К. Юнг  ПРОБЛЕМА ТИПИЧЕСКИХ УСТАНОВОК

 163
вало бы предпочесть термину «эмпатия (вчувствование)», потому что 
при этой интроекции наших собственных внутренних состояний в 
образ, дело идет не только о чувствах, но и о внутренних процессах 
всякого рода».
Вундт причисляет эмпатию к элементарным процессам ассими-
ляции
*
. Итак, эмпатия есть своего рода процесс восприятия, отли-
чающийся тем, что некое существенное психическое содержание 
вкладывается при помощи чувства в объект, и объект тем самым ин-
троецируется, – это содержание благодаря своей принадлежности к 
субъекту, ассимилирует объект субъектом и до такой степени связы-
вает его с субъектом, что субъект, так сказать, ощущает себя в объекте. 
Однако при этом субъект не ощущает себя проецированным в объ-
ект, но вчувствованный объект представляется ему одушевленным и 
говорящим из самого себя. Эта способность происходит от того, что 
проекция переносит в объект бессознательные содержания, почему в 
аналитической психологии эмпатия обозначается так же, как и перенос 
(Фрейд), поэтому эмпатия есть экстраверсия.
Воррингер определяет эстетическое переживание в эмпатии так: 
«Эстетическое наслаждение есть объективированное наслаждение 
собой»
**
. Согласно этому, только та форма прекрасна, в которую мож-
но эмпатировать. Липпс говорит
***
: «Лишь постольку, поскольку име-
ется налицо эта эмпатия, формы прекрасны. Их прекрасность есть не 
что иное, как это мое идеальное, свободное изживание себя в них». 
Согласно этому, та форма, в которую кто-нибудь не может эмпати-
ровать, безобразна. Тем самым дано и ограничение теории эмпатии, 
ибо, как отмечает Воррингер, существуют такие эстетические фор-
мы, которые не отвечают эстетическому творчеству установки на эм-
патию. Именно таковы восточные и экзотические формы искусства. 
У нас, западных людей, в качестве критерия художественной красоты 
с давних пор по традиции утвердилось «естественно-прекрасное и 
естественно-верное», ибо таков критерий, характеризующий сущ-
ность и греко-римского и вообще западного искусства. (Некоторые 
формы средневекового стиля образуют, конечно, исключение!)
Наша общая установка по отношению к искусству издревле явля-
ется именно эмпатирующей, и прекрасным мы можем назвать лишь 
то, во что мы можем вчувствоваться. Итак, если эстетическая фор-
ма объекта является противожизненной, так сказать анорганической 
или абстрактной, то мы не можем вчувствовать в нее нашу жизнь, что 
мы, однако, всегда делаем, когда мы эмпатируем. (“То, что я эмпати-
рую, есть жизнь в самом общем значении”. Липпс). Эмпатировать 
мы можем лишь в органическую, естественно-верную, стремящуюся 
к жизни форму. И все же есть принципиально иная форма искус-
*
Wundt: Grundzuge der physiologischen Psychologie.V.Aufl .,Bd. III., pag. l91.
**
l.c., p.4. 
***
Lipps: Aesthetik, р.247. 

 164
ства, есть противожизненный стиль, отрицающий волю к жизни, 
отличающий себя от жизни и все-таки притязающий на прекрас-
ность. Там, где эстетическое творчество создает противожизненные, 
анорганические, абстрактные формы, не может быть уже речи о воле 
к искусству, порожденной потребностью в эмпатии, но скорее о по-
требности, диаметрально противоположной эмпатии, следователь-
но, о тенденции к подавлению жизни. «Полюсом, противополож-
ным потребности к эмпатии, является стремление к абстрагированию»
*
. 
О психологии этого стремления к абстрагированию Воррингер го-
ворит: «Каковы же психические предпосылки такого стремления к 
абстрагированию? Нам следует искать их в мирочувствии некоторых 
народов, в их психическом отношении к космосу. Тогда как стрем-
ление к эмпатии обусловлено счастливым, доверчивым, пантеисти-
ческим отношением людей к явлениям внешнего мира, стремление 
к абстрагированию является следствием великой внутренней тревоги 
человека, вызванной явлениями внешнего мира, и соответствует в 
сфере религии ярко трансцедентальной окрашенности всех пред-
ставлений. Такое состояние мы хотели бы обозначить как чрезвычай-
но сильную духовную боязнь пространства. Когда Тибулл говорит: 
«primum in mundo fecit deus timorem»
**
, то это самое чувство страха 
можно признать так же источником эстетического творчества».
И в самом деле это так: эмпатия предполагает некую готовность, 
доверчивость субъекта по отношению к объекту. Эмпатия есть дви-
жение, с готовностью идущее навстречу, переносящее субъективное 
содержание в объект и тем самым устанавливающее субъективную 
ассимиляцию, которая создает доброе согласие между субъектом и 
объектом, а иногда вызывает лишь иллюзию этого согласия. Правда, 
пассивный объект позволяет субъективно ассимилировать себя, но 
отнюдь не меняет от этого своих действительных качеств. Благодаря 
перенесению они только затушевываются и, может быть, даже на-
силуются. Через эмпатию могут быть созданы сходства и мнимые 
общности, которых в действительности, собственно говоря, нет. От-
сюда легко понять, что должна быть возможность и другого рода 
эстетического отношения к объекту, а именно такая установка, ко-
торая не идет навстречу объекту, но скорее стремится прочь от него 
и старается оградить себя от влияния объекта, создавая в субъекте 
такую психическую деятельность, назначение которой состоит в па-
рализировании влияния объекта.
Эмпатия предполагает объект до известной степени пустым и 
потому может наполнить его собственной жизнью. Напротив, аб-
страгирование предполагает объект до известной степени живым и 
действующим и потому старается уклониться от его влияния. Абстра-
гирующая установка является, следовательно, центростремительной, 
*
Worringer: I.с., p.16. 
**
«Первым Бог создал в мире страх» (лат.). 

 165
т. е. интровертирующей. Понятие абстрагирования у Воррингера со-
ответствует, таким образом, интровертной установке. Знаменатель-
но, что Воррингер обозначает влияние объекта как страх или ро-
бость. Таким образом, абстрагирующий усвоил бы по отношению к 
объекту такую установку, как если бы объект обладал устрашающим 
качеством, т. е. имел бы вредоносное или опасное действие, от кото-
рого субъекту следовало бы защищаться. Несомненно, что такое, по-
видимому, априористическое качество объекта тоже есть проекция 
или соответственно перенос, но перенос отрицательного свойства. 
Тогда нам следовало бы допустить, что акту абстракции предшеству-
ет бессознательный акт проекции, в котором на объект переносятся 
отрицательно окрашенные содержания.
Так как эмпатия, как и абстрагирование, является актом сознания, 
а последнему предшествует бессознательная проекция, то мы имеем 
право поставить вопрос, не предшествует ли и эмпатии бессозна-
тельный акт? Так как сущность эмпатии состоит в проекции субъ-
ективных содержаний, то предшествующий ему бессознательный 
акт должен иметь противоположный характер, а именно погашение 
действенности объекта. Этот объект до известной степени опусто-
шается, лишается самодеятельности и тем приспособляется к вос-
приятию субъективных содержаний эмпатирующего. Эмпатирую-
щий стремится эмпатировать свою жизнь в объект и испытать ее в 
объекте; поэтому необходимо, чтобы самостоятельность и отличие 
объекта от субъекта не были слишком велики. Поэтому при помощи 
бессознательного акта, который предшествует эмпатии, самовластие 
объекта депотенцируется или сверхкомпенсируется, именно тем, что 
субъект тотчас же бессознательно ставит себя над объектом. Одна-
ко такое возвышение может осуществляться только бессознательно, 
через усиление значения субъекта. Это может совершиться при по-
мощи сознательной фантазии, которая или сразу обесценивает и 
обессиливает объект, или же возвышает субъекта и ставит его над 
объектом. Лишь таким образом создается тот потенциал (Gefälle), в 
котором нуждается эмпатия для того, чтобы можно было переводить 
субъективные содержания в объект.
Абстрагирующий находит себя в мире, населенном ужасами, стре-
мящемся насильственно подавить его, поэтому он уходит в себя са-
мого, чтобы измыслить про себя спасительную формулу, способную 
настолько повысить его субъективную ценность, чтобы он чувство-
вал себя по крайней мере на высоте, достаточно сильным противо-
стоять влияниям объекта. Напротив, вчувствующийся находит себя 
в мире, нуждающемся в его субъективном чувстве, для того чтобы 
иметь жизнь и душу. Он доверчиво наделяет его одушевлением, тог-
да как абстрагирующий недоверчиво отступает перед демонами объ-
ектов и построяет себе, в лице абстрактных созданий, ограждающий 
его противоположный мир.
Если мы припомним то, что было изложено нами в предшествую-

 166
щих главах, то мы без труда узнаем в эмпатии механизм экстраверсии, 
а в абстрагировании – механизм интроверсии. «Великая внутренняя 
тревога человека, вызываемая явлениями внешнего мира» есть не что 
иное, как опасение раздражений, свойственное интроверту, который 
вследствие своего более глубокого ощущения и реализованности, 
испытывает настоящий страх перед слишком быстрой или слишком 
сильной сменой раздражений. Его абстракции и служат совершенно 
определенно той цели, чтобы уловить при помощи общего понятия 
все беспорядочное и сменяющееся и уложить в пределы закономер-
ности. Само собою понятно, что эта, в сущности магическая, проце-
дура встречается в своем полном развитии у первобытного челове-
ка, геометрические знаки которого имеют не столько украшающее, 
сколько магическое значение. Воррингер
*
с основанием говорит об 
искусстве Востока: «Мучимые запутанными сцеплениями и сменяю-
щейся игрою явлений внешнего мира, такие народы испытывали не-
вероятную жажду покоя. Возможность счастья, которую они искали 
в искусстве, заключалась не в том, чтобы погрузиться в вещи внеш-
него мира и насладиться собою в них, но в том, чтобы изъять еди-
ничную вещь внешнего мира из ее произвольности и видимой слу-
чайности, увековечив ее через приближение к абстрактным формам, 
и таким образом найти спокойную точку опоры в потоке явлений». 
«Итак, эти абстрактные, закономерные формы суть единственные и 
высшие, на которых человек может отдохнуть перед лицом неверо-
ятной запутанности мировой картины»
**
.
Как говорит Воррингер, именно эстетические формы и религии 
Востока обнаруживают абстрагирующую установку по отношению 
к миру. Поэтому в общем людям Востока мир должен представлять-
ся иначе, нежели человеку западной культуры, который одушевляет 
свой объект при помощи эмпатии. Для представителя Востока объ-
ект является одушевленным априори и властвует над ним; и потому 
субъект отступает перед ним и абстрагирует свои впечатления. Вер-
ное представление о восточной установке дает Будда в своей «Ог-
ненной проповеди», где он говорит: «Все объято пламенем. Глаз и 
все чувства объяты пламенем, зажженным огнем любви, огнем нена-
висти, огнем ослепления; его зажигает рождение, старость и смерть, 
боль и жалобы, заботы страдание и отчаяние. Весь мир стоит в пла-
мени; весь мир окутан дымом, весь мир истребляется огнем; весь мир 
содрогается».
Именно этот ужасающий и мучительный облик мира заставля-
ет буддиста принять абстрагирующую установку, подобно тому как 
и сам Будда, согласно легенде, вступил на свой путь под влиянием 
подобного же впечатления. Динамическое оживление объекта как 
основание для абстрагирования нашло себе меткое выражение на 
* 
1.с., р.18. 
** 
1.с.,р.21. 

 167
символическом языке Будды. Это оживление покоится не на эмпа-
тии, а соответствует априорной бессознательной проекции, проек-
ции, которая, собственно говоря, существует с самого начала. Вы-
ражение «проекция» оказывается даже неподходящим для верного 
обозначения этого феномена. Собственно говоря, проекция есть акт, 
который осуществляется, а не имеющееся налицо с самого начала 
состояние, о котором, очевидно, идет речь. Я считаю, что более точ-
ным обозначением такого состояния является «participation mistique» 
(мистическое соучастие), предложенное Леви-Брюлем, потому что 
это понятие формулирует первоначальную отнесенность первобыт-
ного человека к своему объекту. Дело в том, что его объекты дина-
мически оживлены, заряжены душевным веществом или душевной 
силой (но отнюдь не всегда одушевлены, как предполагает аними-
стическая гипотеза!), и потому они имеют непосредственное психи-
ческое воздействие на человека, которое слагается благодаря тому, 
что человек является как бы динамически тождественным со своим 
объектом. В некоторых примитивных языках предметы обихода име-
ют даже род, отличающий живые существа (суффикс оживления). 
Подобным же образом для абстрагирующей установки объект явля-
ется уже априори живым и самодеятельным и не нуждается во вчув-
ствовании, напротив, он обладает такой силой влияния, что при-
нуждает к интроверсии. Сильная бессознательная оккупированность 
объекта со стороны либидо возникает вследствие того, что он стоит 
в отношении мистического соучастия к бессознательному субъекта, 
имеющего интровертную установку. Это ясно видно из слов Будды: 
мировой огонь тождественен с огнем либидо, присущего субъекту с 
его пылающей страстью, которая является ему, однако, в виде объ-
екта, потому что он еще не превратил ее путем дифференциации в 
субъективно подвластную функцию.
Поэтому абстрагирование является функцией, ведущей борьбу с 
первоначальным мистическим соучастием. Оно отрывает от объекта 
для того, чтобы расторгнуть скованность с ним. Оно ведет, с одной 
стороны, к созданию эстетических форм, с другой стороны – к по-
знанию объекта. Равным образом и функция эмпатии является орга-
ном как эстетического творчества, так и познания. Однако эмпатия 
осуществляется на совершенно иной основе, чем абстрагирование. 
Подобно тому как это последнее основано на магическом значении 
и силе объекта, так эмпатия основана на магическом значении субъ-
екта, который овладевает объектом при помощи мистической иденти-
фикации. Как, с одной стороны, первобытный человек находится под 
магическим влиянием силы фетиша, так, с другой стороны, он явля-
ется и чародеем, и аккумулятором магической силы, «заряжающим» 
фетиш. (Ср. с этим ритуал шуринга у австралийцев
*
.)
Бессознательное депотенцирование объекта, предшествующее 
* 
Spencer and Gillen: The Northern Tribes of Central Australia. London, 1904. 

 168
акту вчувствования, является также длительным состоянием с более 
слабым ударением на объект. Но зато у вчувствующегося бессозна-
тельные содержания оказываются тождественными с объектом, и со-
общают ему неживое и неодушевленное обличие
*
, почему эмпатия 
и становится необходимой для познания сущности объекта. Итак, 
в данном случае можно было бы говорить о постоянном бессозна-
тельном абстрагировании, которое и выставляет объект как неоду-
шевленный. Ибо абстрагирование всегда действует так: оно убивает 
самодеятельность объекта, поскольку она стоит в магическом отно-
шении к душе субъекта. Поэтому абстрагирующий сознательно пу-
скает его в ход, чтобы оградить себя от магического влияния со сто-
роны объекта. Из априорной неоживленности объектов проистекает 
и доверчивое отношение вчувствующегося к миру: нет ничего, что 
могло бы враждебно повлиять на него и подавить его, ибо лишь он 
один наделяет объект жизнью и душою, хотя его сознанию кажется, 
что дело обстоит как раз обратным образом. В противоположность 
этому для абстрагирующего мир наполнен властно действующими и 
потому опасными объектами, почему он и ощущает страх и, в созна-
нии своей немощи, он избегает слишком близкого соприкосновения 
с миром, чтобы создать те мысли и формулы, с помощью которых 
он надеется одержать верх. Поэтому его психология есть психология 
угнетенного человека, тогда как эмпатирующий подходит к объекту 
с априористической уверенностью, потому что объект вследствие 
своей неоживленности, не опасен. Такая характеристика, конечно, 
схематична и отнюдь не стремится охарактеризовать всю сущность 
экстравертной или интровертной установки, она подчеркивает толь-
ко некоторые оттенки, имеющие, однако, немаловажное значение.
Подобно тому как эмпатирующий, сам того не сознавая, наслаж-
дается в объекте самим собою, так абстрагирующий, размышляя над 
впечатлением, произведенным на него объектом, созерцает, не зная 
того, самого себя. Ибо то, что эмпатирующий переносит в объект, 
есть он сам, т. е. его собственное бессознательное содержание, и то, 
что абстрагирующий думает о своем впечатлении от объекта, он ду-
мает о своих собственных чувствах, явившихся ему в объекте. От-
сюда ясно, что для действительного постижения объекта нужны обе 
функции, так же как и для действительного эстетического творче-
ства. Обе функции и имеются всегда налицо у индивида, но только в 
большинстве случаев они неравномерно дифференцированы.
Воррингер усматривает общий корень этих двух основных 
форм эстетического переживания в стремлении к самоотчуждению 
(Selbstentäuβerung)
**
. В абстракции человек стремится к тому, чтобы 
«в созерцании необходимого и незыблемого освободиться от слу-
чайностей человеческого бытия вообще, от кажущегося произвола 
*
Потому что бессознательные содержания вчувствующегося сами относительно не оживлены. 
** 
1. с., р. 26. 

 169
всеобщего органического существования». В противоположность 
запутывающему и поражающему множеству оживленных объектов 
человек создает себе абстракцию, т. е. абстрактный общий образ, 
властно вводящий впечатления в закономерную форму. Этот образ 
имеет магическое значение против хаотической смены переживаний. 
Человек погружается в этот образ и настолько теряет себя в нем, что 
ставит, наконец, свою абстрактную истину выше реальности жизни 
и тем самым вообще подавляет жизнь, которая могла бы нарушить 
наслаждение абстрактной красотой. Тем самым он возводит самого 
себя до абстракции, он отождествляет себя с вечной значимостью 
своего образа и застывает в нем, причем образ становится для него 
до известной степени освобождающей формулой. Таким способом 
он отчуждается от самого себя и переносит свою жизнь на свою аб-
стракцию, в которой он ее как бы кристаллизирует.
Далее, эмпатирующий, вчувствуя в объект свою деятельность, 
свою жизнь, также уходит этим в объект, поскольку эмпатирован-
ное содержание представляет собой существенную часть субъекта. 
Субъект становится объектом, он отождествляет себя с ним и, таким 
образом, избавляется от себя самого. Объективируя себя, он слагает 
с себя субъективность. Воррингер
*
говорит: «Но, эмпатируя эту волю 
к деятельности в другой объект, мы и находимся в другом объекте. 
Мы избавлены от нашего индивидуального бытия на то время, пока 
мы, в нашем стремлении к переживаниям, растворяемся во внешнем 
объекте, во внешней форме. Мы чувствуем, как наша индивидуаль-
ность как бы вливается в твердые грани, в противоположность бес-
предельной дифференцированности индивидуального сознания. В 
этом самообъективировании лежит отчуждение от себя. Это утверж-
дение нашей индивидуальной потребности в действии представля-
ет собой в то же время предел для ее беспредельных возможностей, 
отрицание ее несоединимых дифференцированностей. В пределах 
этой объективации мы, с нашим внутренним стремлением к актив-
ности, находим отдых».
Подобно тому как для абстрагирующегося абстрактный образ яв-
ляется оплотом, защитой от разлагающих воздействий бессознатель-
но оживленных объектов
**
, так для эмпатирующего перенесение на 
объект становится защитой от разлагающего действия внутренних 
субъективных факторов, беспредельных возможностей фантазии и 
соответствующих влечений к деятельности, основанной на беспре-
дельных, фантастических возможностях. Как, по Адлеру, интроверт-
ный невротик цепляется за «фиктивную руководящую линию», так 
экстравертный невротик цепляется за объект, на который он совер-
шил перенос. Интровертный абстрагировал свою «руководящую ли-
нию» от своих хороших или дурных испытаний, пережитых на объ-
*
I.с., р.27. 
**
Fr. Th. Vischer в своем романе «Auch Einer» дает меткое описание оживленных объектов. 

 170
екте, и доверяется формуле как средству защиты от беспредельных 
возможностей жизни.
Эмпатия и абстрагирование, экстраверсия и интроверсия суть ме-
ханизмы приспособления и защиты. Поскольку они дают возмож-
ность приспособления, они защищают человека от внешних опас-
ностей. Поскольку они суть направленные функции
*
, они освобождают 
человека от всего, носящего характер случайного влечения, мало 
того, они даже защищают его от этого, давая ему возможность само-
отчуждения. Как показывает повседневный психологический опыт, 
есть очень много людей, которые всецело отождествляются со сво-
ей направленной функцией (“ценной” функцией); таковы, между 
прочим, типы, обсужденные здесь. Отождествление с направленной 
функцией имеет то неоспоримое преимущество, что этим человек 
лучше всего приспособляется к коллективным ожиданиям и требова-
ниям, кроме того, получает еще возможность, путем самоотчуждения 
уклоняться от своих подчиненных (неполноценных), недифферен-
цированных и ненаправленных функций. К тому же с точки зрения 
социальной морали «самоотверженность» является особенной добро-
детелью. Однако, с другой стороны, отождествление с направленной 
функцией имеет и крупный минус, а именно дегенерацию индивида. 
Несомненно, человек в широкой мере способен к механизации, но 
все-таки не до такой степени, чтобы он мог совсем отказаться от себя, 
не потерпев от этого вреда. Ибо, чем больше он отождествляет себя 
с одной функцией, тем более он вкладывает в нее либидо и тем более 
он отвлекает либидо от других функций. В течение довольно долгого 
времени эти функции выносят значительное отвлечение либидо; но 
однажды он начинает реагировать. Ибо вследствие того, что либидо 
отвлекается от них, они понемногу опускаются под порог сознания, 
их ассоциативная связь с сознанием ослабевает и от этого они мало-
помалу погружаются в бессознательное. Это равносильно регрес-
сивному развитию, именно – возвращению относительно развитой 
функции на инфантильную и, наконец, на архаическую ступень. А так 
как человек провел в культивированном состоянии лишь сравнительно 
немного тысячелетий, а в некультивированном состоянии – много со-
тен тысяч лет, то функции архаического характера у него еще чрез-
вычайно жизнеспособны и легко поддаются новому оживлению. И, 
когда благодаря оживлению либидо известные функции подверга-
ются дезинтеграции, то в бессознательном начинают функциониро-
вать их архаические основы.
Такое состояние означает диссоциацию личности, ибо архаиче-
ские функции не имеют прямых отношений к сознанию, т. е. нет 
удобопроходимых мостов между сознательным и бессознательным. 
Поэтому, чем далее идет самоотчуждение, тем далее заходит и архаи-
*
По вопросу о направленном мышлении ср: Jung: Wandlungen und Symbole der Libido, рус. пер. 
Либидо: его метаморфозы и символы. 

 171
зация обездоленных функций. Вместе с тем возрастает и значение 
бессознательного. Тогда бессознательное начинает симптоматиче-
ски расстраивать направленную функцию, и вместе с тем начинается 
тот характерный порочный круг, который мы находим в целом ряде 
неврозов: человек пытается компенсировать бессознательно расстра-
ивающие его влияния посредством особых напряжений направлен-
ной функции и это состязание продолжается в известных случаях 
вплоть до нервного крушения.
Возможность самоотчуждения через отождествление с направ-
ленной функцией покоится не только на одностороннем ограниче-
нии одной этой функции, но и на том, что сущность направленной 
функции принципиально требует самоотчуждения. Так, каждая на-
правленная функция требует строгого исключения всего того, что не 
относится к делу, мышление исключает всякое мешающее ему чув-
ство, и точно так же чувство исключает все мешающие ему мысли. 
Без вытеснения всего остального направленная функция не может 
совсем состояться. Но в противоположность этому саморегулиро-
вание живого организма естественно требует гармонизации челове-
ческого существа; вот почему внимание к обездоленным функциям 
является жизненной необходимостью и неизбежной задачей воспи-
тания рода человеческого.

 172

жүктеу/скачать 2,31 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: