Серия философия серия культурология

Вестник КазНУ. Серия философия. Серия культурология. Серия политология. № 1 (36). 2011                                                
141
 
раскрытия  нашей  темы.
 
Итак,  вопрос  о 
становлении  человека  самим  с  собой  не  может 
быть  сведен  к  вопросу  о  самосохранении:  он 
предполагает вопрос о смысле существования, о 
том, что может быть самостью человека. Вопрос 
«кто  я?»  включает  вопрос  «что  я  собой 
представляю?» (хотя  и  не  сводится  к  нему).  Но 
на  него  можно  ответить  лишь  определив,  что 
такое  действительность  в  целом,  каков  мир,  в 
котором  я  живу.  Связь  идентификации  и 
смысловой  стороны  идентичности  делает  по-
нятным,  почему  распад  традиционных  форм 
общности, которые воспринимались людьми как 
естественные,  приводит  к  кризисам  идентич-
ности.  Можно  предположить,  что  смысл 
идентичности  не  просто  выявляется,  но 
появляется именно тогда, когда нечто перестает 
быть  «само  собой  разумеющимся»,  а  до  этого, 
пока  нечто  не  стало  проблемой,  оно  не  может 
стать и ценностью. То есть, чтобы начать что-то 
ценить,  его  надо  потерять («что  имеем,  не 
храним – потерявши,  плачем»).  Однако  вопрос, 
что  я  собой  представляю  как  определенный 
поворот  вопроса  «кто  ты?»,  на  который  мы 
отвечаем  при  знакомстве  (его  можно  назвать 
вопросом  идентификации),  уже  предполагает 
выяснение  отношений  между  людьми,  хотя  бы 
на тему «свой – чужой». Он «не друг и не враг, а 
так». Но это не знак, что он есть «чужой» и его 
надо  «гнать»,  а  обязательное  условие  придания 
отношений  с  ним  общей  формы – формы  в 
пространстве публичности. Дружба и приятель-
ство  отступают  перед  императивной  публич-
ностью.  Иначе  говоря,  люди  осваивают  свой 
образ  жизни  в  порожденной  культурой  (и 
порождающей  ее)  форме,  оставляющей  неопре-
деленными  средства  реализации  представлен-
ного ею способа жизни.
 
Точно также и у кочев-
ников  сохранялась  иерархия  межличностных 
отношения
 
на  основе  родоплеменной  струк-
туры.  Каждый  нес  ответственность  за  своего 
сородича,  вне  своего  рода  человек  не  мог  себя 
представить,  и  самым  тяжелым
 
наказанием  в 
кочевой  культуре  являлось  изгнание  из  рода.  А 
это  означало  изгнанный  автоматически  перехо-
дил к числу прокаженных, теряя свое лицо, а это 
означало, что он становился чужим среди своих. 
Генеалогическое  родство  играло  очень  важную 
роль,  ведь  оно  было  регулятором  социальных 
отношений  в  обществе,  и
 
кочевники-казахи 
очень  сильно  соблюдали  пропорцию  генетиче-
ских  связей.  Например,  для  кочевников-казахов 
было
 
строжайшим  табу
 
вступать  в  брачные 
союзы, если генеалогическое родство ограничи-
валось  шестью  коленями  предков.
 
И
 
это
 
способствовало  планомерной  и
 
культурной
 
циркуляции
 
на  большой  территории
 
между 
родами, иначе говоря, создавая общекультурные 
и  языковые  ценности,  которые  впоследствии 
легли  в  основу  создания
 
казахской  нации.
 
Например,  у  кавказских  народов  внутри  одной 
нации  существуют  десятки  диалектов,  это 
следствие  того,  что  кавказские  племена  долгое
 
время  жили  локализованно  и  ими
 
приветст-
вовались
 
внутриродовые  брачные  связи,  чем  у 
их  соседей  кочевников.
 
А
 
диалектические 
различия в казахском языке, несмотря на то, что 
он  был  распространен  на  большой  территории,
 
были  сведены
 
до  минимума.  Но,  несмотря  на 
это,  кочевник-казах  не  идентифицировал  себя 
как
 
казах,  а  идентифицировал  себя  с  родом  и 
жузом.  В  свою  очередь  кочевая  культура 
нуждалась  в  дальнейшем  своем  развитии.
 
С 
середины
 
19  века  в  казахском  обществе  обра-
зовалась  новая  волна
 
представителей  казахской 
нации, 
которые
 
под 
влиянием 
русской 
интеллигенции  стали
 
пересматривать  старую 
систему  устройства  общества  и  пытались, 
сохраняя  свою  культурную  самобытность, 
модернизировать общество
 
по пути европейской 
культуры. В это период начинает формироваться
 
в  интеллектуальной  среде  общеидентичные 
конъюнктуры
 
казахской идентичности. Предста-
вителем  этой  волны  были
 
Ш.  Уалиханов,  И. 
Алтынсарин,  А.  Кунанбаев.  Одной  из  важных 
идей 
предлагаемой 
этой 
волной 
было, 
реформирование  казахского  общества
 
через 
образование  и  желание  сделать  казахов 
конкурентоспособными
 
наряду  с
 
другими 
нациями. Яростным
 
сторонником этих идей был 
Ч.  Валиханов,
 
свободно  владевший  русским  и 
казахским  языками.  Он  первый
 
отличал 
киргизов  от  казахов  и  от  других  народов 
тюркского  этноса.  А
 
до  этого  казахи  были 
известны  среди  русских  исследователей  как 
«киргизы».
 
Он  внес  большой  вклад  в 
исследования  родного  края,  и  способствовал 
развитию  не  только  русской  науки,  но  и
 
сделал
 
анализ
 
в  исследовании  родной
 
культуры.
 
Немаловажную роль
 
в формировании казахской 
национальной  идентичности  сыграл
 
великий 
Абай.  Читая
 
«слова – назидания»
 
Абая
 
можно 
заметить,  что  критикуя
 
народ,  не  просто 
призывает  выйти  за  рамки  традиций,  а 
призывает  к
 
переосмыслению  их,  видит  в  них 
причину  социокультурного  раскола  общества. 
Абай в контексте
 
нового видения видел решение 
проблем  национальной  идентичности  через 
развитие  школ,  образования,  в  борьбе  с  суеве-
рием,  в  модернизации  религии,  в  овладении 
науками. Исходя из этого,
 
можно сделать вывод, 
что  интеллигенция  этого  периода  видела 
спасение  и  сохранение  своей  идентичности 
через  освоения  знаний  как  Запада,  так  и 
Востока.  Мы  знаем,  что  кочевая  культура  она 
развивается  не  по  вертикали  (снизу-  вверх)  как 

142
                          
ҚазҰУ хабаршысы. Философия сериясы. Мəдениеттану сериясы. Саясаттану сериясы. № 1 (36). 2011
 
западная  оседлая  культура,  а  по  горизонтали. 
Представители  кочевой  культуры  в  основном 
консерваторы,  и  в  новом  видели  угрозу.  По 
этому поводу профессор Б.Нуржанов писал, что 
кочевничество противостоит оседлости  по всем 
параметрам  человеческой  жизни
 
"если  оседлый 
образ  жизни  детерминируется
 
принципом  "чем 
новее,  тем  лучше",  то  кочевой  обратным - "чем 
древнее,  истиннее,  надежней,  безопасней". 
Несмотря  на  это  все,  интеллигенция  пыталась 
реформировать общество, видя в этом большую 
необходимость для блага народа. Прежде всего, 
они видели решение этих реформ через русское 
образование.  
В  начале XX века  появились  националис-
тические  течения
 
казахской  интеллигенции, 
которые  уже  не  хотели  союза  с  русской 
культурой, а искали корни
 
в родной культуре. В 
этот  период  можно  говорить  что,  образовалась 
казахская  элита,  которая  уже  действовала  на 
высшем  политическом  уровне,  создавая  свои 
политические  партии  со  своими  программами, 
которые  издавались  в  печати.  Одним  из  таких 
была  партия  "Алаш",  которую  возглавлял 
А.Бокейханов.  Начало XX в.,  можно  сказать, 
было  временем  расцвета  казахской  периоди-
ческой  печати.  Если  в  конце XIX в.  Сущест-
вовало  всего  два  издания  "Туркiстан  уалаяты-
нын  газетi" (1870-1883) и  "Дала  уалаятынын 
газетi" (1888-1902), то  после 1905 г.  появляется 
целый  ряд  новых  газет  и  журналов.  В 1907 г. 
группа  казахской  интеллигенции  в  Петербурге 
начала издавать газету "Серке", редактором был 
Абдурашид  Ибрагимулы.  Особая  роль  в 
развитии  национальной  прессы  принадлежит 
газете  "Казак",  выходивший  в  Оренбурге  и 
Тургае  в 1913-1918 гг.  под  редакцией  Ахмета 
Байтурсынова.  Основной  заботой  газеты  была 
культурный подъем казахского народа, развитие 
казахского  литературного  языка  и  литературы. 
Следущим  героическим
 
шагом  этого  периода 
было  восстание 1916 года,
 
которое  занимает 
особое  место  в  истории  многовекового  нацио-
нально–освободительного  движения  казахского 
народа. Несмотря на свое поражение, восстание 
очень  сильно  изменило  самосознание  казахов, 
способствовало
 
формированию  единой  казах-
ской  нации.  Это  не  только  было
 
великим
 
пробуждением  народа,  покоренным  Российской 
самодержавием,  но  и  толчком  для  остальных 
народов,
 
которые  находились  под  давлением 
западных  стран.  Культурный  механизм  был 
запущен,  остановить  это  было  невозможно, 
была уже сформирована элита, которая
 
работала 
над  единением
 
народа  под  единым
 
националь-
ным  лозунгом
 
«казах».  Пошатнулась  сама 
система  царского  режима,  а  через  два  года 
царский  режим  рухнул,  на  его  месте
 
образо-
валась  Советская  власть.  В  установлении  и 
упрочнении  Советской  власти  выдающуюся 
роль сыграла ленинская национальная политика, 
основные положения которой были определены 
в  таких  исторических  документах,  как  "Декла-
рация прав народов России" (2 ноября 1917 г.) и 
обращение  Советского  правительства  "Ко  всем 
трудящимся мусульманам России и Востока" (20 
ноября 1917г.).  Эти  важнейшие  политические 
документы 
способствовали 
успешному 
установлению  Советской  власти  на  огромных 
просторах  многонациональной  страны.  Конец 
20-х - 30-х  годов  отмечен  ростом  волны 
крестьянских выступлений против насильствен-
ной  коллективизации,  которая  привела  к 
массовой  гибели  людей.  Если
 
углубиться
 
и 
посмотреть,
 
то  массовая  коллективизация
 
коче-
вых  казахов  привело
 
к  насильственной  осед-
лости,  и  отказу  от  прежнего  мировосприятия 
собственного  «я».  Если  раньше  кочевники 
казахи  противопоставляли  себя  к  оседлой 
культуре  и  находили  себя,  то  теперь  прежние 
рычаги
 
идентичности  были  уничтожены.  Этот 
драматический  переход  от  кочевой
 
культуры  к 
оседлой  культуре  фундаментально  изменил 
взгляд  казахов  на  мир  и  на  себя.
 
После 
обретения  суверенитета,  вопрос  о  самоиден-
тификации
 
казахов как титульной нации
 
остает-
ся
 
очень  важным,  потому  что
 
от  решения  этих 
вопросов не только зависит развитие казахов, но 
и
 
дальнейшая  судьба  национальных  мень-
шинств, которые живут в Казахстане.  
 
 
____________ 
 
1. 
Ерофеева 
И.В. Cимволы 
казахской 
государственности  (позднее  средневековье  и  новое 
время). – Алматы, 2001. 
2. 
Масанов 
Н. «Реноме 
кочевников» // 
www.zonakz.net. 
3.  Шеманов  А.  Самоидентификация  человека  и 
культуры. – М., 2007. 
 
* * * 
Мақалада 
мəдениет 
кеңістігіндегі 
этностық 
идентификацияның  əртүрлі  қырлары  талданады  жəне 
осы мəселелердің шешу жолдарын қарастырады.  
 
 * * * 
This article analyzes the process of establishing cultural 
self-identification Kazakhs. The article discusses the 
theoretical context of the consideration self-identification 
and position of culture, described by their constituent 
elements. 
 
 
 

Вестник КазНУ. Серия философия. Серия культурология. Серия политология. № 1 (36). 2011                                                
143
 
Б. И. Карипбаев 
 
МОРАЛЬНО-ПРАВОВЫЕ КООРДИНАТЫ СОЦИАЛЬНОГО БЫТИЯ 
 
Мораль  и  право  относятся  к  таким 
социокультурным  феноменам,  которые  счи-
таются  базисными,  основополагающими.  Дина-
мизм  современной  эпохи  находит  свое  отраже-
ние,  прежде  всего,  в  базисных  институтах 
общества.  Поэтому  современная  эпоха – это 
эпоха  трагических  моральных  коллизий  и 
правовых  парадоксов.  Все  эти  коллизии  и 
проблемы  привели  к  ситуации,  когда  пред-
ставления  о  моральных  и  правовых  нормах 
оказались отягощены грузом самых неоднознач-
ных коннотаций, детерминированных явными и 
глубинными,  латентными  метафизическими, 
идеологическими и политическими факторами.  
Интерпретации морали и права, как правило, 
отличаются  или  узкими  отождествлениями  или 
наоборот  чрезмерной  широтой  применяемых 
абстракций.  Моральные  и  правовые  нормы 
подвергаются  яростным  нападкам,  отрицанию 
или,  наоборот,  чрезмерной  фетишизации.  И, 
наконец,  извечная  проблема – это  проблема  их 
соотношения.  В  зависимости  от  социокультур-
ного  контекста  парадигмальных  особенностей 
это  соотношение  отличается  или  их  противо-
поставлением,  или  более  сложными  формами 
взаимодействия и анализа этой проблемы.  
Однако  в  любом  варианте  эта  проблема 
остается  открытой,  требующей  от  исследова-
телей,  философов,  правоведов  постоянных 
усилий.  Встать  над  этими  спорами,  преодолеть 
исторические  и  групповые  предрассудки,  проя-
вить  абсолютную  объективность – этот  позна-
вательный  императив  в  исследовании  морали  и 
права  пыталось  реализовать  не  одно  поколение 
исследователей.  
Однако  мы  с  сожалением  можем  констати-
ровать,  что  социальная  и  экзистенциальная 
значимость  рассматриваемых  феноменов  чаще 
всего  оказывалась  сильнее  объективистских 
интенций.  Тезис,  что  бытие  определяет  созна-
ние,  оказывается  верным  и  в  этом  случае,  если 
бытие не отождествлять только с материальным 
миром.  Как  правило,  после  такой  историко-
методологической 
рефлексии 
большинство 
авторов  заявляют  о  своих  методологических 
преимуществах,  обеспечивающих  им  необхо-
димый  объективистский  иммунитет,  однако  с 
тем, чтобы повторить в  том или ином варианте 
ошибки предшественников.  
Мы  надеемся  избежать  такого  конфуза,  и 
считаем,  что  его  можно  избежать,  последова-
тельно  отвергая  эссенциалистские  притязания. 
Отвергая 
эссенциалистские 
методы, 
мы 
предлагаем  подход,  сочетающий  структурный 
анализ  с  анализом  историческим – конкретных 
вариаций  морали  и  права  и  также  их 
соотношения.  Предлагаемый  способ  анализа  не 
претендует  на  выявление  последней  сущности 
неизменного  субстрата,  а  ориентирован  на 
выявление  в  исторических  феноменах  опреде-
ленных инвариантов. 
Структурный  подход  к  анализу  морали  и 
права,  их  соотношению,  мы  понимаем  как 
попытку  нахождения  и  вычленения  инвариант-
ных  свойств,  способ  очерчивания  рамок 
бесчисленной массы неоднозначных конкретно-
исторических  представлений  о  морали  и  праве. 
Это  способ  нахождения  регулярностей  в 
интенциях  и  действиях,  определяемых  нередко 
случайными  и  ситуативными  факторами. 
Однако  современный  структурный  анализ 
должен  быть  не  только  способом  нахождения 
формальных  матриц,  но  должен  быть  способ-
ным к учету исторических особенностей, иметь 
развитую чувствительность к нюансам, деталям, 
обладать  позитивным  отношением  к  случай-
ностям. Структурный анализ моральных импли-
каций и правовых норм имеет свою историю.  
Впервые  наиболее  последовательно  и  в 
эмпирическом  отношении  очень  плодотворно 
этот подход применил Э. Дюркгейм. Естествен-
но,  он  опирался  на  другую  терминологию,  но 
его  теоретические  и  методологические  интен-
ции  в  вышеназванном  варианте  прослеживают-
ся очень четко. Для Дюркгейма нравственность, 
право,  прежде  всего,  представляются  не  как 
конкретно-содержательные  феномены,  а  как 
формальные  структуры,  то  есть  инвариантные 
условия социального бытия. 
Нравственность,  коллективное  сознание – 
это  несущие  конструкции  социальной  реаль-
ности.  Роль  нравственности  как  первичного, 
необходимого 
и 
инвариантного 
условия 
социальной  жизни  Дюркгейм  подчеркивает 
следующим  тезисом: "Существование  любой 
группы  предполагает  наличие  нравственных 
правил" [1, с.30]. Этот тезис свободен от узости 
конкретно-исторических 
отождествлений 
и 
морализаторских оценок. 
Мы 
также 
принимаем 
реализм 
Э. 
Дюркгейма, как в отношении общества в целом, 
так  и  в  отношении  нравственности  и  правовых 
отношений.  Реализм  не  только  отдельных 
индивидов,  но  и  социальных  феноменов,  не 
сводимых  к  индивидуально-материализирован-
ным  формам,  подтверждается  их  такой  же 
принудительностью,  какой  обладают  физи-
ческие феномены.  

144
                          
ҚазҰУ хабаршысы. Философия сериясы. Мəдениеттану сериясы. Саясаттану сериясы. № 1 (36). 2011
 
Если  в  отношении  морали  как  инвариант-
ного 
атрибута 
социальности 
возражения 
затруднительны,  то  в  отношении  права  они 
даже  неизбежны.  В  этом  вопросе  мы  присое-
диняемся, избегая бессмысленных исторических 
экскурсов,  к  тем  авторам,  которые  считают 
право  обязательным  атрибутом  современного 
общества.  Так,  по  мнению  Т. Парсонса,  в 
отличие  от  досовременных  обществ,  где 
"законодательство  как  дифференцированная 
функция  почти  не  существует",  в  современных 
обществах  "легитимизация  постоянно  осущест-
вляемой  законодательной  функции…  представ-
ляет  собой  отличительный  признак  современ-
ного развития" [2, с.34]. 
Выявление  моральных  и  правовых  инва-
риантов  является  важной,  но  отнюдь  не 
самодостаточной  задачей.  Морально-правовые 
инварианты  должны  быть  конкретизированы  с 
точки  зрения  уровней  дифференциации  и 
синкретизма,  ригидности  и  толерантности, 
выявления конкретных факторов и последствий 
аномии,  правового  нигилизма  или  фетиши-
зации. 
Конкретизация  формальных  абстракций 
возможна  на  основе  таких  переменных,  как 
историческая
 
эпоха и социокультурная система. 
Именно  эти  переменные  позволяют  объяснить 
массу  опосредований,  в  которые  вовлечены 
моральные  и  правовые  нормы.  Вместе  с  тем 
структурный  подход  позволяет  и  в  рамках 
конкретных  исторических  и  социокультурных 
контекстов  выявлять  не  только  уникально-
специфические
 
вариации  морально-правовых 
норм,  но  и  более  широкие  и  устойчивые 
конфигурации.  Так,  например,  моральные  и 
правовые  нормы  отличаются  совпадениями  в 
рамках  сообществ,  которые  мы  обобщенно 
называем  традиционными  и  индустриальными. 
Эти  совпадения  имеют  место,  несмотря  на  все 
национальные 
или 
другие 
региональные 
особенности.  При  всей  специфике  средневеко-
вого  западноевропейского  или  китайского 
общества, а  также современного японского или 
американского  обществ  они  имеют  общие 
структурные  черты,  характерные  как  для 
традиционных  средневековых  обществ,  так  и 
для современных индустриальных систем. 
Структурные  аспекты  позволяют  выявить  и 
устойчивые  различия  между  традиционными  и 
индустриальными нормами как в сфере морали, 
так  и  в  сфере  права.  И,  наконец,  неизбежные  и 
неустранимые  коллизии  между  моральным  и 
правовым, между приватным, межличностным и 
формально-универсальным,  также  зависят  от 
структурных  особенностей  социокультурной 
традиции. 
Мораль и право, будучи инвариантными, как 
функциональные  явления,  вариативны  как 
конкретные  социокультурные  и  исторические 
явления. Их вариативность обусловлена, прежде 
всего,  глубинными  или  трансцендентными,  по 
отношению к миру повседневности, ценностями 
и  символами.  Имея  в  той  или  иной  степени
 
трансцендентный статус по отношению к повсе-
дневным,  утилитарным  значениям,  представле-
ниям,  базисные  социокультурные  ценности  и 
символы  не  могут  быть  произвольно  скоррели-
рованы  на  основе  рационально-эмпирических 
процедур.  Но  благодаря  своему  трансцендент-
ному,  а,  значит,  привилегированному  статусу 
они предопределяют исходные представления и 
ориентации  определенных  сообществ,  которые 
принято  называть  цивилизациями,  культурами 
или социумами.  
Если  обратиться  к  концепции  Ф. Фукуямы, 
то  в  правовом  аспекте  мы  должны  наблюдать 
торжество  формального  права,  если  не  в  виде 
укорененных  институциональных  норм,  то,  по 
крайней  мере,  культурно-оправданных  ориен-
тиров [3]. Однако  реальность  на  эмпирическом 
уровне  не  дает  повода  для  такой  эйфории. 
Право в современном формализованном вариан-
те  не  только  не  укореняется  как  эффективная 
институциональная  система,  но  и,  можно 
сказать,  вызывает  резко  отрицательную  реак-
цию во многих социокультурных системах. 
Проблемы  укоренения  формальной  право-
вой  системы,  формирования  эффективной 
жизнеспособной  системы  в  рамках  незападных 
культур,  и  в  частности,  в  постсоветских 
обществах  имеет  еще  один  аспект.  Этот  аспект 
связан  не  только  с  резко  отрицательным 
отношением  к  современному  праву,  но  и  с 
эйфорией  от  его  возможностей,  фетишизацией 
права. Тем, кто так охвачен неофитским пылом 
в  отношении  новой  панацеи,  можно  привести 
предостережения  Ю. Хабермаса,  подчеркиваю-
щего,  что  современное  государство  тоже  пред-
ставляет  собой  такую  политическую  форму 
жизни,  которая  не  растворяется  полностью  в 
абстрактной 
форме 
институционализации 
всеобщих  принципов  права.  По  мнению 
Хабермаса,  которого  трудно  заподозрить  в 
правовом  нигилизме,  форма  жизни  образует 
специфический  политико-культурный  контекст, 
в  рамки  которого  должны  быть  вписаны 
формальные  нормы  права.  Хабермас  недвус-
мысленно подчеркивает иерархию феноменов в 
социокультурной  жизни  и  предостерегает  от 
абсолютизации  формальных  норм  права [4, 
с.85].  
Господство  фетишистских  установок,  как 
правило, 
деформирует 
чувство 
границы, 
чувство 
меры. 
Из-за 
конфронтационной, 
слишком 
ангажированной 
ситуации 
в 

Вестник КазНУ. Серия философия. Серия культурология. Серия политология. № 1 (36). 2011                                                
145
 
отношении права, мы видим две доминирующие 
тенденции – одна  со  знаком  минус,  другая  не 
только  со  знаком  плюс,  но  можно  сказать  с 
тремя  восклицательными  знаками.  И  то,  и 
другое  не  способствует  конкретному  философ-
скому  анализу  условий  и  механизмов,  способ-
ных, если говорить словами П. Рикера, сформи-
ровать 
"этико-юридическую 
вменяемость". 
Причем  не  узкой  группы  интеллектуалов,  а 
основной массы общества. 
Сложная  проблема  требует  и  сложного, 
многомерного  анализа.  Рефлексия  по  поводу 
этико-юридических  проблем  не  должна  опи-
раться  на  привычные  дихотомии.  Она  должна 
включать  в  себя  как  традиционные  системы 
анализа,  так  и  последние  достижения  социо-
гуманитарной 
мысли 
(структуралистский 
анализ знаков, мифов, герменевтический анализ 
правовых текстов). 
Вместе  с  тем,  на  наш  взгляд,  остается 
достаточно  когнитивно-продуктивным  (эври-
стичным)  традиционный  исторический  анализ. 
Естественно,  не  примитивно-хронологический, 
а  как  исторический  подход  к  структурным 
элементам  социокультурной  системы.  Без 
выявления  исторических  предпосылок  невоз-
можно  объяснить  порой  полностью  противо-
положные  друг  другу  морально-правовые 
традиции.  Социокультурная  система,  где 
оказались  укорененными  правовые  идеи  и 
нормы,  достигла  высокого  уровня,  массовая 
этико-юридическая  вменяемость  отличается 
позитивным для права культурно-политическим 
климатом. 
Господствующие 
моральные 
импликации,  базисные  ценности  и  символы 
задают здесь "нормативный горизонт", ориенти-
рующий  не  только  элиту,  но  и  массы  на 
благожелательное отношение к праву.  
Право  в  таком  культурном  контексте – не 
зло,  не  вынужденное  допущение,  а  благо.  Это 
хорошо 
прослеживается 
в 
высказывании 
А. Токвиля: "Самым  прекрасным  понятием 
после  понятия  о  добродетели  является
 
понятие 
о  правах.  Точнее  говоря,  оба  эти  понятия 
соприкасаются – права – это  не  что  иное,  как 
добродетели,  перенесенные  на  политическую 
жизнь" [5, с.188].  Идея,  что  право – это  благо, 
что  это  добродетель  в  политической  ипостаси, 
резко  дисгармонирует  с  отношением  к  праву  в 
социокультурных  системах  традиционного  или 
полутрадиционного типа.  
Особенно  богата  антиправовыми  идеями, 
апологией  внеправового  социального  порядка 
русская  философия.  Для  этой  философской 
традиции  характерно  отношение  к  праву  как  к 
вынужденному  злу,  как  к  репрессивно-запре-
тительному  явлению,  явлению,  которое  оказа-
лось  негативным,  незаконным,  антифеноменом 
нравственности.  Право  здесь  лишь  внешняя 
правда,  появившаяся  из-за  искажений  внутрен-
ней  правды.  Возврат  к  этой  моральной  сущ-
ности 
внутренней 
правды, 
преодоление 
негативного,  временного  состояния, "вексель-
ной  честности"  есть  главная  историческая 
задача  традиционалистов.  На  аргументы  в 
пользу  права  Аксаков  отвечает: "Однако  нам 
скажут – или народ, или власть могут изменить 
друг  другу.  Гарантия  нужна!  Гарантия  не 
нужна! Гарантия – есть зло. Где нужна она, там 
нет  добра,  и  пусть  лучше  разрушится  жизнь,  в 
которой  нет  добра,  чем  стоять  с  помощью  зла" 
[6,  с.113].  Даже  такой  западник  как  Герцен 
разделяет  иллюзии  о  возможности  неправового 
социального  порядка,  основанного  исключи-
тельно  на  моральных  принципах.  Оценивая 
современное  правовое  состояние  России  как 
тяжкое  и  печальное,  он  считает,  что  для 
будущего – это огромное преимущество.  
Общая  культурная  традиция,  доминиро-
вание  слабодифференцированных  общинных 
идеалов  сказывается  и  на  позиции  Н.А. Бер-
дяева.  Хотя  он  неоднократно  критиковал 
российское  общество  из-за  слабой  дифферен-
цированности.  Для  него  право – это  вынуж-
денное  зло,  искажающее  моральный  порядок, 
основанный  на  человеческом  доверии. "Всякий 
правовой  строй  есть  узаконенное  недоверие 
человека  к  человеку,  вечное  опасение,  вечное 
ожидание  удара  из-за  угла.  Государственно-
правовое  сосуществование  есть  существование 
враждующих" [7, с.481]. 
Можно  сказать,  что  эта  традиция  жива,  и 
современные 
русские 
традиционалисты 
продолжают  линию  правового  нигилизма.  По 
мнению А. Солженицына, "общество, в котором 
нет  других  весов,  кроме  юридических,  тоже 
мало  достойно  человека" [8, с.101].  Традиции 
смешения  морали  и  права  "блистательно" 
демонстрирует В. Распутин, заявляя, что "право 
имеет  смысл,  когда  оно  работает  во  имя  души, 
достоинства,  культурного  и  нравственного 
облика народа" [9, с.3]. 
Примеры можно множить до бесконечности. 
Но  и  приведенные  программные  высказывания 
представителей  различных  культур,  на  наш 
взгляд,  достаточно  репрезентативны.  Они 
служат  доказательством  влияния  культурных 
установок  на  процесс  институционализации 
права, соотношения моральных норм с правовой 
системой.  Противопоставление  морали  и  права 
остается проблемой и в наше время, особенно в 
развивающихся странах.  
Отсюда  можно  сделать  вывод,  что  хотя 
противоречия  моральных  и  правовых  норм 
имеют место  во  всех  обществах, и будут иметь 
место  и  в  будущем,  наиболее  остро  эта 

146
                          
ҚазҰУ хабаршысы. Философия сериясы. Мəдениеттану сериясы. Саясаттану сериясы. № 1 (36). 2011
 
проблема  стоит  перед  теми  сообществами, 
которые  испытывают  большие  трудности  с 
усвоением и укоренением формального права. В 
таких  условиях  обостряется  извечная  проблема 
способов  регуляции  социокультурной  жизни 
человека,  противопоставления  моральных  и 
правовых  норм  как  противоположных  и  даже 
взаимоисключающих.  
Эти  противопоставления  в  принципе  не 
содержат  ничего  нового.  Они  основаны  на 
следующем  тезисе:  моральные  нормы  это 
органичные, жизненные и более тонкие способы 
регуляции  человеческого  поведения.  Также 
подчеркивается  большая  способность  обеспе-
чить  сплоченность  людей.  Право  же  (конечно, 
прежде  всего,  имеется  в  виду  современное 
право) наоборот представляется как бездушное, 
негуманное,  функциональное  образование,  как 
результат  искаженности  человеческих  отно-
шений  и  природы  современного  человека  в 
целом. 
Действительно, 
реально 
существующие 
отличия  во  многих  сообществах  приобретают 
характер абсолютных антагонистов,
 
облекаются в 
мифические  термины  и  уже  не  поддаются 
рационально-эмпирическому  анализу.  Мифоло-
гемы, связанные с апологией моральных способов 
регуляции и, наоборот, с негативным отношением 
к  формальному  праву,  не  теряют  своей 
убедительности  не  только  для  масс,  но  и  для 
большинства  интеллектуалов  развивающихся 
стран. Регулярно в легитимацию таких мифологем 
вносят  свой  вклад  и  западные  интеллектуалы, 
уставшие  от  формализованности  социокуль-
турных  регуляторов.  Те,  кто  принял  миф, 
связанный 
с 
преимуществом 
моральных 
регуляторов и пониманием права как зла (само это 
зло  может  трактоваться  как  абсолютное  или 
необходимое  и  допустимое)  не  нуждаются  в 
объективном подходе к данной проблеме. Вернее 
сказать,  они  не  нуждаются  потому,  что  не 
способны  к  такой  объективности,  не  способны 
подвергнуть 
критической 
рефлексии 
свои 
исходные положения и принципы.  
Особо удивляться такому положению дел не 
приходится,  так  как  Т. Кун  достаточно 
теоретически  убедительно  и  эмпирически 
корректно  выявил  догматические  аспекты  в 
сфере,  которая  считается  идеалом  объектив-
ности – науке.  Кун  считает,  что  если  уж  люди 
науки  не  способны  достичь  полной  объектив-
ности и рефлексивной ясности по поводу своих 
интересов  даже  в  чисто  теоретических,  факти-
чески  полностью  не  связанных  с  реалиями 
практической  жизни  умозаключениях,  то 
ожидать  расцвета  объективности  в  сферах, 
имеющих  жизненно  важное  значение,  было  бы 
довольно наивным [10]. 
Определение дихотомии мораль – право как 
мифа не означает, что она ложная и не содержит 
в  себе  объективно  истинных  моментов.  Как  и 
любой  жизненный  феномен,  этот  миф,  пусть  и 
путем 
абсолютизации 
ряда 
альтернатив, 
включает  в  себя  несколько  если  не  истин,  то 
хотя  бы  реальных  проблем,  проблем,  которые 
не  удается  преодолеть  сведением  их  к  одному 
способу решения.  
Следует  признать,  что  тоска  (и  основанная 
на  ней  апология)  по  моральному  порядку, 
избавленному 
от 
формально-репрессивных 
институтов  или  хотя  бы  от  их  господства, 
содержит  в  себе  не  только  утопию,  но  и 
достаточно  эффективную  критику  гипертрофи-
рованной  реализации  гоббсовского  Левиафана. 
Апелляция  к  повышению  значения  моральных 
императивов,  опора  на  них  способствуют 
постоянному  вниманию  к  данным  сферам 
человеческой  жизни,  не  позволяя  отдать  все 
регуляции  формальным  механизмам.  При  этом, 
естественно, происходит, особенно в обществах 
с сильными  фундаменталистскими традициями, 
абсолютизация  последствий  такого  порядка. 
Этой  абсолютизации  служат  и  соответственно 
препарированная  история,  постоянное  противо-
поставление  бездушному,  механизированному 
машиноподобному Западу. 
Безусловно, моральный порядок содержит в 
себе  более  гуманные,  теплые  и  личностные 
черты,  то,  что  не  могут  учесть  формальные 
политико-правовые  механизмы.  Представления 
о 
праве 
как 
формально-функциональной 
машине,  механизме  обезличивания,  также 
имеют,  несомненно,  свои  основания,  и  это 
следует признать. При этом, однако, не следует 
вместе  с  водой  из  ванны  выплескивать  и 
ребенка. Кроме противопоставления обезличен-
ному формальному  праву гуманных моральных 
норм,  необходимо  учитывать  и  то,  что 
современная мораль является по необходимости 
дифференцированной и моральный порядок тех, 
кто  выступает  против  формального  права,  есть 
идеализированный  и  уже  нигде  нереализуемый 
порядок.  Фактически  мифологемы  морализа-
торов  носят  поверхностный  характер  и  проте-
кают  как  постоянно  повторяющийся  набор 
истерических  выпадов  против  тех  сообществ  и 
тенденций,  которые  являются  воплощением 
формализма и функционализма. 
Не 
противопоставляя 
морализаторство 
правовому  фетишизму,  нам  следует  искать 
возможность  позитивного,  а  не  вульгарно-
отрицательного 
решения 
проблемы. 
Мы 
должны  признать,  что  бесконечные  морализа-
торские  сентенции  и  призывы  давно  утратили 
свою  убедительность  и  влиятельность.  Они  не 
способствовали 
формированию 
гуманного 

Вестник КазНУ. Серия философия. Серия культурология. Серия политология. № 1 (36). 2011                                                
147
 
порядка  и  более  совершенной  антропологии. 
Итог  противопоставлений  логики  антитезы  в 
ставшей  традицией  антиправовой  направлен-
ности  общественного  сознания,  в  массовом 
закреплении  дихотомии  правды  жизни  и 
формального  права,  в  укреплении  правового 
нигилизма.  За  моралистической  риторикой 
десятилетиями  существовал  самый  аморальный 
порядок,  где  были  само  собой  разумеющиеся 
жестокость,  миллионы  безвинных  жертв, 
доносы и прочие "нравственные" и "моральные" 
достижения.  Морализаторы  традиционалист-
ского  направления,  однако,  как  мы  уже 
отмечали,  умеют  выстраивать  свою  аргумен-
тацию,  при  этом  с  опорой  на  историю,  имея  к 
тому  же  особо  развитый  иммунитет  против 
неудобных фактов. 
Мифологемы, используемые при противопо-
ставлении  морали  и  права,  органичного, 
естественного  состояния  и  формализовано 
функционального  порядка – есть  грубая 
фальсификация  как  морали,  так  и  права.  Такие 
противопоставления  прикрывают  неспособ-
ность  к  сочетанию  моральных  традиций  с 
новыми  социальными  механизмами,  которые 
призваны  обеспечить  эффективную  регуляцию 
современных  отношений.  Только  сочетание,  а 
не  противопоставление  способно  обеспечить 
адекватный  ответ  на  усложнение  и  динамизм 
современного
 
мира. 
Конечно,  нельзя  просто  так  преодолеть 
вековые  дихотомии.  За  ними  стоят  традиции, 
целые  философские  школы  и  историческая 
практика.  Данная  традиция  привела  к  простым 
противопоставлениям 
и 
дихотомиям. 
В 
терминах  этой  традиции  формальное  право 
отождествлялось  с  искажениями  человеческой 
природы, вызванными модернизацией. Искусст-
венное,  формальное,  обезличенное  право 
уродует  человеческие  отношения.  При  самых 
поверхностных  подходах  традиционалистского 
плана  мы  видим  примитивное  отрицание, 
совокупность  простых  тезисов:  отвергнем 
право, возродим традицию и мораль, вернемся к 
блаженному  состоянию,  предшествовавшему 
происхождению человечества в целом. 
В более сложных антиправовых концепциях 
и  мифологиях  мы  видим  более  утонченные  и 
глубокие  формы  анализа  и  отрицания.  Они 
постулируют,  что  социальный  порядок,  осно-
ванный  на  формально-рациональных  критериях 
и  регулятивах,  приводит  к  всеобщему  отчуж-
дению человека, обесценивает индивидуальную 
неповторимость  каждой  личности,  нивелирует 
самобытность культур.  
Мифологичность 
данных 
утверждений 
можно  доказать  хорошо  известными  историче-
скими  фактами.  Так,  проблема  отчуждения  не 
является  только  порождением  формально-
рациональных  институтов.  После  выхода 
человека  из  естественного  состояния,  когда  он 
был  вовлечен  в  закономерности  развития,  он  в 
той  или  иной  степени  оказывался  в  состоянии 
отчуждения.  Хронологические  рамки  феномена 
человеческого  отчуждения  несравненно  шире, 
чем рамки индустриальной эпохи. 
Отождествление  феномена  отчуждения  с 
индустриальными отношениями есть крайний и 
соответственно 
нерефлексивный 
вариант 
редукционизма. Популярность идеи отчуждения 
во  многом  вызвана  тем,  что  именно  в 
индустриальную  эпоху 
возникли 
теории, 
артикулировавшие 
проблему 
отчуждения. 
Массовое
 
распространение, тиражирование этих 
теорий  привели  к  формированию
 
устойчивых 
представлений  и  некритическим  отождест-
влениям  феномена  отчуждения  с  индустриаль-
ными институтами, в том числе, и правовыми.  
Из  всего  этого  можно  сделать  вывод,  что  в 
обществах,  где  доминирует  миф  о  необходи-
мости  и  возможности  чисто  морального 
порядка,  отношение  к  праву  сводится  если  не 
как  к  абсолютному,  то,  по  крайней  мере,  как  к 
неизбежному  и  относительному  злу.  Мы 
наблюдаем  неспособность  преодолеть  узкие 
традиционные  отождествления,  трансформи-
ровать 
доиндустриальный 
синкретический 
порядок.  В  этих  условиях  миф  противопо-
ставляет 
искомый 
моральный 
порядок 
юридическому, 
что 
является 
фактически 
рационализацией  своего  бессилия,  неспособ-
ности  адаптироваться  к  требованиям  совре-
менности. 
 
 
_____________ 
 
1  Дюркгейм  Э.  О  разделении  общественного 
труда. – М.: Наука, 1991. – 431 с. 
2  Парсонс Т. Система современных обществ.- М.: 
Аспект-пресс, 1998.-270 с. 
3  Фукуяма  Ф.  Конец  истории? // Вопросы 
философии. – 1990. – № 3. – С. 134-147. 
4  Хабермас 
Ю. 
Демократия. 
Разум. 
Нравственность.-  М.:  Изд.центр «ACADEMIA», 1995.- 
244 с. 
5  Токвиль  А.  Демократия  в  Америке. – М.: 
Прогресс-Литера, 1994. – 554 с. 
6  Кистяковский Б.А. В защиту прав // Вехи. – М.: 
Молодая гвардия, 1991. – С. 6-120. 
7  Бердяев  Н.А.  Смысл  творчества // Философия 
свободы. Смысл творчества. – М.: Правда, 1989. – 607 
с. 
8  Солженицын А.И. Речь в Гарварде на ассамблее 
выпускников  университета 8 июля 1978 г. // Родина. – 
1991. – № 9-10. – С. 101-105.  
9  Распутин  В.  Левая,  правая  где  сторона? // 
Советская культура. – 1989. – 27 мая. 
10 Кун.  Т.  Структура  научных  революций. – М.: 
Прогресс, 1977. – 300 с.  
 

148
                          
ҚазҰУ хабаршысы. Философия сериясы. Мəдениеттану сериясы. Саясаттану сериясы. № 1 (36). 2011
 
* * * 
Мақалада қазіргі замандағы моралдық жəне құқық-
тық нормалардың қатынасы мəселелері қарастырылады. 
 
* * * 
В  данной  статье  анализируется  проблема  соотно-
шения  моральных  и  правовых  норм  в  современную 
эпоху.  
 
 
 
 
 
А. Жолдубаева 

жүктеу/скачать 2,63 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: