивших переломных моментов в исто-
рии целых народов и каждого человека.

86
Таким образом, в художественном мире современной ка-
захской повести архетип воды, реализованный в образах ко-
лодца, родника, волны, моря, пучины, выполнил роль слож-
ного структурообразующего начала глубинной сути духовных 
исканий героев. Важной константой предпринятого исследо-
вания является возможность новой интерпретации осново-
полагающих нравственных проблем казахской литературы, 
связанных с аксиологией национального самосознания, осо-
бенно востребованной в аспекте осмысления двух десятилетий 
независимости Казахстана.

жүктеу/скачать 1,24 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: