человеческого богатства и начинает оказывать сильное воздействие на все другие сферы,
задавать стандарты различным формам совместной и индивидуальной жизни людей. Эта
ситуация позволяет рассмотреть экономику и складывающиеся в
ней общественные
отношения как базисную структуру капиталистического общества, над которой как бы
надстраиваются другие структуры. Маркс связывал специфику этого подхода прежде всего с
экономическим анализом капиталистического общества. Однако многие его последователи
трактовали
этот
подход
в
качестве
универсальной
теории,
объясняющей
социально-исторический процесс. И сам К. Маркс, создавая схему формационного строения
общественного процесса, выделив пять – первобытную, рабовладельческую, феодальную,
капиталистическую, коммунистическую – формаций, по сути, постулировал необходимость
трактовать их на основе единого критерия – базисных производственных отношений. В
дальнейшем эта сильная гипотеза столкнулась со многими научными и практическими
фактами, заставившими переоценить ее значение9. Для социальной философии эта гипотеза
оставалась примером серьезной попытки построить схему ступеней социального развития на
основе общего критерия. Важным результатом реализации этой гипотезы стало понимание
как ее возможностей, так и ее границ.
Понятие формации в догматическом марксизме использовалось не как
методологический инструмент, позволяющий построить конкретное экономическое,
историческое или культурологическое исследование, а как ядро объяснения различных
аспектов жизни общества, как базовая структура изображения связей различных
общественных подсистем, их организованности, соподчиненности и т.д. Как только
привлекалось это понятие, сквозь «сырой материал» фактических данных как будто сразу
проступали: способ производства с его производительными силами и производственными
отношениями, над ними располагались отношения классов и групп, над ними – политические
надстройки, идеологические формы, разновидности общественного сознания и т.д.
Выстраивалась пирамида от низин экономики до высот человеческого духа, различные
«блоки» общественной жизни располагались по ранжиру, определенному в согласии с
принципом «первичности-вторичности».
Главным недостатком этой иерархической структуры было то, что в ней не находилось
места людям и их жизни: теоретики вынуждены были пускаться на всякого рода ухищрения,
чтобы найти людям пространство в междумирии подсистем (социальная сфера, человеческий
фактор и т.п.) или разделить человеческое бытие на части и поместить его в такой форме – в
разные сферы деятельности общества.
Свойственные догматическому марксизму постоянные ссылки на диалектику дела не
спасали, ибо соображения о
влиянии базиса на надстройку, а общественного бытия на
сознание, дополненные уточнениями о возможности влияния надстройки на базис, а
сознания на бытие, порождали логический хаос: подобные «диалектизмы» искажали даже ту
элементарную определенность и методическую направленность, которая содержалась в
исходной иерархической схеме.
Почему это
становилось возможным?.. Из-за отождествления схемы формации с
действительностью, с реальной общественной системой. Предполагалось, что схема
формации отображает структуру социума, т.е., по сути, схема формации не воспринималась
и не расценивалась как схематический образ, как схема-картина, как стоп-кадр
общественного процесса, как ориентир мышления и деятельности. Связи этой схемы
отождествлялись со связями самой реальности, онтологизировались, представлялись
формами самого бытия. На этой основе возникали причудливые проекты и гротескные
сюжеты, в которых действующими субъектами оказывались не люди, а блоки и подсистемы
9 Доминирование социальных форм над производством при феодализме, отсутствие рабства как ступени в
целом ряде цивилизаций, длительная, сложная, во многом еще не выясненная эволюция архаических обществ,
крах «казарменного социализма» (выражение К. Маркса), развитие постиндустриальных обществ отнюдь не по
коммунистическому пути. См. также § 2 главы первой этой книги.
общества, их связи и «механизмы». Происходила грубая натурализация общественной,
человеческой жизни, ибо действующими лицами социального процесса представлялись
элементы социальной системы, приобретшие качества квазиприродных стихийных сил и
утратившие всякую зависимость от деятельности людей.
Человек, имеющий дело с чертежами или картинами, знает, что нельзя «положить»
объем, а тем более процесс, на плоскость, не исказив его, не образовав разрывов и складок,
не упустив каких-то его аспектов и деталей. Конструктор и рисовальщик, каждый своими
средствами, старается (или может, во всяком случае) компенсировать эти искажения,
разрывы, пропуски.
В изображении и описании крупных форм тоже существует эта задача и существуют,
кстати сказать, свои возможности «компенсировать» крупномасштабные схемы
общественного процесса.
Важным условием такой компенсации является понимание своеобразия устойчивости
социальных форм, запечатленных на картинах, отображающих человеческую реальность.
Устойчивость их – по преимуществу устойчивость
функционирования, воспроизводства,
движения разных человеческих деятельностей и их связей. Иными словами, схемы
устойчивых форм – это схемы форм, процессов форм, отвлеченных от порождающих и
воспроизводящих их субъектов, но не могущих без этих субъектов существовать.
В данном пункте возникает вопрос об относительной замкнутости и открытости
(размыкания) контура воспроизводящихся социальных форм. Само их воспроизводство
предполагает возобновление движения человеческих деятельностей. При крупноформатном
изображении общества этот
вопрос как будто не возникает, ибо в нем экономика,
государство, культура действуют «сами собой» и вроде бы не нуждаются в постоянном
воспроизводстве. Однако стоит отойти от такого квазинатуралистического представления об
этих общественных подсистемах (а это становится возможным, как только возникает задача
изменения их основных функций и структур), и сразу же выявление других форм
деятельности людей, противостоящих или поддерживающих эти подсистемы, становится
необходимым.
Достарыңызбен бөлісу: