115-летию со дня рождения

 

1

                                           115-летию со дня рождения 

                                           Магжана Жумабаева посвящается

Алматы

2008

Образные миры 

Магжана Жумабаева

2 

 

3

ББК 83.3(5Каз)

Ж 64

Рекомендовано к печати Ученым Советом Академии

государственного управления при Президенте 

Республики Казахстан

Рецензент:

доктор филологических наук, профессор Х. А. Адибаев

        Жетписбаева Б. А.— доктор филологических наук, 

                                              профессор

Ж 64    Образные миры Магжана Жумабаева. Изд. 2-е, доп.— 

        Алматы: Нур-пресс, 2008.— 156 с.

ISBN 9965-830-04-5

Работа посвящена исследованию поэтики Магжана Жумаба-

ева, эволюции образной системы, раскрытию художественного 

мира поэта. Подробному и многоаспектному анализу подверга-

ются стихи, созданные в русле символизма, устанавливаются и 

корригируются истоки и специфические параметры символист-

ского миромышления поэта, его связь и соответствия с русским 

символизмом.

Книга адресована специалистам, преподавателям, студентам 

гуманитарных факультетов вузов, а также всем, кто не равноду-

шен к творчеству Магжана Жумабаева.

 

 

 

 

 

ББК 83.3(5Каз)

 

                                                      © Жетписбаева Б. А., 2008.

                                                      © Нур-пресс, 2008.

ISBN 9965-830-04-5

Вступительное слово

Так , поэт, ты паришь под грозой в урагане,

Недоступный для стрел, непокорный судьбе, 

Но ходить по земле среди свиста и брани

Исполинские крылья мешают тебе.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

               (Бодлер. Альбатрос)

М

агжан Жумабаев родился и жил в начале ХХ века — в 

эпоху, названную Александром Блоком «страшным ми-

ром», в эпоху, вынудившую Дмитрия Мережковского сказать о 

себе и о своем поколении:

  

 

 

 

 

Мы — дети горестных времен,

 

 

Мы — дети мрака и безверья!

  

«Te 

morituri!» 

Весь наш род,

 

 

Как на арене гладиатор,

 

 

Пред новым веком смерти ждет.

 

 

 

 

 

 

 (поэма «Бог»)

 

Таково же по сути признание и Александра Блока:

  

 

 

  

 

Рожденные в года глухие

  

 

Пути не помнят своего.

  

 

Мы — дети страшных лет России,

  

 

Забыть не в силах ничего…

Трагизм  восприятия  века  русскими  поэтами  был  продикто-

ван самой действительностью тех лет: неимоверные страдания 

и  муки,  гибель  явились  уделом  ни  в  чем  не  повинных  людей. 

И  было  их  много — жертв  «красного  террора».  Под  расстрел 

уходили  талантливейшие  из  талантливых,  лучшие  из  лучших. 

И не видно тому было конца. События «страшных лет России» 

эхом отозвались и в казахской степи. Как следствие, дикий, не-

обузданный хаос рукотворный воцарился здесь, многие деятели 

страны оказались уничтоженными. Никак не мог уцелеть в этом 

чудовищном смятении социума и Магжан Жумабаев. «Исполин-

ские крылья» его поэзии лишали покоя недругов и недоброже-

4 

 

5

лателей, вызывая самые негативные реакции и эмоции, исторгая 

из них «свист и брань», беспрецедентные формы обскурации и 

остракизма.  Но  несмотря  на  гонения,  на  создаваемые  врагами 

«ужасогенные» обстоятельства, приведшие поэта к гибели, его 

не покидала вера в человека, в его добросозидающие потенции:

  

 

Я изнемог от темных дум — 

  

 

Болит душа, и дней не счесть,

  

 

Когда я погибал от скорби…

  

 

А все-таки надежда есть..,— 

писал в глубокой печали поэт и это «все-таки» вело его по жизни, 

такой недолгой, неустроенной и драматичной, не давая угаснуть 

надежде. Вере в светлую любовь, в светлые деяния — в светлого 

человека… 

Путь  возвращения  поэзии  Магжана  был  длителен,  тернист, 

но необратим, и, очаровав нас, она заняла достойное место в кон-

тексте общечеловеческой художественной культуры. 

Творчество поэта многогранно, проникновенно и характери-

зуется имманентными его строю сущностными особенностями. 

Смысл  первой  из  них  заключается  в  том,  что  поэзия  Магжана 

является  в  казахской  литературе  непревзойденным  образцом 

западно-восточного  художественного  синтеза.  Она  нерушимо 

целостна именно той несравненной поэтической целостностью, 

что возникает в результате обогащения образного слова не толь-

ко родною традицией, но и «чужой», привнесенной извне, в ре-

зультате творческого освоения лучших достижений и открытий 

художественной мысли Востока и Запада. В ее пространстве мы 

наблюдаем органичное сплетение идиоэтнического и межнаци-

онального, традиционного и модернистского, суфийского и сим-

волистского, идейно-художественных исканий как западной, так 

и восточной философии и поэзии. Но и в то же время ее нельзя 

считать сугубо маргинальной, ибо пропитана она ароматом на-

ционального духа, национального менталитета. 

Другой  особенностью  поэзии  Магжана  является  ее  прина-

длежность к дионисийскому типу творчества. Как известно, из-

давна в процессе литературного развития сложилась тенденция, 

различающая  два  типа  творческих  интенций — аполлонийс-

кий и дионисийский. Аполлонийский тип представляют поэты, 

поющие  о  земных  радостях,  о  солнце,  любви,  о  неомраченной 

негациями человеческой жизни. Их поэзия, как замечено,— ил-

люзия  сияющего  посюстороннего  мира, «покрывало  Майи», 

удовлетворенность насущным и зримым, обступающим нас бы-

тием. Дионисийский же тип творчества иной, хотя и сохраняет 

некоторые аполлонийские черты,— он исполнен буйства самых 

разноречивых чувств и помыслов, устремленный к свету, к ли-

кующему проникновению в смысл жизни, в бездонные ее круги, 

он  пронизан  и  нотой  всеобъемлющей  скорби  и  страдания,  ибо 

движим великой идеей познать истину, подняться к обозримым 

и необозримым ее высотам. Истина же, как известно, прозрева-

ется,  постигается  в  минуты  глубокой  скорби  и  безысходности. 

Такова и поэзия Магжана, состоящая из тончайших сплетений 

контрастов  и  противоречий.  В  ней  прослеживаются  жизнеут-

верждающее  начало  и  метафизический  взлет,  здравомыслие  и 

иронический  пафос,  онтологизм  и  эсхатологизм  восприятия 

мира, изгнанничество и признание, смех и печаль, трагизм высо-

чайшего свойства.

Сведения  о  жизни  Магжана,  как  и  о  его  творческом  пути, 

крайне  скудны,  сохранилась  лишь  малая  толика  биографичес-

кого материала. Но и этот небольшой пласт фактографии, вве-

денный в научный оборот, помогает понять историю перипетий 

жизни  поэта,  проникнуть  в  глубины  его  поэзии.  Стихи  поэта 

подчас отражают важнейшие вехи в его многострадальной судь-

бе, способствуют уяснению особенностей его миросозерцания, 

воззренческого  кредо.  Безусловно,  не  зная  историю  жизненно-

го пути поэта, хотя бы отчасти, довольно трудно и даже невоз-

можно судить о его творчестве, о том многосложном комплексе 

нравственных, философских, художественных умонастроений и 

исканий, которые двигали им, побуждали к поэтическим откры-

тиям и рефлексиям. Поэтому обратим свое внимание к биогра-

фии поэта.

6 

 

7

Ж И ЗНЬ В БОР ЬБЕ

В

 

1912 году в Казани выходит сборник стихов молодого и 

тогда  еще  малоизвестного  поэта  Магжана  Жумабаева. 

Сборник называется «Шолпан» («Утренняя звезда») и является 

первой  серьезной  заявкой  к  большому  творчеству  девятнадца-

тилетнего поэта. Путь к успеху и признанию был как будто бы 

совсем неблизок, но стихи воспринимаются читателями востор-

женно. Они заворожены магией слов, причудливой аурой света 

и огня, облекающей поэзию Магжана. Реакция читателей едино-

душна: в  казахскую поэзию  пришел  поэт,  чей талант  не  имеет 

себе равных. Стихи его, как издревле принято в степи, передают 

из уст в уста, имя обретает широкую известность.

Высоко и своеобразно оценивают поэзию Магжана выдающи-

еся представители творческой интеллигенции тех лет. Так, пос-

ле выхода стихов молодого поэта совершенно неожиданный для 

всех шаг предпринимает крупнейший ученый и поэт, основопо-

ложник казахской лингвистики и литературоведения Ахмет Бай-

турсынов. Подходя к себе с исключительной требовательностью 

и критичностью, он отказывается от стихотворчества и решает 

посвятить себя служению науке и делу просветительства. Поэт 

божьей  милостью,  автор  широко  известных  сборников  стихов 

«Қырық мысал» («Сорок басен», 1909), «Маса» («Комар», 1911), 

он проникается глубоким убеждением в том, что отныне нет не-

обходимости  ему  писать  стихи,  поскольку  поэтический  небос-

клон  озарился  светом  новой,  неповторимой  звезды,  затмившей 

многие другие. Он уверен, что с появлением имени Магжана ка-

захская поэзия будет достойно представлена на арене художес-

твенной культуры. Оценка эта не меняется и в последующем, о 

чем свидетельствуют литературоведческие изыскания ученого и 

прежде всего его труд «Əдебиет танытқыш» («Теория словеснос-

ти», 1926), где  научные  положения  и  выводы  фундируются  им 

стихами Магжана.

Восхищен  сборником  и  известный  татарский  писатель  Га-

лымжан Ибрагимов. Свой роман «Қазақ қызы» («Дочь казаха», 

1927) позднее он предваряет стихами Магжана, взятыми в качес-

тве эпиграфа:

 

 

Кең дала, көресің ғой ана жатқан,

 

 

Жібектей жасыл шөптер бетін жапқан.

 

 

Асқар тау, балдан тəтті сулары бар,

 

 

Əне, сол анам еді мені тапқан.

                                                                       («Айға»; 1, 87)

 

 

Ты видишь простор бесконечный степной,

 

 

Как шалью покрытый беспечной травой,

 

 

Здесь горы до неба, медовые реки,

 

 

Я сын твой, отчизна, рожденный тобой.

 

 

 

 

 

 

  

(«Луне»)

Так, в начале века Магжан с триумфом входит в «звездную 

ассоциацию» казахских писателей и поэтов, подъемля на новую 

высоту «культурный ренессанс» эпохи. Но к сожалению, участь 

поэтического гения была уже предрешена.

Между  тем  на  всех  снимках,  дошедших  до  наших  дней,  за-

печатлен  привлекательный  своей  особой  одухотворенностью 

облик поэта. Все примечательно в его лице: высокий ясный лоб, 

обрамленный  густой  шапкой  волос,  прямой  точеный  нос,  пол-

ные губы, волевой очерк подбородка… Но словно магнитом при-

тягивают глаза и только глаза поэта: в них притаилась такая про-

нзительная боль, такая бездонная скорбь, что душу охватывает 

щемящее чувство тревоги и беспокойства. Когда появился этот 

взгляд безысходности, кто повинен в том, что судьба поэта сло-

жилась трагически, кто ответит за причиненные ему страдания, 

той силы, что не могут скрыть глаза его? Чтобы понять природу 

и причины этой боли, обратимся к судьбе поэта.

Родился Магжан Жумабаев 25 июня 1893 года в местности Са-

сыкколь Акмолинского уезда Акмолинской губернии (ныне Се-

веро-Казахстанская область). В семье волостного Бекена Жума-

байулы он был третьим среди семерых сыновей и двух дочерей. 

Уже в раннем возрасте он поражал окружающих удивительным 

своеобразием  восприятия,  проявлял  незаурядные  способности. 

Дед его Жумабай предсказывал малышу большое будущее. «Он 

обессмертит мое имя»,— без тени сомнения предрекал он. В че-

тыре года мальчик умел уже бегло читать. Тому в значительной 

мере способствовала и атмосфера семьи, где царил дух почита-

ния книги, бережного отношения ко всему, что было связано с 

поэтическим словом. Родители Бекен-аға и Гульсум-апай держа-

8 

 

9

ли в доме библиотеку, постоянно пополняя ее новинками. Часы 

досуга семья нередко проводила за книгой. Магжан легко и быс-

тро запоминал услышанное и прочитанное и мог слово в слово 

пересказать понравившиеся произведения. Одной из таких книг, 

к примеру, была «Кисса-уль-амбия» — «Книга о пророках»: Ма-

гжана увлекала яркая, самоотверженная жизнь пророков и книгу 

он  знал  наизусть.  Возможно,  уже  в  этом  детском  пристрастии 

по наитию обозначились контуры его трагической будущности, 

когда, подобно пророкам, он будет отвергнут, отринут людьми 

и, отведав полной мерой чашу страданий, покинет вынужденно 

сей мир, не изменив своей нравственной и поэтической сущнос-

ти.

Первым учителем, приобщившим маленького Магжана к пос-

тижению таинственных знаков арабской вязи, к знаниям, был от-

лично образованный молодой человек по имени Ахиетдин Аха-

нов. Башкурт по происхождению, он скрывался в казахских сте-

пях от службы в царской армии. В специально устроенной юрте 

он  учил  детей  Бекена  Жумабайулы  азам  науки,  уделяя  особое 

внимание  преподаванию  восточных  языков  и  литературы.  Эта 

школа для Магжана из-за малолетнего возраста становится не-

доступной, но упорство малыша в конце концов смягчает сердце 

учителя.  Убедившись  в  очередной  раз  в  его  сметливости,  уме, 

он привлекает его к занятиям. Магжан жадно впитывает знания, 

выказывая при этом необычные для 4-летнего мальчика способ-

ности. Едва освоив грамоту, он заучивает наизусть целые поэмы 

— кисса, дастаны и самозабвенно декламирует их. Видя страс-

тное стремление сына к учебе, отец в 1905 году определяет его 

в  «Шала  қазақ  медресе»,  основанный  выпускником  Стамбуль-

ского  университета  Мухамеджаном  Бегишевым.  Здесь  Магжан 

овладевает  арабским,  персидским,  турецким  языками,  изучает 

историю  восточных  народов.  В  подлиннике  читает  Фирдоуси, 

Омара Хайяма, Низами, Сагди, Хафиза, Навои. И здесь же, в сте-

нах медресе, просыпается поэтический дар Магжана, он пробует 

свое перо, слагая первые и далекие еще от совершенства вирши. 

Возможно,  определенным  стимулом  к  тому  послужили  стихи 

Абая, изданные отдельным сборником в 1909 году в Петербурге 

и  широко  распространившиеся  среди  просвещенной  казахской 

молодежи, в том числе и среди учащихся медресе. Свои первые 

опыты юный неофит поэзии, естественно, посвящает великому 

поэту или, как он называет Абая, «золотому Хакиму-ата». Незре-

лость стихов еще очевидна, но привлекают они непосредствен-

ностью и чистотой, глубиной помыслов начинающего поэта, не-

сомненно одаренного и многообещающего. 

Поэзия  Абая  явилась  толчком  к  формированию  нравствен-

ных  и  эстетических  идеалов  Магжана,  к  пробуждению  в  нем 

гражданских чувств. Он задумывается над тяжким положением 

народа и ранние стихи его содержат призыв к просвещению, к 

приобщению к мировой культуре, достижениям мировой циви-

лизации. «Проснись, народ мой, встряхнись от вековечной спяч-

ки, не отврати лицо свое от разума и образования!» — глубин-

ный лейтмотив многих его стихотворений этого периода. 

В 1910 году, успешно закончив медресе и чувствуя незавер-

шенность своего образования, он отправляется в Уфу, где стано-

вится учащимся известного в то время высшего конфессиональ-

ного учебного заведения — медресе И-Галия, которым руководит 

Салимгерей  Жанторин.  Медресе  славится  преподавательским 

составом, здесь работают лучшие представители мусульманской 

интеллигенции, закончившие университеты Стамбула, Мысыра 

(Египет) и других центров восточной науки и культуры. Наряду 

с  ведущими  дисциплинами  по  основам  ислама,  учащиеся  мед-

ресе изучают и светские дисциплины — восточную литературу, 

историю, философию, естественные науки. В медресе ведет пре-

подавательскую  деятельность  известный  писатель  Галымжан 

Ибрагимов, впоследствии признанный классиком татарской ли-

тературы.  Распознав  в  Магжане  незаурядную  творческую  лич-

ность, он всячески содействует его росту и становлению как по-

эта, оказывает существенную моральную и материальную под-

держку в издании вышеупомянутого первого сборника стихов; 

строки же из его стихотворения «Луне» он предпосылает своему 

роману «Дочь казаха». 

Эти годы примечательны в судьбе поэта новыми встречами 

и знакомствами, он входит в круг замечательных поэтов и писа-

телей, деятелей культуры и науки. Надо отметить, что к этому 

времени в казахской степи сложилась яркая плеяда высокообра-

зованных и талантливых личностей, определявших менталитет, 

духовный облик народа. Значительное влияние на формирование 

мировоззрения и интеллекта, расширение его кругозора оказы-

вают Ахмет Байтурсынов, Мыржакып Дулатов, издававшие в ту 

пору популярную газету «Казах». Привлекая к работе в газете, 

М. Дулатов буквально в течение одной зимы обучает его русско-

10 

 

11

му языку и приобщает одновременно к переводческой деятель-

ности.  Открытия,  связанные  с  этой  деятельностью,  оставляют 

неизгладимый след в душе поэта. Магжан целиком и полностью 

погружается в неведомые дотоле миры русской и западной поэ-

зии, в иную языковую и поэтическую стихию. Пушкин, Лермон-

тов, Гете, Гейне, Верлен, Блок… становятся постоянными спут-

никами его духовных и художнических исканий…

Прервав  учебу  в  медресе,  он  ищет  другие  пути  и  способы 

интеллектуального  познания.  По  настоянию  друзей,  но  вопре-

ки воле отца он поступает в 1913 году в Омскую учительскую 

семинарию,  которую  затем  окончит  с  золотой  медалью.  Годы 

пребывания  в  семинарии  были  особенно  трудными  для  него, 

так как отец, недовольный затянувшейся учебой сына, пытается 

вернуть  его  домой,  в  семью,  аул,  но,  убедившись  в  тщетности 

своих попыток, лишает его материальной помощи. Однако раз-

ногласия  с  отцом  не  останавливают  Магжана  в  его  намерении 

продолжить образование. Он навсегда покидает родной дом для 

самостоятельной, полной, как окажется в дальнейшем, лишений 

и невзгод жизни. Именно в годы, омраченные разлукой с родны-

ми, матерью, отцом, невыносимой изморозью одиночества, рож-

даются пронзительно печальные строки: 

 

 

«Ата-анаңнан без!» — дедің, безбедім бе?

 

 

Қаңғырып талай жалғыз кезбедім бе?

 

 

Басыма талай қара күндер туды,

 

 

Ата-ана, туысқан іздедім бе? 

 

 

 

 

 

 

   («Жан сөзі»)

 

 

«Родителей брось!» — был жестокий наказ,

 

 

А разве я в мире жил без прикрас?

 

 

Бродил в одиночестве под облаками.

 

 

Родные мои, как мне плохо без вас!.. 

 

 

                                    («Сокровенное»; 

                                                         пер. С. Мнацаканяна, 2, 140)

 

Но эти строки придут чуть позже, а пока Магжан живет на-

пряженной  духовной  жизнью,  неустанно  совершенствуя  свой 

дар, обретает новых друзей и недругов, с энтузиазмом смотрит в 

будущее. Он окрылен первой любовью и незадолго до окончания 

семинарии в 1917 году сочетается браком с Зейнеп. Избранница 

его обаятельна, умна, красива. Казалось, впереди, в мечтах, как 

и у всех молодых,— долгая и светлая жизнь. Но судьба безжа-

лостна к нему: будто испытывая поэта, она обрушивает на него 

несчастья  одно  за  другим — умирает  при  рождении  первенца 

любимая, а через год — сын Азамат. В тисках железной тоски 

и  кручины,  в  забытьи  возникают  мучительные  строки  стихов 

«И  меня,  смерть,  убаюкай» («Мені  де,  өлім,  əлдиле»), «Плач» 

(«Зар»), отражая драму души:

 

 

Жоғалды, батты, кетті сəулем-күнім, 

 

 

Жайнаған жүз құлпырып, қызыл гүлім.

 

 

Сəулесіз, Айсыз-Күнсіз қараңғыда

 

 

Өтермін аһ ұрумен шықпай үнім.

 

 

Жалғанның бір көрермін көп пен азын,  

 

             Өмірімде енді болмас жылы жазым, 

 

 

Енді бір өлгенім де, жүргенім де — 

 

 

Қолымнан ұшқаннан соң қоңыр қазым.

 

 

Закатилось, пропало, исчезло и не возвратится

 

 

Мое светлое солнце! Погасла заря-зарница!

 

 

И земля из оазиса стала безмолвной пустыней,

 

 

Где ни солнца, ни звезд, ни луны, где темно –

 

 

 

 

         как в темнице!

 

 

Как велик этот мир! Как ничтожен! 

                                                        И где ж взять силы

                    Чтобы жить захотелось — здесь! — 

                                                        где холодом дышат могилы!

                     Как о лете мечтать, если только что прямо

 

 

 

 

         с ладони

                    Мой птенец улетел... Мой гусенок... Мой

 

 

 

 

         шелковокрылый!...

 

 

 

 

 

(перевод Л. Степановой)

Скорбь Магжана бесконечна и неумолчна. Трагизм мироощу-

щения  многократно  усиливает  и  «страшный  мир»,  царивший 

вокруг.  Социально-политические  катаклизмы,  следуя  друг  за 

другом,  сотрясают  страны,  круша  человеческие  жизни,  ломая 

устои: первая мировая война, казахское народно-освободитель-

ное движение 1916 года, февральская революция 1917 года, затем 

12 

 

13

— катастрофическая октябрьская. Родная степь также вовлече-

на в этот беспредел классового антагонизма. Магжан осознает, 

что в этом смертельном «гуле» бытия невозможно, да и нельзя 

занимать асоциальную, индифферентную позицию, быть погло-

щенным сугубо личностным. Преодолев себя, свою печаль, он с 

головой окунается в общественную жизнь. Его привлекает про-

грамма партии «Алаш», предложившей наиболее эффективный 

и  конструктивный  путь  обретения  казахской  государственнос-

тью суверенности, создания казахским народом светлого буду-

щего.  Вместе  с  соратниками  и  единомышленниками  он  готов 

к реализации задач программы партии. Однако и тут надежды 

и помыслы оказываются тщетными. «Пламенные» революцио-

неры  держат  шаг  по  линии  жесткой  конфронтации,  утверждая 

штыком и кровью свой мир — деспотии и зла, как обнаружится 

позднее. 

Правдоподобно и выразительно повествует об этой нещадной 

борьбе, обагренной потоками крови, о победе большевиков, по-

ражении врагов в бездне вооруженной смерчи Сакен Сейфуллин 

в своих мемуарах «Тар жол, тайғақ кешу» («Тернистый путь»). 

Но автор искренен и безупречен в революционном порыве, в бе-

зоглядной  вере  в  торжество  эры  коммунизма,  еще  незрим  ему 

кровавый всполох строящейся им новой жизни, в жерновах ко-

торой найдет собственную погибель. Погибнут и оппоненты его 

— Алихан Бокейханов, Ахмет Байтурсынов, Мыржакып Дула-

тов, Магжан Жумабаев...— все, кто так или иначе усомнился в 

правоте и жизнеспособности советской власти, кто искал иные 

пути национального возрождения. 

И все же жизнь щадит Магжана, даруя более десяти бесцен-

ных лет жизни. Пройдя сквозь все изломы революционного мо-

лоха, поэт находит пристанище в Акмолинской губернской газе-

те «Бостандық туы» («Знамя свободы»), где полностью посвяща-

ет себя журналистике и поэзии, просветительской деятельности. 

Тематика публицистики его самая разнообразная, но превалиру-

ющая посвящена проблемам образования народа и особенно мо-

лодежи. Вопросы воспитания и образования находятся в центре 

его научного труда «Педагогика», изданного в 1922 году в Орен-

бурге.  При  содействии  поэта  Бернияза  Кулеева  тогда  же  появ-

ляется вторая книга стихов, встреченная общественностью как 

долгожданное культурное событие. В статье «Қазақ əдебиетінің 

қазіргі  дəүірі» («Казахская  литература  в  современную  эпоху») 

Мухтар Ауэзов, раскрывая систему новаций, привнесенных ху-

дожниками слова в поэзию тех лет, отмечает и в связи с творчес-

твом Магжана тенденцию формирования новой эпохи в казахс-

кой литературе — эпохи романтизма, потеснившей границы ре-

ализма. Высокий дух романтизма, неукротимая устремленность 

в  космические  выси,  утонченное  сплетение  мыслей  и  чувств, 

звездные россыпи образов — действительно новое и неподража-

емое в своей индивидуальности явление в казахской поэзии, и 

обязано оно своим возникновением в первую очередь Магжану. 

Третий  сборник  избранных  стихов  с  предисловием  видного 

государственного деятеля Султанбека Кожанова поэт выпускает 

в 1923 году в Ташкенте, будучи сотрудником журналов «Шол-

пан», «Сана»,  газеты  «Ақжол» («Светлый  путь»).  Окончатель-

но  сложившимся  и  общепризнанным  поэтом  предстает  в  эту 

пору Магжан Жумабаев. Данный период его творчества можно 

охарактеризовать,  используя  уподобление  Вяч.Вс.Иванова,  ка-

сающееся  поэтической  судьбы  Николая  Гумилева: «Оно  напо-

минает  взрыв  звезды,  перед  уничтожением  ярко  вспыхнувшей 

и  пославшей  потоки  света  в  окружающие  ее  пространства...» 

(3, 5). Результатом подобного «взрыва» воспринимаются свето-

носные  циклы  «Огонь», «Туркестан», «Весной»,  поэмы  «Баян 

батыр», «Қорқыт», «Кобыз Койлыбая», рассказ «Грех Шолпан» 

(«Шолпанның күнəсі»), написанные в эти годы. 

Наряду  с  сотрудничеством  в  периодических  изданиях,  Ма-

гжан,  приехав  в 1922 году  в  Ташкент  по  приглашению  Турара 

Рыскулова и Султанбека Кожанова, работает преподавателем в 

Киргизско-казахском  институте  просвещения.  Много  и  плодо-

творно  трудится  в  области  литературной  критики,  тщательно 

исследует творческое наследие Ахана-серэ, Базара-жырау, фоль-

клориста  Абубакира  Диваева.  Идеи  и  замыслы  переполняют 

поэта, но времени для их воплощения остается ничтожно мало. 

Грозовые тучи сгущаются над головой поэта, искрами неотвра-

тимой  беды  пронизана  атмосфера  вокруг.  Трудная,  но  светлая 

полоса творчества неумолимо приближается к трагическому за-

вершению, к концу.

Литература  усилиями  «пролетарских»  писателей  и  поэтов 

превращается  в  арену  жесточайшей  идеологической  борьбы.  В 

искусстве  в  качестве  главного  критерия  оценки  и  критики  ут-

верждается  классовый  принцип,  разделивший  деятелей  этой 

сферы на два непримиримых лагеря. Поэт отнесен к группе ху-

14 

 

15

дожников,  именуемой  «буржуазно-националистической», «ре-

акционной».  Шквал  пристрастной  критики,  необоснованных 

инвектив,  странных  по  характеру  разоблачений  и  упреков  об-

рушивается на него. Его обвиняют в приверженности ко всевоз-

можным  «измам» — идеализму,  национализму,  пантюркизму, 

пессимизму, символизму, в поэтизации степного духа, светлых 

дней прошлого.

Какие только не измысливают причины воинствующие «гла-

шатаи», «трубадуры» новой жизни с тем, чтобы очернить поэта, 

доказать  его  творческую  несостоятельность!  Красноречиво  об 

этой поре разгула «красных активистов» свидетельствуют вос-

поминания Сабита Муканова. Весьма живописно изображает он 

картину одного из литературных вечеров, часто устраиваемых в 

те годы. На сцене со своими стихами выступил Магжан Жумаба-

ев. Им были прочитаны, как пишет автор, «паназиатское стихот-

ворение  «Пайғамбар» («Пророк»),  пантюркистское — «Бауры-

ма» («Брату»)  и  националистическое — «Сары  дала» («Желтая 

степь»).

Обсудив стихи Магжана и придя к заключению о несоответс-

твии их злобе дня и советской идеологии, члены местной партя-

чейки решили подвергнуть поэта остракизму, дать, так сказать, 

решительный  бой.  На  следующий  вечер  явилась  рота  милици-

онеров, занявшая все ходы и выходы здания, где должно было 

состояться данное мероприятие. Руководил ротой начальник гу-

бернской милиции Угар Джанибеков (настоящее имя Мукатай).

Дальнейшие события разворачивались следующим образом:

«Вскочив на сцену, Угар с угрозой в голосе обратился к Ма-

гжану:

— Ты, поэт, противник революции, выходи сюда!

Магжан поднялся на сцену. Затем Угар указал на меня:

— И ты, бедняцкий поэт, поднимайся сюда.

Зал был переполнен и шумел.

— Молчать! — рявкнул Угар на зрителей.— Я вижу всех вас. 

И если вы, нэпманы, не утихомиритесь, завтра я буду говорить с 

каждым из вас отдельно...

В зале воцарилась тишина.

— Ты, алашордынский последыш,— продолжил Угар в том 

же тоне, не спуская глаз с Магжана,— перестань морочить голо-

вы советских людей своими бредовыми контрреволюционными 

стихами. Неужели ты не понимаешь, что твоя песенка спета?

В упор, гневно и молча смотрел Магжан на Угара.

— А ты, бедняцкий поэт, читай свои стихи! — приказал мне 

Угар.— Ты же, контрреволюционный поэт,— грозно обратился 

он вновь к Магжану,— слушай его!

Дрожащим от неловкости голосом я начал читать «Сына бед-

няка»...» (4, 462—463).

Пожалуй, это был не единственный подобного рода прецедент 

в жизни Магжана. Беспардонность, с коей действовали «красные 

активисты»,  не  знала  границ.  И  поэт,  лишенный  права  голоса, 

мог  отвечать  на  унижения  лишь  выразительным  молчанием, 

позволяющим  сохранить  честь  и  достоинство  подлинного  ин-

теллигента. То была жестокая травля и почти все так или иначе 

причастные к литературе и в особенности бесталанные считали 

нужным оскорбить, задеть выдающегося поэта, не задумываясь 

над моральной правомерностью своих действий.

В 1923 году,  стремясь,  очевидно,  избавиться  от  преследова-

ний, Магжан принимает приглашение наркома А. Луначарского 

на работу в Коммунистический университет трудящихся Востока 

в  качестве  преподавателя  восточной  литературы,  одновременно 

устраивается переводчиком в издательство «Восток». В вечерние 

часы слушает лекции в основанном русским поэтом  В. Я. Брюсо-

вым Художественно-литературном институте. Жизнь Магжана в 

Москве насыщена до предела. Интенсивно работает над перевода-

ми произведений Горького («Сұңқар жыры» — «Песнь о соколе»), 

Мамина-Сибиряка («Ақ бозат» — «Белый конь»), Вс. Иванова и 

др. На казахском языке благодаря ему зазвучали стихи Гете, Бай-

рона, Лермонтова, Фета, Кольцова. При его участии переводятся 

на русский язык лучшие образцы казахской, узбекской, туркмен-

ской народной поэзии. Создает он и оригинальные вещи: выхо-

дят сборники под названием «Подарок детям», «Сказки», «Жу-

сип хан». Намеревается издать и конспекты лекций по истории 

казахской  литературы,  стилистике  казахского  литературного 

языка, читаемые им студентам университета. 

Обширен и высокоинтеллектуален в этот период и круг обще-

ния Магжана. Он знакомится с русскими поэтами В. Брюсовым, 

Сергеем Есениным, Всеволодом Рождественским. Особенно близ-

ко  сходится  с  Осипом  Мандельштамом,  Михаилом  Светловым, 

который в это время также учится в Брюсовском институте.

О  трепетной  дружбе  Магжана  с  Осипом  Мандельштамом  и 

Михаилом  Светловым  сохранились  свидетельства  известного 

16 

 

17

казахского  писателя  Зеина  Шашкина,  пересказанные  со  слов 

крупного  общественного  деятеля  и  поэта  К.  Жармагамбетова, 

тесно  общавшегося  в  свое  время  с  М.  Светловым.  Так,  по  вос-

поминаниям К. Жармагамбетова, Михаил Светлов рассказывал 

следующее:

«— Я знал вашего большого поэта Магжана Жумабаева. Его 

хвалил  Брюсов,  перед  ним  расступались  самые  именитые  и 

строптивые литераторы Москвы. Осип Эмильевич тоже говорил, 

что «у этого степного поэта пегас всегда оседлан. Смотри, это не 

человек, а кентавр. Под ним гарцует аргамак поэзии!»,— вдохно-

венно восклицал Мандельштам, когда Магжан появлялся среди 

московских литераторов. Мандельштам называл его «Маг», а я 

«Жан».

Жан  всегда  помогал  нам  финансово,  расходы  в  трактирах  и 

кафе  казахский  поэт  всегда  брал  на  себя.  Еще  одна  привычка 

была у него: завидев Осипа Эмильевича, он вдруг начинал чи-

тать его стихи:

 

 

Я больше не ревную,

 

 

Но я тебя хочу.

 

 

И сам себя несу я,

 

 

Как жертву палачу.

 

 

Тебя не назову я

 

 

Ни радость, ни любовь.

 

 

На дикую, чужую

 

 

Мне подменили кровь. 

— Маг, ей-богу, эти стихи ты писал, а не я! — восклицал Осип 

Эмильевич...» (5, 199—200).

Творческая элита Москвы по достоинству оценивает Магжа-

на,  отдавая  должное  его  незаурядной  личности,  таланту,  мас-

терству.  И  о  том  также  свидетельствуют  слова  В.  Я.  Брюсова. 

Назвав его «киргизским Пушкиным», он обосновывает высокое 

сравнение в свойственной для символистов манере мышления: 

«...это от природы... плюс глубокие знания математики, музыки, 

изобразительного  искусства».  Столь  проницательные  и  емкие 

слова  учителя  точно  и  выразительно  характеризуют  личность 

Магжана как универсального эрудита, способного творить «под 

знаком синтеза» — синтеза жизни и различных сфер культуры, 

как поэта с большой буквы.

Но заслуженное признание и высокая оценка дара не ограж-

дают поэта от зла и насилия. Здесь, в Москве, с подачи соотечес-

твенников начинается новый виток более изощренных гонений. 

При обзоре соответствующего фактологического материала той 

поры складывается впечатление, что у ряда так называемых де-

ятелей искусства тех лет существовал лишь один враг, которого 

следовало любыми средствами смять, раздавить, уничтожить, и 

этот  враг — Магжан  Жумабаев.  Словно  бодлеровский  альбат-

рос, плененный и мучимый двуногими хищниками, бьется и за-

щищается  поэт,  но  «исполинские  крылья»  его  поэзии  мешают, 

сковывают его. В качестве иллюстрации этой действительности 

достаточно привести отрывок из «Истории казахской литерату-

ры»:

«В ноябре 1924 года в Коммунистическом университете на-

родов  Востока  в  Москве  было  созвано  специальное  совещание 

по  обсуждению  стихов  М.  Жумабаева,  на  котором  обращалось 

внимание на идеологическую порочность его творчества. 

Зимой 1924 года в Оренбурге состоялся литературный суд над 

Жумабаевым, на котором выступили С.С ейфуллин, С. Муканов, 

У. Турманжанов и другие, давшие отпор реакционному направ-

лению  в  казахской  литературе.  Это  было  тем  более  необходи-

мо, что буржуазные националисты старались использовать для 

утверждения своего мировоззрения и литературное наследие, в 

частности,  творчество  Абая,  пытались  сделать  великого  поэта 

знаменем  национализма.  Они  не  признавали  влияния  русской 

классики на казахскую литературу, отрицали ценность произве-

дений,  правдиво  отображающих  революционную  действитель-

ность» (6, 44—45).

«Литературный» суд, устроенный в Оренбурге, был особен-

но изощренным и мучительным и с точки зрения сегодняшнего 

дня  надуманным,  неправомерным.  Магжан  объявлялся  врагом 

советской власти, и решения, принятые в отношении к его про-

изведениям, являлись катастрофическими для поэта: отныне его 

стихи изымались из круга чтения и впредь не допускались к из-

данию, все созданное ранее подвергалось уничтожению! Так, в 

одночасье, в угоду бездарщине и партийной идеологии поэт, ве-

ликий поэт, был изолирован от всего, что составляло смысл его 

творческого бытия, насильно отторгнут от общества, аудитории, 

многочисленных почитателей своих. Ситуация нетерпимости и 

произвола, окружавшие поэта, жесткое противостояние Сакена 

18 

 

19

Сейфуллина и Магжана воссозданы между тем и в книге Т. Ка-

кишева «Сакен Сейфуллин».

И все же не все были ослеплены «праведным гневом» сторон-

ников субъективного, вульгарно-социологического критицизма. 

В той же «Истории казахской литературы» имеются следующие 

строки:

«К сожалению, среди определенной части молодежи у Жума-

баева нашлись последователи, считавшие, что сочинения его не 

имеют отношения к политике, что они посвящены «вечным те-

мам» и поэтому не являются реакционными.

Надо сказать, что и среди прогрессивной части казахской интел-

лигенции не было единодушия в оценке поэтической деятельнос-

ти. Критически оценили его С. Сейфуллин, С. Муканов и другие 

литераторы. Однако С. Садвакасов, С. Ходжанов склонны были в 

чем-то принимать его поэзию и даже отстаивать перед лицом суро-

вой критики пролетарских писателей. В 1924 году С. Ходжанов на-

писал хвалебную вступительную статью к сборнику избранных 

сочинений М. Жумабаева.

Партийная  и  советская  общественность  подвергла  резкой 

критике эти выступления в печати...» (6, 44).

В те суровые и смутные годы, когда над ним неумолимо сгу-

щалась  тьма,  поэт  еще  не  чувствовал  того  леденящего  одино-

чества, в железном кольце которого окажется позднее. В защиту 

его  поднимали  голоса  деятели,  относившиеся  к  судьбе  родной 

литературы с любовью и состраданием, понимавшие, что с утра-

той Магжана казахская поэзия потеряет многое и прежде всего 

подлинные ориентиры в процессе своего становления на новом 

этапе истории. Так, Смагул Садвакасов во всеуслышание заяв-

лял, что «погубив Магжана, мы погубим все и вся». Кошке Ке-

менгеров,  не  находя  достойного  Магжана  таланта,  призывал  к 

более бережному и чуткому отношению к нему. Высокую худо-

жественность лирики Магжана противопоставлял грешившим в 

этом плане стихам Сакена Сейфуллина Г. Тогжанов, несмотря на 

преобладание в его статьях необъективно-критических выпадов 

против творчества поэта. Против обвинений поэтов и писателей, 

заклейменных  националистами,  выступал  и  Идрис  Мустанба-

ев, советуя начинающим учиться мастерству именно у авторов 

«Баян-батыра»  и  «Қарт  Кожи» (7). Слова  восхищения  поэзией 

Магжана  писал  в  эти  годы  и  Мухтар  Ауэзов: «Вслед  за  Абаем 

я  люблю  Магжана.  Его  европеизированность,  яркость,  солнеч-

ность... Магжан — человек большой культуры...» (8, 407).

Но голоса защиты тонули в мощном хоре толпы хулителей. 

И не было тому конца. Напротив, травля принимала все более 

масштабный  и  организованный  характер.  Не  следует,  конечно, 

думать,  что  Магжан  оставался  всегда  безответным  и  бездейс-

твенным. В эти годы он создает литературный кружок «Алқа» 

(букв. «Ожерелье»)  и  предлагает  разработанную  им  самим  ли-

тературно-эстетическую программу «Табалдырық» (букв. «По-

рог»), одобренную А. Букейхановым, С. Кожановым, Ж. Аймау-

товым, М. Ауэзовым и другими коллегами, радевшими душой и 

сердцем за настоящее искусство, настоящую культуру. Ратуя за 

многоипостасное и полнокровное творчество, Магжан манифес-

тирует  в  программе  требования  освободить  художественнное 

слово от оков идеологизации и политизации. Его поддерживает 

Ж. Аймаутов, выступая на страницах печати со статьями о про-

блемах и подлинных задачах литературы и искусства. Но Маг-

жан и Жусупбек не были услышаны, более того — отвергнуты 

теми, кто пытался втиснуть литературу в жесткие рамки идеоло-

гической политики страны. В отчаянии Жусупбек Аймаутов пи-

сал, что литературу наводнили случайные, зачастую абсолютно 

лишенные художественного таланта и вкуса люди, что уровень 

художественности катастрофически падает. Но это был глас во-

пиющего в пустыне. 

Тревожная  и  удушливая  атмосфера  в  республике  усугуб-

ляется тем, что 12 сентября 1925 года в Казахстане воцаряется 

московский  эмиссар  Ф.  Голощекин,  решивший  устроить  в  вве-

ренном ему крае «малый Октябрь». Естественно, главным объ-

ектом его репрессии становится казахская интеллигенция, осо-

бенно прощенные в свое время советской властью и работавшие 

в сфере образования алашордынцы, выдающиеся представители 

культуры и государственные деятели. Поддерживаемые им каз-

рапповцы усилили шкал огня, действуя под лозунгом типа: «От 

Блока — Магжана к Демьяну Бедному, к сохранению в чистоте 

пролетарской культуры!» Результаты целенаправленной репрес-

сивной деятельности Голощекина оказались для республики бо-

лее чем плачевными: уничтожен был весь цвет казахской интел-

лигенции, более 300 представителей, в результате искусственно 

устроенного голодомора погибло свыше трех миллионов человек 

— половина казахского народа.

В 1927 году  по  окончании  Художественно-литературного 

института Магжан возвращается на родину и попадает под эту 

20 

 

21

жесточайшую планомерную и методичную чистку рядов интел-

лигенции. Он превращен в одиозную фигуру и от него вынуж-

дены были отвернуться почти все друзья и единомышленники, 

хотя, заметим, отступничество не стало спасительной мерой для 

многих из них. Ни одно произведение, ни одно стихотворение, 

ни  одна  строка  его  не  обходятся  молчанием — все,  созданное 

им, критикуется, отрицается, подвергается профанации. Лишь в 

одном враги не могут упрекнуть поэта и коснуться его не смеют: 

это  художественный  стиль  поэта,  изысканную,  рафинирован-

ную образность его поэзии. В остальном же — они в седле! Даже 

осуществленные  по  заданию  издательств  переводы  Ленина, 

Горького инкриминируются ему как неадекватные содержанию 

подлинников. Парадоксы гонителей порой просто непредсказуе-

мы и достигают апогея в связи с выходом в 1927 году последней 

поэмы  Магжана  «Тоқсанның  тобы» (букв. «Класс  девяноста»), 

посредством коей поэт пытается, опровергнув измышления сво-

их  противников,  доказать  свою  глубокую  сопричастность  ча-

яниям народа. Но все попытки этого рода напрасны. Ничто не 

могло образумить алчущих крови!

Как следствие, в 1928 году происходит первый арест Магжа-

на, в вину ему вменяется организация кружка «Алқа» и програм-

мы «Табалдырық», суть которой была явно извращена с целью 

лишить поэта свободы. Около десяти лет проводит Магжан на 

лесозаготовках  в  Карелии,  выполняя  самую  черную  работу.  И 

только в 1936 году благодаря протекции Ромена Роллана и Мак-

сима Горького, вернее, его жены, поэт выходит из заключения. 

Обретя желанную свободу, он приезжает в Кызылжар (г. Петро-

павловск) и хлопочет об устройстве на работу, о восстановлении 

своих прав, обращаясь к С. Сейфуллину, С. Муканову за помо-

щью. Ему удается найти работу в одном из местных техникумов 

и в школе. Казалось, забрезжил свет мирной и покойной жизни. 

Но вновь это — мираж, иллюзии. «Страшный мир» продолжает 

вращать смертоносный круг свой. Вновь звучат слова обвинения 

в прежних «ошибках», вновь следует цепь гонений: с ярлыком 

неблагонадежного увольняют из техникума и затем — из школы. 

Не находит поэт пристанища и в Алма-Ате, куда приезжает он, 

поверив  обещанию  С.  Сейфуллина,  С.  Муканова  о  содействии. 

Кругом — мучительная  и  плотная  завеса  неприятия.  Свободы 

срок был недолог. 27 декабря 1937 года поэту инкриминируется 

связь с японской разведкой и Магжан исчезает в тюремных за-

стенках бесследно, навсегда.

Последние  шаги  поэта,  последние,  горечью  пронизанные 

думы его, бездушие и страх тех, с кем столкнулся он в последние 

часы своей жизни, в пронзительно печальных красках рисует в 

своем  произведении  «Алаң» («Площадь»)  писатель  Дукенбай 

Досжанов. «...Неужели  я  и  вправду  не  умею  писать,—  охвачен 

тоскливыми, бередящими душу мыслями поэт.— В любой час 

и  миг  критика,  словно  готовая  к  молниеносному  прыжку  ядо-

витая змея, держит меня на прицеле... Нет, ничего невозможно 

понять...!» (9, 228).

И все же понять этих «солдат революции», как называли себя 

рапповцы, несложно, ибо всеми их поступками и словами двига-

ла черная зависть, ощущение собственной бездарности. Ничтож-

ными и бездарными чувствовали они себя рядом с поэтом волею 

божьей и потому боролись они за смертный приговор. Так, Маг-

жан был расстрелян в весенний день — 19 марта 1938 года.

Не менее трагичной оказалась и посмертная судьба поэта. В 

1960 году, как и многие литераторы, Магжан за неимением со-

става преступления был реабилитирован. Но все усилия Б. Кен-

жебаева, М. Махмудова, Кудаша Сараи, Х. Абдуллина, журнала 

«Простор»  и  других,  приложенные  для  возвращения  его  поэ-

тического наследия, не имели результата. Эти люди встретили 

мощное противодействие со стороны тех, кто был кровно заин-

тересован  в  навечном  забвении  поэта.  Почти  на  три  десятиле-

тия отодвинулась встреча с ним. И лишь в 1988 году свершилось 

долгожданное  событие — подлинная  реабилитация  поэта.  Ли-

рика его, став достоянием народа, признана одной из вершин в 

поэзии ХХ века.

Следует, по всей вероятности, сказать и о том, что жизнь тем 

же трагическим ликом обернулась и для отца, матери, братьев, 

сестер поэта. Все они, в разные годы, ушли в иной мир с клей-

мом родных врага народа. Абсолютно невинные, они также ока-

зались лишены места под солнцем...

 

 

 

    

* 

* 

*

В  настоящее  время  творчество  Магжана  Жумабаева  активно 

изучается и исследуется, сложилась группа магжановедов, стре-

мящихся  раскрыть  специфику  его  поэзии  с  позиции  различных 

литературоведческих подходов и методик. В сфере магжановеде-

ния работают Ш. Елеукенов, А. Жаксылыков, Т. Есембеков, К. Са-

22 

 

23

лыков, Б. Карибаева, Б. Мамраев и другие, появились и молодые 

ученые,  научные  изыскания  которых  привлекают  инновацион-

ными формами анализа и обследования. Среди них можно отме-

тить исследовательские работы Алины Бокаевой, посвященные 

проблемам эволюции образной системы лирики поэта, пробле-

мам симметрии и асимметрии магжановского стиха. 

Но несмотря на интенсивность научной объективации твор-

ческого наследия Магжана Жумабаева, все же многие проблемы 

остаются еще вне поля зрения ученых. Это вопросы стихосло-

жения поэта, композиционно-структурной организации его сти-

ха,  вопросы  интертекстуальности,  атрибуции  и  т.д.  Думается, 

в обозримом будущем пробелы эти должны будут восполнены. 

Лирика Магжана необъятна и притягательна и потому она пред-

ставляет объект, неисчерпаемый для исследовательских интен-

ций.

Знаменательным событием в мире казахской культуры стало 

издание  книги  «Пророк» (Алматы, 2000), где  собраны  лучшие 

переводы  стихотворений  Магжана  на  русском  языке.  Конечно, 

не все стихи получили адекватное иноязычное воплощение, но 

большинство все же дает верное представление о специфике его 

поэтического творчества. Мы расцениваем книгу как большую 

удачу в деле переводческой адеквации и тем не менее надеемся, 

что в будущем появятся новые, более совершенные варианты пе-

реводов. В своем же исследовании мы воспользуемся этой кни-

гой, за исключением тех случаев, когда потребуется более точ-

ное воспроизведение образно-смысловой картины тех или иных 

стихотворений.

ЗА П АДНО- ВОС ТОЧ НЫЙ 

СИ Н ТЕЗ В ПОЭЗИ И

М АГЖ А Н А Ж УМ АБАЕВА

Н

еведомая ранее в казахской поэзии космогония образов, 

метафорики,  поэтических  ассоциаций,  причудливое 

сплетение света и тени, звука и смысла представлены в стихах 

Магжана,  свежесть  и  красота  их  оказались  неподвластны  вре-

мени. Читая и перечитывая их, мы всякий раз убеждаемся, что 

Магжан Жумабаев — поэт особого дарования, которому присущ 

удивительно  оригинальный  строй  мышления,  раздвигающий 

и  проникающий  за  пределы  обступающего  нас  эмпирическо-

го  мира. «Звуковая  материя»  стиха  поэта  наделена  функцией 

особого  свойства,  направленной  на  выражение  имплицитного 

значения,  заключенного  в  ее  недрах.  Соприкасаясь  с  поэзией 

Магжана,  читатель  всегда  находится  в  ситуации  выбора,  либо 

довольствуясь непосредственным содержанием ее, либо пытаясь 

постигнуть внутреннюю сущность, потаенные глубины поэти-

ческой  мысли.  И  это  не  удивительно,  поскольку  итоговая  цель 

поэтического творчества Магжана — образное «воплощение Ло-

госа», индивидуально-концептуального и символически гранди-

озного. Поэтическое слово Магжана в целом независимо от прес-

синга идеологии и свободно вбирает в свой контекст элементы и 

традиции  богатейшего  западно-восточного  культурного  синте-

за, отчего оно вдвойне ценно и непреходяще. 

О  широте  творческого  диапазона  поэта,  об  особой  чувстви-

тельности  его  к  лучшим  художественным  открытиям  и  дости-

жениям эпохи писал один из первых критиков и исследователей 

Магжана, близкий его друг, ныне также реабилитированный пи-

сатель Жусупбек Аймаутов. В докладе «Мағжанның ақындығы 

туралы» («О  поэтическом  творчестве  Магжана», 1923), пред-

ставляющем  серьезный  и  всесторонний  критический  анализ, 

Жусупбек раскрывает наиболее полную картину эволюции по-

эта,  глубинные  основы  этого  многосложного  процесса.  По  его 

мысли, истоками становления Магжана как яркой поэтической 

личности явились четыре духовных русла: своя, родная культу-

ра, восточная, русская и западная, именно эти культуры, питая 

творчество поэта, помогли ему найти свой путь в большой поэ-

24 

 

25

зии (10). Действительно, многие произведения свидетельствуют 

о том, что поэт был блестящим знатоком не только своей, но и 

восточной поэзии, истории, философии, русской и западной ли-

тературы,  что  он  всегда  находился  в  гуще  духовных  исканий 

своего времени, изучал ведущие философские идеи, развитые в 

трудах О. Шпенглера, Ф. Ницше, В. Соловьева, П. Флоренского, 

Н. Бердяева и других.

Поэтическая  мысль  Магжана  предельно  насыщена  истори-

ко-литературными  ассоциациями,  аллюзиями,  реминисценци-

ями. «В  культурном  наследии  веков»  он  сумел  вобрать  в  себя 

все  лучшее  и  неподдельное,  выявить  тот  уровень,  который  на-

иболее органично отвечал движениям ума и души и способство-

вал  кристаллизации  индивидуального  поэтического  видения, 

ориентированного  на  утверждение  высших  нравственно-эти-

ческих  и  эстетических  ценностей.  Он  сумел  сотворить  запад-

но-восточный поэтический синтез, по силе и масштабу равный 

пушкинскому  протеизму.  Смысл  же  протеизма  великого  русс-

кого поэта заключался в его «изумительном умении перевопло-

щаться в иные культурные стили» (11, 433), в способности поэта 

проникаться чужеродным духом как собственным, изображать 

специфику инонационального мира в высшей степени правдиво 

и колоритно. Обращал на это внимание и Ф. М. Достоевский в 

речи, адресованной памяти А. С. Пушкина. Наделяя поэта все-

мирной отзывчивостью, Достоевский говорил: «… и не в одной 

только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, а в 

перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевопло-

щении  почти  совершенном,  а  потому  и  чудесном,  потому  что 

нигде, ни в каком поэте целого мира такого явления не повто-

рилось» (12,8). О протеизме Пушкина чаще упоминают в связи 

с его циклом «Подражания Корану» («… разве тут не мусульма-

нин, разве это не самый дух Корана..?»; Достоевский) и стихот-

ворением «Пророк», воссоздающем не только библейскую ауру, 

но и стилистические приметы речи Пророка Исайи с утонченной 

поэтичностью и достоверностью.

Думается,  неспроста  известный  русский  поэт  В.  Я.  Брюсов, 

высоко  оценивая  талант  своего  ученика,  определил  Магжана 

как  казахского  Пушкина.  Проводя  эту  аналогию,  крупнейший 

символист старшего поколения, очевидно, имел в виду, помимо 

той роли, каковую сыграл Пушкин в создании русской поэзии и 

литературного  языка,  еще  и  протеизм  поэта,  высокий  уровень 

созданного им западно-восточного литературного синтеза, к ко-

торому, несомненно, был близок Магжан Жумабаев. Имей в свое 

время поэт право голоса, он, наверное, так же, как знаменитый 

аргентинец Хорхе Луис Борхес, мог бы бросить в лицо своим ху-

лителям: «Наша традиция — весь универсум!» И был бы глубоко 

прав. Ибо и его по-достоевски сформулированная отзывчивость, 

влекущая органичную творческую контаминацию двух истори-

ко-литературных традиций, блестящий калейдоскоп ассоциаций 

и идей, связанных как с восточной, так и западной поэзией и фи-

лософией, позволяют констатировать универсализм как неотъем-

лемый признак художественного мышления Магжана. 

Об  универсализме  мышления,  многоипостасном  характере 

его  творчества  в  вышеупомянутом  докладе  пишет  и  Жусупбек 

Аймаутов.  По  мысли  критика,  Магжан  как  лирик  тонок,  про-

никновенен  и  разнопланов,  в  одних  стихах  он  сентиментален, 

владеем сонмом чувств, переживаний и чаще готов отчаяться и 

несмолкаемо печалиться, в других он устремлен, исполненный 

дерзновенных замыслов и мечтаний в космические выси. Порой 

он примеряет на себя тогу идеалиста и может быть материалис-

том  одновременно,  но  нередко  он — пророк,  движимый  идеей 

жертвенности во имя высоких свершений, иль просто смертный, 

погруженный в пучину социальных катастроф, и оттого трагизм 

души с внезапной ясностью и болью проступает в его стихах.

Как отмечает Жусупбек Аймаутов, на начальном этапе творчес-

кого становления Магжан многое почерпнул из русской литерату-

ры,  поэзии  Пушкина,  Лермонтова,  Фета,  поэтов-символистов.  В 

определенные периоды жизни был пленен магией слова Шекспира, 

Гете, Гейне, Байрона, Верлена… Он проникал в их тайны словосо-

зидания, он подражал им, брал уроки мастерства, испытывал упо-

ительный  восторг  со-творчества.  Вбирая,  впитывая  все  лучшее, 

вдохновенное, близкое, родственное, что содержалось в созданных 

этими художниками шедеврах, оттачивая предпосланный свыше 

дар,  он  в  итоге  предстал  личностью,  конгениальной  им,  поэтом, 

владевшим соприродным им даром. Да, он прошел школу учени-

чества, школу подражания (а кто из начинающих адептов слова не 

проходит ее!) и благодатью всеохватной оказалась эта школа уже 

не только для Магжана, но и для казахской поэзии в целом. Ибо 

позднее появилась длинная череда подражателей, которые пыта-

лись и мыслить, и облекать слово в унисон и вослед Магжану. И в 

результате кто-то из них вырос в крупного самобытного поэта, а 

кто-то так и остался эпигоном, не сумев преодолеть в себе вторич-

ность, укорененный изнутри диктат к подражанию. 

26 

 

27

«ЗОЛОТОЙ Х АК ИМ» — 

АБА Й-А Т А

И 

в начальный и в зрелый периоды своего творчества поэт 

отдавал дань почитания восточной классике, родной по-

эзии, своим предшественникам как первым учителям и, конечно 

же, прежде всего Абаю. С особым восторгом, трепетным волне-

нием в душе воспринял он в юности осененную знаком гениаль-

ности поэзию Абая. И, естественно, не мог не откликнуться, не 

выразить охватившего все его существо восхищения столь гран-

диозной поэтической личностью, каковой Абай предстал перед 

народом в изданном после его кончины первом сборнике стихов. 

Любовь и почтение к великому поэту он воплотил в стихотво-

рении, озаглавленном «Атақты ақын сөзі алтын хакім Абайға», 

что в дословном переводе означает «Знаменитому поэту золото-

го  слова  хакиму  Абаю».  И  уже  в  этой  развернутой  номинации 

можно  выделить  лейтмотивом  проходящие  сквозь  строй  всего 

стихотворения  ключевые  детерминанты:  поэт — слово — ха-

ким,  важные  для  понимания  поэтического  восприятия  Магжа-

ном значения и роли великого поэта в духовном бытии казахс-

кого народа. Вместе с тем они создают особую атмосферу стиха, 

нюансируя  ее  интенсивным  движением  тонкой  философской 

мысли, специфицируя структурную организацию, тропеические 

средства произведения. 

Попытаемся проанализировать это стихотворение с тем, что-

бы выяснить сокровенный смысл личностного и общенародного 

признания и памяти о великом поэте, памяти, дарующей, как из-

вестно, истинно великим нетленность, вечную жизнь — с точки 

зрения  поэтической  рецепции  Магжана,  его  благодарного  уче-

ника и последователя.

В  первую  очередь  в  означенной  триаде  привлекает  лексема 

арабского  происхождения  «хаким»,  круг  семантических  значе-

ний которой весьма сложен. В словаре Л. З. Рустемова «Казах-

ско-русский толковый словарь арабо-иранских заимствованных 

слов» указаны всего две, не совсем выразительные, хотя и емкие 

его семы: знающий, учитель (13, 289). Однако длительный жиз-

ненный опыт человечества, который отмечен систематическими 

контактами  с  таковым  феноменом,  позволяет  характеризовать 

хакимов в более возвышенном свете: хакимы — это генераторы 

высшей потенции духа, духовные репрезентанты, вобравшие в 

себя мудрость веков, универсального, общечеловеческого свойс-

тва  мудрость;  следовательно,  хаким — не  просто  учитель,  не 

просто знающий, он, согласно восточному пониманию,— Учи-

тель с большой буквы, властитель дум и сердец человеческих. 

Так понимал сущность феномена «хаким» Абай и свое понима-

ние он отразил в знаменитой Книге слов. Вслед за Абаем иссле-

дователь Г. Есим, проводя параллель между хакимом и ученым 

и  подчеркивая  несказанно  высокую  роль  хакима  в  духовном  и 

нравственном  бытии  человечества,  заключает:  все  хакимы  мо-

гут быть достойно представлены в ипостаси талантливого, кре-

ативно  мыслящего  ученого  и,  однако,  не  все  ученые  способны 

подняться и утвердиться в статусе хакима. Редкий ученый удос-

таивается звания «хаким».

Подобное  суждение  родилось,  конечно,  в  ходе  долгих  раз-

мышлений,  в  ходе  постижения  древних  философских  систем, 

учений мыслителей прошлого. Известно, что одна из заповедей 

Пифагора (576—496 гг.  до  н.э.)  гласит:  старайся  прежде  всего 

быть