В конце они оба умрут

17:05
— Есть. — Пек спрыгивает с кровати. «Кладбище Клинта». Он
кладет в рюкзак заряженный пистолет. — Надо поторопиться.
Погнали.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Конец
Умирать не хочет никто. Даже люди, которые хотят попасть в
рай, не хотят для этого умирать. И все же смерть — наш общий
пункт назначения. Никому никогда не удавалось ее избежать. И так и
должно быть, ведь смерть, вероятно, лучшее изобретение жизни.
Это проводник перемен в жизни. Смерть расчищает старое, чтобы
дать дорогу новому. — Стив Джобс
МАТЕО 17:14
Этот день подарил мне чудеса.
Я нашел Последнего друга, Руфуса. Наши лучшие друзья будут
рядом с нами в наш Последний день. Мы побороли свои страхи. И
сейчас мы в клубе «Кладбище Клинта», который очень хвалят в сети;
и, возможно, он станет для меня идеальным местом, если в ближайшие
минуты я смогу преодолеть свои комплексы.
Судя по фильмам, которые я смотрел, вышибалы на фейсконтроле
обычно невероятно упрямы и отличаются особо устрашающим видом,
но в «Кладбище Клинта» на входе стоит девушка в кепке козырьком
назад и приветствует гостей.
Она просит меня показать документы.
— Нам жаль терять вас, Матео. Повеселитесь тут, ладно?
Кивнув, я бросаю немного мелочи в пластиковый контейнер для
пожертвований и жду, пока Руфус заплатит за себя и войдет. Девушка
оглядывает его с головы до ног, и меня бросает в жар. Но когда Руфус
догоняет меня и хлопает по плечу, щеки у меня горят уже совсем по-
другому, так же как в тот раз в «Арене путешествий», когда он взял
меня за руку перед прыжком.
За дверью грохочет музыка, и мы останавливаемся, чтобы
подождать Лидию.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает Руфус.
— Весь на нервах и с нетерпением жду того, что случится внутри.
В основном на нервах.
— Еще не пожалел, что спрыгнул со скалы?
— А ты что, пожалел?
— Нет.
— Тогда и я нет.
— Веселиться будешь?
— Не дави на меня, — говорю я. Между прыжком со скалы и
весельем есть большая разница. Когда прыгаешь вниз, ничего уже не
поделать, невозможно ведь зависнуть в воздухе. Но развлекаться и
делать что-то новое перед незнакомцами, когда чувствуешь себя
неловко, — это требует особой смелости.
— Я и не давлю, — говорит Руфус. — Просто это наши последние
часы на планете. Нужно использовать их так, чтобы умереть без
сожалений. Но никакого давления.
Без сожалений. Он прав.
Друзья стоят за моей спиной, когда я открываю дверь и захожу в
новый для себя мир — и как же я сразу начинаю жалеть, что не
проводил в нем каждую свободную минуту. Нас ослепляют вспышки
света, мелькающие голубые, желтые и серые огни. Граффити на стенах
подписаны Обреченными и их друзьями, иногда это последние следы,
оставленные Обреченными на земле, нечто, что делает их
бессмертными. Мы все конечны, и не важно, когда придет конец.
Ничья жизнь не продлится вечно, но то, что мы после себя оставляем,
делает нас живыми для других людей. И вот я смотрю на зал,
переполненный людьми, Обреченными и их друзьями — и все они
живут.
Моей ладони касается рука, но это не та же самая рука, которая
схватила мою меньше часа назад. Это рука с историей. Рука, которую я
держал в своей, когда родилась моя крестница, и многие утра и вечера
после смерти Кристиана. Путешествие по миру внутри мира с Лидией
стало для меня настоящим чудом, и то, что она рядом в этот миг —
миг, который нельзя купить ни за какие деньги, — наполняет меня
счастьем, несмотря на веские причины чувствовать душевный упадок.
Руфус подходит ко мне сбоку и обнимает одной рукой за плечи.

— Танцпол в твоем распоряжении, — говорит он. — И сцена
тоже, когда будешь готов.
— Собираюсь с силами, — говорю я. Я просто обязан собраться.
На сцене сейчас подросток на костылях, который поет песню
«Can’t Fight This Feeling»
[13]
и, как сказал бы Руфус, отжигает вовсю.
За его спиной танцует несколько человек — друзья или незнакомцы,
никто не знает, и всем все равно, — и это вселяет в меня силы и
энергию. Думаю, эту энергию можно назвать свободой. Завтра рядом
со мной не будет никого, кто сможет меня осудить. Никто не станет
рассылать друзьям сообщений о каком-то придурковатом парнишке без
чувства ритма. И в этот момент осознание того, как глупо было вообще
беспокоиться о таких вещах, оглушает меня, как удар по лицу.
Я тратил время и не веселился, потому что волновался о пустяках.
— Песню выбрал?
— Не-а, — говорю я. Мне много чего нравится: «Vienna» Билли
Джоэла, «Tomorrow, Tomorrow» Эллиотта Смита. «Born to Run» Брюса
Спрингстина, папина любимая песня. Во всех этих песнях есть ноты,
которые мне в жизни не взять, но останавливает меня вовсе не это. Я
просто хочу, чтобы песня была правильная.
Меню над баром украшает изображение черепа и двух
перекрещенных костей, и, что поразительно, череп улыбается.
Надпись гласит: «Последний день для улыбок». Здесь продают только
безалкогольные напитки, и это разумно: то, что кто-то из
несовершеннолетних должен умереть, вовсе не значит, что им теперь
можно продавать алкоголь. Пару лет назад вопрос о том, можно ли
покупать алкоголь восемнадцатилетним Обреченным, встал довольно
остро и вылился в большую общественную дискуссию. Когда юристы
предоставили на суд общественности статистику, показывающую,
сколько процентов подростков умирает от алкогольного отравления
или вождения в нетрезвом виде, было решено оставить все как прежде,
по крайней мере в законе. Все равно, насколько я понимаю, покупка
пива и даже крепкого алкоголя — не проблема. Никогда ею не была и
никогда не будет.
— Возьмем чего-нибудь выпить? — предлагаю я.
Мы продираемся сквозь толпу, и, пока мы расчищаем себе путь,
вокруг нас танцуют незнакомцы. Диджей вызывает к микрофону
бородатого парня по имени Дэвид. Дэвид вразвалочку выходит на

сцену и объявляет, что будет петь песню «A Fond Farewell» Эллиотта
Смита. Не знаю, обречен этот парень или поет для друга, но голос у
него очень красивый.
Мы подходим к бару.
Я не в настроении пить моктейль под названием «Виноградный
погост». А тем более «Побег смерти».
Лидия заказывает моктейль «Терминатор» рубиново-красного
цвета. Заказ приносят очень быстро. Она делает глоток и морщится,
как будто съела пригоршню кислых конфет.
— Хочешь попробовать?
— Нет, спасибо, — отвечаю я.
— Жаль, что туда не капнули чего покрепче, — вздыхает Лидия.
— Не хочу быть трезвой, когда тебя потеряю.
Руфус заказывает газировку, и я поступаю так же.
Когда все мы уже держим напитки в руках, я поднимаю свой
бокал:
— За то, чтобы мы улыбались, пока еще можем.
Мы чокаемся, и Лидия прикусывает дрожащую губу, а Руфус, как
и я, улыбается.
Он разрывает наш тесный кружок и становится так близко ко мне,
что его плечо упирается в мое. Из-за громкой музыки и смеха
посетителей ему приходится говорить прямо мне в ухо.
— Это твоя ночь, Матео. Я серьезно. Утром ты пел песню папе и
прервался, когда я вошел. Пойми, никто не будет тебя осуждать. Ты все
время себя сдерживаешь, но пора сделать шаг вперед.
Парень по имени Дэвид допевает свою песню, все начинают
аплодировать, и это не какие-нибудь жидкие хлопки. Можно подумать,
только что выступила настоящая рок-легенда.
— Видишь? Народ просто хочет видеть, что тебе весело и ты
отрываешься.
Я улыбаюсь и тянусь к его уху.
— Тебе придется петь со мной. Выбирай песню.
Руфус кивает, и мы соприкасаемся головами.
— Хорошо. «American Pie»
[14]
. Мы справимся?
Мне очень нравится эта песня.
— Еще как.

Я прошу Лидию последить за нашими напитками, и мы с Руфусом
идем к диджею, чтобы заказать песню. Пока мы пробираемся к пульту,
девушка турецкой внешности по имени Жасмин поет песню «Before

жүктеу/скачать 1,4 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: