Эдит Ева Эгер, при участии Эсме Швалль-Вейганд Выбор

Она вручает конверт, на нем написано мое имя, причем таким
почерком, которому нас учили в школе.
– Заходил старый друг.
На секунду я подумала, что она говорит об Эрике. Он жив. В
конверте – мое будущее. Он ждет меня. Или у него уже другая жизнь…
Но послание не от Эрика. И в нем нет моего будущего. Внутри мое
прошлое. Там моя фотография, сделанная до Аушвица, – я сижу на
шпагате. Снимок, сделанный Эриком и отданный мной на хранение
подруге Ребеке. Она сберегла его для меня. Мои пальцы держат ту
меня, которая еще не потеряла родителей, которая не знает, как скоро
потеряет своего любимого.
Тем вечером Магда берет меня с собой в клуб развлечься. Здесь
Клара и Чичи, Ребека, Имре – брат Чичи. Мой врач Габи тоже здесь, и
поэтому я соглашаюсь танцевать, несмотря на слабость. Я хочу
показать ему, что иду на поправку. Хочу показать, что время, которое
он посвятил заботе обо мне, не прошло даром, его усилия не
потрачены впустую. Я прошу Клару и других музыкантов сыграть
«Голубой Дунай» и начинаю тот самый танец, который чуть больше
года назад я исполняла в мою первую ночь в Аушвице, танец, за
который Йозеф Менгеле вознаградил меня буханкой хлеба. Движения
не изменились, но изменилось мое тело. Ничего не осталось от моих
сухих, гибких связок, от силы в руках, ногах, силы внутри меня. Я
лишь скрипящая скорлупа, девочка со сломанной спиной и без волос.
Я закрываю глаза, как сделала тогда в бараке. В ту давнюю ночь я
танцевала, прикрыв веки, чтобы не видеть ужасающе бездушных глаз
Менгеле, чтобы не рухнуть на пол под убийственной силой его
взгляда. Сейчас я закрываю глаза, чтобы почувствовать свое тело,
чтобы не сбежать из комнаты, чтобы чувствовать тепло от признания
публики. Когда я вновь осваиваю такие знакомые движения, па, махи
ногой, шпагаты, я чувствую себя уверенно и спокойно. Здесь и сейчас.
Я возвращаюсь к тем временам, когда мы не могли вообразить худшего
посягательства на нашу свободу, чем комендантский час и желтые
звезды. Я танцую в честь той чистой девочки – девочки, торопливо
сбегавшей по лестнице в балетную студию. Я танцую в честь мудрой и
любящей матери, которая ее туда привела. Я танцую свою мольбу к
маме. Помоги мне. Помоги мне. Помоги мне снова начать жить.

Через несколько дней приходит толстый конверт с письмом,
адресованным мне. Он от Белы. Это первое из всех длинных писем,
которые он мне напишет, – сначала из туберкулезной клиники, потом
из дома в Прешове, где он родился и вырос, из третьего по величине
города Словакии, в двадцати милях к северу от Кошице. Я уже много
знаю о Беле, собираю факты, которые он упоминает в письмах, в
картину его жизни, и рано поседевший заикающийся мужчина с
саркастическим складом ума становится для меня человеком более
понятным и близким.
Его самое раннее воспоминание, пишет он, о том, как они пошли
на прогулку с дедушкой и в кондитерской ему не купили печенья.
Когда он выйдет из больницы, то возьмет на себя управление
предприятием деда – оптовой торговлей продукцией фермеров из
региона, помолом кофе и пшеницы для всей Словакии. Бела – это
полная кладовая, край изобилия и пиршеств.
Как и моя мать, Бела лишился одного из родителей в детском
возрасте. Его отец был мэром Прешова, а до этого известным
адвокатом, помогавшим неимущим. Беле исполнилось четыре года,
когда отец поехал на конференцию в Прагу, сошел с поезда и попал
под снежный обвал. Так полиция сказала матери Белы. Бела считает,
что отца могли убить, так как был он человеком довольно
конфликтным и неординарным; в бытность своей адвокатской
практики он защищал бедных и лишенных прав людей, часто выступая
против элиты Прешова. Но официальная версия гласила: задохнулся
под лавиной снега. После смерти отца Бела стал заикаться.
Его мать так и не оправилась от смерти мужа. Ее свекор, дед Белы,
запирал ее в доме, чтобы она не встречалась с другими мужчинами. Во
время войны тетя и дядя Белы звали ее к себе в Венгрию, где они жили
под прикрытием с фальшивыми удостоверениями. Однажды мать Белы
была на рынке и вдруг увидела эсэсовцев. Запаниковав, она подбежала
к ним и выпалила: «Я еврейка!» Ее отправили в Аушвиц, где она
погибла в газовой камере. На оставшуюся семью из-за признания
матери устроили облаву, но им удалось убежать в горы.
Брат Белы, Джордж, перед войной успел уехать в Америку. До
эмиграции был случай, когда он шел по улице в Братиславе, на тот
момент столице Словакии, и на него напали словаки. Пострадали
только его очки, но зарождавшийся в Европе антисемитизм вынудил

его переехать в Чикаго к дяде. Их двоюродная сестра Марианна
бежала в Англию. Хотя Бела сам в детстве учился в Англии и свободно
говорил по-английски, он отказался уезжать из Словакии, так как хотел
защитить свою семью. Это ему не удалось. Дед умер от рака желудка.
Тетю с дядей немцы обманом выманили из гор, пообещав, что с
евреями, которые вернутся добровольно, обойдутся милостиво. Их
поставили на улице рядом друг с другом и сразу расстреляли.
Бела сумел укрыться от нацистов в горах. Судя по его письмам, он
даже отвертку не мог держать в руках, не то что оружие, которого он
просто боялся. Бела был неуклюжим, криворуким и не хотел воевать,
но стал партизаном. Он взял винтовку и присоединился к русским,
боровшимся с нацистами. Он заразился туберкулезом, когда был в
партизанском отряде. Ему не пришлось выживать в концлагерях. Он
пытался выжить в горных лесах. За что я ему очень признательна. В
его глазах я никогда не увижу отпечаток труб крематория.
Прешов всего в часе езды от Кошице. Однажды в выходные Бела
навещает меня и достает из сумки швейцарский сыр и салями. Еда.
Вот во что я сразу влюбляюсь. Если сумею заинтересовать его собой,
он будет кормить меня и сестер – приблизительно так я думаю. Я не
испытываю к нему тех чувств, которые у меня были к Эрику. Я не
мечтаю его целовать, не тоскую по нему, не желаю быть всегда рядом.
Я даже не кокетничаю с ним, по крайней мере так, как флиртуют
влюбленные девушки. Мы скорее напоминаем потерпевших
кораблекрушение, которые всматриваются в море и выискивают хоть
какие-то признаки жизни. Ее слабый проблеск мы обнаруживаем друг
в друге. Я вдруг открыла для себя, что начинаю принимать участие в
жизни. Чувствую, что готова кому-то принадлежать. Я знаю, мое
отношение к Беле вовсе не та любовь, о которой я грезила. Он не Эрик.
Да я и не пытаюсь заменить Эрика. Но Бела рассказывает мне
анекдоты и пишет длинные письма страниц по двадцать каждое. У
меня появляется выбор.
Когда я говорю Кларе, что собираюсь взять Белу в мужья, она не
поздравляет меня. Клара обращается к Магде: «Да уж, двое калек хотят
расписаться. Ну и что из этого выйдет?» Позже за столом она говорит
со мной довольно прямолинейно: «Ты еще ребенок, Дицука. Ты не
можешь принимать такие решения. Ты сломлена, ты еще не совсем

здорова. Да и он тоже. У него туберкулез. Он заикается. Не можешь ты
за него выйти замуж».
Так у меня появляется новый стимул: сделать свой брак удачным.
Мне нужно доказать сестре, как она не права.
Возражения Клары не единственная помеха. Бела все еще законно
женат на нееврейке, которая оберегала его семейное наследство от
нацистов, и она отказывается давать развод. Они никогда не жили
вместе, у них не было никаких отношений, только голый расчет: ей –
его деньги, ему – ее статус правильной национальности. Она
соглашается развестись только в том случае, если он заплатит ей
большую сумму.
Еще есть невеста в Татрах, умирающая от туберкулеза. Он умоляет
Марианну, свою кузину и ее подругу, передать девушке, что не будет
на ней жениться. Марианна, во время войны уехавшая в Англию и
вернувшаяся после войны, не без основания приходит в ярость. «Ты
ужасен! – кричит она. – Ты не можешь так с ней поступить! Я в жизни
ей не скажу, что ты нарушил свое обещание».
Бела просит меня поехать с ним в туберкулезную клинику, чтобы
сказать ей лично. Девушка благосклонна и добра ко мне – и очень,
очень больна. Вид такого опустошенного и разбитого человека
выбивает меня из колеи. Она слишком живо напоминает мне о
недавнем прошлом. Мне страшно находиться так близко к тому, кто
стоит на пороге смерти. Девушка рада, что Бела женится на таком
человеке, как я, полном энергии и жизни. Я рада, что она нас
благословляет. Однако… Я легко могла бы оказаться на ее месте – это
меня подпирали бы колючими подушками, это я кашляла бы после
каждого слова, заливая платок кровью.
Той ночью мы вместе с Белой останавливаемся в гостинице, в той
самой, где мы познакомились. Во время его приездов к нам в Кошице
мы всегда спали в разных комнатах. Мы еще никогда не лежали в
одной постели. Никогда не видели друг друга без одежды. Но сегодня
все по-другому. Я вспоминаю запретные слова из «Нана» Золя. Что
еще поможет мне доставить ему удовольствие и достичь его самой? На
хореографии нас не учили, что делать со своим телом в интимные
моменты. Нагота была унизительной, постыдной, ужасающей. Мне
нужно вновь вживаться в собственное тело. Бедная моя кожа.

«Ты дрожишь. Тебе холодно?» – говорит Бела. Он идет к чемодану
и достает сверток с сияющим бантом. Внутри коробки на тонкой
оберточной бумаге покоится красивая шелковая ночная рубашка –
настоящее неглиже. Слишком расточительный подарок. Слишком
экстравагантный поступок. Но меня трогает не это. Каким-то образом
он почувствовал, что мне понадобится вторая кожа. Не то чтобы мне
нужен щит – я не собираюсь отгораживаться от своего будущего мужа.
Мне не то чтобы хочется укрыться. Мне нужно нечто подобное, что
обострит мое восприятие, расширит мое представление, раскроет
меня, поможет вступить в новую, еще не написанную главу моей
жизни. Я дрожу, когда Бела надевает на меня через голову неглиже.
Легкая ткань струится вдоль ног. В правильном костюме безумно
хочется танцевать. Я кружусь перед Белой. «Izléses», – говорит он.
Изящно!
Я так счастлива, что кто-то любуется мною. Его взгляд больше, чем
комплимент. Когда-то мама научила меня ценить мой ум; теперь во
взгляде Белы я нахожу иное признание меня – моего тела и моей
жизни.

жүктеу/скачать 2,67 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: