Ббк 63. 3+63. 4+63. 5 +904 т 98 Редколлегия

360

Ю.С.  Худяков  отмечает  очевидную  слабость  и  натяжки  в 

аргументации С.Г. Кляшторного, в первую очередь отсутствие 

памятников  особой  культуры  сеяньто  для  возможности  ото-

ждествления  их  с  кипчакскими  [Худяков,  2004:  140].  По  его 

мнению, длительная и ожесточенная борьба восточных тюрков 

и  сеяньто  не  способствовала  установлению  союзных  и  пар-

тнерских  отношений  между  этими  племенами.  Нет  сведений 

китайских  историков  о  господствующем  положении  союза 

тюрков и сиров среди огузов, об участии сеяньто в восстании 

восточных тюрок, провозгласивших своим ханом потомка Хйе-

ли-кагана Фуняня в 679–681 гг. [Бичурин, 1950: 265–266]. Ю.С. 

Худяков  задается  вполне  резонным  вопросом  о  реальности 

самого факта смены этнонимов: «Не вполне понятно, почему 

смена этнонима сир на кыбчак, ради того, чтобы избавить это 

племя от несчастий, была предпринята после крушения Второ-

го Восточно-Тюркского каганата в VIII в. н.э. В источниках нет 

сведений о том, что именно сиры были обьектом истребления 

со стороны победителей уйгуров и других телесских племен, 

в состав которых некогда входили и сеяньто. Если уж менять 

имя, то логичнее было бы сделать это после крушения своего 

собственного каганата и больших людских потерь в резне 646 

года» [Худяков, 2004: 140–141]. 

Среди семи кимакских родов-эпонимов три рода – баянду-

ры,  ими  (эймуры),  ланиказ,  –  представляли  огузо-уйгурские 

племенные группы. Сеяньто не сохранились как родовые под-

разделения в составе более поздних тюрко-монгольских наро-

дов. Это тем более удивительно, так как в истории степных на-

родов были более страшные катастрофы, когда целые народы 

подвергались целенаправленному избиению, но, тем не менее, 

сохранялись в качестве более мелких подразделений, входив-

ших  в  новые  общности.  В  период  возвышения  Чингиз-хана 

тотальный  этноцид  предпринимался  в  отношении  меркитов, 

татар, тумэтов, канглы и самих кипчаков. Пострадали и бли-

жайшие  сородичи  монгольского  кагана  –  тайчиуты  и  кияты, 

а также конкуренты в борьбе за верховенство в монгольских 

361

степях – найманы и кереиты. Однако все указанные родопле-

менные  объединения  существуют  и  в  настоящее  время  вхо-

дят в состав современных тюркских и монгольских народов. 

Так,  осколки  меркитов  –  заклятых  врагов  Чингиз-хана,  при-

сутствуют  в  родовой  структуре  найманов,  тумэты  в  составе 

халха-монгол  и  бурятов.  Утверждение  кипчакских  племен  в 

центрально-азиатских  и  восточно-европейских  степях  сопро-

вождалось  включением  побежденных  кангаров,  печенегов  и 

торков в этнополитическую организацию победителей. Не слу-

чайно средневековые мусульманские авторы не сомневались в 

близком родстве между кипчаками и кангарами (канглы). В.В. 

Бартольдом отмечено, что мусульманские писатели XII и нача-

ла XIII вв. употребляли слова «канглы» и «кипчак» почти как 

синонимы [Бартольд, 1968: 272]. 

На наш взгляд, отсутствие отдельных сеяньтоских родов и 

племен в более поздних этнических общностях говорит об их 

тождестве  с  уйгурами  и  другими  огузскими  племенами.  По-

сле краха Сеяньтоского каганата родовые подразделения сме-

шались с соседними племенами огузов и татар, войдя в новые 

этнополитические  объединения  тюрко-монгольских  народов. 

Ю.А. Зуев относит к этническим «преемникам» сеяньто племе-

на йемеков и шивэй-татар, составлявших восточное крыло дер-

жавы [Зуев, 2004: 3–4]. Гибель каганского рода Илиду привела 

к миграции 70 тыс. йемеков в Западный край – в Прииртышье и 

на Алтай. С этого времени, пишет Ю.А. Зуев: «Носителями эт-

но-государственной традиции каганата се-яньто теперь высту-

пают йемеки/кимеки. Называя их се-яньто, источник сообщает, 

что в 648 г. они сражались с танскими отрядами на Алтае» [Там 

же:  17–18].  Возможно,  часть  сеяньтоских  племен  бежала  не 

только к танским пограничным линиям, но и на восток Монго-

лии, где образовались шесть татарских объединений. Вероятно, 

о сеяньтоско-уйгурско-татарских связях пишет Рашид ад-Дин, 

когда отмечает, что в «глубокой древности» татары подчинили 

своей власти «до границ областей Китая» все племена и области. 

Подчинившимися племенами были – прежде других – «тюрк-

362

ские роды» [Рашид ад-Дин, 1952: 103; Кляшторный, 1993:140]. 

Этот союз стал именоваться «татарами» по названию господ-

ствующего племени, пишет Рашид ад-Дин, относя события к 

IX–X вв. [Кляшторный, 1993: 140]. В составе Уйгурского кага-

ната (744–840 гг.) татары считались данническим вассальным 

племенным союзом; по свидетельству китайских источников, 

«татары  были  пастухами  коров  у  уйгуров»  [Кычанов,  1980: 

143]. Татары были верны сеяньто и уйгурам и после крушения 

обеих держав, они частью укрепились в Восточной Монголии, 

частью мигрировали на запад вместе со своими товарищами по 

несчастью. В «Худуд ал-Алам» татары упомянуты как соседи 

и союзники тогуз-огузов, т.е. уйгуров, а Восточный Туркестан 

назван «страной тогузгузов и татар» [Hudud al-Alam, 1937: 47; 

Кляшторный, 1993: 143]. Мусульманские источники называют 

род Татар одним из семи родов-эпонимов, три из которых (Ба-

яндуры, Ими, Ланиказ) являются огузо-уйгурскими. Вхожде-

ние татар в сеяньтоскую и уйгурскую конфедерацию объясняет 

и наличие вероятно монголоязычных племен в составе кимаков 

и кипчаков, а также успешную и быструю инкорпорацию бо-

лее поздних, вероятно монголоязычных, племен (кайи, кумоси, 

ольбери,  куны,  кытан)  в  огузские,  кимако-кипчакские  и  кар-

лукские этнополитические союзы. 

На примере уйгуров мы видим условность границ между ко-

чевыми этническими общностями. Вожди девяти родов уйгуров 

сумели объединить семь огузских племен (уйгуры, буку/букут, 

хунь/кунь, байирку, тонгра, сёгир/сёкир, киби) в конфедерацию, 

известную в истории под названием Второй Уйгурский каганат 

[Малявкин, 1983: 6]. В уйгурскую конфедерацию вошли и эди-

зы,  упоминаемые  отдельно  в  списках  тюрко-огузских  племен 

рунических памятников. Узурпация власти эдизами и привела к 

крушению Уйгурского каганата в 842 г. В эпоху расцвета уйгур-

ской державы в зависимость от них попали кидани. Мы можем 

предполагать,  что  упоминаемое  куманское  племя  кытан  пред-

ставляет инкорпорированных киданей-уйгур [Кляшторный, Са-

винов, 2005: 141; Кляшторный, Султанов, 2009: 159]. 

363

Эссенциалистское  видение  этнической  истории  тюркских 

народов  С.Г.  Кляшторный  подкрепил  экскурсами  в  археоло-

гию и в тюркский фольклор. В генеалогических легендах тюр-

ков,  по  мнению  С.Г.  Кляшторного,  можно  увидеть  «истоки 

еще  трех  племенных  традиций,  связанных,  как  оказывается, 

с начальными этапами этногенеза кыргызов, кипчаков и теле 

(огузов)» [Кляшторный, Султанов, 2009: 107]. Учеными был 

сделан вывод о формировании четырех основных групп тюрк-

ских племен: «на весьма раннем этапе тюркского этногенеза, 

когда еще ощущалось и запечатлевалось в повествовательной 

традиции их родство», т.е. к IV–VI вв. [Там же: 108]. На тер-

ритории  Саяно-Алтая  было  выделено  четыре  «материнские» 

археологические культуры, которые были атрибутированы как 

раннекыргызская, раннетелеская и раннекипчакская. Таштык-

ская культура (III–V вв.) была идентифицирована как культура, 

на  основе  которой  развилась  культура  енисейских  кыргызов; 

памятники берельской культуры (III–V вв.) были отождествле-

ны с раннетелеской (раннеогузской) культурой; в синхронных 

памятниках Северного Алтая, входящих в круг верхнеобской 

культуры, были прослежены «элементы, характерные для куль-

туры раннесредневековых кипчаков» [Там же, 2009: 108]. По 

мнению С.Г. Кляшторного, дальнейшим развитием протокип-

чакской культуры стала сростскинская культура, отождествля-

емая с кимако-кипчакской этнической общностью. 

Известный тюрколог для подтверждения своей версии тож-

дества  археологичских  культур  III–V  вв.  с  более  поздними 

тюркоязычными этническими общностями Южной Сибири ис-

пользовал явно устаревшие концепции динлино-гяньгуньского 

этногенеза,  согласно  которым  таштыкская  культура  отразила 

формирование  на  Енисее  единого  этноса  «древних  хакасов» 

(енисейские кыргызы) через ассимиляцию угроязычных дин-

линов пришлыми тюркоязычными гяньгунями. Ю.С. Худяков 

высказал  сомнение  в  наличии  преемственности  таштыкской 

культуры  и  ее  предшественницы  тагарской  с  культурой  ени-

сейских кыргызов. По его мнению, археологические комплек-

364

сы тагарской культуры и таштыкской культуры в Минусинской 

котловине не имеют отношения к этнокультурогенезу древних 

кыргызов [Худяков, 2001: 75–83] Ю.С. Худяков и Э.Б. Вадецкая 

отвергли  «динлино-гяньгуньскую  гипотезу»,  выдвигавшую-

ся С.В. Киселевым и Л.Р. Кызласовым для решения проблем 

этнокультурогенеза на территории Южной Сибири. Ю.С. Ху-

дяков и Э.Б. Вадецкая ограничили территориальные границы 

ареала  динлино-гяньгуньского  синтеза  Восточным  Притянь-

шаньем, то есть территорией более позднего сложения этни-

ческой общности среднеазиатских кыргызов [Вадецкая, 1995: 

23]. Археологи не сомневаются в сложном этническом составе 

носителей  таштыкской  культуры,  выделяя  пришлый  южный 

компонент, соотнесенный с тюркоязычными группами, и мест-

ное тагарское население, представляющее, по мнению Э.Б. Ва-

децкой,  самодийцев.  По  другим  исследованиям,  таштыкские 

грунтовые могилы определялись селькупскими (В.Ф. Генинг), 

кетскими (Р.В. Николаев), а при подробном анализе – угорски-

ми (Л.Р. Кызласов) [Вадецкая, 1986: 143–144]. Э.Б. Вадецкая 

предполагает  вероятность  формирования  енисейских  кыргы-

зов западнее Саян, считая, что: «Население было, безусловно, 

многоязычным. С наибольшей вероятностью можно говорить 

о  преобладании  самодийцев  (потомков  тагарцев)  и  тюркоя-

зычных народностей… основное наследие минусинского на-

селения таштыкской эпохи в целом прослеживается у наро-

дов Западной Сибири и у северных народностей» [Вадецкая, 

1999: 201]. 

Также  неоднозначно  атрибутируют  археологи  берельскую 

культуру, признавая лишь частичную связь с этнической исто-

рией ранних огузов. А.А. Гаврилова в середине 1960-х годов 

соглашалась с С.В. Киселевым в отождествлении берельской 

культуры с культурой алтайских племен тйелэ конца V в. [Гав-

рилова, 1965: 57, 104–105]. Однако в настоящее время археоло-

гические  исследования  казахстанских  и  российских  археоло-

гов позволяют рассматривать Берельскую группу памятников, 

имеющую  некоторые  этнографические  отличия  в  сравнении 

365

с  памятниками  Алтая,  как  локальный  вариант  Пазырыкской 

культуры  юэчжей.  Д.Г.  Савинов  ссылается  на  трудность  вы-

явления  телеского  компонента  и  четкого  отделения  от  юэч-

жийского в берельской культуре: «Обычай сопроводительных 

захоронений коней не был характерен для хуннов. Обряд по-

гребения динлинов (предположительно – теле) неизвестен. В 

то  же  время  погребения  с  конем  составляют  отличительную 

черту алтайского (юечжийского?) населения вплоть до заклю-

чительного (шибинского) этапа пазырыкской культуры. Иден-

тификация их с племенами теле предполагает заимствование 

этого обряда динлинами-теле у юечжей, после того как послед-

ние были изгнаны ими со своей территории, и только какая-то 

их часть сохранилась на Горном Алтае. С какого хронологиче-

ского уровня можно называть алтайские погребения телески-

ми – сказать трудно» [Савинов, 1984: 30]. Ряд сибирских ар-

хеологов относят «берельский тип могил» к наиболее ранним 

памятникам, относящиеся к периоду формирования культуры 

древних тюрок на Алтае в V–VI вв., восходящей к местным до-

тюркским группам: «Истоки обряда погребения с конем восхо-

дят к предшествующим культурам хунно-сарматского и скиф-

ского времени в Горном Алтае. Хотя в берельских памятниках 

не представлены поминальные оградки, не приходится сомне-

ваться, что древнетюркская поминальная обрядность восходит 

к  местным  культурным  традициям,  поскольку  поминальные 

комплексы с оградками и балбалами имеются в булан-кобин-

ской  культуре  хунно-сарматского  времени»  [Борисенко  и  др., 

2000: 12–13]. Если же сопоставить сведения китайских источ-

ников об антропологическом облике и обычаях татуирования 

енисейских  кыргызов  и  находки  археологов  в  пазырыкских 

курганах, то прослеживается большая вероятность этногенети-

ческой и этнокультурной преемственности древних юэчжи как 

раз с кыргызами и их преемниками – народами Горного Алтая. 

Вопросы  вызывает  положение  С.Г.  Кляшторного  о  нали-

чии  в  верхнеобской  культуре  элементов  раннекипчакской  эт-

нокультурной традиции. Советские археологи М.П. Грязнов и 

366

А.П. Уманский провели этнокультурную атрибуцию носителей 

этой культуры и пришли к выводу, который в корне противо-

речит положениям С.Г. Кляшторного: «Верхнеобская культура 

оставлена оседлыми племенами. Они вели комплексное хозяй-

ство» [Уманский, 1974: 148]. В археологической науке ведется 

дискуссия по поводу этнической принадлежности создателей 

верхнеобской  культуры.  М.П.  Грязнов  на  основании  типоло-

гического анализа керамики определял эту культуру как угор-

скую, точнее созданную уграми, ассимилировавшими местное 

самодийское население. По мнению Л.Р. Кызласова, формиро-

вание верхнеобской культуры могло быть результатом движе-

ния раннеташтыкских угров на северо-запад; они отодвинули 

часть  южных  племен  Западной  Сибири  на  Верхнюю  Обь  и 

частично смешались с ними. В свою очередь А.А. Гаврилова, 

опираясь на отмеченные хуннские традиции в культуре берель-

ских племен (имеется в виду лук хуннского типа), относит их к 

потомкам хуннов и их этнических преемников – телеским пле-

менам. А.П. Уманский из этого заключил: «Новый материал не 

позволяет решить проблему этнической принадлежности верх-

необской культуры, но на основании его можно поставить во-

прос о внедрении в этническую среду не только Горного Алтая, 

но и Верхнеобья раннетюркских элементов по крайней мере с 

III–IV вв.» [Уманский, 1974: 149]. Д.Г. Савинов указывает на 

постоянные смешения местного населения, находившегося под 

очень сильным тюркским влиянием или инкорпорировавшим в 

свой состав пришлые группы алтае-телеских тюрок, продви-

нувшихся сюда в период распада Первого Тюркского каганата, 

фактически  признавая  отсутствие  «изначальной  пракипчак-

ской общности» в лице носителей берельской культуры [Сави-

нов, 2000: 175].

Нет единства у археологов по вопросам происхождения и 

этнической  принадлежности  сростскинской  культуры.  Пер-

вый  исследователь  этой  культуры  М.П.  Грязнов  считал,  что 

она продукт местного развития и распространилась со своими 

носителями на север, по лесостепным районам Оби [Грязнов, 

367

1956:  151].  А.А.  Гаврилова  склонялась  к  уйгурской  принад-

лежности  сросткинской  культуры.  По  ее  мнению,  в  районах 

нахождения памятников сростскинской культуры долгое время 

обнаруживались  следы  кыргызского  влияния,  появившиеся  к 

IX в. Удревнение времени формирования сростскинской куль-

туры  до  конца  VIII  в.  дало  «возможность  связать  появление 

новой  культуры  на  Алтае  с  выходом  на  историческую  арену 

уйгуров (745–840 гг.). При этом было установлено, что в пред-

горьях Алтая в это время появилось какое-то пришлое племя 

сросткинцев, отличающееся по антропологическому типу и об-

ряду погребения, распространившее свою культуру и в Горном 

Алтае среди населения с прежним антропологическим типом 

и прежним обрядом погребения» [Гаврилова, 1974: 181–182]. 

Т.Н.  Троицкая  проводила  связь  между  появлением  сросткин-

ской культуры в южной части Западной Сибири и взаимодей-

ствием местных угро-самодийских притаежных племен верх-

необской  этнокультурной  общности  с  тюркскими  племенами 

Горного Алтая [Троицкая, 1980: 74–77; Троицкая, 1988: 101]. 

В.А.  Могильников  пошел  по  пути  дифференциации  этни-

ческой принадлежности археологических культур, выделив на 

основе материалов западно-алтайских погребений комплексы 

предметов,  характерные  для  огузов  рубежа  VIII–IX  –  нача-

ла Х в., енисейских кыргызов рубежа VIII–IX – первой поло-

вины X в. и кимаков середины IX – середины X в., середины 

X – середины XI в. Аборигенное население Северного Алтая 

было отнесено к угро-самодийскому субстрату, находящемуся 

в процессе тюркизации. В.А. Могильников считает, что в сло-

жении сростскинской культуры, помимо пришлого тюркского 

этноса,  участвовали  местные  угро-самодийские  племена,  ко-

торые были ассимилированы тюрками. Многокомпонентность 

этнического состава обусловила неоднородность сросткинской 

культуры  [Могильников,  1981:  45–46].  Д.Г.  Савинов  признает 

отсутствие археологических памятников кипчаков как в доки-

макский, так и в кимакский период этнической истории [Са-

винов, 2005: 300], а ведущую роль в складывании и развитии 

368

всех выделенных локальных вариантов сростскинской культу-

ры  отводит  в  различных  соотношениях  местному  угро-само-

дийскому  таежному  населению  и  пришлым  алтае-телеским 

племенам, уйгурам и кыргызам [Там же: 297]. Выделив уйгур-

ский  компонент  в  качестве  основы  культуры  прииртышских 

кимаков, он, тем не менее, пришел к выводу, противоречащему 

прежним аргументам об огузо-уйгурской доминанте в этниче-

ском  составе  носителей  сросткинской  культуры  и  невозмож-

ности ее идентификации как кипчакской – выводу о наличии 

особой кимако-кипчакской культуры на основе сросткинской. 

Отмечая условность этой идентификации, Д.Г. Савинов пишет: 

«Этнические  определения  средневековых  археологических 

культур  (древнетюркской,  алтае-телеской,  кыргызской,  уй-

гурской) также подразумевают стоящие за этими этнонимами 

сложные полиэтнические образования, названные по имени ве-

дущего этноса (политонимы), многие компоненты которых (в 

узком, этническом значении термина) остаются неизвестными. 

Этническое  определение  сросткинской  культуры  как  кимако-

кыпчакской не представляет исключения. Это была «государ-

ственная культура», получившая наибольшее распространение 

в  пределах  созданного  кимаками  этносоциального  объедине-

ния» [Там же: 298–300]. А.М. Илюшин считает, что существу-

ющее многообразие гипотез и концепций о происхождении и 

территории распространения сросткинской культуры отражает 

большие  несоответствия,  существующие  в  позициях  разных 

исследователей. Проведенный им анализ точек зрения разных 

исследователей  привел  его  к  выводу  о  необходомости  отказа 

от целостного взгляда на сростскинскую культуру: «С позиции 

истории  развития  средневековой  археологии  Западной  Сиби-

ри рассматривать понятие сросткинская культура как явление 

историографическое, появление которого во второй половине 

1950-х  годов  было  обусловлено  необходимостью  обобщения 

археологических источников, датируемых концом I тыс. н.э. с 

территорий степных, лесостепных и горно-степных ландшаф-

тов Западной и Южной Сибири… под понятием “сросткинская 

369

культура” на современном этапе изучения средневековых архе-

ологических источников Западной Сибири надо понимать ме-

ханическое  объединение  культурных  традиций  многочислен-

ных  племен  и  народов,  сосуществующих  и  сменяющих  друг 

друга на разных территориях этого обширного региона» [Илю-

шин, 2002: 88–94].

Выводы Д.Г. Савинова и А.М. Илюшина относительно эт-

нической  атрибуции  археологических  культур  Южной  Сиби-

жүктеу/скачать 1,89 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: