к.ф.н., доцент, Северо-Казахстанский государственный университет им. М.Козыбаева, г.
магистрант, Северо-Казахстанский государственный университет им. М.Козыбаева, г.
Писатели по-своему интерпретируют его образ в индивидуальном художественном мире.
Изучение трансформации данного литературного типа также имеет богатую традицию, от
статьи А.А. Григорьева «Русская литература в 1851 году» до исследований XXI века. При
Так, А.А. Аникин и Л.Н. Дмитриевская трактуют данный термин в евангельских
Вестник КГУ им. Ш. Уалиханова ISSN 1608-2206 Серия филологическая, № 4, 2019
238
М.Н. Эпштейн сопрягает литературный тип с развитием советской идеологии,
показывая превращение классических персонажей в оружие идеологической борьбы В.И.
Ленина и И.В. Сталина: Такие сверхсерьёзные шутки подбрасывает нам история
отечественной литературы и причудливая фантазия отечественной истории. Эта шутка
не была бы понята во всей её глубине, если бы между самым маленьким человеком XIX века
и самым возвеличенным Сверхчеловеком XX века не помещался их посредник, зачехоленный
чеховский персонаж – маленький человек в футляре [2, 203].
Мы опираемся на традицию С.Г. Бочарова, который выбирает историко-литературный
и типологический подход, раскрывая этапный характер «маленького человека»: Кончался
петербургский период российской истории, и образом чиновника литература подводила ему
человеческий итог». Социально униженный, лишённый талантов, особого ума и силы
характера, безобидный и внешне невзрачный, петербургский чиновник николаевской эпохи
явился исторической формой критического испытания человеческой природы, как таковой
[3, 140]. Собственно русское его происхождение предполагает богатые интертекстуальные
связи при воссоздании «маленького человека» в культурно-историческом процессе.
Прецедентными текстами типа считаются «Медный всадник» и «Станционный смотритель»
А.С. Пушкина с образами Евгения и Самсона Вырина, а также «Шинель» Н.В. Гоголя с
мелким чиновником Акакием Акакиевичем Башмачкиным.
С.Г. Бочаров выделяет три персонажных парадигмы. Во-первых, это пушкинская
попранная человечность: Именно Пушкин ввёл в большую русскую литературу фигуру
маленького человека, с его «маленькой», незащищённой и угрожаемой, но человечески-
полноценной жизнью, с его человеческой (количественно и качественно) мерой перед
большими силами истории и судьбы [3, 138]. Во-вторых, это предел
редукции человека до
«микроскопического» и почти нулевого значения в образе Башмачкина:
Он, можно сказать,
ещё «меньше» маленького человека, ниже самой человеческой меры в этом сравнении с
мухой под микроскопом [3, 138]. В-третьих, это
магистральный путь восстановления
человеческого в человеке Ф.М. Достоевского в телеологии русской литературы [3, 142].
Следовательно, можно говорить о трёх подтипах: «бедных людях», сохраняющих попранную
человечность, собственно «маленьком человеке» и обладающих силой к духовному
возрождению «униженных и оскорблённых». Поэтому перспективность изучения данного
литературного типа определяется стремлением уточнить границы термина и возможностью
использования результатов исследования в учебной и научной практике.
Наша цель - анализ особенностей изменения литературного типа на базе
реалистической прозы писателей русского зарубежья - Г.И. Газданова, М.А.Осоргина, М.А.
Алданова.
ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ
Три подтипа – «маленький человек», «бедные люди», «униженные и оскорблённые» –
присутствуют в творчестве Г.И. Газданова. Приёмы типизации персонажей мотивированы
активной позицией нарратора, который выполняет функцию рассказчика, наблюдающего
картины парижской жизни. Например, в романе «Ночные дороги» он испытывает живой
интерес к инвалидной тележке и подходит, чтобы её рассмотреть: …в ней сидела закутанная
необыкновенно маленькая старушка; видно было только ссохшееся, тёмное лицо, уже
почти нечеловеческое, и худенькая рука такого же цвета, с трудом двигавшая руль. Острое
сожаление и любопытство нарратора, похожее на физическое ощущение жажды, передаётся
системой риторических вопросов: Куда могла ехать ночью эта старушка, почему она
оказалась здесь, какая могла быть причина этого ночного переезда, кто и где мог её
ждать? [4, 5]. Столь же активен нарратор рассказа «Бистро». Ежедневно наблюдая за
молчаливым рабочим Франсуа Россиньолем и отмечая неизменную печаль его глаз, он
подчёркивает свой интерес повтором вводного слова и риторическими вопросами: И так как