Ббк 63. 3+63. 4+63. 5 +904 т 98 Редколлегия

370

тюркизированных племен (халаджи, абдали). Дифференцииро-

вание огузо-уйгурских пришельцев по определенному набору 

культурных  признаков,  зачастую  появляющихся  в  результате 

смешений с более древними аборигенными группами насель-

ников, и принадлежности к определенным этнополитическим 

объединениям,  представляется  схематизацией  этнической 

истории  тюркских  народов.  При  этом  игнорируется  прямое 

свидетельство Махмуда аль-Кашгари об этногенетическом, эт-

нокультурном и этноязыковом родстве племен, составлявших 

кипчакские, огузские, уйгурские и карлукские союзы. 

В настоящее время, на наш взгляд, нет веских доказательств 

в пользу версии происхождения кипчаков от особой этнокуль-

турной  и  этноязыковой  общности  сиров-сеяньто-кипчаков, 

вышедших  из  среды  носителей  изначальной  верхнеобской 

культуры. Весьма далека от фактической истории гипотетиче-

ская картина утверждения гегемонии притаежных угро-само-

дийских племен в монгольских степях, выступающих в каче-

стве наследников хуннской степной мощи, каковыми считали 

сеяньто китайские источники и каковыми должны были быть 

носители  верхнеобской  культуры,  если  следовать  концепции 

С.Г.  Кляшторного.  Очень  ценное  замечание  оставлено  В.В. 

Бартольдом по поводу отношения таежных охотников и кочев-

ников к простой смене хозяйственно-культурного уклада жиз-

ни, описанного в рассказе Рашид ад-Дина: «Зверолову жизнь 

кочевника представлялось невыносимым рабством, как кочев-

нику  –  жизнь  оседлого  земледельца»  [Бартольд,  1968:  125]. 

Для  того  чтобы  пришлые  тюрки  в  приртышской  тайге  стали 

заниматься охотой и рыболовством необходимо было налажи-

вание тесных добрососедских отношений с аборигенным на-

селением,  с  последующими  миксациями.  Адаптировавшиеся 

к  новым  условиям  мигранты  воспринимались  родственными 

группами, сохранившими прежний образ жизни и кочевой тип 

хозяйства, как «дикие», с которыми нельзя заключать брачных 

уз; в свою очередь для «лесных» уйгуров степные племена ста-

новились чужими, о чем прямо пишет Абу-л-Гази: «Когда их 

371

матери хотели проклясть своих дочерей, то говорили: “Пусть 

ты будешь женой человека, у которого есть лошади и овцы, и 

пусть на твою голову придут злые дни, когда ты будешь есть 

мясо и пить кумыс”» [Радлов, 1893: 55]. 

В  исторической  науке  существует  и  еще  одна  группа  ге-

нерализующих  гипотез,  выводящая  кипчаков  из  круга  мон-

голоязычных  татарских  племен,  подвергшихся  тюркизации  в 

тюркоязычной  этнической  среде  кочевников  казахстанских  и 

южносибирских  степей.  Монголоязычность  кимаков  отстаи-

вали в разное время Й. Маркварт и С.М. Ахинжанов, опирав-

шиеся на сообщения Гардизи и последующих мусульманских 

авторов об участии татарского племенного объединения в об-

разовании  кимако-кипчакской  общности.  В  своем  труде  «О 

происхождении народа куманов» (1910) Й. Маркварт признает 

вероятным происхождение куманов из огузских племен: «При 

поверхностном рассмотрении источников можно прийти к вы-

воду, что куманы полностью принадлежали  к большой  груп-

пе  огузских  племен…  Тем  не  менее,  не  подлежит  сомнению 

тот факт, что начиная по меньшей мере с XII в. именем «огуз» 

обозначали большую группу племен, которые первоначально 

принадлежали к самым различным племенным союзам и были 

оттеснены  из  весьма  удаленных  друг  от  друга  местностей  в 

степь на границе ирано-исламского мира. Новые группировки 

в том виде, как они сложились к XII–XIII вв., судя по описанию 

Рашид ад-Дина, по большей части возникли за счет переселе-

ния  народов,  которое  являлось  следствием  падения  великой 

державы уйгуров (846 г.), возникновения государства киданей 

(916 г.) и создания после его гибели государства кара-китаев 

в Семиречье» [Маркварт, 1910]. Выдающийся исследователь 

считал  недоказанным  существование  генеалогической  связи 

куманов с древними огузами и, соответственно, с тогдашними 

десятью племенами (западными тюрками), несмотря на нали-

чие родственных связей с сельджуками и туркменами [Там же]. 

Маркварт выдвинул гипотезу трех этапов тюркизации кипча-

ков, предками которых были кимаки. Ведущую роль на первом 

372

этапе  в  кимакском  союзе  играли  монголоязычные  татары.  В 

середине Х в. вторгаются новые монголоязычные племена ку-

нов; возможно, вместе с племенами каи являвшиеся «тюркизи-

рованной ветвью» тунгусоязычного народа мохэ, перешедше-

го на монгольский язык. Третью волну тюркизации Маркварт 

связал с приходом в 1120-е годы на территорию Южного Урала 

собственно  кипчаков,  внедрившихся  в  тюркоязычную  среду, 

передав  местным  племенам  свой  этноним.  Именно  кипчаки, 

утверждает Маркварт, возглавили западный поход половецких 

племен. С конца XII в. племена кипчаков, половцев и команов 

превращаются в самостоятельные объединения и уже не име-

ют ничего общего между собой [Там же]. 

С.М.  Ахинжанов  попытался  объединить  генерализующие 

концепции Г.Е. Грумм-Гржимайло, Й. Маркварта и С.Г. Кляш-

торного,  предложив  версию  разноэтнического  происхожде-

ния кипчакской общности, состоящей из кимаков и кипчаков. 

Признание мультиэтничности кипчаков, убежден С.М. Ахин-

жанов, снимает противоречия между показаниями восточных 

нарративных источников и исследованиями ученых [Ахинжа-

нов, 1989: 91]. Ученый ссылается на сообщение Махмуда ал-

Кашгари,  который,  упоминая  народ  каи,  отмечает,  что  у  них 

и  татар  «свой  язык»  и  они  «хорошо  знают  тюркский».  С.М. 

Ахинжанов толкует неясное высказывание средневекового эн-

циклопедиста  как  аргумент  в  пользу  монголоязычности  каи, 

или кумоси – народа, упоминаемого в китайских источниках. 

С.М. Ахинжанов отождествляет кимаков, или кумаков с мон-

голоязычным  народом  каи,  известным  еще  из-за  племенного 

тотема под названием «народ змей» [Там же: 112–115]. Этно-

ним «каи» монгольского происхождения, в тюркских же язы-

ках калькой являются названия «жылан, джилан, елан», другое 

слово для обозначения змеи – уран, урен, орен. Отсюда возни-

кает  тюрко-монгольский  композитный  этноним  уран-каи,  со-

стоящий из двух этнонимов уран и каи, обозначающих змей. 

Исследователь полагает, что уран-каи – подлинное самоназва-

ние  кимаков  [Там  же:  117–120].  Успешность  внедрения  мон-

373

голоязычного  элемента  в  тюркоязычную  этническую  среду  в 

прииртышских  степях  объясняется  ученым  давними  этнопо-

литическими  связями  кумоси  с  тюркоязычными  этносами  в 

центральноазиатский период их жизни [Там же: 112]. Кипча-

ки и йемеки причисляются им к тюркоязычному компоненту 

в  кимакском  объединении.  Происхождение  кипчаков  ученый 

связывает с племенным союзом шары-сары, под напором ку-

нов – киданей и преследовавших их каи-кимаков мигрировав-

ших с территории Западного Семиречья на запад [Там же: 187]. 

Махмуд аль-Кашгари (X в.) писал в своем знаменитом труде 

«Дивану лугат-ит тюрк», что у народов чумул, каи, ябаку, татар 

и басмыл свой язык, но вместе с тем они хорошо говорят по-

тюркски. Эта информация однозначно трактуется как косвен-

ное подтверждение монголоязычности древних татар [Ибраги-

мов, Храковский, 1958: 28–30]. Но Махмуд аль-Кашгари может 

говорить и об особом тюркском языке, отличающемся от его 

любимого языка карахандских тюрков – хакани. С.Г. Кляштор-

ный и Д.Г. Савинов относят кунов к древнейшим тюркоязыч-

ным  племенам,  известным  в  огузо-уйгурской  общности  как 

народ «хунь». Каи также отнесены к телескому племени, из-

вестному как «белые си» [Кляшторный, Савинов, 2005: 140]. 

На наш взгляд, язык каи и татар мог быть языком этнических 

групп смешанного тюрко-монгольского происхождения, свое-

го рода lingua franca, понимаемаемый и монголоязычными, и 

тюркоязычными  группами.  Племена  шары  С.Г.  Кляшторный 

отождествил с басмылами – крупным тюркским этносом, из-

вестным как враги не только имперских тюркютов, но и кара-

ханидских тюрков и мусульман-карлуков. 

Из концепции С.М. Ахинжанова a priori следует монголоя-

зычие средневековых урянхайцев. Однако еще Н.Ф. Катанов в 

конце ХIХ в. писал о наличии уйгурских элементов в составе 

урянхайцев:  «Остатки  Уйгурского  народа  сохранились  среди 

Урянхайцев Северной Монголии. Буряты называют Урянхай-

цев “Хойр”, а Дархаты – “Уйгур”… С Урянхайским наречием, 

следовательно,  и  с  Уйгурским,  сходны  языки  карагасский  и 

374

якутский; наречия минусинских татар сходятся все с наречием 

барабинских татар» [Катанов, 1893: 147]. Эпизод с перегово-

рами  Субэдей-багатура  с  кипчакскими  вождями,  когда  мон-

гольский вождь обращается к врагам с просьбой о мире, так 

как монголы и кипчаки составляют «один народ, одно племя», 

трактуется С.М. Ахинжановым как признание происхождения 

правящих родов кипчаков из среды монголоязычных племен, 

к которым принадлежали и урянхаты [Ахинжанов, 1989: 140–

141]. Однако в этом фрагменте обращает внимание другое – не 

возникает  затруднений  в  языковом  общении  между  половец-

кими  вождями  и  урянхатом  Субэдеем-багатуром.  Вероятно, 

партнеры  по  переговорам  контактировали  на  особом  тюрко-

монгольском языке, отмеченным ал-Кашгари, либо же разли-

чия между тюркскими и монгольскими языками были весьма 

незначительны. 

В историко-этнологической науке сложилась традиция од-

нозначного толкования скудных сообщений средневековых ис-

точников с последующей однозначной этнической атрибуцией 

упоминаемых  коллективов.  К  примеру,  калмыцкий  историк 

Г.О. Авляев вывел монголоязычие кереитов и найманов из ин-

терпретации текста летописи «Сокровенное сказание»: «Кере-

иты, меркиты и найманы общались с монголами группировки 

Темучина только на монгольском языке, другого языка обе сто-

роны не знали. В детстве Темучин бывал в гостях в ставке ке-

реитского Тоорил-хана (Ван-хана), с которым дружил еще его 

отец Есугай-батур» [Авляев, 1984]. Но в тексте «Сокровенного 

сказания» Чингиз-хан свободно общается и с представителями 

явно тюркоязычных этносов – онгутами, карлуками, уйгурами. 

Его сын Джучи ведет переговоры с тюркоязычными «лесны-

ми народами» и лично обращается к хорезмшаху Мухаммеду 

Ануштегиниду  с  увещеваниями  о  необходимости  мира.  Сам 

хорезмшах  и  вождь  найманов  Кучлук  также  не  испытывают 

языковых затруднений в дипломатической переписке [Шихаб 

ад-дин ан-Насави, 1996: 47, 49–50]. Ближайшие сподвижники 

братья Джелме и Субэдей также принадлежат к тюркоязычным 

375

урянхатам,  если  исходить  из  трактовки  С.М.  Ахинжановым 

переговоров Субэдей-багатура с половцами. Здесь речь не идет 

о тюркоязычии монголов и урянхайцев, а о возможной близо-

сти тюркских и монгольских языков в раннее средневековье, 

позволявшей их носителям свободно общаться между собой.

Отдельные  этнические  элементы  могли  входить  в  состав 

иноэтнических  объединений,  образуя  переходные  группы 

между тюрками, монголами и другими кочевыми этноязыко-

выми сообществами. Е.И. Кычанов высказал мысль о подвиж-

ности этноязыковых ареалов и стертости этнических границ 

между тунгусо-маньчжурскими и монгольскими языками, до-

пуская вероятность существования переходных групп: «Мож-

но  быть  уверенным,  что  границы  между  монголоязычными 

шивэй и киданями и тунгусо-маньчжурскими мохэ, бохайца-

ми и др. и в языковом отношении, и этнически были более 

стертыми, образуя массу переходных групп, по сравнению с 

более резкими границами между тюркоязычным и монголь-

ским миром, хотя и здесь, наверное, были переходные груп-

пы  племен,  промежуточные  по  языку,  этносу  и  культуре» 

[Кычанов, 1980: 138, 139]. Средневековых урянхатов можно 

отнести  к  таким  переходным  группам,  так  же  как  и  хорин-

ские  группы,  присутствующие  в  составе  якутов  и  бурятов, 

и баятов, входивших в огузские объединения и в ойратский 

союз.  Современные  алтайские  и  хубсугульские  урянхайцы, 

разговаривающие на монгольском языке, сохранили понима-

ние тюркского языка, в то время как основная часть этноса 

в Туве тюркоязычна. Часть урянхайцев смешана с казахским 

населением Западной Монголии, образуя переходную группу 

между казахами, ойратами и халха-монголами. Казахи Мон-

голии, преимущественно найманы и кереи, считают урянхай-

цев наиболее близким и родственным народом, несмотря на 

наличие  найманских  и  кереитских  подразделений  в  составе 

южных монголов. Другим примером переходных групп явля-

ются чоросы. В составе тюрков- могулов одним из наиболее 

влиятельных племенных подразделений были чоросы [Юдин, 

376

1965: 52–53]. Этнополитическим ядром монголоязычных пле-

мен  Джунгарского  государства  являлись  также  чоросы,  вы-

двинувшиеся на первые роли в первой половине XVII в. при 

объединителе ойратов Хара-Хуле и его сыне хунтайтджи Ба-

туре [Бичурин, 1991: 29–32]. 

При выяснении возможного монгольского происхождения 

каи и татар следует учесть исследования тюркологов и монго-

ловедов в области сравнительного языкознания. Ряд исследо-

вателей объясняют тюрко-монгольскую близость не древним 

родством языков, а историческими контактами, при этом мон-

гольский язык все более сопоставляется с тунгусо-маньчжур-

скими  языками  [Дашибалов,  2007:  60].  А.М.  Щербак  дока-

зывает заимствование монголами основной части терминов, 

связанных с животноводством, у тюркских народов [Щербак, 

1997, 2005]. А.М. Щербак придерживается мнения об одно-

стороннем влиянии тюркских языков на монголоязычные эт-

носы  в  раннее  средневековье,  поддерживая  ранее  выдвину-

тую аналогичную точку зрения Д. Клосона: «Взаимодействие 

тюркских и монгольских языков происходило непрерывно на 

протяжении многих сотен лет в условиях как компактного, так 

и разрозненного размещения тюркских и монгольских племен 

на территории Евразии. Было время относительной “непро-

дуктивности”  контактов,  и  были  периоды,  когда  контакты 

становились  интенсивными  и  сопровождались  частичным 

смешением языков. При этом, как полагал Дж. Клосон, в древ-

нетюркском языке не было монголизмов. “Если слово, общее 

для тюркских и монгольских языков, выступает в тюркских 

текстах до XIII в., то оно наверняка собственно тюркское и в 

монгольских языках должно рассматриваться как заимствова-

ние”. Общее же слово, не встречающееся в древнетюркских 

текстах, вероятнее всего, монгольского происхождения… Из 

этого следует, что до XIII в. процесс заимствования был одно-

сторонним: из тюркских языков в монгольские, и что, таким 

образом,  монгольское  влияние  на  тюркские  языки  началось 

не ранее XIII в.» [Щербак, 1986: 48]. 

377

П.Б.  Коновалов  на  основе  выявления  степени  интенсив-

ности  заимствований  из  тюркских  и  тунгусо-маньчжурских 

языков выделил два центра этногенеза монгольских народов – 

западный и восточный, киданьский и шивэйский [Коновалов, 

2002: 60–66]. Лингвист В.И. Рассадин поддержал взгляды П.Б. 

Коновалова и выдвинул гипотезу о существовании двух язы-

ковых ареалов, в рамках которых происходило формирование 

монгольских языков. Восточный ареал был связан с происхож-

дением киданей, здесь сильно заметно влияние китайского и 

тунгусо-маньчжурских  языков.  Этническими  преемниками 

киданеязычного населения являются дауры. Северо-западный 

ареал включал группу языков монгольских племен, выдвигав-

шихся на запад, в сторону Центральной Азии, где они вступали 

во взаимодействие с обитавшими там тюркскими племенами. 

В северо-западный ареал входили языки монгольских племен, 

получивших  в  китайских  летописях  название  шивей  [Расса-

дин, 2007: 105–106]. В.И. Рассадин пишет: «…явно тюркская 

по  происхождению  лексика,  заимствованная  из  различных 

тюркских  языков,  проникала  в  монгольские  языки  в  разные 

исторические эпохи, начиная с глубокой древности. Тюркская 

по происхождению лексика прослеживается не только на об-

щемонгольском уровне, но и на ареальном. В то же время боль-

шое  количество  тюркизмов  свойственно  именно  конкретным 

монгольским языкам, составляя их специфику и способствуя 

обогащению и развитию их лексического состава» [Рассадин, 

2007:  110].  Татары  относились  к  кругу  шивэйских  племен, 

имевших  наиболее  интенсивные  контакты  с  тюркоязычными 

племенами,  и  потому  владели  древнетюркским  языком,  либо 

же общались на тюрко-монгольском пиджине, что и было от-

мечено ал-Кашгари. 

Другим  аргументом  сторонников  монгольского  происхож-

дения кимаков и кипчаков являются сообщения средневековых 

мусульманских  источников  о  татарском  происхождении  ки-

макского харизматичного рода. Однако не решен вопрос о том, 

являлись  ли  сами  татары  Восточной  Монголии  однородной 

378

монголоязычной общностью или же в них присутствовал мощ-

ный тюркский компонент. По крайней мере, татарские племена 

XII  в.  известны  под  вполне  тюркским  названием  отуз-татар, 

т.е. «тридцать татарских родов». В монгольском языке число 

«тридцать» обозначается словом «γurban». Другое обозначение 

татар  было  «токуз-татары»  –  девять  татарских  родов,  также 

вполне  тюркское,  как  и  наименование  племени  алчи-татары 

(шесть татарских родов). В монгольском языке число «шесть» 

обозначается  словом  «jirγuγan».  Рашид  ад-Дин  в  отношении 

средневековых  татар  пишет:  «Тех  татарских  племен,  что  из-

вестны и славны и каждое в отдельности имеет войско и сво-

его государя, – шесть, идущих в таком порядке: татары-туту-

кулйут, татары-алчи, татары-чаган, татары-куин, татары-терат, 

татары-баркуй. Племя тутукулйут – самое уважаемое из татар-

ских племен» [Рашид ад-Дин, 1952:101–102]. В «Сокровенном 

сказании»  говориться  об  истреблении  монголами  татарских 

вождей  следующих  дорбен-татарских  племен  «Чаган-Татар, 

Алчи-Татар, Дутаут-Татар и Алухай-Татар» [Козин, 1952, § 53, 

58, 141, 153, 154]. Дорбен – числительное, обозначающее «че-

тыре», следовательно, речь идет о четырех татарских подраз-

делениях. На наш взгляд, сами названия татарских племен сви-

детельствуют о мощном тюркском влиянии. Указанное Рашид 

ад-Дином  татарское  племя  баркуй  предположительно  может 

быть передачей названия огузо-уйгурского племени байирку, а 

этноним терат-татары может быть обозначением народа терс, 

упомянутого в енисейских рунических памятниках. Л.П. По-

тапов указывает на нахождение в XVI в. терс-татаров окрест-

ностях Тюмени. Группа терс, по его предположению, вошла в 

этнический состав башкир, сохранив свой этноним в названии 

аймака, или рода – терсатский [Потапов, 1972: 159–160]. В пе-

речне татарских родов можно выделить тюркские (отуз-тата-

ры, тогуз-татары, алчи-татары, баркуй и терат) и монгольские 

(чаган-татары, дутаут-татары, дорбен-татары, тутукулйут) эт-

нонимы. Мы можем предположить, что отуз-татарский этнос 

был полиэтничным образованием кочевых племен, связанных 

379

давними  этногенетическими,  политическими  и  культурными 

связями с миром тюркоязычных кочевников – тюркютами, се-

яньто и уйгурами. Сушествует гипотеза о происхождении ча-

сти  древних  тюрок  из  сяньбийской  среды,  «тюркоязычность 

которой, по крайней мере в отношении топа (тоба), не вызы-

вает  сомнения»  [Потапов,  1974:  305].  Китайские  источники 

передают вполне тюркское название «диких» татар как «анци-

татары», т.е. «татары-охотники» [Румянцев, 1962: 44–45]. Вза-

имные инфильтрации и культурные взаимовлияния тюркских, 

монгольских и тунгусских народов отчетливо прослеживаются 

в археологии. Е.И. Деревянко, прослеживая схожие элементы в 

материальной культуре погребальных обрядах тюрок VI–VIII 

вв.  и  населения  Приамурья,  приходит  к  выводу:  «Если  при-

сутствие однотипных вещей можно объяснить культурно-эко-

номическими контактами этих племен, то погребальный обряд 

остается  устойчивым  этническим  признаком,  что  обусловли-

вается  проникновением  в  среду  тунгусоязычных  племен  от-

дельных тюркских групп и обратным явлением, т.е. взаимной 

инфильтрацией»  [Деревянко,  1978:  127–128].  Очевидно,  что 

татары, расположенные на границе кочевого и оседлое земле-

дельческого миров, в большей степени были подвержены про-

никновению тюркских элементов, участвуя в то же время в ми-

грациях тюркских народов на запад от монгольских степей и в 

создании в восточно-туркестанских и в прииртышских степях 

новых этнополитических объединений номадов. Б.Е. Кумеков 

рассматривает  кимакских  татар  как  тюркоязычную  группу, 

входившую  в  состав  уйгурской  конфедерации.  В  пехлевий-

ском манихейском тексте из Турфана, датируемым серединой 

VIII в., в списке уйгурских князей значится предводитель та-

тар, носивший тюркский титул «tatar apa tegin» [Кумеков, 1972: 

42]. Появление татар в Прииртышье Б.Е. Кумеков связывает с 

миграцией огузо-уйгурских племен на запад – в Ганьсу, Вос-

точный Туркестан и к предгорьям Тянь-Шаня, где они фикси-

руются китайскими и хотано-сакскими документами IХ–Х вв. 

Вхождение татар и эймуров в кимакскую конфедерацию про-

380

изошло в результате крушения Уйгурского каганата в 840 г. и 

бегства тогуз-огузских племен [Там же: 42]. 

На наш взгляд, часть отуз-татарских племен могла вполне 

иметь огузо-уйгурское происхождение, а монголоязычные та-

тары, будучи выходцами из сяньбийских племен, испытывать 

мощное  влияние  тюрков.  Неустановленный  китайский  автор 

сочинения «Мэн-да бэй-лу» «Полное описание монголо-татар» 

относил татар к особому поколению тюрок-шато: «Земли, на 

которых  впервые  возвысились  татары,  расположены  к  севе-

ро-западу от (земель) киданей. Племена (татар) происходят от 

особого рода шато» [Мэн-да бэй-лу, 1975: 46]. Татары, имев-

шие давние связи с уйгурами и сеяньто, могли мигрировать на 

запад и участвовать в образовании кимакской конфедерации, 

выступая  в  качестве  полноправных  партнеров  других  огузо-

уйгурских  племен  и  местных  этнических  групп  смешанного 

происхождения. На востоке, в «коренном юрте», татары унас-

ледовали политические традиции уйгуров и их тесные, разноо-

бразные связи с китайскими империями, противопоставив себя 

надвигавшимся с северо-востока монголам. Борьба с монгола-

ми и чжурчженями привела к уничтожению в конце ХII – нача-

ле ХIII в. татарских племен и преодолению монголами барьера 

из  «замиренных»  кочевых  народов,  ограждавших  китайскую 

цивилизацию от вторжений более воинственных племен север-

ных степей. 

Таким  образом,  генерализующие  концепции  этнической 

истории  кипчаков  и  других  тюркских  народов  не  учитывают 

фактора  постоянных  смешений  и  взаимных  культурных  ин-

терференций в кочевой среде, а также мощного влияния окру-

жающих  оседло-земледельческих  народов.  Нестабильность 

этнополитических  объединений  не  способствовала  консоли-

дации  и  формированию  «начальной»  этнической  общности 

со стабильными этноязыковыми, антропологическими и этно-

культурными  признаками.  В  случае  крушения  кочевых  обра-

зований более мелкие подразделения входили в состав новых 

политий,  зачастую  интегрируясь  с  этническими  группами  с 

381

иным антропологическим обликом и языком. Попытки выделе-

ния четких этнических маркеров, по которым можно выделить 

именно кипчаков, отождествление их с «начальными» общно-

стями динлинов и сеяньто, на наш взгляд, обречены на неудачу. 

Сторонники генерализующих гипотез не могут игнорировать 

связь кипчаков с кругом близких по происхождению, языку и 

культурному порядку этнических общностей огузов, уйгуров, 

карлуков и тюрков, а также кыргызов и сибирских «лесных» 

народов. 

Другая группа гипотез по тюркской этнической истории ос-

нована на представленнии о ведущей роли миграций, взаимных 

социокультурных адаптаций пришлого и автохтонного населе-

ния и последующих этнических миксаций. В результате коче-

вые народы формировались из различных компонентов, порой 

кардинально отличавшихся в антропологическом и культурном 

отношении, и потому не связанных между собою общностью 

присхождения.  Авторы  этих  гипотез  признают  генерализую-

щую связь между общим кругом хунно-тюркских племен и их 

преемниками – средневековыми и современными тюркскими 

народами,  но  отрицают  существование  «начальных»  этниче-

ских общностей, ставших их единственной основой. Детерми-

нирующими факторами этнической истории тюркских народов 

признаются способ хозяйственной деятельности, социальный 

и культурный порядок, нашедший отражение в устных истори-

ях, и межэтнические миксации.

Успех  этнических  миксаций  требовал  не  только  времени, 

но  и  стабильности  отношений  между  пришлым  и  местным 

населением. На примере истории Барабинских степей сибир-

ские  археологи  показали  особенности  этнических  процессов 

и  картину  смешения  обеих  групп  населения.  По  их  мнению, 

в  середине VIII  в.  в  район  Барабинской  лесостепи  вторглись 

группы  тюркоязычного  населения,  продвигавшиеся  с  терри-

тории  Северного  Алтая.  Инвазии  кочевников  совпали  с  рас-

цветом Уйгурского каганата. С этого времени начинается про-

цесс  смешения  тюркского  населения  с  местными  племенами 

382

горносталевского  этапа  потчевашской  культуры.  Процесс 

тюркизации  на  территории  Барабы  происходил  в  обстановке 

стабильности  культурно-этнических  отношений  между  мест-

ным и пришлым населением. Сибирские ученые отмечают, что 

длительное сосуществование двух этнических групп было воз-

можно  потому,  что  их  хозяйственная  деятельность  была  раз-

личной. Аборигенное таежное население потчевашской куль-

туры наряду с отгонным скотоводством занималось охотой и 

рыболовством, причем данные отрасли равнозначны. В хозяй-

ственной деятельности пришлых тюрков ведущее место зани-

мало кочевое скотоводство. «В Барабе, – считают исследовате-

ли, – где имелись, с одной стороны, пойменные зоны, удобные 

для отгонного скотоводства, реки и озера, изобиловавшие ры-

бой и водоплавающей птицей, леса, богатые зверем и дичью, 

а  с  другой  –  широкие  степные  пространства,  пригодные  для 

кочевого скотоводства, были все условия для сосуществования 

различных  в  экономическом  и  культурно-этническом  плане 

групп населения» [Бараба в тюркское время, 1988: 3–4, 168]. 

На  роль  культурного  синтеза  и  межэтнических  миксаций 

обращали  внимание  Махмуд  аль-Кашгари  и  Рашид  ад-Дин, 

которых  можно  считать  основоположниками  миграционно-

смешанной  концепции  этногенеза.  Так,  появление  этнонима 

«туркмен»  и  сложение  средневековой  туркмено-огузской  эт-

нической  общности  Рашид  ад-Дин  связывает  со  смешением 

тюркских  кочевников  с  иранским  населением  Мавераннахра 

и Хорасана: «В то время, когда эти племена Огуза пришли из 

своих областей в страны Мавераннахра и в землю Ирана и в 

этих  местах  стали  плодиться  и  размножаться,  их  внешний 

вид  под  влиянием  воды  и  воздуха  мало-помалу  сделался  по-

хожим на облик тазиков [таджиков]. Но так как они не были 

настоящими тазиками [таджиками], то тазикский народ назвал 

их  –  туркман,  что  значит:  тюркоподобный.  По  этой  причине 

это имя обобщили со всеми ветвями племен Огуза, и они ста-

ли известны под этим именем»

 

[Рашид ад-Дин, 1952: 86]. Та-

ким образом, по мнению Рашид ад-Дина, туркменами стано-

383

вились те тюркские племена, которые, активно смешиваясь с 

иранскими этническими группами, вероятно, «переплавляли» 

их,  одновременно  перенимая  культурные  модели  поведения 

и  антропологический  облик  ассимилируемых  персоязычных 

и  европеоидных  автохтонов.  Тем  самым,  они  кардинально  в 

антропологическом  и  культурном  отношении  («становились 

как таджики») отличались от своих уйгуро-огузских предков 

и кипчако-карлукских тюрков северных степей. Эти изменения 

коснулись  и  представлений  современных  туркмен  о  красоте. 

Опрошенные автором тедженские туркмены имрели и языры в 

качестве  эталонных  признаков  красоты  называли  долихокефа-

лию и удлиненные лица, смуглый цвет кожи, высокий рост, пух-

лые губы и большие черные глаза. Махтумкули воспевая «тон-

кий стан», черные глаза и густые брови туркменских красавиц, 

тем самым отразил восприятие туркменами фенотипа и стандар-

тов красоты персоязычного населения «Большого Ирана». 

Сторонники  миграционно-смешанных  версий  этногенеза 

тюркских народов исходят из многокомпонентного подхода к 

этногенезу.  Ученые  признают  этногенетическую  и  этнокуль-

турную связь хуннских и огузо-уйгурских племен с более позд-

ними  тюркоязычными  общностями,  факт  миграции  хунну  и 

раннесредневековых тюрков на территорию Средней и Запад-

ной Азии и последующее смешение пришлого и автохтонного 

населения. Однако главное внимание они уделяют культурно-

му синтезу и особенностям этнополитического развития, опре-

делившим специфику этнической истории каждого из этносов 

[См.: Агаджанов, 1969, 1973, 1977; Бартольд, 1963; Гордлев-

ский, 1941; Зуев, 2002; Еремеев, 1971; Исхаков, 2004; Кузеев, 

1974; Малявкин, 1983; Масанов, 1995, 2007; Радлов, 1893; Рос-

ляков,  1955;  Сафаргалиев,  1951;  Толстов,  1948;  Якубовский, 

1947]. 

П. Голден солидаризовался с мнением ученых, рассматри-

вающих  кипчакскую  общность  как  аморфный  конгломерат 

лингвистически  и  этнически  разнообразных  элементов,  объ-

единенных  кочевым  способом  хозяйствования,  социальной 

384

организацией  и  культурным  порядком  [Голден,  2008:  310]. 

Кипчакская  полития,  по  его  мнению,  –  «представляла  собой 

протяженную  кочевую  конфедерацию,  сочетавшую  в  себе 

элементы различного этнического и лингвистического проис-

хождения, в том числе монгольские и иранские, часть которых 

представляла собой весьма архаичные группы, подвергшиеся 

тюркизации. Другие, такие как алано-асские, были тесно свя-

заны  политически.  Подобная  этническая  и  лингвистическая 

гетерогенность  была  характерна  для  большинства  объедине-

ний и государств, имевших тюркское кочевое происхождение. 

Эта общность простиралась от Дуная до степей, окружавших 

города среднеазиатских оазисов, особенно Хорезм, и глубоко 

вдавалась в Западную Сибирь» [Голден, 2004: 106]. П. Голден 

исходил из сведений арабских авторов о вхождении племенной 

группировки татар в Кимакскую конфедерацию и пришел к вы-

воду, что это указывает на связи кимаков с монголоязычным 

миром [Голден, 2008: 311]. К монголоязычным группам в со-

ставе кипчакской конфедерации он отнес каи и кунов, двинув-

шихся  на  запад  под  ударами  киданей.  Куны  заключили  союз 

с кипчаками и стали известны в восточноевропейских степях 

под названием «куманы» и «половцы», в центральноазиатских 

степях  укрепились  кипчаки-канглы  [Там  же:  311].  П.  Голден 

рассматривает  кипчакскую  этническую  историю  как  пример 

невероятной устойчивости безгосударственной организации и 

социальной адаптивности кочевого общества, заключавшейся 

в «пассивной стратегии выживания». Это позволило кипчакам 

ассимилировать разные этнические элементы, и даже одержать 

победу над монгольскими завоевателями [Голден, 2004: 104]. 

Торговые, культурные и другие контакты номадов с центра-

ми  древних  оседло-земледельческих  цивилизаций  приводили 

к значительным культурным диффузиям, неуловимо изменяв-

шим внутренний культурный порядок самого кочевого обще-

ства. Х. Хаарман полагает, что в Центральной Азии и Западной 

Сибири  в  состав  куманов  входили  не  только  тюркоязычные 

куманы и кипчаки, но и ираноязычные шары [Haarman, 2002: 

385

805–806]. Нетюркские элементы неизбежно втягивались в ин-

формационные  и  культурные  связи  кипчакских  объединений 

и  ассимилировались.  Р.  Груссе  примером  такой  ассимиляции 

считает кипчакизацию монголоязычных племен, родственных 

киданям,  пришедших  на  Урал  в  1120-х  годах  и  составивших 

«правящий класс» в кипчакских объединениях вплоть до мон-

гольского нашествия [Груссе, 2005: 182]. 

Среди миграционно-смешанных гипотез следует выделить 

хунно-уйгурскую  версию  происхождения  огузов  и  родствен-

ных  им  кипчаков.  Хунно-уйгурская  версия  происхождения 

тюркских народов нашла отражение в трудах Н.А. Аристова, 

Н.Я. Бичурина, К.А. Иностранцева, А.Н. Бернштама, З. Вали-

ди, Л.П. Потапова, О. Прицак, В.В. Радлова, А.Г. Малявкина, 

Ю.А. Зуева, В.С. Таскина, Ю.С. Худякова.

В.В. Радлов обращал внимание на «уйгуроцентризм» в из-

ложении истории происхождения тюркских народов в трудах 

китайских  авторов,  Рашид  ад-Дина  и  Абу-л-Гази,  считая  это 

отражением каких-то действительно имевших место в глубо-

кой древности событий и отношений. В.В. Радлов выделил в 

составе европейских гуннов три племени, явно носивших на-

звание  огур-уйгур.  Одно  из  них  представляет  основное  пле-

менное объединение уйгур, второе – сары-уйгур (желтые или 

желтоголовые уйгуры), третье – он-огур, представляет десяти-

племенный союз уйгуров, упоминаемый в сочинениях Рашид 

ад-Дина и Абу-л-Гази [Радлов, 1893: 108–109]. В.В. Радлов был 

убежден в том, что значительную часть гуннов составляли те 

восточнотюркские племена, которые позже стали известны под 

названием уйгуры [Там же: 109]. К уйгурским племенам также 

были  причислены  утригуры  и  кутригуры,  предположительно 

отнесенные ученым к тогуз-уйгурам [Там же: 110–111]. Рекон-

струкция этнонимов хуннских племен позволила В.В. Радлову 

сделать  заключение:  «Ядро  хуннского  государства  составля-

ли, по-видимому, Он-Уйгуры и не невероятно, что китайское 

наименование Хунну есть не более как искаженное слово Он-

уйгуры…»  [Там  же:  126–127].  После  распада  Хуннской  дер-

386

жавы  огуры-уйгуры  смешались  с  соседними  народами,  при-

нявшими  названия  их  племенных  союзов,  в  то  время  как  их 

собратья  тогуз-огузы  пережили  господство  жоужаньских  и 

тюркских  каганов,  а  затем  возродили  свою  державу,  рухнув-

шую в середие IХ в. от внутренних конфликтов и поражения от 

кыргызов [Там же: 129]. Происхождение кипчаков В.В. Радлов, 

опираясь на генеалогические предания в изложении Рашид ад-

Дина  и  Абу-л-Гази,  производил  от  могучего  народа  уйгуров, 

объединенного  под  властью  Огуз-кагана.  Согласно  легендам, 

мальчик Кипчак был сыном одного из павших в боях с языч-

никами уйгурских беков, рожденного в дупле старого дерева. 

Огуз-каган  усыновил  и  воспитал  мальчика  и  по  достижении 

совершеннолетия отправил его с войском и народом к берегам 

Дона, Волги и Урала [Там же: 48–49]. В.В. Радлов генерализо-

вал линию происхождения кипчаков от хунно-уйгурских пле-

мен, отмечая, что главную роль в развитии кочевых обществ 

играют  родоплеменные  образования  (колена),  периодически 

объединяющиеся в военно-политические союзы и под властью 

выдающихся  вождей  покоряющие  соседние  народы.  После 

крушения державы они вновь рассыпаются и собираются уже 

в новых образованиях [Там же: 72–73]. Выдающийся ученый 

указывал на наличие племенных и родовых подразделений с 

названием кыпчак среди алтайцев – алтай-кижи, теленгитов и 

телеутов, а также казахов и узбеков [Радлов, 1989: 96, 103, 111, 

124–125].

Прослеживая  этногенетические  связи  хуннов  и  уйгуров, 

А.Н. Бернштам выдвигает гипотезу о движении гаогюй – уйгу-

ров как заключительном этапе хуннской экспансии (IV–V вв.). 

Видный  советский  ученый  был  убежден  в  хуннском  проис-

хождении огузо-уйгурской общности и предполагал, что про-

тоуйгурские племена проникли на территорию Средней Азии 

в общем потоке движения хуннских племен в середине I в. до 

н.э., затем в конце I – начале II в. н.э. [Бepнштам, 1951: 231]. 

Участием гунно-уйгурских этнических групп в этногенезе тур-

кмен Бернштам объяснял такие факты, как общие имена в то-

387

понимике уйгуров и туркмен, общие названия племен (толес), 

общий эпический repoй (Огуз-каган), а также сходный обычай 

деформировать  голову,  резко  выделяющий  туркмен  из  всех 

других народов Средней Азии [Бepнштам, 1951: 201; Нераз-

ик, 1968: 205–206]. На основе археологических исследований 

Е.Е.  Неразик  солидаризовалась  с  точкой  зрения  Бернштама. 

Придерживаясь мнения о тюркоязычии и родственном проис-

хождении огузов и местного населения долины низовий Аму-

Дарьи в VIII в., она предположила вероятность более позднего 

прихода в Хорезм огузов-туркмен и наличие в Средней Азии 

тюркоязычных групп эфталитов [Неразик, 1968: 202, 206].

Этническая история тюркских народов в генерализующем 

хунно-огузском  аспекте  рассматривалась  Заки  Валиди.  По 

мнению классика мировой тюркологии, происхождение тюрк-

ских народов непосредственно связано с хуннами. Кипчаки и 

башкиры,  полагает  Заки  Валиди,  входили  в  состав  телеских 

племен и разговаривали, со ссылкой на Махмуда ал-Кашгари, 

на одном языке. Заки Валиди прослеживал этногенетическое 

и этнокультурное единство кипчаков, башкир и огузов, пред-

ставлявших локальные союзы теле – ранних огузов: «Башкиры 

принадлежали к тюркскому племени “телес”, а те, в свою оче-

редь, считались потомками племени хун, телесы представляют 

собой  кипчакские  племена,  жившие  в  Алтай-Иртышском  ре-

гионе, Есть данные, свидетельствующие о том, что в первые 

века нашей эры кипчаки жили в Южном Туркестане, Позже, во 

времена хуннов эти племена переселились в Восточную Евро-

пу» [Валиди, 2010: 23]. 

Хунно-огурская  гипотеза  была  поддержана  выдающим-

ся тюркологом О. Прицак, который изучив дошедшие до нас 

гуннские имена и этнонимов, пришел к выводу о тюркоязычии 

европейских гуннов

 

[См.: Pritsak, 

1982: 

428–476]. О. Прицак по 

лингвистическому признаку выделил две основные тюркские 

группы  кочевников,  прибывавших  в  восточно-европейские 

степи  с  IV  века:

 

хунно-болгарскую  (огурскую)  и  подлинную 

тюркско-огузскую.  К  хунно-болгарской  (огурской)  группе  он 

388

причислял  гуннов  (и  их  азиатских  предшественников  сюнну), 

прото-болгар (булгары), оногуров, кутригуров, волжских булгар, 

европейских псевдо-аваров и тюркизированных кангаров – пе-

ченегов (баджанаков).

 

К настоящим тюркам – огузам им были 

отнесены  хазары,  торки  (гузы),  черные  клобуки  и  половцы. 

О. Прицак поддержал концепцию В.В. Бартольда, считавшего 

тюрков и огузов единой этнической общностью тюркоязычных 

кочевых  племен:  «Слово  “турки”  было  политическим  терми-

ном, слово “огузы” – этнографическим… Огузы, первоначаль-

но жившие в северо-восточной Монголии, при своем движе-

нии на запад принесли с собой слово “турки”, которое только 

арабами стало употребляться для обозначения народов опре-

деленной лингистической группы»

 

[Бартольд, 1963: 553–554]. 

Согласно воззрениям О. Прицак, хунну-огуры и уйгуры-огузы 

представляли единый круг тюркоязычных племен, из которых 

выделились  все  другие  тюркские  этнические  общности  бол-

гар, огузов, тюрков, карлуков и кипчаков. До Х века, считает 

О.  Прицак,  в  западной  части  евразийских  степей  функцию 

лингва-франка  выполнял  огурский  (гунно-болгарский)  язык, 

который  впоследствие  уступил  эту  роль  тюркско-огузско-

му языку торков и кипчаков–половцев

 

[Pritsak, 2002: 535]. О. 

Прицак не сторонник этнической гомогенности хунну, аваров 

и  огуров-уйгуров,  полагая,  что  в  их  среде  находились  также 

протомонгольские племена сабиров, втянувших в 460 г. в свое 

движение на запад протовенгерские прииртышские и приобские 

племена, родственные современным хантам и манси. О. Прицак 

также  склоняется  к  мысли  о  полиэтничности  кипчаков  и  су-

ществовании  в  рамках  кимако-кипчакской  этнополитической 

общности  двух  народов  –  тюркоязычных  кипчаков  и  монго-

лоязычных кимаков. Собственно кипчаков О. Прицак считает 

восточными тюрками, вытесненными уйгурами из Монголии 

на запад. В конце IX в. их соседями в прииртышских степях 

становятся  протомонгольские  племена  куомаки/кимаки,  бе-

жавшие из Восточной Монголии под напором внешних врагов 

и ставшие известными под названием «куманы» [Pritsak, 1982: 

389

331–336]. Тем самым, в истории кочевых народов Северной Ев-

разии  еще  с  хуннских  времен  этнополитические  общности  не 

совпадали  с  этнокультурными  и  этноязыковыми  границами  и 

могли включать самые разнообразные комбинации племен и ро-

дов, отличающихся друг от друга антропологическим обликом. 

Вероятность  огузо-уйгурского  происхождения  кипчакских 

племен  и  огромной  роли  уйгуров  в  этногенезе  и  культуроге-

незе  Центральной  Азии  признается  в  трудах  Ю.С.  Худякова, 

Л.Р. Кызласова, Д.Г. Савинова, Б.Е. Кумекова, Л.П. Потапова 

и ряда других исследователей. Л.Р. Кызласов отмечает особое 

значение уйгурской традиции для формирования относительно 

единого этнокультурного пространства, охватывавшего кочев-

ников евразийских степей, ставших известными под названия-

ми огузов и кипчаков: «Памятники говорят о самобытности уй-

гурской  цивилизации.  Материальная  культура  уйгуров  имеет 

глубокие центральноазиатские корни, и именно уйгуры начали 

серьезно насаждать в центральноазиатских степях и в Южной 

Сибири оседлую цивилизацию с обширными многокварталь-

ными городами и крепостями» [Кызласов, 1981: 54]. Л.Р. Кыз-

ласовым отмечается этнокультурная однородность тюркской и 

уйгурской традиций, основанных на единой рунической пись-

менности, ментальности воинов-героев, социальном порядке и 

генеалогических легендах. 

Е.И. Кычанов и Д. Синор солидарны с точкой зрения Л.Р. 

Кызласова и считают условным разделение тюрков и уйгуров 

на династийно-племенном основании, так как «первые уйгур-

ские  правители  считали  себя  продолжателями  тюркской  тра-

диции и основывали свою легитимность связью с Бумын-кага-

ном, создателем первой империи тюрков. Разница разделения 

тюрков и уйгуров была чисто политической. Как ясно показали 

надписи-эпитафии, тюрки и уйгуры говорили на одном языке, 

использовали одну и ту же руническую письменность и жили 

на одной и той же территории… Государство уйгуров в Мон-

голии,  по  сути,  Третья  империя  тюрков»

 

[Sinor,  Geng  Shimin, 

Kychanov,  1998:  192].  Представляется,  судя  по  тексту  Селен-

390

гинского камня, что кочевые уйгуры действительно продолжа-

ли этнополитические традиции правящих кланов хунну, о чем 

свидетельствуют генеалогические истории в изложении китай-

ских хронистов. Они считали тюркский род Ашина «ничтож-

ным», не имевшим права господствовать над харизматичными 

кланами огузо-уйгурских племен. После крушения Уйгурского 

каганата уйгурские племена бежали от кыргызов к границам 

Танской империи и на запад.

Известный археолог Д.Г. Савинов уже отмечался нами как 

сторонник генерализующей сиро-кипчакской гипотезы проис-

хождения кимако-кипчакской этнической общности. Но в тоже 

время ученый не отрицает значения уйгурских племен в про-

цессе формирования этнокультурных общностей западнее мон-

гольских степей: «Значение уйгурского периода в этнической 

истории народов Южной Сибири еще до конца не оценено ис-

следователями. Между тем материалы духовной культуры сви-

детельствуют, что уйгуры сыграли весьма значительную роль в 

формировании мировозрения и культуры населения Саяно-Ал-

тайского нагорья. С распадением Уйгурского каганата связаны 

два важнейших события в истории народов севера Централь-

ной Азии – широкое расселение енисейских кыргызов в сере-

дине  IХ  в.  и  сложение  кимако-кипчакского  государственного 

объединения на Иртыше [Савинов, 1984: 88]. Д.Г. Савинов не 

исключает организующей роли уйгуров, имевших давние тра-

диции  государственности,  в  образовании  кимако-кипчакской 

конфедерации  [Там  же:  106].  Генеалогическое  предание  ки-

маков,  считает  ученый,  представляет  своеобразную  истори-

ческую  легенду,  описывающую  события,  происходившие  на 

протяжении не менее 200 лет, и, связывающей происхождение 

и развитие государства кимаков с теле-уйгурской-кыпчакской 

средой [Савинов, 1992: 29]. Основу кимако-кипчакского союза 

составили местные алтае-телеские и уйгурские племена, из-

вестные под названием кимак-югуры [Савинов, 1984: 105; Он 

же, 1994: 69]. Д.Г. Савинов допускает вероятность автохтон-

ности кипчаков и кыргызов, сформировавшихся в лесостепных 

391

районах в результате смешения тюркских элементов с носите-

лями северной верхнеобской культуры, мигрировавших на юг 

Западной Сибири и вступивших в симбиотические связи с при-

шлыми племенами юга. По мнению ученого, тюркизация пред-

ставляет многовековой цивилизационный процесс, завершив-

шийся в начале II тыс. н.э. значительной степенью интеграции и 

культурной ассимиляции южносибирских и западносибирских 

племен [Савинов, 2011: 17]. В связи с возможностью сложения 

кипчаков  в  лесостепной  части  Южной  Сибири  Д.Г.  Савинов 

предлагает: «Понятие Дешт-и-Кыпчака (“Кыпчакская степь”) 

целесообразно распространить на восток вплоть до предгорий 

Алтая и Кузнецкой котловины, где сохранились наиболее “чи-

стые”  с  точки  зрения  этнокультурной  атрибуции  кыпчакские 

комплексы» [Там же: 17–18]. Косвенным свидетельством «ле-

состепного»  происхождения  кипчаков  исследователь  считает 

легенды о рождении прародителя кипчаков в дупле старого де-

рева. Кипчаки, как и другие «лесные народы», подчинялись уй-

гурским правителям и после крушения своих сюзеренов были 

завоеваны кимаками [Савинов, 1994: 70, 109]. 

Большой вклад в изучение кипчаков внес Б.Е. Кумеков, на 

основе анализа комплекса арабо-персидских источников при-

шедший к выводу о сложении кумано-кипчакской этнической 

общности в результате длительного по времени этнокультур-

ного синтеза и смешений огузо-уйгурских, угорских, сармат-

ских  и  западно-тюркских  племен.  Б.Е.  Кумеков  считает,  что 

территория северных евразийских степей со времен сарматов 

была пронизана хозяйственно-культурными, информационны-

ми и политическими связями, формировавшими определенно-

го рода устойчивые взаимоотношения, и не только в виде тор-

говли или брачных союзов. Непрестанная борьба за пастбища 

и взаимные набеги требовали правового урегулирования и соз-

дания  квази-племенных  объединений.  Длительные  контакты 

между  миром  ираноязычных,  тюркоязычных  и  угроязычных 

кочевников обусловливали формирование полиэтнических но-

мадных  политий,  интегрировавших  разнородные  элементы  в 

392

новые этнические общности. По мнению казахстанского кип-

чаковеда, «структура племенного состава кыпчаков была слож-

ной  и  неоднородной,  вобравшей  в  себя,  помимо  собственно 

кыпчакских,  тюркоязычные  кимекские,  куманские,  печенеж-

ские, огузские этнокомпоненты, а также тюркизированные эле-

менты ираноязычного этнического пласта [Кумеков, 1990:123]. 

Казахский востоковед отверг представления об этнической 

однородности массива кыпчакских племен от Иртыша до Ду-

ная, выдвинув версию о существовании и этническом развитии 

трех  отдельных  народов:  кыпчаков,  куманов  и  кимаков.  Б.Е. 

Кумеков придерживается мнения, что куманы IX–Х вв. обита-

ли на территории Западного Казахстана и составляли западную 

ветвь трехсоставного объединения племен кимаков, кипчаков и 

куманов. Исходным ареалом обитания куманов называется Юж-

ная Сибирь, конкретно – область Северного Алтая, где с конца 

VIII в. значительные группировки кипчаков и куманов обособи-

лись от кимаков и заняли земли к западу от Иртыша вплоть до 

Южного Приуралья [Кумеков, 2008: 158–159]. В IХ – начале ХI 

вв. собственно кимаки преобладали на Иртыше, в Восточном 

Казахстане и на Западном Алтае. Основным доменом кипчаков 

Б.Е.  Кумеков  признает  Центральный  Казахстан.  Куманов  ис-

следователь размещает на территории между северными при-

аральскими степями и предгорьями Южного Урала. Кипчаки и 

куманы, считает казахстанский тюрколог, находились под по-

литическим контролем кимакского кагана [Там же: 159]. 

Собственно  кимаки,  или  йемеки  определяются  Б.Е.  Куме-

ковым как «кипчакоязычная общность», включавшая огузские 

этнические элементы – баяндуров, эймуров, татар, считая их 

присоединившимися  к  кимакскому  этническому  ядру  [Куме-

ков, 1990: 114]. Наличие эймуров в составе кимаков и присыр-

дарьинских огузов объясняется массовыми переселениями уй-

гурских племен в северо-западном и западном направлениях, с 

последующим включением в местные племенные союзы [Ку-

меков, 1972: 31, 38]. Происхождение кимаков-кимеков ученый 

связывает с племенем яньмо, отмеченным в китайских источ-

393

никах в связи с событиями VII в. в западнотюркской среде. Б.Е. 

Кумеков пишет: «Синологи отождествляют яньмо с племенем 

йемек  (имек),  которое,  как  считает  большинство  исследова-

телей,  является  фонетической  разновидностью  имени  кимек. 

Имеющееся мнение исследователей о полном тождестве киме-

ков и кипчаков ошибочно, ибо сведения письменных средневе-

ковых источников позволяют однозначно рассматривать их как 

два отдельных, но родственных тюркоязычных этноса. Яньмо, 

одно из телеских племен, в начале VII в. обитало в бассейне 

Кобдо,  в  северо-западной  Монголии.  На  востоке  от  них  на-

ходились огузы, а на юге расселялись тюргеши и карлуки. К 

середине VII в. имеки (кимеки) откочевали в районы севернее 

Алтайских гор и в Прииртышье. Обособление этого племени 

происходит после падения Западнотюркского каганата в 656 г. 

Скорее всего, именно в это время возникает ядро кимекского 

племенного союза» [Кумеков, 2008: 172–173]. 

Б.Е.  Кумеков  не  до  конца  четко  отождествляет  кипчаков, 

считая  их  отдельным  этносом,  связанным  политически  с  ки-

макским племенным союзом в VІІІ–ХІ веках. По его мнению, 

кипчаки  отличались  от  кимаков  в  экономическом  и  бытовом 

отношениях, а также имели различия этнических территорий 

[Кумеков, 1972: 128]. Но затем он оговаривается: «Кипчаки – 

западная ветвь кимаков» [Там же]. Под собственно кипчаками 

казахстанский  ориенталист  понимает  племенной  союз  шары, 

считая  этнонимы  «шары»,  «куманы»,  «половцы»,  «плавки», 

«хардеш»  обозначениями  одного  и  того  же  народа  [Там  же: 

125]. По мнению исследователя, устойчивость названия «кип-

чак» на протяжении веков не означало стабильности самой эт-

нической общности. Этноним «кипчак», считает Б.Е. Кумеков, 

следует рассматривать в двух значениях: «в узком, этническом, 

применительно  к  племени,  племенному  союзу  и  в  широком, 

этнополитическом, для обозначения покоренных и присоеди-

ненных племенных группировок в составе созданного им со-

циально-политического образования. Один и тот же этноним 

“кипчак” обозначал различное состояние племенного организ-

394

ма, этноса (племя, ядро племенной конфедерации, союз пле-

мен, народность)» [Кумеков, 2002: 18]. 

Б.Е. Кумековым отмечается наличие мощного мадьярского 

пласта в составе кыпчаков и аргынов. Последние происходят 

из среды караханидских тюрков и карлуков. По мнению уче-

ного, длившиеся на протяжении ряда столетий (VІІІ–ХІІІ вв.) 

этнополитические контакты кыпчаков с древними мадьярами 

в Волго-Уральском междуречье, очевидно, в предмонгольскую 

эпоху завершились инкорпорированием части мадьярских пле-

мен в состав кыпчакской конфедерации. В родоплеменной но-

менклатуре  казахов  появляются  мадьяры.  В  составе  племени 

«кыпчак» Орта жуза зафиксирован этноним «мадьяр» в каче-

стве родового подразделения, в этом же крыле мадьяры отме-

чены также и в составе племени аргын. Б.Е. Кумеков привел 

пример  с  исследованиями  венгерского  ученого  Тибора  Тота, 

в 1967 г. изучившего материалы применительно к этнической 

группе  аргын-мадьяр  казахского  народа.  Антропологические 

исследования позволили ему констатировать большое морфо-

логическое сходство аргын-мадьяр с кыпчаками, обитающими 

в той же зоне Сары-Копа на Тургае. По всей видимости, ма-

дьяры в среде аргынов появились не ранее ХVІ в. Дело в том, 

что на рубеже ХІV–ХV вв. часть аргынов переселилась с юга 

на север и начиная с ХVІ в. обосновалась на Ишиме и Тургае. 

Очевидно, в этот период, когда наблюдались многосторонние 

процессы взвимодействия и взаимовлияния между кыпчаками 

и аргынами, в составе аргынов появились этнические группы 

мадьяр [Кумеков, 2008: 68–71]. 

Таким образом, Б.Е. Кумеков полагает, что ранние кипчак-

ские племена были отдельной этнической общностью, отличав-

шейся  от  кимеков,  являвшихся  представителями  огузо-теле-

ских племен, тесно связанных с имперскими уйгурами. Ядром 

кипчаков были племена шары. Куманы признаются отдельным 

этносом, тесно интегрированным с кипчаками. 

Ю.А.  Евстигнеев  развил  гипотезу  казахского  кипчаковеда 

о существовании нескольких кочевых народов, объединяемых 

395

под названием «кипчаки». По его мнению, существовало четы-

ре этнические группы: «1) кипчаки – это группа господствовав-

ших в Дешт-и-Кипчаке племен, говоривших на диалекте запад-

ного наречия; 2) куны – племя, родственное древним уйгурам; 

вначале (IX–X вв.) куны кочевали близ границ Северного Ки-

тая, а с 1029 г. – в Джунгарии, говорили на диалекте восточного 

наречия; 3) сары/половцы – часть тюргешей, бежавших из род-

ных мест (Семиречье), они говорили на диалекте восточного 

наречия; 4) куманы – одно из племен Приаралья, судя по языку, 

куманы имели огузо-печенежское происхождение, были вовле-

чены в миграцию на запад половцами и кунами. Кыпчаки, по-

ловцы, куманы и куны – это разные по исходной территории, 

наречию  (хотя  и  одного  –  древнетюркского  –  языка)  и  само-

сознанию племена (этносы)» [Евстигнеев, 2009: 56]. Исследо-

ватель  отождествляет  половцев  с  сары-тюргешами,  выдвигая 

следующие аргументы: «1) одинаковость этнонимов половцев 

(сары) и части тюргешей; 2) близость или даже тождество их 

языков – восточное наречие древнетюркского языка; 3) типо-

логическое сходство каменных изваяний и наличие среди них 

большого количества женских статуй, характерных только для 

тюргешей и половцев; 4)  наличие в языке «Кодекса Кумани-

кус» мусульманских титулов (напр., султан), заимствованных в 

период жизни Сары среди мусульман, может быть свидетель-

ством того, что исконной территорией половцев было Семире-

чье» [Евстигнеев, 2011: 123]. 

Ю.А. Евстигнеев, идентифицировав наиболее ранние груп-

пы  кипчаков  как  сары-тюргешей,  отталкивался  от  предполо-

жений С.М. Ахинжанова, Б.Е. Кумекова и С.Г. Кляшторного о 

тождестве кипчаков и шары, шары и басмылов. Под названием 

шары или сары известна часть тюргешей, которых тюркские 

эпитафии  указывают  в  числе  родственных  племен.  В  надпи-

си Бильге-кагана мы читаем: «Тюргешский каган был наш же 

тюрок, из нашего же народа» [Малов, 1951: 38]. Тюргеши вхо-

дили в число «десятистрельных» тюрков и оказали огромное 

влияние  на  этническую  историю  казахов  и  кыргызов.  Сеок 

396

тиргешей  входит  в  число  основных  подразделений  северных 

алтайцев [Потапов, 1968: 317]. Согласиться с возможностью 

отождествления кипчаков, шары и басмылов и сары-тюргешей 

не позволяют следующие обстоятельства: 

1)  сведения  мусульманских  источников,  четко  говорящих 

о происхождении харизматического клана кимаков из татар и 

указывающих на кипчаков как отдельное племя, вышедшее из 

состава огузо-уйгурских племен, но изначально отличающееся 

от  ранних  огузов  происхождением  из  среды  южносибирских 

«лесных» народов; 

2) отсутствие в составе более поздних групп кипчаков под-

разделений с названияи «тюргеш» и «басмылы»; 

3) в кипчакском племенном союзе в составе казахов и баш-

кир наряду с сары-кипчаками присутствуют и другие группы с 

названиями кара-кипчаки, кулан-кипчаки, тор-айгыр и т.д. Эти 

родоплеменные  подразделения  фиксируются  только  у  кипча-

ков, но их нет в составе казахов Старшего жуза, куда вошли по-

томки западно-тюркских племен, и в составе алтайского сеока 

тиргешей. 

Возвратимся к проблеме идентификации каи и кунов; Б.Е. 

Кумеков считает каи отдельным от куманов, кимаков и кипча-

ков этносом. В то же время непонятны взаимоотношения каи 

с  кимаками  и  кипчаками.  Каи  предстают  зависимым  и  род-

ственным кимакам этносом, затем они выступают в качестве 

воинственных мигрантов с территории Дальнего Востока, под 

ударами  которых  рассыпалась  кимакская  держава,  а  кипчаки 

(шары) двинулись на огузов и вытеснили их в восточноевро-

пейские степи [Кумеков, 1972: 125–128]. Эти разночтения, без-

условно,  связаны  с  трудностью  интерпретации  и  скудостью 

сведений средневековых арабских, сирийских и армянских ис-

точников. 

Генеалогические  предания  туркмен  связывают  происхож-

дение  огузского  племени  каи  с  другим  племенем  –  баятами. 

По списку Махмуда аль-Кашгари (XI в.), баяты и каи значатся 

среди 22 ведущих племен средневековых огузов. Этимология 

397

этнонимов «баяты» и «баяндуры» раскрывается исследовате-

лями через древнетюрский язык как «богатые», либо же через 

кыргызское  слово  «байыркы»,  означающее  «примитивные» 

или «стародавние» [Этногенез и культурогенез в Байкальском 

регионе, 2010: 334–335]. Вероятно, каи, баяты и баяндуры про-

исходили  от  раннеогузского  племени  байерку.  По  информа-

ции ан-Насави, баяты считались ветвью йемеков, так же, как 

и  баяндуры.  Источники  умалчивают  об  истинных  причинах 

конфликта  между  доминирующей  группой  кимаков  и  подчи-

ненными племенами каи и шары, называя в качестве таковой 

только миграцию с восточномонгольских степей племен кунов, 

которых преследовали каи (народ змей). В.В. Бартольд пред-

ложил трактовать этноним «куны» как «кури», связывая их с 

народом курыкан: «Сопоставление с китайскими источниками 

заставляет отдать предпочтение чтению кури. Мы видели, что 

в Тан-шу и в орхонских надписях упоминается народ курыкан, 

живший, по Тан-шу, у Байкала; в более позднем китайском со-

чинении (Юань-ши, истории монголов) около Ангары помеща-

ется народ кули; тот же народ упоминается у писавшего в на-

чале XIV в. персидского историка Рашид ад-дина в местности 

у Байкала, под названием кури. Есть известие у автора начала 

XIII в. Ауфи, что народ кури (или кун) подвергся нападению со 

стороны своего восточного соседа, народа кай, и потому пере-

двинулся на запад, где потеснил другие народы…» [Бартольд, 

1963: 497].

В версию гибели кимакской державы от ударов кунов и каи 

трудно поверить. В прииртышских и приишимских степях тра-

диционно  кочуют  наиболее  сильные  племенные  союзы,  спо-

собные  противостоять  ослабевшим  мигрирующим  племенам 

кунов. Куда более могущественные караханидские тюрки, ки-

дани Елюй Даши и найманы не пытались подчинить или из-

гнать  местные  племена.  Лишь  военная  мощь  объединенных 

монгольских племен позволила Чингиз-хану установить в на-

чале ХIII в. господство над южносибирскими и восточно-ка-

захстанскими степями, использовав этот район как плацдарм 

398

для  наступления  на  державу  Хорезмшахов.  В  XVI–XVIII  вв. 

в Прииртышье кочевали наиболее могущественные казахские 

племенные союзы – аргыны и найманы, боровшиеся за доми-

нирование в казахских землях и успешно противостоявшие на-

тиску могущественных и многочисленных калмыков, двигав-

шихся на северо-запад, и Джунгарскому государству. Вероятно, 

крах кимакского союза был связан с традиционным для кочев-

ников внутриэтническим расколом, усугубленным внезапным 

вторжением каи и кунов. Зная о происхождении каи, баятов и 

баяндуров из круга родственных огузо-уйгурских племен, мы 

можем предполагать их конфликт с собственно кипчаками-ша-

ры,  как  представителями  западно-тюркских  племен.  В  свою 

очередь  кипчаками  был  нанесен  удар  по  присырдарьинским 

огузам, в составе которых также находились баяндуры и баяты. 

Фактически повторилась трагедия двухвековой давности, ког-

да в 840-х годах кровавая борьба между эдизами и яглакарами 

привела к краху Уйгурского каганата под ударами кыргызов, в 

результате  чего  огузо-уйгурские  племена  ушли  далеко  на  за-

пад, в прииртышские степи. Распад кимакского союза привел 

к  миграциям  кипчако-куманских  племен  в  восточноевропей-

ские, южноуральские и западноказахстанские степи. 

С  гипотезой  западнотюркского  происхождения  кипчаков 

согласен Ю.С. Худяков. Новосибирский археолог придержи-

вается мнения о многокомпонентном происхождении кимаков 

и кипчаков, считая, что ядром кимакского союза выступили 

западные  тюрки  Тянь-Шаня  и  Семиречья,  а  не  восточные 

тюрки Монголии и Саяно-Алтая. Об этом говорят памятники 

поминального цикла. Для восточных тюрок был характерен 

культ героев-воинов, у западных тюрок возобладал иной ва-

риант  поминальной  обрядности,  направленный  на  почтение 

памяти предков, как мужских, так и женских. Ю.С. Худяков 

предполагает  возможность  проникновения  части  западно-

тюркских кочевников из Семиречья и Притяньшанья – цен-

тральной  территории  Западного  Тюркского  и  Тюргешского 

каганатов. По мнению ученого, западные тюрки представля-

399

ли прежде доминирующие племена в объединении «десяти-

стрельных» тюрков и огузов, не желавшие подчиняться кар-

лукам, захватившим власть в Семиречье. В середине VIII в. 

между карлуками и огузами вспыхнула война за тюргешское 

наследство, приведшая к миграции огузских групп в присыр-

дарьинские степи. В числе тюркских откочевников на север 

были племена имаков (йемеков) и ими (эймуров), а также ба-

яндуры, ставшие основой для формирования новой конфеде-

рации племен и нового государства – Кимакского каганата. Те 

же группы баяндуров, эймуров и баятов мигрировали на юг в 

составе огузских племен. 

В середине IX в. с территории Западной Монголии в верхо-

вья Иртыша бежала часть уйгуров и союзных им огузов и та-

тар, вслед за которыми проникли их преследователи – кыргызы 

и зависимые кыштымы, состоящие из племен алатов-бома. Ве-

роятно, уйгуры принесли на новую родину богатые традиции 

оседло-земледельческой культуры и градостроительства, отли-

чавшие их культуру еще на территории Монголии. Ю.С. Ху-

дяков предполагает существование этносоциальных различий 

между «культурными» оседлыми кимаками и «дикими» кип-

чакскими племенами кочевников и охотников [Худяков, 2004: 

138–153]. Первоначально, предполагает Ю.С. Худяков, «кып-

чаками» могли называть коренное для периода VIII–IX вв. н.э. 

тюркское кочевое население Прииртышья, уступавшее в своем 

развитии йемекам и эймюрам, западным тюркам, мигрировав-

шим на Иртыше из наиболее развитых в культурном отноше-

нии районов Западного Тюркского и Тюргешского каганатов, 

Семиречья и Притяньшанья. Впоследствии это название было 

перенесено на все кочевое население с оттенком пренебрежи-

тельности, как «ничтожные» и «дикие кочевники», в то время 

как кимаками называлась оседлая часть населения и высшая 

знать.  После  распада  Кимакской  державы  этносоциальный 

термин «кипчаки» стал политонимом, обозначавшим совокуп-

ность кочевых тюркских и тюркизированных племен, а термин 

«кимак» исчез [Там же: 149–150]. 

400

Если обратиться к Рашид ад-Дину, то следует обратить вни-

мание на упоминание о племенах, родственных огузам – это 

карлуки, канглы, кыпчак, карлук, халаджи и агач-ери. Послед-

ние средневековым автором характеризуются как ассимилиро-

ванные огузами местные лесные племена: «Агачери. В старые 

времена этого имени не было. В то время как племена Огуза 

пришли в эти области, толпу из них, которая имела юрт в пре-

делах лесов, назвали этим именем, агач-ери, то есть “лесной 

человек”,  подобно  тому  как  людям  из  монгольских  племен, 

юрт которых был близ леса, положили имя оин ирген, то есть 

“лесное племя” [Рашид ад-Дин, 1952: 499]. Следовательно, ки-

мако-кипчакское объединение представляло военный союз уй-

гуро-огузских племен, сместившихся в Прииртышье и смешав-

шихся с местными тюркизированными группами угорского и 

самодийского населения.

Рашид ад-Дин пишет о происхождении кипчаков от эпони-

ма Кипчак – так звали мальчика-сироту, рожденного в дупле 

дерева во время войны Огуз-кагана с народом ит-барак. Маль-

чик был усыновлен Огуз-каганом, давшим ему имя Кипчак, т.е. 

«дерево со сгнившей сердцевиной» [Там же: 84]. В информа-

ции Рашид ад-Дина исследователи игнорируют факт усыновле-

ния прародителя кипчаков повелителем уйгуров Огуз-каганом, 

что  автоматически  по  обычаям  кочевников  повышало  статус 

усыновленного  мальчика  до  статуса  родных  сыновей,  за  ис-

ключением права наследования. Тем самым персидский исто-

рик косвенно донес до нас сведения о высоком статусе племен, 

составивших  на  Иртыше  кипчакский  союз,  в  «материнской» 

уйгурской этнической общности. В то же время сведения Ра-

шид  ад-Дина  говорят  об  очевидной  связи  и  о  сильном  влия-

нии южносибирских этнических групп на происхождение кип-

чаков.  Этнографами  изучены  погребальные  обряды  таежных 

сибирских народов, заключающиеся в захоронении шаманов, 

детей и почтенных стариков в деревянных колодах, – на ветвях 

или в дуплах деревьев [Ситнянский, 2001: 175–180]. Символи-

чески человек рождался в дупле дерева, олицетворявшего жи-

401

вотворящую силу природы, и возвращался в него после своей 

кончины.  Несомненно,  мифологические  представления  древ-

них сибиряков были инкорпорированы в привнесенную извне 

культурную традицию кочевников, благодаря смешению автох-

тонного населения с пришлыми тюркоязычными группами.

Нельзя  согласиться  с  мнением  Ю.С.  Худякова  о  влиянии 

этносоциальной  дифференциации  между  оседлыми  кимака-

ми,  выходцами  из  среды  культурных  западно-тюркских  пле-

мен Семиречья и  Притяньшанья,  и  «дикими» кочевниками и 

охотниками  кипчаками  на  крах  кимако-кипчакского  союза. 

Изучение  социально-политической  истории  кочевых  народов 

говорит о том, что за каждой доминирующей группой кочевой 

аристократии  стоят  близкие  племена,  связанные  с  ними  род-

ством происхождения и отношениями военного союзничества, 

вассальной  зависимости или  брачными узами. В тюркских и 

уйгурских кочевых империях каганы опирались на харизмати-

ческие кланы Ашина и Ашидэ, яглакаров и эдизов. Сельджуки 

и ранние османские турки возвысились благодаря поддерж-

ке  племен  кынык  и  каи.  Возвышение  Чингиз–хана  было  во 

многом обусловлено его принадлежностью к харизматично-

му клану кият-борджигинов, считавших себя «природными» 

монгольскими  правителями,  и  удачным  браком  на  Борте  из 

племени хунгират – традиционного брачного партнера знат-

ных монгольских родов. В этой связи нам представляется, что 

исчезновение  термина  кимак-кимек  является  результатом  не 

исчезновения городской и оседло-земледельческой культуры в 

Прииртышье и торжества кочевого образа жизни, а больше свя-

зано с уходом носителей этого названия на юг и запад вместе 

с общим потоком огузских племен. Такими носителями были 

огузо-уйгурские племена йемеков, баяндуров, эймуров и, веро-

ятно, агач-ери. 

Ранняя история кипчаков является примером складывания 

кочевых  этносов  не  на  основе  изначальной  этнической  общ-

ности,  а  в  результате  межэтнических  контактов  и  взаимных 

адаптаций  с  последующим  смешением  пришлых  и  автохтон-

402

ных групп населения. В этом смешении участвовали поздне-

хуннские племена ранних огузов-теле, позднесяньбийские эле-

менты (татары и, вероятно, часть племен теле), самодийские и 

угорские этнические группы. Ядро кипчако-кимакского союза, 

судя по названиям эпонимов, составили огузо-уйгурские пле-

мена, мигрировавшие в Прииртышье с территории Монголии 

и принесшие на новую родину традиции градостроительства 

и земледелия. Если обратиться к мифологическим представле-

ниям огузо-уйгурских племен и кипчаков, дошедшим в изло-

жении китайских, сирийских, арабских и древнерусских пись-

менных  источников,  нельзя  не  заметить  общего  поклонения 

культу Небесного волка – прародителя уйгуров, проводника и 

предводителя военных походов. Из текста «Хроники» Михаи-

ла Сирийца (1126–1199), точно передающего аутентичное ге-

неалогическое предание огузов и куманов, мы можем сделать 

заключение об этногенетической и этнокультурной общности 

огузо-уйгурских и кумано-кипчакских этнических общностей. 

Михаил Сириец сообщает, что и первое домусульманское втор-

жение  тюрков,  и  второе  вторжение  огузов-сельджуков  воз-

главлялось «зверем, подобным собаке»: «Он шел впереди их, 

и они не могли приблизиться к нему. Когда он хотел идти, он 

возвышал голос и говорил: “Трогай!”, т.е.: “Вставайте!”, и они 

вставали и шли за ним, пока он не останавливался, и тогда они 

располагались. И после того, как он вел их много дней, он ис-

чез, и мы больше ничего не читали и не слыхали [о нем]…» 

[Михаил Сириец, 1960: 50–51]. Далее сирийский хронист пере-

дает типичную для «варварских» обществ картину разделения 

единого народа, из-за недостатка пастбищ двинувшегося в раз-

ные стороны. Судьбу единства огузо-уйгурских племен решал 

жребий: «Когда их проводник исчез, они увидели, что очути-

лись среди царей и что земли недостаточно для их поселения; 

и разделились на три части с тем, чтобы каждая часть ушла в 

одну сторону: на юг, на север и на середину… Они взяли три 

палки, пометили их и бросили вверх, т.е. туда, где, как они по-

лагают, есть бог. И когда палки упали на землю, те, чья палка на 

403

юг, пошли в сторону верхней Индии. А до этого все поклялись, 

что каждый из их лагерей, в какую сторону их ни приведет, бу-

дет почитать бога, который почитается жителями той страны, 

и что они примут веру, которую они найдут у людей той стра-

ны. Поэтому те, кто пошел на юг, нашли там христиан и языч-

ников и последовали им. И до сегодняшнего дня одни из них 

христиане,  а  другие  язычники,  почитающие  идолов.  Те,  чей 

жребий был в северную сторону, находились на границе цар-

ства греков, на север от них, и назывались куманами, по имени 

этой  земли.  И  они  присоединились  к  христианскому  народу, 

который нашли в той земле, хотя их нравы были испорчены. 

Те,  которые  отошли  в  западную  сторону,  посреди  обитаемой 

[земли]... достигли царства арабов, смешались с [ними], при-

знали и приняли их веру...» [Там же: 52]. В карлуко-уйгурской 

версии преданий об Огуз-кагане мифическому герою служит 

сивошерстый, сивогривый высокий волк, указывающий войску 

путь на ромеев-византийцев, на тибетцев и некий народ «чюр-

чит». В.А. Гордлевский писал: «Для тюрок волк – священное 

животное,  волк  –  родоначальник  тюрок,  их  предок…  Когда 

Огуз, сильный и могущественный, идет на страну Урум, стра-

ну  “румов”  (греков),  в  палатку  его  пробивается  свет.  То  был 

волк, который явился указать ему путь…» [Гордлевский, 1947: 

328]. На наш взгляд, Михаил Сириец зафиксировал наиболее 

древнее доисламское этногенеалогическое предание о праро-

дителе Огуз-кагане, ставшее основой для более поздних вер-

сий, изложенных мусульманскими историками. 

Несомненно, набор этнических различий между кимаками, 

кипчаками, уйгурами, огузами, карлуками, западными и вос-

точными тюрками был минимален. Это определяло условность 

и  подвижность  этнических  границ  между  этносами,  разгова-

ривавшими на одном древнетюркском (древнеогузском) языке, 

имевшими общую культуру и генеалогическую историю, зача-

стую одинаковый родоплеменной состав. Объединяющим мо-

ментом для тюркоязычных и монголоязычных этносов был ко-

чевой образ жизни, определявшей схожесть господствующего 

404

социального порядка и ментальные установки, влиявшие непо-

средственно на противопоставления себя окружающему миру, 

на практики включения и исключения индивида и этнических 

коллективов  из  системы  идентифицирования  «свой-чужой». 

Если  судить  по  генеалогическим  историям  мусульманских 

хронистов, куманы и кипчаки были «своими» для огузов, ве-

роятно, представляя одно из военных «крыльев» в кочевых им-

периях тюрко-огузских народов. Эти же генеалогические пре-

дания говорят и об отличиях кипчаков от родственных племен, 

заключающихся  в  происхожении  не  только  из  общего  круга 

огузо-уйгурских  племен,  но  и  из  этнической  среды  «лесных 

народов».  Последние  представляли  тюркизированные  груп-

пы южносибирских народов и степные угорские элементы, в 

течение длительного времени инкорпорировавшиеся в состав 

не только кипчаков, но и их конкурентов – аргынов. Вероят-

но, смешением с угорскими группами объясняется европеоид-

ность антропологического облика части кипчаков. 

Этническая консолидация огузо-уйгурских племен и «лес-

ных»  племен  в  кипчакскую  этническую  общность  могла 

происходить  по  тому  же  пути,  каким  позже  шла  этническая 

интеграция северных алтайцев, включивших элементы разно-

этнического поисхождения. Консолидация происходила между 

различными  родоплеменными  компонентами,  устойчиво  со-

хранявшимися после распада этнополитических объединений 

кочевников.  Л.П.  Потапов  так  описывает  модель  этнической 

консолидации  алтайцев:  «Все  без  исключения  охарактеризо-

ванные  выше  группы  северных  алтайцев  смешанного  проис-

хождения, причем весьма сложного в этническом отношении, 

сложного настолько, что почти каждая из них включает в себя 

собственное  сочетание  различных  этнических  компонентов. 

Несмотря на то, что все упомянутые группы северных алтай-

цев вполне консолидировались в отношении языка, культуры, 

быта  и  территории,  они  еще  не  утратили  следов,  свидетель-

ствующих об их сложном этногенезе. Любопытно, что консо-

лидация их из различных по языку и происхождению древних 

405

этнических  элементов…  протекала  по  модели,  характерной 

для  древнего  первобытно-родового  общества.  В  самом  деле, 

ведь кумандинцы, челканцы и тубалары делились на кровно-

родственные сеоки-роды, экзогамные и патрилинейные, обла-

дающие своей родовой территорией, имеющие родовые культы 

и т.п., хотя в древних генерациях их предки были различными» 

[Потапов,  1969:  78].  Аналогичным  образом  по  мере  распро-

странения кипчаков в их состав вливались угорские, огузские, 

кангаро-печенежские,  западно-тюркские  и  булгарские  племе-

на.  Этнические  границы  между  кипчаками  и  некипчакскими 

элементами были проницаемы в силу кочевого образа жизни и 

схожего социально-культурного порядка. При этом этноязыко-

вые и антропологические признаки сходства и различий игра-

ли второстепенную роль. Аморфный конгломератный характер 

кипчакских объединений способствовал проникновению в их 

среду  групп  нетюркского  происхождения  (татары,  вероятно 

каи  и  куны).  После  завоевания  монголами  Дашт-и-Кипчака 

происходит интеграция кипчакских племен с пришлыми мон-

голоязычными группами – киданями-китаями и курлеутами, а 

также с мадьярскими племенами Южного Урала. В результате 

появляются племенные объединения кытай-кипчаков, канглы-

кипчаков, мадьяр-кипчаков, курлеут-кипчаков. 

Отметим  следующие  факторы,  длительное  время  стаби-

лизировавшие  этнокультурную  близость  кипчаков,  огузов  и 

карлуков: 1) этногенетическая общность происхождения кума-

но-кипчакских, уйгуро-огузских, карлукских и тюркских этни-

ческих общностей из круга позднехуннских телеских племен; 

2) длительность сохранения в их среде древнетюркского (древ-

неогузского) языка; 3) господство кочевого милитаризованного 

образа  жизни,  характерного  для  ранних  огузов  монгольских 

степей. Переходы отдельных подразделений из одной группы 

племен в другую были обычным явлением в ранней и в более 

поздней истории кочевых народов.

Какие же этнодифференциирующие факторы способствова-

ли изменению этнического сознания средневековых кочевни-

406

ков, приведя к окончательному расколу на огузов и кипчаков? 

Ключ к пониманию этой проблемы мы найдем в той же «Хрони-

ке» Михаила Сирийца, описывающего ассимиляцию пришлых 

тюрков  в  местной  этнокультурной  среде  окружающих  осед-

ло-земледельческих народов. Огузы-сельджуки, двинувшиеся 

на запад, попали под влияние арабо-персидской цивилизации, 

приняли в массе своей ислам и превратились в неистовых гази; 

южные тюрки на границах Индии (вероятно, халаджи и карлу-

ки) остались язычниками или приняли христианство; северные 

тюрки-куманы приняли христианство. Следовательно, генера-

лизация  этногенеза  кипчаков  и  огузов  возможна  в  ключе  со-

циокультурном. Пока кочевники сохраняли пастушеский образ 

жизни и придерживались культурного порядка, основанного на 

почитании родового культа предков и идеологии воинов-геро-

ев (эров, алпов, батыров), огузы и кипчаки оставались самими 

собой, даже в случае активных межэтнических миксаций с со-

седними народами. Оседло-земледельческая и городская куль-

тура христианской и исламской цивилизаций разрушала былое 

этнокультурное единство огузов и кипчаков. 

Исходя из вышесказанного, можем предполагать, что этно-

нимы «кипчаки» и «куманы» имели первоначально этническое 

содержание, обозначая определенные родоплеменные подраз-

деления  огузо-уйгурского  и  западно-тюркского  происхожде-

ния. Нахождение в составе алтайского этноса родоплеменных 

групп кипчаков, кумандинцев («куманды», «кубанды», «кууан-

ды»,  «кувандыг»),  челканцев  (самоназвание  «ку-кижи»  («ku-

kiši»), или «лебединцы»), говорит в пользу версии О. Прицак и 

Л.П. Потапова о тождественности термина «куман» этнонимам 

«половец» и «кыпчак» [Потапов, 1968: 321]. Успех кипчакской 

экспансии способствовал превращению этнонима «кипчак» в 

политоним,  обозначавший  племена  разноэтнического  проис-

хождения, объединенные кочевым образом жизни и определен-

ным социокультурным порядком. Термин «куман» мог нести 

этносоциальный смысл, обозначая совокупную идентичность 

представителей вольных кочевых племен (так же как термины 

407

«туркман»,  «узбек»,  «казак»,  «татар»),  противопоставлявших 

себя  миру  оседлых  земледельцев  и  горожан.  Католические 

миссионеры зафиксировали этносоциальную «куманскую» са-

моидентификацию восточно-европейских кочевников, сменив-

шуюся  после  завоевания  монголами  на  «татаро-ногайскую» 

западнее Волги и «казакскую» и «узбекскую» восточнее Волги. 

Особенности  этнической  истории  кипчаков  определили 

специфику складывания более поздних тюркских народов. Од-

нако, на наш взгляд, не следует переоценивать их роль в этно-

генезе ногайцев, казахов, кыргызов и узбеков, в составе кото-

рых присутствуют мощные компоненты других тюркоязычных 

групп, родственных кипчакам. Речь идет о карлуках, уйгурах, 

огузах, караханидских тюрках, усунях, канглы, найманах, кы-

тай и т.д. В свою очередь, недооценена роль кипчаков в этни-

ческой  истории  огузоязычных  тюркских  народов  –  туркмен, 

турков, азербайджанцев, хорасанских тюрков. 

жүктеу/скачать 1,89 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: