«солнечная пряжа»
жүктеу/скачать 6,3 Mb. Pdf көрінісі
|
| 99
Читаем Бальмонта о вечном покое. Актуализация эмоционального напряжения создаётся использованием непо- средственного обращения – к Солнцу (в первых двух строфах стихотворения) и особенно к Ночи, с восьмикратным анафорическим усилением. Этот настойчивый призыв к Ночи коррелирует с началом книги, где лирический герой-поэт, полный любви и огня, четырежды обращается к матери-Земле, посвящая ей книгу стихов – свой «малый дар». Такое сопоставление ещё более усиливает драматизм состояния лирического ге- роя, в котором на смену внутреннему порыву и «дерзанью» («Я люблю опасности полёта», «Я лечу», «Я горю») приходит желание умереть, ус- нуть: «Ночь, вся в чернейших шелках, о, дозволь мне прильнуть к изголовью, / Ночь, ниспустись мне в глаза, погрузи меня в вечный покой» (с. 61). Вселенский, космический характер Ночи создаётся масштабностью художественного изо- бражения звёзд, солнц, планет («Ночь, с милли- онами солнц, разбросавшихся в дали бездонной, / Ночь, в ожерельях из звёзд, и в запястьях из си- них планет, / Ночь, всеокрестная тьма…»); ниче- го земного нет в этом ночном мире – это беспре- дельный космос, в котором лирический герой- поэт чувствует свои истоки («Ночь, из тебя я ис- шёл…»; ср. в стихотворении «Древней»: «Я был ещё тогда, как в безднах безграничных / Была единая нетронутая Ночь» – с. 16), – поэтому, по- гружаясь в вселенский покой, он устремляется душой к своему началу [см. об этом 13, с. 84]. Отдалённым зовом Земли звучит сти- хотворение-период «Зов», в котором анафори- ческое И соединяет дорогие земные образы и впечатления, уходящие навек – навсегда («И лепет…птиц», «И тень…ресниц», «И тишь», «И пряжа…зарниц», «И клик», «И строки ве- щие…»). «Ибо в смерти тишина» – так отклика- ется в финальной строке стихотворения «Череп» шекспировское «Дальше – тишина» («The rest is silence» – последние слова Гамлета). Вместе с тем лирический герой хранит память о солнце «правды вышней» («Только солнечною мерой / Мерю зёрна Красоты» – «Мера», с. 63); желанный сон позволяет пре- одолеть гнетущую «тёмную тишину» образами свободы. «Синей сказкой» возникает в этом сне «Море изо льна» – и в этом Море, не случайно выделенном в тексте стихотворения «Воля в не- воле» заглавной буквой, – «голубая глубина» и земного моря, и земного льняного поля, и неба над землёй. Море здесь – тот архетип свободы, с которым устойчиво связаны в поэтической тра- диции образы лодки, корабля, челнока, паруса и т.п., непосредственно соотнесённые с мотивом пути. Этот мотив органично возникает в стихот- ворении «Воля в неволе»: «Жив сафировый цве- точек. / Мой челнок, мне данный сном, / Реет в Море голубом» (с. 64). С небесной рекой – Млечным Путём – свя- зано представление продолжения земного пути среди божественных «золотых гвоздей» – звёзд: «Чуть заснёшь – увидишь чётко: – / В небе нас уносит лодка / В Млечный Путь». Небесные звёзды, направляющую силу которых человек чувствует в состоянии влюблённости или сна, выступают небесным маяком в пути «к благо- му в разлившемся зле» («Маяк», с. 65). Земля и небо представляются в этом движении как взаи- мосвязанные контрастные миры: «Мы не знаем, какими путями, болотами, лесом, горами / Мы пойдём неизбежно по этой назначенной тёмной земле, / Но мы знаем, что звенья, мы знаем, что звёзды за нами, пред нами, / И плывём на маяк, вырываясь к благому в разлившемся зле» (с. 65). В стихотворении «Круг» представление мотива пути приобретает библейские коннота- ции: упоминание о наследстве обнаруживает ал- люзию к евангельской притче о блудном сыне, растратившем свою долю на чужой стороне, но вернувшемся с покаянием к Отцу и прощённом Отцом (Лк. 15:11–32) [14, с. 298–299]. Бальмон- товский образ акцентирует мотив воли (в хри- стианском аспекте – своеволия): «Знать, что без- вестность от детства / Быстрый приснившийся путь, / Вольно растратить наследство, / Вольным и нищим уснуть» (с. 65). Заметим, что в после- дующих книгах эмигрантского периода Баль- монт вновь обратится к притче о блудном сыне, развивая авторскую мифопоэтику пути [15, с. 183] – например, в стихотворении «Я» («В Раз- двинутой Дали. Поэма о России» (1930 г.) [16, т. 4,с. 63]. Именно во сне открывается поэту путь к вселенской – единственной – правде: «Меж мной и Высшим, чую, грань одна, / Лишь остриё мгновения до Бога. / Мгновенье – жизнь, мой дом. Я у порога. // Хоть в доме, я вне дома. В безднах сна / Понять, что в мире правда лишь одна, / Есть в бездорожье верная дорога» («Я», с. 66). Чувство сопричастности ко всем мирам, ко всем временам отличает творческое начало, когда «Мгновение – основа мирозданья» («Гово- ры», с. 9), и если вслед за стихотворением «Гово- ры» в первой части книги возникает образ маги- ческого цветка древних цивилизаций (ацтеков, Египта), несущего в себе энергию Солнца (« Он |