№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014

№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014        ISSN 2307-0250 
Žas ġalymdar žaršysy – Vestnik molodyh učenyh – Messenger of young scientist 
______________________________________________________________
 
 
 
97
историко-литературном 
контексте 
70-х 
годов 
прошлого 
столетия 
будет 
способствовать  более  глубокому  пониманию  постмодернизма,  как  нового 
направления постсоветской  литературы.  Поэма  «Москва  –  Петушки»  как  «пратекст 
русского  постмодернизма»  поможет  читателю  осмыслить  неофициальную  русскую 
литературу, которая распространялась в свое время в форме «самиздата». 
Этапы  исследования.  Изучение  творческой  биографии  Венедикта  Ерофеева 
(сбор информации), чтение и анализ поэмы «Москва – Петушки», изучение научно-
критических  работ  о  творчестве  Венедикта  Ерофеева,  обобщение  результатов 
анализа и наблюдений, подготовка слайдов о жизни и творчестве русского писателя-
постмодерниста. 
Методы  исследования:  метод  системно-типологического,  сравнительно-
сопоставительного и целостного анализа. 
Новизна  исследования  заключается  в  том,  что,  опираясь  на  достижения 
современного  литературоведения,  сделана  попытка  самостоятельного  изучения 
поэмы  Вен.  Ерофеева  «Москва  –  Петушки».  В  процессе  анализа  произведения 
русского  постмодерниста  автор  пытается  отразить  свое  собственное  видение 
художественного  мира  Венедикта  Ерофеева.  В  работе  раскрываются  жанровые 
особенности «Москвы – Петушков». 
Результаты  работы  и  выводы:  «Москва  –  Петушки»  имеет  многомерную 
связь  с  предшествующим  литературным  контекстом  и  основные  признаки  жанра 
поэмы.  Вен.  Ерофеев  артистично  и  легко  играет  жанрами,  часто  использует 
жанровые смешения (коллаж). Каждый фрагмент поэмы апеллирует к памяти жанра. 
Жанровая  разноголосица  скрепляется,  с  одной  стороны,  автором,  с  другой  – 
приемом 
интертекстуальности. 
Веничка 
является 
типичным 
героем 
постмодернистской  литературы,  который  поразительным  образом  соединил  в  себе 
черты  классических  героев  (Иван  –  дурак,  Онегин,  Печорин,  Башмачкин, 
Мармеладов,  Раскольников,  «подпольный  человек»)  и  предстал  перед  читателем 
новым героем, открывающим новые возможности для интерпретации произведения. 
Области 
практического 
использования 
результатов. 
Результаты 
исследования  могут  быть  использованы  на  уроках  литературы  и  факультативных 
занятиях по творчеству Венедикта Ерофеева. 
Актуальность  исследования.  В  истории  русской  литературы  второй 
половины  XX  века  Венедикту  Ерофееву  по  праву  принадлежит  видное  место.  Он 
открыл  новый  язык,  новую  реальность,  нового  героя  и  новый  слой  в  словесности 
брежневской  эпохи.  Творческие  поиски  писателя  в  60-е  годы  прошлого  столетия 
завершились созданием в 1970 году поэмы «Москва – Петушки». Это произведение 
по  «цензурным  меркам»  не  могло  быть  опубликовано  в  СССР  в  своем  полном 
издании.  Поэтому  долгое  время  поэма  распространялась  в  «самиздате», 
впоследствии в «тамиздате»: сначала в Израиле (1973), затем во Франции (1977). На 
родине ее напечатали в сокращенном виде в годы «перестройки» (1988-1989). 
Полный  текст  поэмы  «Москва  –  Петушки»  стал  доступен  читателю  в 
постсоветское  время.  Произведение  было  воспринято  интеллектуальной  публикой 
как  уникальное  явление  русской  неофициальной  прозы.  В  литературной  критике 
«Москву  –  Петушки»  нередко  называют  «пратекстом  русского  постмодернизма». 
Следовательно,  глубокое  освоение  поэмы  «Москва  –  Петушки»  поможет 
современному  читателю  понять  как  литературный  процесс  начала  ХХI  века,  так  и 
эстетику постмодернизма как направления искусства. 
В  последние  десятилетия  поэма  Венедикта  Ерофеева  «Москва  –  Петушки» 
стала  объектом  пристального  внимания  современных  литературоведов.  Такие 
исследователи, как Н.А. Богомолов [1], О.В. Дарк [2], Г. Дзаппи [3], Н.Л. Лейдерман 

№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014        ISSN 2307-0250 
Žas ġalymdar žaršysy – Vestnik molodyh učenyh – Messenger of young scientist 
______________________________________________________________
 
 
 
98
[4], И.С. Скоропанова [5], Н.А. Благовещенский [6] и другие занимались изучением 
стилевой  манеры  и  языка  русского  писателя  Венедикта  Ерофеева.  Ученые 
единодушно называют «Москву – Петушки» пратекстом русского постмодернизма. 
Принципы 
структурной 
организации 
художественного 
произведения, 
моделирования  в  нем  образа  мира  изначально  интересовали  литературоведческую 
науку.  К  жанровым  связям  поэмы  Вен.  Ерофеева  «Москва  –  Петушки»  с 
предшествующими 
литературными 
текстами 
исследователи 
обращались 
неоднократно. Однако единства мнений по этому вопросу не наблюдается, поэтому 
особенно  интересно  обратиться  к  данной  проблеме.  Авторское  обозначение 
«Москвы  –  Петушков»  –  поэма  или  «трагические  листы».  Ее  текст  настолько 
необычен,  что  авторское  определение  требует  серьезных  дополнений.  Некоторые 
исследователи  относят  изучаемый  текст  к  жанру  поэмы.  Однако  существуют  и 
другие  варианты  обозначения  жанровой  природы  «Москвы  –  Петушков».  Так,  А. 
Немзер [7], А. Генис [8], А. Дравич [9], Г. Померанц [10], О. Седакова [11] видят в 
ней повесть. Н. Живолупова [12] и М. Эпштейн [13] считают ее исповедью. А. Терц 
[14] и С. Чупринин [15] называют ее «романом-анекдотом». 
Произведение  Вен.  Ерофеева  воспринимается  читателями  по-разному.  Одни 
видят  в  ней  своеобразную  антиалкогольную  пропаганду.  Не  случайно  она  впервые 
была  опубликована  в  журнале  «Трезвость  и  культура».  Другие  воспринимают 
«Москву  –  Петушки»  как  пьяный  бред  –  «накатило  что-то».  Третьи  полагают,  что 
«Москва  –  Петушки»  –  это  «зарисовка  образа  «национального  героя»,  попытка 
препарировать  русскую  душу,  которая  требует  возлияний  не  веселья  ради,  а  для 
того,  чтобы  уйти  от  реальности»  [13,  71].  Последняя  версия  выглядит  наиболее 
близкой к истине. 
Цель  данной  работы  –  изучить  жанровые  особенности  поэмы  Венедикта 
Ерофеева «Москва – Петушки». 
В связи с этой общей целью необходимо решить следующие задачи: 
- рассмотреть жанровое своеобразие постмодернистской поэмы; 
-  выявить  связь  «Москвы  –  Петушков»  с  русской  классической  литературой 
ХIХ века; 
-  определить  функции  интертекста  в  поэме  в  тесной  связи  с  эстетикой 
постмодернизма. 
В  работе  использовались  методы  системно-типологического,  сравнительного  
и целостного анализа текста. 
Традиции  русской  классики  в  постмодернистской  поэме.  Первая  печатная 
публикация  «Москвы  –  Петушков»  в  журнале  «Трезвость  и  культура» 
сопровождалась  статьей  С.  Чупринина  «Безбоязненность  искренности»  [15,  с.  26]. 
«Москва  –  Петушки»,  как  отмечает  автор  статьи,  это  исповедь  российского 
алкоголика,  внутренний  монолог  по  форме.  Истоки  поэмы  восходят  к  традиции 
«низовой  культуры»,  устного  народного  творчества  (анекдоты,  частушки, 
эпиграммы  в  духе  черного  юмора),  где  сатира  породнилась  с  «нелегальщиной».  В 
этом  смысле  поэма  «Москва  –  Петушки»  близка  песням  Владимира  Высоцкого  и 
Александра  Галича.  Основное  внимание  С.  Чупринин  отводит  выявлению  корней 
текста,  сопоставлению  его  с  предшествующим  культурным  наследием  и 
литературно-музыкальными  произведениями  XX  века.  «Москва  –  Петушки»  Вен. 
Ерофеева  есть  пример  верности  гуманистической  и  гуманизирующей  традиции 
русской литературы, считает критик. 
Один  из  первых  исследователей  поэмы  В.  Муравьев  считает,  что  «поэма 
«Москва – Петушки» продолжает ряд произведений русской литературы, в которых 
мотив  путешествия  реализует  идею  правдоискательства»  [22,  с.  3].  Он  отмечает 

№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014        ISSN 2307-0250 
Žas ġalymdar žaršysy – Vestnik molodyh učenyh – Messenger of young scientist 
______________________________________________________________
 
 
 
99
традиции,  восходящие  к  Козьме  Пруткову,  М.  Салтыкову-Щедрину.  По  мнению 
критика,  в  поэме  «Москва  –  Петушки»  используется  противоирония,  являющаяся 
важнейшим  качеством  ерофеевского  художественного  сообщения.  «Противоирония 
– это бывшая российская ирония, перекошенная на всероссийский абсурд» [22, с. 3], 
-  пишет  В.  Муравьев.  Она  является  стилевой  доминантой  поэмы  «Москва  – 
Петушки», организует ее метафорический уровень. 
А.  Зорин  отмечает,  что  в  поэме  нашла  своеобразное  преломление  традиция 
карнавальной  культуры  (по  Бахтину).  Заменителем  карнавала  в  тексте  является 
алкоголь,  но  смех  «Москвы  –  Петушков»  не  победителен  и  не  перекрывает 
присущего  произведению  трагизма.  Красивым  мифам  официальной  культуры 
Ерофеев  противопоставляет  чудовищно-гротескную  картину  спившейся  страны. 
Зорин  считает,  что  текст  поэмы  построен  с  помощью  мощной  языковой  базы, 
соединением  разных  стилей,  что  характеризует  «Москву  –  Петушки»  и  как 
литературный  памятник,  и  как  единый  текст,  связывающий  прошлое,  настоящее  и 
будущее,  как  в  поэме,  так  и  в  жизни.  А.  Зорин  [17]  первым  назвал  Вен.  Ерофеева 
классиком  русской  литературы,  а  «Москву  –  Петушки»  –  пратекстом  русского 
постмодернизма. 
Для других исследователей, например, Н. Живолуповой, «Москва – Петушки» 
–  это  исповедь  Венички  Ерофеева,  «метафизический  бунт  против  абсурда, 
восторжествовавшего  в  мире,  в  котором  воцарился  апокалипсический  хаос»  [18,  с. 
78].  По  ее  мнению,  Веничка  «совершает  бегство в  мир  иррационального, одним  из 
художественных  адекватов  которого  в  поэме является  пьянство, -  средство  сделать 
себя нечувствительным к воздействиям действительности» [18, с. 78]. 
В  совместной  интерпретации  П.  Вайля  и  А.  Гениса  «Москва  –  Петушки» 
предстает  фантастическим  романом.  По  их  мнению,  Ерофеев  создал  мир,  в 
пространстве которого трезвость – аномалия, а пьянство – есть закон. Веничка, герой 
текстового  мира  –  его  пророк.  Бездуховность  реального  мира  герой  пытается 
одухотворить,  но  у  него,  естественно,  это  не  получается.  В  нем  (мире)  нет  ничего 
хорошего,  нет  спасения,  именно  это  страшно.  Вайль  и  Генис,  называя  поэму 
«Москва – Петушки»  «гениальной болтовней», сближают Ерофеева с Борхесом. По 
их  мнению,  «общность  проявляется  в  страсти  к  классификациям  (составление 
антологий,  графиков  температур,  регистрация  грибных  мест),  бесконечным 
ассоциациям,  которые  в  поэме  выглядят  оглавлениями  пособия  по  истории 
культуры»  [19,  с.  8].  Однако  более  важным  исследователям  кажется  выявление 
индивидуальности собственного авторского стиля Вен. Ерофеева. 
Исследователи  C.B.  Моташкова  [20],  Л.  Бераха  [21],  А.  Васюшкин  [22] 
сопоставляют  поэму  Вен.  Ерофеева  с  текстами  зарубежной  литературы.  Так,  А. 
Васюшкин соотносит текст «Москвы – Петушков» с произведением Мишеля Бютора 
«Изменение» и делает вывод, что каждое из этих произведений представляет собой 
путешествие  в  «потемки  души»  героев  на  фоне  своеобразного  культурного 
ландшафта, а каждый из героев рвется в «землю обетованную» (один – в Петушки, 
другой – в Рим); время действия/отправления одно – пятница (страстная); оба героя 
пытаются  преодолеть  разрывающую  их  раздвоенность,  совместить  несовместимое. 
Герой  «Изменения»  не  обретает  искомой  свободы,  герой  «Москвы  –  Петушков»  – 
единения  с  Богом.  Веничка  гибнет  в  неизвестном  подъезде,  Леон остается  жить,  за 
него гибнет «двойник» (путник, персонаж читаемой им книги). 
Г. Померанц относится к поэме Вен. Ерофеева как к «вещи, глубоко трагичной 
и  к  человеку,  написавшему  ее,  как  трагической  фигуре  истории»  [10,  с.  2].  Его 
интересуют  авторская  позиция  и  стиль  поэмы:  «Захватывает  только  его  стиль, 
поразительно  совершенный  словесный  образ  гниющей  культуры.  Это  не  в  голове 

№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014        ISSN 2307-0250 
Žas ġalymdar žaršysy – Vestnik molodyh učenyh – Messenger of young scientist 
______________________________________________________________
 
 
 
100
родилось,  а  –  как  ритмы  «Двенадцати»  Блока  –  было  подслушано.  У  Блока  стихия 
революции, у Ерофеева – стихия гниения. Ерофеев взял то, что валялось под ногами: 
каламбуры курительных комнат и бормотанье пьяных, - и создал шедевр» [10, с. 2]. 
С  одной  стороны,  пишет  Г.  Померанц,  «отталкивает  авторская  позиция  –  сдача  на 
милость  судьбе,  стремление  быть  «как  все»,  добровольное  погружение  в  грязь, 
паралич  воли»,  с  другой  –  потрясает  пафос.  По  мнению  Г.  Померанца,  поэму 
«Москва – Петушки» можно назвать «эпитафией по тысячам и тысячам талантливых 
людей,  которые  спились,  потому  что  со  своим  чувством  правды  в  атмосфере 
всеобщей лжи были страшно одиноки» [10, с. 2]. 
Многочисленные  исследователи  произведения  «Москва  –  Петушки»  при  его 
анализе  еще  не  пришли  к  точному  определению  жанра.  Выделяются  самые 
распространенные  из  версий:  «роман-анекдот»,  «роман-исповедь»  (С.  Чупринин  и 
др.),  «эпическая  поэма»  (М.  Альтшуллер,  М.  Эпштейн),  «роман-путешествие»  (В. 
Муравьев), «плутовской роман» и «авантюрный роман» (Л. Бераха) и даже «житие» 
(О.  Седакова).  Все  эти  версии  имеют  право  на  существование,  так  как  по-своему 
доказаны с опорой на текст. 
Сам  В.  Ерофеев  определил  свое  творение  как  поэму.  Определение  жанра 
прозаического произведения как поэмы восходит к «Мертвым душам» Н.В. Гоголя, 
также  названным  автором  «поэмой»  и  представляющим  собой  лиро-эпический 
травелог.  Однако  сравнение  с  «Мертвыми  душами»  Гоголя  оправдано  лишь  в 
обратном  понимании:  у  Гоголя  живой  человек  торговал  мертвыми  душами,  у 
Ерофееева  –  «мертвые»  души  покупают  живую.  Хотя  в  повествовании  автор 
намекает на то, что произведение не может от начала до конца быть поэмой: «Черт 
знает,  в  каком  жанре  я  доеду  до  Петушков…  От  самой  Москвы  все  были 
философские  эссе  и  мемуары,  все  были  стихотворения  в  прозе,  как  у  Ивана 
Тургенева… Теперь начинается детективная повесть…» [23, c. 12]. 
Если  признать  следование  Ерофеева  гоголевской  традиции  и  попытаться 
обосновать  жанр  «современной»  поэмы,  то  аргументами  могут  служить  наличие 
лирического  субъективного  переживания  героя  («самоизлияние  души»,  боль  и 
«мировая скорбь», возвышенно-патетический, хотя и большей частью пародируемый 
стиль, проникновенные лирические отступления и многое другое. 
Если анализировать гоголевскую традицию в «Москве – Петушках», то можно 
заметить,  что  образцом  для  подражания  оказываются  не  только  «Мертвые  души», 
как  поэма,  роман-путешествие,  но  и  драматическая  пьеса  «Ревизор»,  на  внешнем 
композиционном  уровне  организованная  образом  дороги.  В  смысловом  плане 
исследователь  О.В.  Богданова  отмечает  сходство  лейтмотивов:  «Чему  смеетесь?  – 
Над собой смеетесь!» В исследуемом произведении налицо cмех «сквозь слезы» [24, 
c.  54].  Отсюда  и  внутренние  монологи,  содержащие  рассуждения  главного  героя. 
Можно  увидеть  параллель:  Ерофеев  («Москва  –  Петушки»)  –  Гоголь  («Мертвые 
души»)  –  Данте  («Божественная  комедия).  Веничка  разыгрывает  своего  рода  тоже 
«божественную» 
комедию, 
в 
которой 
он 
себя 
определенным 
образом 
позиционировал  наравне  если  не  с  богом,  то  во  всяком  случает  с  человеком 
исключительным. 
Позволим  сделать  краткий  экскурс  в  истоки  поэмной  жанровой  природы. 
Поэма по праву может быть названа прародительницей современных литературных 
жанров,  началом  начал  письменного  художественного  слова.  В  ее  отечественной  и 
европейской  истории  –  безымянный  лирический  эпос  «Слово  о  полку  Игореве», 
«Божественная  комедия»  Данте,  поэмы  Дж.  Г.  Байрона  и  П.  Шелли,  а  в  восточном 
варианте  –  «Рамаяна».  Поэму,  в  ее  вершинных  достижениях  (Гомер,  например), 

№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014        ISSN 2307-0250 
Žas ġalymdar žaršysy – Vestnik molodyh učenyh – Messenger of young scientist 
______________________________________________________________
 
 
 
101
называют  иногда  эпосом,  подобно  тому,  как  за  большим  романом,  обращенным  к 
судьбам народным, закрепилось жанровое определение эпопеи. 
Размышления о жанре поэмы, о ее художественном своеобразии, о значении и 
роли  в  историко-культурном  и  литературном  процессе  выводят  к  двум  основным 
моментам,  которые  необходимо  учитывать.  Бесспорно  суждение  Гегеля  о  том,  что 
содержанием  эпической  поэзии  является  национальная  жизнь  в  рамках  всеобщего 
мира.  Автор  «Лекций  по  эстетике»  утверждал,  что  содержание  поэм  составляют 
исторически масштабные события, в сюжетах поэм отражаются древние мифические 
представления. Основой изображения эпического мира в поэме, с его точки зрения, 
выступает необходимость общенационального дела, в котором могла бы отразиться 
полнота  духа  народа.  Вместе  с  тем,  Гегель  настойчиво  обращал  внимание  на  роль 
субъективного,  личностного,  то  есть  авторского  начала  в  поэме,  доказывая  в 
конкретном  эстетическом  и  историко-литературном  анализе,  что  «лирическое 
волнение повествователя, выраженное  в  его отношении  к  событиям,  к  персонажам, 
придает  эпическому  произведению  эмоциональную  наполненность,  ту  открытость, 
которая  вызывает  сопереживание  читателя»  [25,  с.  117].  Отсюда  следует,  что 
равновеликими константами жанра поэмы будут поэт и мир, автор и мир, а условием 
ее  эпического  содержания  –  оценочный  компонент  в  изображении  персонажей  и 
событий. 
Прямое  авторское  обозначение  «Москвы  –  Петушков»  относится  к  числу 
приемов  введения  в  жанр:  «А  вот  уж  это  –  ваш  покорный  слуга,  эксбригадир 
монтажников  ПТУСа,  автор  поэмы  «Москва  –  Петушки»  [23,  с.  41].  Этим  самым 
Ерофеев  указывает  на  способ  восприятия жанровой  структуры  произведения.  План 
восприятия  –  тоже  один  из  планов  жанра  –  формирует  язык  общения  между 
писателем  и  читателем.  Этим  приемом  автор  управляет  реципиентом,  ориентируя 
его  в  художественном  мире  произведения.  Таким  же  указателем  для  слушателя-
читателя  является  посвящение  Ерофеева  ближайшему  другу:  «Вадиму  Тихонову, 
моему  любимому  первенцу,  посвящает  автор  эти  трагические  листы»  [23,  с.  4]. 
Тихонов  был  одним  из  первых  читателей  еще  рукописной  поэмы.  Ерофеев  считал 
его  первенцем  (в  библейском  понимании,  первым  учеником)  потому,  что  он 
воспринял текст поэмы согласно авторским установкам. 
«Москва – Петушки» – прозаический текст. Как  уже отмечалось, ее жанровое 
определение  отсылает  нас  к  «Мертвым  душам»  Н.  Гоголя,  которые  автор  тоже 
называет поэмой, представляющей собой лирико-эпический травелог. Известно, что 
прием путешествия использовали Л. Стерн, А. Радищев, Н. Карамзин, но внимание 
их  в  изображении  пути  следования  сосредоточивалось  не  на  перегонах,  а  на  самих 
остановках. Классики писали о том, что они видят «окрест себя» – из окна вагона, их 
взгляд  был  направлен  изнутри  наружу.  В  «Москве  –  Петушках»  автор 
концентрирует  взгляд  на  субъективной  реальности,  его  интересует  происходящее 
внутри  вагона  (эмоционально-психологическое  состояние),  поэтому  поэмная  жизнь 
протекает  именно  на  перегонах,  а  не  на  платформах.  Как  только  поезд  доходит  до 
остановки,  течение  жизни  прекращается.  Такое  построение  текста  дало  автору 
возможность  показать  поведение  героев,  их  внутреннюю  жизнь.  Очевидно,  Вен. 
Ерофеев выступает в определенном смысле писателем-полемистом по отношению к 
предшественникам.  На  протяжении  всего  повествования  персонажи  поэмы  ведут 
дискуссии-беседы,  отсылающие  к  жизненному  опыту  читателя,  активизирующие 
память  и  воображение.  Исходя  из  этого,  справедливо  включить  поэму  в  ряд 
произведений  русской  литературы,  в  которых  мотив  путешествия  реализует  идею 
правдоискательства («Путешествие из Петербурга в Москву» А. Радищева, «Кому на 
Руси жить хорошо» Н. Некрасова). 

№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014        ISSN 2307-0250 
Žas ġalymdar žaršysy – Vestnik molodyh učenyh – Messenger of young scientist 
______________________________________________________________
 
 
 
102
Коллаж  как  жанровые  смешения.  В  одном  из  телеинтервью  Венедикт 
Ерофеев  назвал  «Москву  –  Петушки»  «очень  русской  книгой»  и  в  то  же  время 
затруднился  указать  на  ее  непосредственные  источники  в  отечественной 
словесности.  Тем  не  менее,  такие  источники  существуют,  и  в  первую  очередь  это, 
конечно, «Путешествие из Петербурга в Москву» Н.А. Радищева. И дело здесь не в 
чисто  композиционном  принципе  членения  повествования  на  главы,  условно 
соответствующие  проезжаемым  отрезкам  пути.  Этот  прием  у  обоих  писателей 
восходит  к  «Сентиментальному  путешествию»  Л.  Стерна.  Куда  важнее  то,  что 
действие  «Москвы  –  Петушков»  разыгрывается  в  смысловом  поле  двух 
классических радищевских цитат.    Первая из них - хрестоматийная строка «Чудище 
обло,  озорно,  огромно,  стозевно  и  лайя»  -  стих  Тредиаковского,  переделанный 
Радищевым и вынесенный им в эпиграф к «Путешествию из Петербурга в Москву». 
Образ  радищевского  «чудища»  возникает  уже  в  первых  фразах  «Москвы  – 
Петушков»  в  рассказе  Венички  о  некой  фатальной  закономерности  его московских 
блужданий:  «Все  говорят  «Кремль!  Кремль!  Ото  всех  я  слышу  про  него,  а  сам  ни 
разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил 
по  Москве  с  севера  на  юг,  с  запада  на  восток,  из  конца  в  конец,  насквозь  и  как 
попало - и ни разу не видел Кремля» [23, 98]. Прекраснодушный Веничка полагает, 
что  овладевшая  им  мистика  алкоголя  гарантирует  его  от  столкновения  с  главным 
символом  государственной  мощи.  Он,  однако,  жестоко  заблуждается.  Как  понятно 
уже  из  заглавия  книги,  цель  путешествия  героя  -  Петушки,  подмосковная  станция, 
где его ждет возлюбленная. Это одновременно Эдем художественного пространства 
поэмы, «место, где не умолкают птицы ни днем, ни ночью; где ни зимой, ни летом 
не отцветает жасмин». 
Но попасть туда Веничке не суждено - проспав спьяну нужную станцию, он, не 
зная того, возвращается в Москву, где в ночи спасаясь от гонящихся за ним убийц, 
случайно  выбегает  на  Красную  площадь  и  впервые  в  жизни  видит  Кремлевскую 
стену,  чтобы  через  несколько  минут  принять  мученическую  смерть  в  темном 
парадном. 
Карнавальное, 
или 
алкогольное, 
преодоление 
действительности 
оказывается  обманчивым.  Не  случайно  в  композиционном  центре  поэмы 
описывается сон героя в Орехове-Зуеве (вспомним «Спасскую Полесть» Радищева), 
в  котором  победоносная  революция,  овладевающая  всеми  винными  магазинами 
района, погибает оттого, что на нее решительно никто не обращает внимания. 
Не  менее  значима  для  поэмы  и  другая  прославленная  фраза  из  «Путешествия 
из  Петербурга  в  Москву»:  «Я  взглянул  окрест  меня  –  душа  моя  страданиями 
человечества уязвлена стала» [26,28]. Более всего личность повествователя «Москвы 
–  Петушков»  определяется  его  способностью  к  безграничному  состраданию, 
жалостью  «ко  плоду  всякого  чрева».  Странным  образом  эта  книга,  где  создана 
чудовищно-гротескная  картина  спившейся  страны,  начисто  лишена  сатирического 
начала,  более  того,  она  сочетает  в  себе  всесокрушающий  юмор  с  глубокой 
настороженностью  к  смеху,  по  крайней  мере,  к  смеху  громкому  и  коллективному. 
Так,  взрывы  хохота,  раздающиеся  в  вагоне  после  каждого  из  «рассказов  о  любви», 
заглушают косноязычный лепет живых человеческих душ, не способных от пьянства 
и тупости выразить себя в слове. Но даже дикий гогот толпы оказывается для автора 
предпочтительней  радостного  смеха  ангелов.  Эти  небесные  существа,  с  которыми 
весь день ведет беседу герой поэмы, жестоко издеваются над доверчивым Венечкой, 
ранним  утром  отправляя  его  на  унижения  в  привокзальный  ресторан  за 
отсутствующим  хересом,  затем  обещая  встретить  его  на  петушкинском  перроне, 
куда ему не суждено добраться, и, наконец, ночью перед финалом весело заливаясь 
над жалким ужасом настигаемой жертвы. 

№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014        ISSN 2307-0250 
Žas ġalymdar žaršysy – Vestnik molodyh učenyh – Messenger of young scientist 
______________________________________________________________
 
 
 
103
Неспособные  к  состраданию,  чистые  ангелы,  смеющиеся  над  страдающим, 
грязным  человеком,  оказываются  на  поверку  в  своей  невинности  циничными 
демонами, напоминая герою поэмы некогда виденных им детей, потешавшихся над 
обрубком  раздавленного  поездом  тела.  И  эти  детские  образы,  возникающие  на 
последней  странице  книги,  отчетливей  всего  показывают  глубочайший  пессимизм 
писателя  по  отношению  к  природе  человека.  Такое  умонастроение  отнюдь  не 
противоречит величайшей жалости к людям. Скорее наоборот. Для автора «Москвы 
–  Петушков»  вполне  очевидна  логическая  и  историческая  связь  между  учениями, 
требующими  от  человека  совершенства,  и  идеологией  и  практикой  тоталитарных 
систем. «Я согласился бы жить на земле целую вечность, если прежде мне показали 
бы уголок, где не всегда есть место подвигу» [23, 80], - меланхолически замечает по 
этому поводу повествователь. 
В  поэме  «Москва  –  Петушки»  прослеживается  традиция  сказа.    В  книге 
сочетается ироничность и трагичность, маргинальное и интеллектуальность в фигуре 
главного  героя.  В  поэме  «Москва  –  Петушки»  угадывается  жанровая  модель 
сентиментальных  путешествий,  аллегорических  странствий  души,  сказочных 
скитаний,  карнавальной  структуры,  пародии.  В  ней  много  фантастического, 
провокационного,  скандального,  эксцентричного.  В  целом  жанровая  природа 
«Москвы  -  Петушков»  свободна.  Эта  свобода  или  интертекстуальная  открытость, 
есть  реакция  на  предшествующие  тексты,  включенность  в  общекультурный 
контекст. 
Прямое  авторское  обозначение  «Москвы  –  Петушков»  относится  к  числу 
приемов  введения  в  жанр:  «А  вот  уж  это  –  ваш  покорный  слуга,  эксбригадир 
монтажников  ПТУСа,  автор  поэмы  «Москва  –  Петушки»  [23,    41].  Этим  самым 
Ерофеев  указывает  на  способ  восприятия жанровой  структуры  произведения.  План 
восприятия  –  тоже  один  из  планов  жанра  –  формирует  язык  общения  между 
писателем  и  читателем.  Этим  приемом  автор  управляет  реципиентом,  ориентируя 
его  в  художественном  мире  произведения.  Таким  же  указателем  для  слушателя-
читателя  является  посвящение  Ерофеева  ближайшему  другу:  «Вадиму  Тихонову, 
моему любимому первенцу, посвящает автор эти трагические листы» [23,4]. Тихонов 
был  одним  из  первых  читателей  еще  рукописной  поэмы.  Ерофеев  считал  его 
первенцем (в библейском смысле первым учеником) потому, что он воспринял текст 
поэмы согласно авторским установкам. 
Как  уже  отмечалось,  прием  путешествия  использовали  Л.  Стерн,  А.  Радищев, 
Н. Карамзин, но внимание их в изображении пути следования сосредоточивалось не 
на перегонах, а на самих остановках. Классики писали о том, что они видят «окрест 
себя»  –  из  окна  вагона,  их  взгляд  был  направлен  изнутри  наружу.  В  «Москве  – 
Петушках» автор концентрирует взгляд на субъективной реальности, его интересует 
происходящее  внутри  вагона  (эмоционально-психологическое  состояние),  поэтому 
поэмная  жизнь  протекает  именно  на  перегонах,  а  не  на  платформах.  Как  только 
поезд доходит до остановки, течение жизни прекращается. Такое построение текста 
дало  автору  возможность  показать  поведение  героев,  их  внутреннюю  жизнь.  Как 
видно,  Вен.  Ерофеев  выступает  в  определенном  смысле  писателем-полемистом  по 
отношению  к  предшественникам.  На  протяжении  всего  повествования  персонажи 
поэмы  ведут  дискуссии-беседы,  отсылающие  к  жизненному  опыту  читателя, 
активизирующие  память  и  воображение.  Исходя  из  этого  справедливо  включить 
поэму  в  ряд  произведений  русской  литературы,  в  которых  мотив  путешествия 
реализует  идею  правдоискательства  («Путешествие…»  А.Н.  Радищева,  «Кому  на 
Руси жить хорошо»  Н.А. Некрасова). 

№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014        ISSN 2307-0250 
Žas ġalymdar žaršysy – Vestnik molodyh učenyh – Messenger of young scientist 
______________________________________________________________
 
 
 
104
Повествовательный  объем  поэмы  невелик,  она  состоит  из  44  глав.  Глава 
«Москва – Серп и Молот» начинает в поэме каталог перегонов между остановками 
на железнодорожной ветке Москва – Петушки. Казалось бы, предметный мир текста 
фрагментарен,  однако  переплетение  изображения  с  прямым  сообщением,  с 
апелляцией  к  опыту  слушателей  создают  естественную  структуру  повествования. 
Своеобразное  соединение  глав  придает  тексту  плавность  и  органичность 
рассказывания:  «И  я  улыбаюсь,  как  идиот,  и  раздвигаю  кусты  жасмина… 
ОРЕХОВО-ЗУЕВО – КРУТОЕ … А из кустов жасмина выходит заспанный Тихонов 
и  щурится,  от  меня  и  от  солнца…»  [23,  140-141].  В  таком  структурном  поле 
ощутимы дыхание живой жизни, естественность образа мира. Текстовая организация 
«Москвы  –  Петушков»  –  не  формальное  соединение  отдельных  деталей,  а  сложная 
смысловая  картина  человеческой  жизни.  Но  если  обратиться  к  жанровой 
характеристике  каждой  главы,  то  встречаются  главы  –  рассказы,  сказы,  истории, 
загадки, сны: «Что я делал в это мгновенье – засыпал или просыпался? Я не знаю, и 
откуда мне знать? Есть бытие, но именем каким его назвать? Ни сон оно, ни бденье. 
Я  продремал  так  минут  12  или  минут  35.  А  когда  очнулся  –  в  вагоне  не  было  ни 
души… Поезд все мчался сквозь дождь и черноту…» [23,179]. Синтезируясь, главы 
образуют  четкую  циклическую  структуру,  в  которой  фабульная  линия  и  вставные 
элементы  объединены  единым  динамически  развивающимся  героем,  вернее, 
авторским сознанием, скрепляющим текст. 
Поэмное действие включает в себя путешествие героя (алкоголика Венички) из 
Москвы  в маленький  городок  Владимирской области  Петушки.  Это  райское  место, 
где живет любимая им женщина и ребенок: «Петушки – это место, где не умолкают 
птицы  ни  днем,  ни  ночью,  где  ни  зимой,  ни  летом  не  отцветают  жасмин. 
Первородный грех – может, он и был – там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не 
просыхает  по  неделям,  взгляд  бездонен  и  ясен…»  [23,  46].  Действие  поэмы 
происходит  в  60-е  годы  XX  века,  в  мертвом  мире  обветшавших  идей, 
скомпрометированных советских ценностей. Начинается путешествие как реальное, 
но  чем  ближе  к  финалу,  тем  яснее  оно  становится  философско-символическим. 
Герой  совершает  движение  сквозь  евангельскую  мифологию,  отечественную  и 
мировую  историю,  культуру.  Текст  насыщается  подробностями  авторской 
биографии,  герою  дается,  как  уже  отмечалось,  имя  автора.  Это  подчеркивает 
субъективизм  «Москвы  –  Петушков»,  что,  в  свою очередь,  делает  ее  и  лирическим 
произведением. В сущности, она представляет собой исповедь героя/автора, где все 
события  происходят  в  пространстве  его  внутреннего  мира.  Структура,  сюжет, 
конфликт  «Москвы  –  Петушков»  подводят  читателя  к  встрече  с  вечными 
проблемами. 
В  «Москве  –  Петушках»  присутствуют  практически  все  основные  элементы 
поэмного 
текста. 
Ее 
пространственно-временная 
динамика 
включает 
и 
внешний/узкий сюжет (попытка достижения героем цели), и внутренний /широкий – 
общекультурный  сюжет,  разворачивающийся  в  картину  современной  автору 
(советской)  жизни.  Сюжет  поэмы  строится  на  обнаружении  и  эмоциональном 
освоении героем первооснов бытия и его противоречий, существующих независимо 
от  воли  и  намерений  героя,  поэтому  он  не  лишен  перипетийности.  Аналогичное 
построение  сюжета  можно найти в  поэмах  Данте,  У.  Шекспира,  В.  Жуковского,  А. 
Пушкина.  Герой  Ерофеева  ищет  гармонии  с  миром,  он  спешит  в  благословенные 
Петушки,  преодолевая  всевозможные  перипетии.  Резкий  поворот  в  обратном 
направлении  наполняет  его  растерянностью  и  ужасом,  а  затем  сомнением  в 
миропорядке:  «Черт  знает,  что  такое!  Что  с  ними  со  всеми?  »  Я  стиснул  виски, 
вздрогнул  и  забился.  Вместе  со  мною  вздрогнули  и  забились  вагоны.  Они, 

№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014        ISSN 2307-0250 
Žas ġalymdar žaršysy – Vestnik molodyh učenyh – Messenger of young scientist 
______________________________________________________________
 
 
 
105
оказывается,  давно  уже  бились  и  дрожали…»  [23,  180].  В  ходе  путешествия 
Венички,  которое в  его  глубинной  сути  совершается  в  сознании героя,  лишь время 
от времени прорываюсь наружу, реальность предстает как неизбывно конфликтная. 
Чем ближе к финалу, тем отчетливее видно, что бытие заключает в себе страшное и 
зловещее: «Таких ли судорог я ждал от вас, Петушки? пока я добирался до тебя, кто 
зарезал твоих притек и вытоптал твой жасмин? … Царица Небесная, я – в Петушках! 
...»  [23,  185].  Герой  теряет  надежду  на  восстановление  гармонии,  а  читателю 
становится  ясно,  что  конфликт  неразрешим  в  рамках  земного  существования:  «Не 
Петушки это, нет! Если Он навсегда покинул мою землю, но видит каждого из нас, – 
Он в эту сторону не взглянул. А если Он никогда моей земли не покидал, если всю 
ее исходил босой и в рабском виде. – Он это место обогнул и прошел стороной. Не 
Петушки это, нет!»  [23, 195]. 
В  ходе  анализа  текста  подтверждается  его  приближенность  как  к  авторскому 
определению  (поэма),  так  и  к  классическому  пониманию  жанра.  Признаки  жанра 
справедливо  считать  доминирующими  в  произведении  и  определяющими  его 
организацию.  Основные  признаки  жанра  могут  медленно  изменяться,  но  жанр 
продолжает  жить  генетически,  в  силу  примыкания  новых  произведений  к  уже 
существующим  жанрам.  Конечно,  каноническому  жанру  поэмы  «Москва  – 
Петушки»  не  отвечает.  В  ней  множество  жанровых  следов,  связей,  позволяющих 
говорить  об  архитекстуальности.  Последнее  делает  текст  «Москвы  –  Петушков» 
нестабильной,  деформированной,  но  чрезвычайно  притягательной  жанровой 
структурой,  сформировавшейся  в  условиях  функционирования  специфических 
дискурсивных  практик.  Каждый  элемент  жанровой  конструкции  соотносится  с 
другими и со всей автономной моделью текста, саморазвивающейся, формирующей 
себя.  Подобная  соотнесенность  есть  конструктивная  функция  или  механизм 
литературных взаимодействий. Диалогические отношения выстраиваются не только 
внутри  оригинального  текста,  но  и  в  пространстве  заимствований.  Для  субъекта 
восприятия  «Москвы  –  Петушков»  предполагается  обязательная  подключенность  к 
этно-национальным  традициям,  к  мировой  культуре.  Следовательно,  речь  идет  о 
коммуникативном 
процессе, 
требующем 
от 
читателя 
так 
называемой 
интертекстуальной компетенции. 
Текст  «Москвы  –  Петушки»  отличается  высокой  степенью  лиричности, 
ритмический  строй  превалирует  в  поэме,  в  ней  внимательный  читатель 
обнаруживает смысло-ритмизованные слои. В работах по изучению ее поэтической 
организации выявляются особенности ритмической структуры. Поэма была разбита 
на  небольшие  смысловые  фрагменты,  в  которых  проверялось  наличие  ритмики, 
скрытой  рифмы  и  других  атрибутов  стиховой  организации.  Примеры  из  текста, 
включающие  прямую  речь,  как  правило,  оказывались  ритмичными,  что 
свидетельствует о его лирическом характере: «Ничего, ничего, – сказал я сам себе, – 
ничего. // Вот – аптека, видишь?» [23, 7]. Прием повтора или употребление высокого 
слога  также  делают  текст  «Москвы  -  Петушки»  близким  к  лирическому:  «О, 
беззаботность! О, птицы небесные, не собирающие в житницы! О, краше Соломона 
одетые полевые лилии! …» [23, 39]. 
Приемом  орнаментализации  в  «Москве  –  Петушках»  служит  многообразие 
способов цитации. В поэме как собственно авторский текст располагаются отрывки 
из  романсов  и  арий,  советских  песен,  стихотворные  цитаты:  «Принеси  запястья, 
ожерелья, // Шелк и бархат, жемчуг и алмазы, // Я хочу одеться королевой, // Потому 
что  мой  кроль  вернулся»  [23,  58].  Орнаментальным  делают  текст  постоянные 
перебивки  повествования  введением  названий  железнодорожных  перегонов, 
графиков,  схем,  рецептов  коктейлей,  рассуждений  на  отвлеченные  темы:  «Человек 

№№4-12(83-91), сәуір-желтоқсан, апрель-декабрь, April-December, 2014        ISSN 2307-0250 
Žas ġalymdar žaršysy – Vestnik molodyh učenyh – Messenger of young scientist 
______________________________________________________________
 
 
 
106
смертен» – таково мое мнение. Но уж если мы родились – ничего не поделаешь, надо 
немножко пожить… «Жизнь прекрасна» – таково мое мнение [23, 67]. 
Одной из важных характеристик жанра поэмы является отраженная в ее тексте 
космология  народа,  к  которому  принадлежит  автор.  Для  жанра  «Москвы  – 
Петушков»  характерно  изображение  героя  с  необычной  судьбой,  отражающего 
грани  духовного  мира  нации.  До  недавнего  времени  в  советской  России 
обозначались  примерно  три  жизненных  позиции  –  можно  было  либо  целиком 
вписаться  в  социалистический  образ  жизни,  либо  обстроиться  в  нем  на  особых 
правах,  либо  же  стать  «лишним»…  Веничка  с  веселой  благодарностью  принимает 
свою роль изгоя и отщепенца как жизненное назначение. 
Интонационно-речевая  организация  также  формирует  жанр,  она  несет 
стилеобразующую  функцию.  В  тексте  эксплицирована  советская  космогония, 
переплетенная 
и 
увязанная 
силой 
авторской 
иронии 
с 
христианским 
миропониманием.  Стиль  поэмы  Вен.  Ерофеева  «Москва  –  Петушки»  –  виртуозная 
словесная  игра.  В  ней  воскрешается  классическая  традиция  использования 
противоиронии, 
ставшей 
важнейшей 
чертой 
ерофеевского 
творчества. 
Противоирония,  черный  юмор  –  главная  стилевая  доминанта  поэмы.  В  «Москве  – 
Петушках»  отчетливо  ощутима  интонация  разговорной  речи.  Поэма  создается  как 
бы на глазах читателя, поддерживается иллюзия диалога с ним. Автор то описывает 
место событий, то диктует рецепт алкогольного коктейля, то обращается к читателю 
с  заведомо  невыполнимыми  просьбами,  то  включает  в  текст  некодифицированную 
лексику,  то  философствует:  «Я  вообще  замечаю:  если  человеку  по  утрам  бывает 
скверно,  а  вечером  он  полон  замыслов,  и  грез,  и  усилий  –  он  очень  дурной,  этот 
человек» [23, 22]. Иногда автор обходится многоточиями или пропусками. Все, что 
пропущено,  легко  восстановит  читатель:  «…  и  начала  волнообразные  движения 
бедрами – и все это с такою пластикою, что я не мог глядеть на нее без содрогания… 
Вы,  конечно,  спросите,  вы  бессовестные,  спросите:  «Так  что  же,  Веничка?  Она…? 
Ну,  что  вам  ответить?  Ну,  конечно,  она!  Еще  бы  она  не…!»  [23,  61].  Жанрово-
стилистические особенности «Москвы – Петушков» итертекстуальны, так как в них 
обнаруживаются  следы  предтекстов,  общих  для  культурно-исторического  опыта 
кодов.  «Москва  –  Петушки»  имеет  многомерную  связь  с  предшествующим 
литературным  контекстом  и  основные  признаки  жанра  поэмы.  Думается,  что  это 
один из главных принципов организации художественной концепции мира. 
Вен. Ерофеев артистично и легко играет жанрами, часто использует жанровые 
смешения (коллаж): «Черт знает, в каком жанре я доеду до Петушков… До этого все 
были  философские  эссе  и  мемуары,  все  были  стихотворения  в  прозе,  как  у  Ивана 
Тургенева.  Теперь  начинается  детективная  повесть»  [23,  86].  Каждый  фрагмент 
поэмы  апеллирует  к  памяти  жанра.  Жанровая  разноголосица  скрепляется,  с  одной 
стороны, автором/героем, с другой – приемом интертекстуальности. 

жүктеу/скачать 30,5 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: