Қазақстан Республикасы Мәдениет және спорт министрлігі Тілдерді дамыту және қоғамдық-саяси жұмыс комитетіінің тапсырысы бойынша

406

төрттіктерінің  (рубаиларының)  әдеби  аудармасын  1971  жылы  басып 

шығарған өзбек бауырларымыздың бастамасы үлгі боларлық. Осы екі 

еңбекті де жүзеге асырған өзбек филологы Каюм Каримов шығыстанушы 

түркологтардың қатарынан лайықты орын алып отыр. 

Міне,  осы  тұрғыдан  келгенде,  әдебиетші,  журналист,  жас 

ақын  Ислам  Бейсебаевтың  К.Каримов  тәржімалап,  түпнұсқаның 

транскрипциясын  қатар  жариялаған  Жүсіп  рубаиларын  (Юсуп  Хос 

Хожиб.  Құдатғу  билик.  Туртликлар.  Тошкент,  1971)  аударып  жүргені 

қуана  құптарлық  іс.  Мен  Ислам  аудармаларымен  танысып  шықтым. 

Оның  бұл  ісі  табыссыз  да  емес.  Кей  төрттіктерде  Ислам  түпнұсқаға 

өзбекше аударылғандағыдан да дәл келеді. Демек, түпнұсқа мен түрік 

тектес тілдегіні салыстыра отырып аударуы жемісті деген сөз. 

Жүсіп  Баласағын  мұрасын  қазақ  оқырмандарына  таныстырудағы 

тағы бір жақсы қадамды қуаттап, мұның өзі болашақ игілікті үлкен іске 

елеулі үлес болса деген тілек білдіремін.

«Қазақ әдебиеті», 18 шілде 1986.

Исследование языка Абая

Роль  великого  казахского  поэта-демократа  второй  половины  XIX 

в.  Абая  Кунанбаева  в  становлении  и  развитии  казахского  литературного 

языка  трудно  переоценить.  Благодаря  Абаю  новый  казахский  литера-

турный язык поднялся на новую, более вы сокую ступень своего развития. 

В  своих  произведениях  Абай  не  только  исполь зовал  сокровища  народной 

разговорной  речи,  но  и  мастерски  обогатил  и  демо кратизировал  новый 

письменно-литератур ный казахский язык. В этом отношении ли тературная 

деятельность  Абая  во  многом  перекликается  с  деятельностью  таких 

выдающихся  тюркских  поэтов  и  писателей,  как  М.  Ф.  Ахундов,  Г.  Тукай, 

Махтумкули, Фуркат, Билал Назым и др., также сыграв ших исключительную 

роль в формировании и демократизации родных письменных лите ратурных 

языков: азербайджанского, татар ского, туркменского, узбекского, уйгур ского.

Основу  образности  и  выразительности  языка  Абая,  несомненно, 

составляла  много вековая  самобытная  народная  поэзия,  бо гатство  и 

своеобразие  ее  лексики.  Вместе  с  тем  Абай  умело  использовал  в  своем 

творчестве традиционные элементы письменно-литературных языков других 

тюркских на родов Средней Азии и Казахстана. Абай не только разработал 

нормы  литературного  казахского  языка,  но  он  выступил  также  и  как 

реформатор фразеологической системы и поэтического синтаксиса.

407

Абай очень высоко ценил общественную функцию языка и глубоко 

верил в могучую силу родного языка в устах народа:

Tolyany toksan kvzyl til,

Söjlejmin deseƞ, öziƞ bil...

(Abaj, «Segiz ajak»)

‘О, могучий, гибкий язык,

Ты в устах народа велик!..

Все  эти  вопросы  нашли  многостороннее  и  глубокое  освещение 

в  диссертационной  ра боте  старшего  научного  сотрудника  Инсти-

тута  языкознания  АН  КазССР  Сыздыковой  Рабиги  Галиевны, 

опубликованной  в  двух  ее  книгах  «Язык  произведений  Абая»  (Ал ма-

Ата,  1968)  и  «Синтаксический  строй  стихотворений  Абая»  (Алма-Ата, 

1971) и представленной к защите на соискание уче ной степени доктора 

филологических наук.

Защита  состоялась  25  мая  1971  г.  на  за седании  большого  Ученого 

совета  Казах ского  государственного  педагогического  ин ститута  имени 

Абая (г. Алма-Ата).

Диссертационная  работа  Р.Г.Сыздыковой  получила  высокую  оценку 

официальных оппонентов – члена-корреспондента АН КазССР Г.Г.Мусабаева, 

д-ра филол.наук, проф. А. И. Искакова и д-ра филол. наук. проф. Г. С. Амирова, 

а также неофициаль ных оппонентов академика АН КазССР С К. Кенесбаева, 

д-ра филол. наук, проф. 3. А. Ахметовича.

Члены Ученого совета проголосовали за присвоение Р. Г. Сыздыковой 

ученой степе ни доктора филологических наук.

Советская тюркология. Академия наук СССР, Академия наук 

Азербайджанской ССР. Баку-1971. №3. 19 стр.(Соавт. Уюкбаев И.К.)

Уникальный лексикографический труд

В  конце  1957  г.  Национальное  издательство  Китайской  Народной 

Республики  фотомеханическим  способом  издало  малоизвестный  еще  в 

научном  мире  пятиязычный  маньчжурско-тибетско-монгольско-уйгурско-

китайский словарь

1

 анонимного автора, датируемый второй половиной XVIII 

века. 

1  Официальное  название  рукописи  словаря  –  «Цин  вэнь  цзянь»,  что  означает 

«маньчжурский словарь». Следует заметить, что термин «вэнь цзянь», в отличие от обычных 

алфавитных словарей типа «Мин вэнь». «Цин вэнь», означает особый род словарей, в которых 

все  слова  и  словосочетания  классифицируются  соответственно  различным  понятийным 

категориям.  В  целях  удобства  пользования  словарем  Изда тельство  сочло  нужным  оставить 

на  обложке  более  простое  его  название,  которое  на  пяти  языках  гласит:  «Пятиязычный 

маньчжурский словар».

408

Словарь перепечатан с оригинала одной из двух рукописей, хранящихся 

в библиотеке музея Гугун в Пекине. Рукопись, написанная пером («мый») на 

бумаге («сюань цзы»), состоит из 6 переплетов, 36 частей, 2563 страниц, и при 

перепечатывании распределена в три тома. Второй аналогичный экземпляр 

рукописи словаря до передачи его в библиотеку Гугун хранился во дворце 

Цзин ян; третий экземпляр на ходится в настоящее время в Британ ском музее 

в Лондоне

2

. Как предпола гает Хуан Минь-синь эта рукопись могла попасть 

к  англичанам  лишь  во  вре мя  вторжения  в  Пекин  союзной  армии  восьми 

государств в 1900 г.

Пятиязычный  словарь  снабжен  пре дисловием  о  структуре  и  системе 

построения  словаря.  Большую  научную  цен ность  представляет  собой 

послесловие  (автор  Хуан  Минь-синь)  где  приводят ся  исторические  факты 

из китайских первоисточников, которые, несомненно, пос лужат отправным 

пунктом при дальней шем изучении этого словаря как в язы ковом, так и в 

этнографическом аспектах.

Сведения об авторе рукописи издан ного словаря, а также о времени 

его написания в научной литературе почти от сутствуют. Поэтому Хуан 

Минь-синь  вполне  уместно  прибегает  к  сопостави тельному  изучению 

уже  известных  маньчжурских  многоязычных  словарей

3

  соз данных 

по  распоряжению  и  при  непос редственном  участии  государственных 

правителей  (например,  Кан  Си,  Цэнь  Лун)  времен  Цинской  династии 

в  Ки тае.  Сравнивая  эти  словари,  автор  при ходит  к  заключению,  что 

маньчжурский  язык  как  государственный  язык  Цин ской  династии 

составляет основу всех словарей аналогичного типа, кроме того в них 

хорошо прослеживается единый  

принцип 

классификации 

понятий и подачи слов и словосочетаний. «Пятиязычный маньчжурский 

словарь»  представляет  собой  дальнейшее  развитие  трехъязычного, 

четырехязычного  словарей  с  прибавлением  к  ним  уйгурского  текста 

переводов  маньчжурского  словника,  причем,  как  утверждает  Хуан 

Минь-синь, словник последнего 

имеет  общую  лексическую 

и  структурную  основу  со  словником  «Двуязычного  маньчжурско-

китайского словаря», написанного на 36 году императорского престола 

Цэнь-Луня (1771) и изданного типографским способом через 12 лет.

2  Об этом см. «Supplementaly Catalogue of Chinese Books and Manuscripts in the British 

Museum», London, 1903.

3  В таблице приводятся данные о следующих словарях: 1. «Маньчжурский словарь» 

(1708); 2. Маньчжурско-монгольский словарь» (1717); 3. «Двуязычный мань чжурский словарь» 

(1771); 4. «Трехязычный маньчжурский словарь» (1779); 5. «Объе диненный четырехязычный 

словарь» (?) 6) «.Четырехязычный маньчжурский словарь (?); 7. «Пятиязычный маньчжурский 

словарь». (?).

409

Создание  «Пятиязычного  маньчжурского  словаря»,  как  и  других 

многоязычных  сло варей  этого  типа,  было  продиктовано  чисто 

практическими  целями:  для  облегчения  ра боты  по  переводу  ханских 

распоряжений  и  приказов,  для  изучения  языка  народов,  на селявших 

обширную территорию зависимых владений, и улучшения, тем самым, 

налого  -  сбора  торговых  и  прочих  контактов.  Таб лица,  в  которой 

приводятся данные о мно гоязычных словарях, свидетельствует о том, что 

пополнение словаря тем или иным язы ковым материалом происходило 

не одновре менно, а постепенно, по мере завоевания но вых стран. Так, 

видимо, был внесен в «Пя тиязычный маньчжурский словарь» уйгур ский 

текст, включение которого совпало со временем завоевания маньчжурами 

(начи ная  с  1759  г.)  Восточного  Туркестана.  Это  обстоятельство 

позволяет  выяснить  вопрос  о  времени  написания  данного  словаря.  В 

этом отношении предположительное дати рование его второй половиной 

XVIII в. не вызывает особых возражений, но запрос о точном времени 

его написания и об авторах остается открытым и требует дополнитель-

ного  его  изучения  специалистами  всех  пяти  языков,  причем  внимание 

исследователей следует обратить на два обстоятельства.

Во-первых,  как  в  двуязычных,  трехязыч ных  и  четырехязычных 

словарях  при  сос тавлении  «Пятиязычного  маньчжурского  словаря»  был 

привлечен  коллектив  авто ров

4

  –  прекрасных  знатоков  языка.  Об  этом 

свидетельствует,  в  частности,  уйгурская  часть  словаря.  Охват  большого 

количества лексического материала, точность дифферен циации значений 

слов,  словосочетаний  и  последовательность  в  их  передаче  на  пись ме  и, 

наконец,  выдержанность  граммати ческих  норм  дают  основание  думать 

о вы сокой грамотности составителей и об их знании тонкостей родного 

языка.

Во-вторых,  вопрос  о  времени  создания  «Пятиязычного  словаря» 

должен  быть  изу чен  в  тесной  связи  с  историей  императора  Цэнь  Луня, 

так как он, как и его предшест венники, проявлял большой интерес к соз-

данию многоязычных словарей: издавал рас поряжения, способствующие 

развитию  лек сикографической  работы,  непосредственно  участвуя  в 

редактировании  словарей,  зани мался  практическим  изучением  тех  или 

иных неродственных языков.

Словарные статьи, расположенные на каждой странице в четыре ряда 

по горизон тали и восемь рядов по вертикали, читают ся слева направо, сверху 

4  Например,  в  первой  тетради  рукописи  «Трехязычного  маньчжурского  словаря»  дан 

список составителей из 95 человек. Здесь же указываются фамилии руководителей и редакторов 

в отдельности по каждому языку. См. Послесловие словаря, стр. 66.

410

вниз, І ряд – мань чжурский словник, написан на маньчжур ском письме, 

перенятом  у  монголов;  2  ряд  –  тибетский  словарь,  написан  тибетским 

письмом и, с учетом расхождения между орфо графией и орфоэпией. Он 

дублирован как слоговой (3 ряд), так и звуковой (4 ряд) транскрипцией; 5 

ряд – монгольский словарь, написан монгольским письмом, перенятым в 

свою очередь у уйгуров. Ввиду широкой распространенности этого письма 

в маньч журской династии как маньчжурский, так и монгольский тексты не 

транскрибированы; 6 ряд – уйгурский словарь, написан араб ским письмом 

и транскрибирован уйгурским письмом (7 ряд); 8 ряд – китайский сло варь, 

написан иероглифическим письмом без транскрипции.

Весь лексический материал пяти языков дублирует друг друга и, по 

существу, является взаимным переводом одного языка другим. Поэтому 

материал  только  одного  языка  может  дать  представление  о  структу ре 

словаря в целом. В этом отношении зна чительный интерес для тюркологов 

пред ставляет  уйгурская  часть  словаря,  которая,  как  и  другие  части, 

включает в себя около 18000 слов и словосочетаний.

Нужное  слово  или  словосочетание  можно  отыскать  при  помощи 

«ключа»  к  словарю,  который  объединяет  названия  и  оглавления  52 

отделов,  276  разделов  и  522  частей.  Если  отделы  включают  в  себе 

наиболее  общие  родовые  понятия,  например,  «асманниң  сәр  җамғи»

5

– 

отдел  астрономии,  «чағ  сағәтниң  сәр  җамғи»  –  отдел  о  времени  года, 

«йәрниң  сәр  җамғи»  –  отдел  о  почве,  «ярлиқниң  сәр  җамғи»  –  отдел 

указов, распоряжений, «бәк қоядиған сәр җамғи»–отдел об учреждении 

должностных  лиц,  «нағчәниң  сәр  җамғи»  –  отдел  мелодии,  «хәт 

өргәнишниң сәр жамғи» – отдел о грамотности, «кишиниң сәр җамғи» 

–  отдел  о  человеке,  «араба  мәпәниң  сәр  җамғи»  –  отдел  о  телегах  и 

паланкинах,  «йәйдиған  нимәләрниң  сор  җамғи»—  отдел  о  продуктах 

питания, то разделы объединяют видовые понятия, вхо дящие в то или иное 

родовое понятие. На пример, отдел органов управления, админи страции 

(«ясақниң сәр җамғи») состоит из следующих тринадцати разделов: 1. 

«Ясақниң қисми» – раздел администрации. 2. «Сақтайдуған марайдиған 

қисми»– раз дел патрулирования, слежки. 3. «Нш күчнин қисми» – раздел 

о службе. 4. «Ушақ мәшақатниң қисми» – раздел мелких затруднений. 

5. «Иш қиладуған қисми»– раздел занятий. 6. «Албан йибәргән қисми» 

– раз дел командировок. 7. «Нобәтлайдиған йүрәдуғаң қисми» – раздел 

очередности  и  хож дения.  8.  «Урушуп  талашадиған  қисми»  –  раздел 

драки и ссор. 9. «Дова қилип қистайдиған қисми» – раздел тяжбы, судеб-

5 Уйгурские примеры приводятся нами в современной графике уйгурского языка, а их 

русский перевод соответствует китайскому переводу в данном словаре. 

411

ных дел. І0 «Қийн қистағниң қисми» – раз дел наказаний по уголовному 

делу. 11. «Урадуған соқадуған қисми»– раздел о драках. 12. «Ғафу қлип 

кичирадуған кисми»– раздел амнистии, освобождения. 13. «Сийлап 

нәси’әт қиладуған қисми» – раздел утеше ния, успокоения. 

Каждый  раздел  состоит  из  нескольких  частей,  с  которых, 

группируются самые близкие связанные между собою понятия. Так, 

раздел  астрономии  («асманниң  қисми»)  имеет  7  частей,  которые 

дифференцируются  по  общему  содержанию  и  конкретному  зна-

чению входящих в них слов, форм слов и словосочетаний. Приведем 

несколько при меров из каждой части. I часть: «асман» – небо, «көк 

асман»– синее небо, «сүзүк асман» – чистое, прозрачное небо, «қараңғу 

мараңғу»  –  рассвет,  «гугум»  –  сумерки,  «саманчи  йоли»–  млечный 

путь,  «шуғлә»  –  блеск,  свет,  «сайә»  тень,  «күн  олтуруду»  –  солнце 

заходит, «жиң түш» – ровно пол день, «күн котаңлади» – образовался 

ореол вокруг солнца; ІІ часть: «юлдуз» – звезда, «хәрбин юлдуз» – 

полярная звезда. «йоруқ юлдуз» – благовещее светило, «йети юлдуз» 

–  семь  звезд  Северной  Медведицы,  «қабис  юлдуз»  –  одна  из  пяти 

полярных звезд, «тофрақ юлдуз» – Сатурн, «чолпан», «сән ду юлдуз», 

«ақ юлдуз» – Венера, «ай йолдаш юлдуз» – комета луны и др.; ІІІ часть: 

«қала юлдуз» – созвездие, «киши юлдуз» – южная полярная звезда, 

«кор юлдуз» – Во лопас, «рошән юлдуз» – Полярная звезда и. др.; IV 

часть: «булут»– облако, «шәфәқ»– заря, «булут улашмади» – облако 

рас сеялось, «туман» – туман, «туманланди»– затуманило, «чақилғақ» 

– молния и др.; V часть: «ямғур» – дождь, «таблиқ ямғур» – приятный 

дождь, «тамчи» – капель, «сиркиләп яғаду» – дождь моросит, «тутуқ 

күн» – пасмурный, день, «кош қозә чиқти» – появилась радуга и др.; 

VI часть: «ақ   шибә нәм» – белая роса, «қирав» – иней, «қар» – снег, 

«липлип  қар»  –  хлопья  снега,  «қонақ  қар»  –  снег-крупа  и  др.;  VII 

часть:  «манан»  –  густой  туман,  «куюн»  –  вихрь,  «шамал  қопти»  – 

поднялся ветер, «сүрүч шамал» – прохладный вегер, «пәс шамал» – 

слабый ветер, «боран» – буран, «қара боран» – бурный ветер, смерчь 

и др.

Таков принцип построения и структура словаря. Привлеченный 

фактический мате риал в словаре свидетельствует о богатстве лексики 

представленных  языков  и  позво ляет  судить  о  степени  развитости 

этих  язы ков  того  времени,  о  характере  словообразовательных  и 

словоизменительных категорий и т. д. Большой интерес представляет 

сло варь и для историков, этнографов.

412

В  заключение  следует  отметить  огромную,  заслугу  китайских 

товарищей,  которые  столь  образцовым  изданием  уникального 

лексикографического памятника XVIII в. от крыли возможность глубже 

исследовать процессы исторического развития языков. А сравнительно-

сопоставительное  изучение  лексического  материала  маньчжурского, 

монгольского  и  уйгурского  языков,  с  гене тических  связях  которых  все 

еще идет спор, внесет некоторую ясность в проблему «алтаистики».

Академии Наук Казахской ССР. Вестник. 

- Алма-Ата, №2. 1960

К.М.Мусаев. Лексикология тюркских языков

1

*

Рецензируемая  монография  –  одно  из  крупных  исследований  по 

тюркской  лексикологии,  где  подводится  итог  многолетним  поискам 

в  области  лексики  отдельных  тюркских  языков  и  рассматривается  ряд 

общих  вопросов,  традиционно  представленных  в  диахронических  и 

этимологических трудах. Это структура и семантика корня, отношение 

лексики древних и средневековых памятников к современным тюркским 

языкам, контакты тюркских языков с различными языками мира, алтайская 

гипотеза. Большое внимание уделено и таким нетрадиционным и слабо 

разработанным проблемам, как лексико-семантическая дифференциация 

и  интеграция  тюркских  языков,  их  взаимодействие  на  уровне 

литературной и диа лектальной лексики. Значительное место отводится 

также вопросам развития лексики тюркских языков в советскую эпоху, 

топонимике и антропонимике.

Многолетний  опыт  исследователя-лексиколога

2

,  а  также 

теоретическое  осмысление  фактов  ряда  современных  тюркских 

языков  дали  возможность  автору  не  только  суммировать  и 

обобщить  разрозненные,  а  порою  и  противоречивые  высказывания 

предшественников,  но  и  изложить  собственные  суждения  о  сложном 

историческом  процессе  развития  лексики  этих  языков,  наметить 

перспективу  дальнейших  разысканий.  Примечательно  и  то,  что  к 

исследованию  привлечен  огромный  фактический  материал  не  только 

живых  и  мертвых  тюркских  языков,  но  и  монгольских,  тунгусо-

маньчжурских, 

финно-угорских, 

самодийских, 

картвельских, 

дравидийских, семитских и индоевропейских, что представляет тюркский 

1* Москва: Наука, 1984. - 230 с.

2

 

Мусаев К. М. Лексика тюркских язы ков в сравнительном освещении. М., 1975.

413

языковой  мир  во  всей  полноте  и  во  всех  сферах  его  взаимовлияний  с 

языками сопредельных регионов.

Книга  состоит  из  небольшого  введения  и  10  глав,  в  которых 

рассматривается ряд проблем и вопросов, связанных между собой общей 

идеей. Во введении отмечается, что еще далеки от завершения работы 

по  сбору  и  систематизации  лексического  богатства  многих  тюркских 

языков, публикации и интерпретации лексики письменных памятников, 

недостаточно  разработаны  эффективные  методы  исследований.  Но  то, 

что уже сделано в трудах ряда поколений тюркологов и в собственных 

исследованиях К.М.Мусаева, достаточно, чтобы убедиться в реальности  

построения  тюркской  лексикологии  как  самостоятельной  дисциплины. 

Это становится возможным также благодаря близости тезауруса базисной 

лексики и грамматического строя тюркских языков, общности тенденций 

их  развития,  чего  нельзя  наблюдать  в  индо  европейской  или  финно-

угорской лексикологии.

Интересны мысли автора н относительно классификации тюркских 

языков.  Из  всех  существующих  классификаций  он  избрал,  как  нам 

думается,  самую  рациональную,  в  которой  языковые  особенности 

максимально  коррелируют  с  ареальным  принципом  –  с  расселением 

носителей  тех  или  иных  языков  на  огромном  пространстве  тюркской 

ойкумены.  Сравнительное  исследование  лексики  тюркских  языков 

привело  ученого  к  выводу,  что  «в  лексическом  и  семантическом 

отношении  существует  обширная  центральная  группа,  куда  входят 

главным образом кипчакские языки в разных ситуациях с охватом юго-

западных (огузских), южных (среднеазиатских, карлукских), восточных 

(сибирских)  тюркских  языков,  т.  е.  существует  как  бы  группа-ядро, 

расположенная  географически  в  центре  тюркских  языков,  которая 

контактирует  с  другими  тюркскими  языками,  расположенными  по 

краям  этой  группы»  (с.  32).  В  дальнейшем  автор  пытается  установить 

более  или  менее  строгие  критерии  различения  упомянутых  групп  по 

лексико-семантическим признакам и провести дифференциацию языков 

внутри групп, что приобретает существенное значение для углубленных 

лексикологических  и  семасиологических  штудий.  Так,  произведенное 

исследователем  деление  кыпчакских  языков  на  северную,  восточную 

и  западную  группы  (с.  202)  используется  для  разработки  совершенно 

новой тюркологической дисциплины – сравнительного кыпчаковедения,– 

основоположником которой можно по праву считать автора рецензируемой 

книги.  К.М.Мусаев  справедливо  отмечает,  что  изучение  процесса 

414

лексико-семантической дифференциации и интеграции тюркских языков 

имеет большое значение не только для тюркологии и в целом алтаистики, 

но и «для финно-угроведення, славистики, иранистики и т. д., объекты 

исследования которых имели непосредственные контакты с тюркскими 

языками» (с. 32).

В  разделе,  посвященном  этимологическим  исследованиям,  дается 

детальный  анализ  четырех  этимологических  словарей  общетюркского 

охвата  –  Г.  Вамбери,  М.  Рясянена,  Дж.  Клосона  и  Э.  В.  Севортяна, 

рассматриваются достоинства и недостатки каждого из них, отмечается 

их  значение  для  дальнейшего  развития  этимологических  поисков. 

Некоторые замечания представляют интерес не только для тюркской, но и 

для общей этимологии, например, о различении задач этимологического 

словаря  семьи  или  группы  родственных  языков  и  отдельного  языка 

(с.  110),  о  необходимости  включения  в  этимологические  словари 

незнаменательных частей речи (с. 112–113) и др. Автор рассматривает 

такие важные вопросы, как состав словника этимологических словарей, 

способы  подачи  дериватов,  форма  заглавного  слова  (например,  у 

М.  Рясянена  –  тюркская  сравнительная  лексика,  у  Дж.  Клосона  – 

древнетюркские слова, у Э. В. Севортяна – преимуществен но слова юго-

западной  группы  тюркских  языков  т.  д.),  и  в  свою  очередь  выдвигает 

задачу  создания  третьего  вида  этимологического  словаря  (кроме 

общетюркских и словарей отдельных тюркских языков) – регионального. 

Что  же  касается  конкретных  этимологий,  то  они  щедро  рассыпаны  по 

страницам книги К. М. Мусаева, хотя среди них встречаются и спорные. 

Например: сближение там. теу «тело», тюрк. boy «рост», хак. Pos «сам» 

и англ. body «тело» (с. 152); возведение к тюркскому этимону кавказских 

и общеславянских наименований саней (с. 154); поддержка марровской 

этимологии: абх. á-1аш-а, русск. лошадь, чуваш. lаша – laja и нем. Ross 

«конь» (с. 155) и др.

Определенное  место  отводит  автор  анализу  глагольно-именной 

омонимии  –  явлению,  распространенному  в  тюркских  языках.  В 

тюркологии  укрепилось  мнение,  согласно  которому  существуют 

синкретичные  корни  двух  типов  –  первичные,  восходящие  к  ранней 

эпохе  нерасчлененности  частей  речи,  и  вторичные,  образовавшиеся 

в  результате  позднейших  морфологических  процессов  –  конверсии, 

переразложения,  опрощения,  осложнения,  выравнивания  производных 

форм  (из  новейших  работ  см.

3

).  Исследователи,  признающие  наличие 

3  Гаркавець О. М. Тенденції розвитку первинного ді€прислівника на -А в тюркських 

мовах на Україні.— Мовознавство, 1985, № 1.

415

первичных синкретичных корней, неизбежно приходят к выводу о том, 

что  многие  тюркские  корни  являются  самостоятельными  словами  и 

что число таких слов по мере углубления в предшествующие периоды 

развития  языков  увеличивается.  Но  К.  М.  Мусаев  не  поддерживает 

идею  первичного  синкретизма  и  потому  отрицает  лексическую 

самостоятельность тюркского корня (с. 99).

Один  из  разделов  главы,  посвященной  контактам  тюркских 

языков  с  другими  языками  мира,  называется  «Некоторые  особенности 

общеалтайских  синкретичных  корней»  (с.  142–147),  но  алтайский 

синкретизм рассматривается только в части этого раздела (с. 143–145), 

остальная  часть  трактует  проблему  лексики,  общей  для  тюркских, 

монгольских, а также тунгусо-маньчжурских языков в целом. И здесь к 

фактам  алтайского  синкретизма  автор  относит  тунг.-маньч.  аңа  «пасть 

и  казах,  аңқау  «разиня»;  тюрк.  аз  «мало,  немного»,  казах,  әрең  «едва-

едва», монг. арай, тунг.аран «едва» (с. 143–144). Сюда же можно было 

бы отнести и уйг. аран «еле, едва». Признается, в частности, алтайский 

характер синкретизма корня бар: *бар- «быть», бар «сущее, имеющееся 

налицо» (с. 144), хотя автор весьма скептически относится как к мнению 

о  наличии  первичных  синкретичных  корней  в  общеалтайском,  так  и  к 

идее алтайской языковой общности в целом.

Придавая большое значение древним контактам тюркских языков с 

другими  родственными  и  неродственными  языками,  К.  М.  Мусаев  все 

же  с  большим  сомнением  трактует  возможность  генетических  связей 

тюркских  языков  в  урало-алтайских  и  ностратических  масштабах. 

Именно  поэтому  подобного  рода  связи  рассматриваются  автором  в 

специальной главе «Контакты тюркских языков с другими языками мира» 

(с. 119–162), что, естественно, снимает возможную научную полемику на 

эту тему. Общность тюркских и иберийско-кавказских языков в названиях 

зуба и руки, в формах личного местоимения 1-го лица и указательного 

местоимения,  в  звучании  отрицательной  частицы  –  все  это  и  многое 

другое  автор  склонен  объяснять  только  древними  контактами  (с.  160–

161). «Также проблематичным остается генетическое родство алтайских 

языков с японским, несмотря на то, что еще в XІX в. было «доказано» это 

родство»,– пишет автор (с. 124). Новейшие изыскания в этой области, как 

явствует из указанной цитаты, игнорируются.

О  развитии  лексики  тюркских  языков  написано  немало  научных 

трудов  как  в  отечественной,  советской,  так  и  зарубежной  тюркологии. 

416

Тем  не  менее  в  книге  К.  М.  Мусаева  мы  находим  целый  ряд  ин-

тересных  сведений  и  свежих  мыслей,  подкрепленных  конкретными 

примерами  из  тюркских  (преимущественно  из  казахского)  языков, 

в  которых  читатель  легко  обнаруживает  общетюркские  черты, 

идет  ли  речь  о  приобретении  словом  нового  значения  (ср.  казах, 

мүше  «часть  тела;  член  организации,  коллектива»),  архаизации 

отдельных  слов  и  словосочетаний  в  советскую  эпоху  (ср.  казах. 

қызыл  әскер  «красноармеец»)  или  о  смысловой  дифференциации 

преимущественно  в  заимствованных  словах  [ср.  казах.  өкімет 

«власть», үкімет «правительство», казах. оқиға «событие (крупное)» 

и yaқиға «происшествие»].

Весьма  содержательны  сведения  о  кальках  и  заимствованиях 

из  русского  языка,  об  экспрессивной  роли  русских  вкраплений  в 

тюркскую речь (с. 180), о путях становления терминологии тюркских 

языков.  Автор  выделяет  три  основных  этапа  в  развитии  лексики 

литературных  тюркских  языков  Советского  Союза  (1917–  1941  гг., 

1941–1960 гг., после 1960 г.).

Мы  уже  упоминали  о  том,  что  труд  К.  М.  Мусаева  поражает 

обилием  и  разнообразием  материала,  привлеченного  из  тюркских 

литературных  языков  и  диалектов,  из  древних  памятников 

тюркской  письменности,  из  языков  других  семей.  На  этом  фоне 

особенно  заметно  редкое  обращение  к  богатейшему  зарубежному 

тюркскому  языку  –  турецкому,–  на  котором  говорит  ныне  около  40 

млн.  человек.  Ввиду  этого  книга  не  имеет  надлежащей  социально-

лингвистической ориентации. Она неизбежно усилилась бы, если бы 

развитие  лексики  тюркских  языков  Советского  Союза  (с.  162–181) 

было  сопоставлено  с  развитием  турецкого  языка.  Было  бы  весьма 

поучительно  соотнести  различные  источники  обогащения  лексики 

(русский язык – в тюркских языках СССР, французский и английский 

– в турецком языке), рассмотреть зависимость развития лексических 

систем от общественного устройства: социалистического – в нашей 

стране, капиталистического – в Турции, дать оценку пуристическим 

тенденциям в официальных турецких кругах, ведающих культурой и 

просвещением

4

 и мн. др.

Надо  сказать,  что  монографическая  работа  К.  М.  Мусаева  не 

лишена некоторых недостатков, неточностей и опечаток.

4  Кононов  А.  Н.  Реорганизация  турец кого  лингвистического  общества.  Но вое  научное 

общество. – СТ, 1984, № 3 , с .  75 и сл.

417

Так,  в  главе  «Лексика  диалектов  в  ее  отношении  к  языкам» 

автор  пишет,  что  диалекты,  как  правило,  образуются  в  результате 

распада общенародного языка (с. 46). Между тем это – только один 

из  возможных  путей  (причем  не  самый  частый)  возникновения 

диалектов.  Достаточно  вспомнить  об  объединении  северных  и 

южных  диалектов  при  образовании  современного  немецкого  языка, 

карлукских,  огузских  и  кипчакских  диалектов  в  составе  узбекского 

языка и т. д. Случаи, когда «народ, говорящий на своем диалекте в быту, 

пользуется литературным языком другого народа», не «редки»,– как 

утверждает автор (с. 49),– а довольно часты. Так, карелы пользуются 

финским  литературным  языком,  носители  иранских  языков  Памира 

–  таджикским  литературным  языком,  носители  южнобережного 

диалекта  крымско-татарского  языка  (огузского)  –  литературным 

крымско-татарским (кыпчакским) языком и т. д.

Неясно  также,  почему  принятие  европейского  календаря 

должно повлечь за собой устранение старых названий дней недели, 

заимствованных из персидского языка? (с. 168); почему казах. ұлық 

«господин», би «судья, урядник», ояз «начальник уезда» и мн. др. (с. 

168 сл.) являются архаизмами, а не историзмами?

«Непроизводные опонимы-корни,– читаем мы на с. 188,– в языке 

встречаются  сравнительно  мало.  Большинство  из  них  закрепилось 

уже  не  как  топонимы,  а  как  топонимические  термины,  например 

су «вода, река», тағ // may «гора», кöл// гöл «озеро» и т. д. Из этого 

явствует,  что  су,  тағ,  кöл  некогда  были  топонимами,  что  вряд  ли 

соответствует действительности.

В  книге  встречаются  и  тривиальные,  избыточные  суждения, 

например,  о  том,  что  лексическое  смешение  тюркских  язы ков 

происходит  на  стыке  языков  и,  преимущественно,  их  диалектов  (с. 

35);  о  том,  что  изолированному  диалекту,  как  и  общенародному  и 

литературному языку, «присущи такие явления, как многозначность, 

омонимия, синонимия, антонимия, архаизация, неологизмы, разные 

типы фразеологических устойчивых словосочетаний...» (с. 39) и др.

Желая  подчеркнуть  близость  тюркских  языков  в  лексическом 

отношении, автор пишет, что «фонетическое отклонение наблюдается 

лишь в некоторых языках» (с. 18; см. также с. 25, 34, 39 и др.). Но 

стоит  ли  неоднократно  напоминать  о  бесспорных  фонетических 

соответствиях  только  для  того,  чтобы  повторить,  что  казах.  алма, 

узб. олма, турецк. elma «яблоня» (с. 18) представляют одну лексему, 

418

или такие слова, как айақ «нога», am «лошадь», баш «голова» (с. 39) 

являются общетюркскими?

Отметим  также  некоторые  неточности  и  опечатки,  особенно 

досадные  в  лингвистической  работе.  Так,  в  главе  «Структура 

и  семантика  корня»  (с.  82–104)  при  описании  структурных 

разновидностей корней типа ГС автор допускает смешение примеров 

разного порядка: некоторые из них при «Г + сонантах»: и : р // *ер 

//ēр  //  әр  «мужчина,  муж,  герой»  (с.  94)  повторяются  также  и  при 

«Г+смычных»: ер // *ēр // ер // әр «мужчина» (с. 95) и др. На с. 91 

мы  читаем:  «с  аффиксальными  нарушениями»  вм.  «наращениями», 

на  с.  153  –  «индоевропеистами»  вм.  «индоевропеистами»,  на  с. 

206– «родители-казаки» вм. «родители-казахи», на с. 125 – опечатка 

в  названии  цитируемой  книги:«Атлантика»  вм.  «Алтаистика». 

Встречаются в книге и фразы, не совсем удачные в стилистическом 

отношении, например «...с другой стороны, нельзя отрицать сильное 

влияние  на  чувашский  язык  и  быт  татарского  быта  и,  вообще, 

татарских языков и тюркской культуры на чувашскую культуру и быт» 

(с.  206).  На  с.  219:  «...имя  Борис  было  заимствовано  славянами  из 

разных диалектов в формах: Боришь, Борисъ, Борилъ. В статье И. Г. 

Добродомова, на которую ссылается автор, написано: «...имя Борись 

было трижды заимствовано славянами из разных древних булгарских 

диалектов:  Борисъ,  Боришь,  Бориль

5

.

1

  В  разделе  «Антропонимика» 

(на с. 211) замечены неточности в переводах ряда имен. Автор пишет: 

Азизи «Почетный, Святой», надо – Азиз «сильный, могущественный, 

дорогой»;  имя  Аббас  переведено  «лев»  вм.  правильного  «хмурый, 

суровый», имя Мухаммад – «самый прославленный» вм. «хвалимый, 

достойный восхваления»; Азим / Асим не ва рианты одного и того же 

антропонима, а два самостоятельных имени, образованных от разных 

корней с разными значениями: «великий» и «защищающий», и др.

Однако,  несмотря  на  указанные  недостатки,  еще  раз  отметим: 

монографическое  исследование  К.  М.  Мусаева  «Лексикология 

тюркских  языков»  является  весомым  вкладом  в  советскую 

тюркологическую науку.

Академии Наук СССР

«Вопросы языкознания. –Москва: Наука, 1987. с. 166-169.

(Соавт. Копыленко М.М.)

5  Добродомов  И.  Г.  Из  булгарского  вклада  в  славянскую  антропонимию.  –  В  кн.: 

Антропонимика. М., 1970, с. 236.

419

жүктеу/скачать 2,8 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: