Казахстана

105
2. Кузьмина Н.А. Интертекст и его роль в процессах эволюции по-
этического языка. Изд. 4-е, стереотипное. – М., 2007.
К.К. Ахмедьяров 
 
 ЛИНГВОПОЭТИЧЕСКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ 
ПОВЕСТИ БАХЫТЖАНА КАНАПЬЯНОВА
«ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ ПОЭТА»
1. Каждый текст является интертекстом; другие тексты при-
сутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узна-
ваемых формах; тексты предшествующей культуры и тексты 
окружающей культуры. Каждый текст представляет собой но-
вую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных 
кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социаль-
ных идиом и т. д. – все они поглощены текстом и перемеша-
ны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует 
язык. Как необходимое предварительное условие для любого 
текста интертекстуальность не может быть сведена к пробле-
ме источников и влияний: она представляет собой общее поле 
анонимных формул, происхождение которых редко можно 
обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, да-
ваемых без кавычек (Р. Барт). 
2. Язык как космос представляет собой единство двух про-
тивоположных начал инь и ян. То, что мы говорим или слы-
шим от собеседника, то, что мы пишем или читаем (напри-
мер, слова, предложения и т. д.), – все это существует реально, 
все это мы можем воспринимать своими органами чувств, все 
это может творить любой человек, говорящий (пишущий) на 
определенном языке. Это ян. Он постоянно изменяется, изме-
няя все вокруг. С другой стороны, за всеми этими реальными 
актами (говорение, писание и т. д.) скрывается что-то глубин-
ное. Это их образы, которые тоже реальны, но не восприни-

106
маемы нашими органами чувств. Это инь. Ее может «видеть» 
не любой человек, а только ученый, исследователь, теоретик. 
Разные «видения» порождают разные тенденции, школы. Та-
кую реальность мы бы назвали антиреальностью или вирту-
альностью (например, система, структура и т. п.). Реальность 
и виртуальность – разные понятия, но они едины, как едины у 
человека душа (инь) и тело (ян) [1, 3-7].
3. Повесть Бахытжана Канапьянова «Последняя осень поэта», 
посвященная воссозданию образа Шакарима Кудайбердиева, 
классика казахской литературы и философии, как творческий 
акт эстетически организованного речевого процесса и как ре-
зультат речемыслительной деятельности автора-творца отмече-
на использованием в качестве основной порождающей художе-
ственной макроструктуры интертекста, актуализированного как 
на эксплицитном (открыто манифестированном), так и на им-
плицитном (неманифестированном внешне) уровне. 
Под эксплицитной интертекстуальностью мы понимаем
маркированное сочетание текстов различных видов, типов, 
жанров в пределах одного словесного эстетического целого; 
при этом отмеченные тексты в структуре произведения могут 
принадлежать как одному автору (создателю данного произ-
ведения), так и другим авторам, не являющихся «хозяевами» 
данного словесного целого. Эксплицитная интертекстуаль-
ность в реальном определении – это «телесный» интертекст, 
или интертекст на уровне «ян».
Имплицитную интертекстуальность мы связываем с кор-
респонденцией в структуре произведения культурного кода 
автора-творца или персонажей данного произведения с куль-
турными кодами других известных деятелей словесного искус-
ства. Подобная интертекстуальность, точнее интердискурсив-
ность, обусловлена в первую очередь наличием или иллюстра-
цией в картине мира реальных или виртуальных языковых 
личностей, представленных в коммуникативном анализируе-
мого словесного эстетического целого, ментальных изоглосс. 

107
В конкретно-научном истолковании этот эстетический компо-
нент художественного произведения репрезентирует идеаль-
ный интертекст, или интертекст на уровне «инь».
Повесть Б. Канапьянова как диктумно-модусный феномен, 
репрезентирующий, с одной стороны, объективную реаль-
ность, находящую отображение в эстетической действитель-
ности данного произведения, с другой стороны, представля-
ющий модусные смыслы автора-творца, может быть охарак-
теризована как полифоническая структура, в которой облига-
торным условием ее порождения и последующей интерпре-
тации представляется сочетание и перекличка эксплицитных 
и имплицитных, реальных и виртуальных каналов информа-
ции, подчиненных единой авторской эстетической установке 
– представлению образа Шакарима Кудайбердыева в необхо-
димом и адекватном историческом и культурном контексте.
Повесть «Последняя осень поэта» в качестве интертексту-
ального образования маркирована репрезентацией и сочета-
нием следующих текстов: 1) стихи Шакарима; 2) собственно 
авторское художественное повествование; 3) исторические 
справки, отражающие в первую очередь диктат системы 
и особенности идеологизированного советского дискурса;
4) тексты-вставки, в которых реально, на поверхностном уров-
не звучит «голос поэта» и представлен эстетико-философский 
дискурс Шакарима; 5) стихи И. Бунина; 6) фрагмент книги 
Н. Федорова; 7) стихи Акмуллы.
Актуализация и корреспонденция отмеченных текстов в 
структуре повести Б.Канапьянова подчинены глобальной ав-
торской эстетической установке – воссозданию трагической 
ситуации, или трагического положения, в котором оказался 
основной персонаж повествования, поэт Шакарим, в резуль-
тате социального и духовного катаклизма, постигшего его 
«бедный народ» в конце двадцатых начале тридцатых годов 
XX века. Целостный пейоративный смысл повествования, его 
целостная минорная тональность определяется семантикой 

108
обобщающего авторского концепта «Последняя осень поэта», 
вынесенного в заглавие, а также модусным смыслом стихов 
Шакарима, актуализированных в эпиграфе: 
«Блаженство моих безгорестных дней, 
Блаженство моих беспечальных дней 
Пользы от вас никакой. 
Шесть десятков мои отсчитали года, 
И уже голова моя седа,
Где найду я покой?»
Покой, или точнее гармония бытия, поэта имеет тесней-
шую связь с судьбой его родного народа. Дух поэта сохраняет 
юношеский задор, мысли его еще полны активной жизнеут-
верждающей энергией, но они угнетены видением преступных 
действий со стороны государства. Шакарим как один лидеров 
казахской духовности, находившийся в самом эпицентре тра-
гических событий конца двадцатых начала тридцатых годов 
20 века, последствием которых стала массовая гибель, отощав-
ших от голода людей, теряющих свой человеческий облик, 
разочарован деяниями советской государственной системы и 
«горе-представителей» новой власти. Поэтический дух скован 
видением «прозы реального мира». И не случайно автор-тво-
рец вкладывает в уста основного персонажа художественного 
повествования генерализирующее суждение: «Все слова мерт-
вы, если гибнет народ». Таким образом, пейоративный смысл 
повествования, актуализированный в заглавии и в эпиграфе, 
выполняет метадискурсивную функцию, определяя домини-
рование в структуре словесного эстетического целого плана 
тени над планом света.
Начальный фрагмент повести отмечен в лингвопоэтиче-
ском отношении актуализией и активной корреспонденцией 
двух текстов. Первый текст – поэтическая миниатюра, кото-
рую в содержательном аспекте можно квалифицировать как 

109
аллегорию, а с композиционной стороны как художественную 
экспозицию, определяющей особенности авторского пове-
ствования в контексте функциональной значимости заглавия
и эпиграфа произведения. Открыто представленными персо-
нажами анализируемой поэтико-речевой структуры являют-
ся жеребенок, отставший от табуна, и мать-кобылица:
«Жеребенок, отстав от табуна, пронзительно ржет, зовет 
кобылицу. Устало падает в запруду, разрушая свое отражение.
Оглянувшись, мать-кобылица пропускает мимо табун и 
ржанием отвечает на зов своего жеребенка.»
Словообразы «жеребенок» и «мать-кобылица», в нашей 
интерпретации, корреспондируя с образом поэта и между 
собой, порождают текстовый ассоциативный образный ряд: 
«жеребенок» – «поэт» и «мать-кобылица» – «земля, породив-
шая поэта». Аллегорический символический смысл поэтиче-
ской миниатюры усиливается значительно эстетической акту-
ализацией первых трех строк, введенных в текст в стихотвор-
ной форме:
«Степью несется табун лошадей.
Крупы друг друга теснящих коней.
Брызги горной речки, поднимаемые копытами» 
Текстовый номинат «табун лошадей» в образной экспли-
кации, на наш взгляд, представляет собой индивидуально-
авторский символ, репрезентирующий своей внутренней 
художественной формой концепт-образ «время» в качестве 
действующей субстанции аллегорического повествования. 
Стихотворная форма анализируемого художественного кон-
текста маркируется посредством активной функциональной 
значимости в нем звукообразов, порождаемых повторами ла-
биализованных гласных У, 0, сонорных согласных Н, Л, Р, М, 
взрывных согласных Т, П, Б, Д, К, Г, фрикативных согласных С, 
Ш, Щ, З.
Символическая семантика поэтической миниатюры ак-
тивно расширяется во второй ее части:

110
«… Жеребенок пытается встать на дрожащие ноги. Кони бро-
дят в тумане. По степи катится эбелек – перекати-поле. Клонит-
ся шар солнца за горизонт, очертания юрт, вечереющий аул. На 
месте бывшего очага – костер, пляшущие языки пламени.» 
Распространители оценочно-характеризующего авторско-
го смысла в художественном пространстве анализируемого 
контекста номинаты «дрожащие ноги», «в тумане», «эбелек», 
«перекати-поле», «бывший очаг», «костер», «пляшущие язы-
ки пламени» имеют активную глубинную, на уровне «инь», 
функциональную значимость, связанную с порождением не-
гативных смысловых коннотаций, и в совокупности симво-
лизируют разрушительные последствия социально-духовно-
го катаклизма, сотрясающего Степь. Имя этого катаклизма 
– ломка вековых устоев жизни кочевников в послереволюци-
онное время, повлекшая за собой не только духовное, но и 
физическое вырождение людей. Одним словом – сталинский 
геноцид номадов. В контексте аллегорического повествования 
доминантным, на наш взгляд, словообразом является «эбе-
лек» или «перекати-поле», внутренная форма которого экс-
плицирует и аккумулирует негативную символику. «По сте-
пи катится эбелек – перекати-поле», – говорит автор-творец, 
и атмосфера глобального разрушения и вырождения в этом 
ядерном высказывании находит особенно концентрированное 
представление. «Эбелек» – текстовый концепт-символ, имею-
щий национально детерминированную основу, иллюстриру-
ет «новую человеческую правду» жизни казахов, порожден-
ную новой революционной действительностью.
Второй текст, включенный Б.Канапьяновым в структуру 
начального фрагмента, актуализирует философско-публици-
стический дискурс Шакарима, или «голос» мыслителя. Голос 
Шакарима созвучен, с одной стороны, голосу автора-творца 
( Б. Канапьянова ), с другой стороны, голосу его Учителя, го-
лосу Абая.
Главная проблема, волнующая автора и его основного пер-
сонажа, судьба возвышенной казахской духовности и судьба 

111
простых аульчан в условиях унизительного бытия. Прямая 
корреспонденция дискурса Шакарима с дискурсом Абая ре-
презентируется в начальном фрагменте, во-первых, посред-
ством введения в речемыслительный контекст концептов 
«честность», «справедливость», «знание», «жизнь», типичных 
для мелиоративного поля сознания обоих мыслителей. Во-
вторых, в тексте, представляющем голос Шакарима домини-
рует план тени, который на дискурсивном уровне актуализи-
рует вновь основную проблему философской и этической кон-
цепции Абая «Как можно улучшить жизнь людей?..».Таким 
образом, голос Шакарима в репрезентации Б. Канапьянова 
можно считать прямой цитатой, текстом-вставкой, иллю-
стрирующим особенности философско-публицистического 
дискурса ученика великого Абая. В этой части повествования 
Шакарима говорит:
1. «Передо мной всегда встает образ покойного поэта и
учителя. Беря с него пример, я решил избрать путь честно-
сти и справедливости. Рано отрекся от возможных ненужных 
дрязг, встал на путь приобретения знаний. Учился у жизни…».
2. «То о чем я хочу поведать, не является голой фантазией, 
а вполне осуществимой мечтой.
Как можно улучшить жизнь людей?..».
Второй фрагмент повести – это относительно самостоя-
тельный текст, своего рода историческая справка, в компози-
ционно-речевом отношении повествование от третьего лица, 
в котором доминирует диктумная информация, представляю-
щая реальные события в истории советского Казахстана, при-
ведшие к массовому голоду и гибели коренного населения.
Событийный ряд в этой части произведения выглядит сле-
дующим образом:
1. Неурожай 1928-1930 годов. 2. Джут зимой 1929-1930 
года. 3. Определение плана поставок хлеба, превышающего 
реальные возможности на треть. 4. Направление 5000 упол-
номоченных из краевых и окружных органов с чрезвычай-

112
ными правами. 5. Жесткость поведения уполномоченных. 
6. Середняки и бедняки как объект хищного истребления. 
7. Обложение казахских кочевых хозяйств планом хлебопо-
ставок. 8. Усиление пресса чрезвычайных мер. 9. Справедли-
вое возмущение народа. 10. Неумелые преступные действия 
представителей госорганов. 11. Обострение борьбы в сельской 
местности. 12. Новые грозные указания по заготовке хлеба в 
зиму 1930-1931 года. 13. Февральский пленум 1931 года Каз-
крайкома ВКП (б).
Диктумная информация, воссоздающая реальный траги-
ческий фон событий в Казахстане в конце двадцатых и нача-
ле тридцатых годов ХХ века, имеет в контексте произведения 
сквозной характер и активно влияет на развитие сюжета и ар-
хитектонику образов повествования.
Третий начальный фрагмент повести посвящен полностью 
представлению Шакарима как творческой личности, опреде-
лению культурного горизонта и идеалов мыслителя. В каче-
стве словесно-эстетической преамбулы этой части произведе-
ния автор-творец использует следующие высказывания:
«Книжные полки. Пламя свечи на два-три мгновения вы-
хватывает портреты на книгах, изданных в конце ХIХ – начале 
ХХ веков, – Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Салтыкова-Ще-
дрина, Толстого, Байрона, Канта, Шопенгауэра, Хафиза, Фи-
зули, Навои…». 
Данный контекст, состоящий всего из двух высказываний, 
содержит сильную информацию, направленную на объемную 
экспликацию Шакарима как активной творческой личности 
с очень широким культурным горизонтом. Репрезентация 
культурного горизонта классика казахской философии и ли-
тературы в анализируемом фрагменте связана прежде всего с 
актуализацией универсально-прецедентных имен, известных 
любому современному полноценному человеку разумному и 
входящих в универсальное когнитивное пространство чело-
вечества (определение универсально-прецедентного имени 
дано по Д.Б. Гудкову).

113
Б. Канапьянов, используя в истолковании культурного го-
ризонта и идеалов Шакарима эталонные имена русской куль-
туры в сочетании с известными именами западно-европей-
ской и среднеазиатской культур, говорит, с одной стороны, об 
истоках дискурса Шакарима, с другой стороны, о включенно-
сти дискурса Шакарима в мировую культуру.
«Голос поэта», воссоздаваемый автором-творцом в тре-
тьем фрагменте повести, полностью созвучен оригинальному 
голосу мыслителя Шакарима как на уровне глубинной фило-
софской проблематики, так и на уровне внешней ( телесной), 
или собственно речевой организации. Философские воззрения 
степного мыслителя, представленные в повести Б. Канапьянова, 
прямо корреспондируют с философско-нравственной концеп-
цией Шакарима, нашедшей развернутое представление в его 
«Трех истинах». С целью же определения оригинальности го-
лоса философа-степняка используем наблюдения Мекемтаса 
Мырзахметова о его творческой личности: «Творческий, духов-
ный мир Шакарима дает нам понимание того, что он, степной 
казах, формировался на этом пути, не имея какой-то особой 
подготовки в специальном образовательном заведении. Тем не 
менее, Шакарим, который рвением собственной души, изучив 
арабский, персидский, чагатайский, русский, смог глубоко ос-
воить мировые шедевры духовной сокровищницы, созданной 
на этих языках, правдивостью и незаурядностью своего ума 
предстает перед нами, как рожденный степью мыслитель.
Надо сказать, что творения Шакарима, полные поэтиче-
ского искусства, борения мыслей, воссоздающие образ его 
самобытного духовного склада, не всегда сразу раскрывают 
читателю всю свою глубину, требуя от него и вдумчивости 
и определенной подготовленности. Таковы и «Три истины», 
сердцевинной мыслью которой является проблема «страстно-
сти души», берущая свое начало в философии морали Абая, в 
чьем творчестве эта тема всегда звучала животрепещуще. При 
понимании такой сплоченности и преемственности идей, тот, 

114
кто по произведениям Абая знает, что означает эта проблема, 
думается, невольно проникается и мыслями Шакарима» [2, 
35-36]. Главная тема в «Трех истинах»,по мнению М. Мырзах-
метова, – «Совесть», без которой не строится ни одна наука, 
ни одно учение. В собственном определении Шакарима эта 
идея оформлена так: «Истину человек видит и воспринимает 
не просто глазами, а глазами разума… После смерти есть еще 
и другая жизнь. Для этого и другого мира необходимое – со-
весть. То, что мы называем совестью – это скромность, справед-
ливость, доброта». «Голос поэта» в структуре анализируемой 
повести Б. Канапьянова можно определить как текст в тексте, 
основная функция которого дать адекватное представление о 
философско-этическом дискурсе Шакарима.
Лингвопоэтическое толкование трех начальных фрагмен-
тов повести Б.Канапьянова «Последняя осень поэта» с целью 
выявления своеобразия духовного,культурного и эстетическо-
го макрокомпонентов позволяет говорить о наличии в произ-
ведении в качестве ядерных трех поэтико-речевых структур, 
актуализирующих образ Шакарима в неоднородном тексто-
вом диктумно-модусном контексте и функционально направ-
ленных на: а) лирическую экспликацию поэта, б) репрезента-
цию «голоса» мыслителя, в) художественное представление 
социально-исторического катаклизма, послужившего основ-
ной причиной гибели поэта-мыслителя.

жүктеу/скачать 1,24 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: