Ббк 84(8Авс)-44

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
118
слишком толстым и слишком твердым. С этими инструментами мы провозились бы несколько
часов, расширяя дыру до таких размеров, чтобы можно было пролезть в нее.
У нас же в запасе не было нескольких часов – всего, как мы прикинули, минут тридцать
или чуть больше до того, как охранники отправятся в свой обычный обход. За это время нам
надо было пробиться сквозь деревянное покрытие, затем сквозь жестяное, потом вылезти на
крышу и, перебросив через стену провод, спуститься по нему на волю. Наши внутренние часы
отсчитывали минуты. Здесь, на чердаке, мы были как в западне. В любую минуту охранники
могли заметить поврежденное ограждение, взломанную дверь и выбитый люк, а забравшись
на чердак, обнаружили бы и нас.
– Надо вернуться обратно, – прошептал мой товарищ. – Нам не справиться с этой дере-
вяшкой. Надо вернуться и сделать вид, что мы никуда не отлучались.
– Мы не можем вернуться, – ответил я ровным тоном, хотя у меня в голове тоже мельк-
нула эта мысль. – Они увидят все оставленные нами следы и поймут, что это наших рук дело.
Кроме нас, на эту территорию никого не пускают. Если мы вернемся, то «щель» нам обеспе-
чена как минимум на год.
«Щелью» мы называли карцер. В те годы этот карцер был худшим из всех тюремных
карцеров в стране. Заключенных там жестоко избивали, как только у охранников появлялось
такое желание. А уж после неудавшегося побега через крышу их собственной штаб-квартиры
они избивали бы нас с особой жестокостью, и желание это появлялось бы у них даже чаще
обычного.
– Так что же, на хрен, нам делать?! – завопил мой товарищ громким шепотом.
Пот ручьями стекал с его лица, а руки у него так взмокли от страха, что он уронил зажи-
галку.
– Есть два варианта, – сказал я.
– Какие?
– Во-первых, мы можем воспользоваться лестницей, что прикована к стене на первом
этаже. Если мы разобьем цепь, приставим лестницу к стене и, забравшись по ней, привяжем
сверху провод, то, перекинув провод через стену, можем спуститься по нему, как и собирались.
– Но… нас же заметят! – воскликнул он.
– Да.
– И пристрелят на месте.
– Не обязательно.
– Черт тебя побери! Это же самое открытое место! Объясни, как ты надеешься спастись.
– Я думаю, что одного из нас убьют, а другому, возможно, удастся бежать. Так что тут
шансы фифти-фифти.
Помолчав, мы взвесили все «за» и «против».
– Это не вариант, а чистое самоубийство! – выпалил мой товарищ, передернувшись.
– Согласен.
– Ну а второй какой?
– На первом этаже валяется циркулярная пила.
– Да, я заметил.
– С ее помощью можно проделать дыру в деревяшке, а жесть вырезать ножницами.
– Но это ведь будет слышно! – хрипло прошептал он. – Во время работы я слышу даже,
как они говорят по своему долбаному телефону. Когда мы включим здесь пилу, будет такой
гром, будто вертолет сел на крышу!
– Да, но они могут подумать, что это строители работают.
– Они же знают, что рабочих здесь нет.
– У охранников как раз сейчас смена, заступят новые. Это, конечно, большой риск, но,
по-моему, они, услышав шум, все же решат, что это рабочие. Здесь уже несколько недель виз-

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
119
жат всякие дрели, пилы и отбойные молотки. С чего вдруг им думать, что это мы визжим? Им и
в голову не придет, что заключенные могут настолько обнаглеть, чтобы проделывать электро-
пилой дыру рядом с главными воротами. Во всяком случае, ничего лучше я не могу придумать.
– Не хочу быть слишком придирчивым, но в этом здании нет электричества, – проворчал
он. – Его отключили на время ремонта. Единственная подключенная розетка находится на
стене со стороны двора. Длины провода хватит, но розетка на наружной стене.
– Я знаю. Одному из нас придется спуститься, выйти через дверь, которую мы взломали,
и воткнуть провод в розетку. Больше ничего не остается.
– И кто же из нас проделает этот фокус?
– Я проделаю.
Я хотел произнести это уверенным и решительным тоном, но порой нам в голову прихо-
дят столь невообразимые идеи, что наше тело просто не может в них поверить, так что у меня
вместо этого получилось что-то вроде писка.
Я подошел к люку. Ноги от страха и напряжения одеревенели и плохо слушались меня. Я
спустился по проводу, а затем по лестнице на первый этаж, волоча провод за собой. У входных
дверей я увидел циркулярную пилу. Привязав к ее ручке конец провода, я взбежал с пилой на
второй этаж к люку, и мой напарник втащил ее на чердак. После этого я вновь спустился с про-
водом. Прижавшись к стене у входных дверей, я замер, собираясь с духом. Наконец, дождав-
шись прилива адреналина, захлестнувшего мое сердце, я распахнул дверь и выскочил во двор.
Охранники, вооруженные пистолетами, были метрах в двадцати от меня. Если бы хоть
один из них стоял лицом ко мне, все было бы кончено, но они вертели головой во все стороны,
кроме моей. Они прохаживались возле ворот, смеясь какой-то шутке, и не заметили меня.
Воткнув провод в розетку, я юркнул обратно в здание, по-собачьи взбежал на четвереньках
по лестнице и поднялся по проводу на чердак. Мой друг в темном углу чиркнул зажигалкой.
Он уже подсоединил провод к пиле и был готов пустить ее в ход. Взяв у него зажигалку, я
стал светить ему. Пила завопила, как реактивный двигатель на стартовой полосе аэродрома.
Приятель посмотрел на меня, ухмыляясь до ушей. В глазах его плясало пламя зажигалки. Он
погрузил лезвие пилы в древесину. Сделав четыре пропила и чуть не оглушив меня при этом,
он проделал отличную дыру, сквозь которую поблескивала жестяная крыша.
Наступила тишина. Мы ждали. В ушах у нас еще звучало угасающее эхо, в груди бешено
колотилось сердце. На посту около ворот раздался телефонный звонок, и мы решили, что это
конец. Один из охранников подошел к телефону и стал разговаривать с кем-то непринужден-
ным тоном, посмеиваясь. Все было в порядке. Они, несомненно, слышали звук пилы, но сде-
лали то заключение, на которое я и рассчитывал.
Воодушевленный этим успехом, я пробил отверткой дыру в жестяном покрытии. Солнце
ворвалось на чердак вестником из свободного мира. Я расширил дыру и прорезал ножницами
отверстие с трех сторон. Мы в четыре руки отогнули лист, я высунул голову наружу и убедился,
что отверстие находится на дне конусообразного желоба. Лежа в этом желобе, мы не будем
видеть охранников на вышке, значит и они не увидят нас.
Но оставалось еще одно дело. Провод был по-прежнему воткнут в розетку во дворе. Он
был нужен нам, чтобы спуститься по стене на улицу. Один из нас должен был опять выйти
во двор на виду у охранников, вытащить провод из розетки и вернуться на крышу. Поглядев
на своего товарища, чье лицо блестело от пота в льющемся сверху потоке солнечного света, я
понял, что идти придется мне.
Я опять выждал у выхода во двор, прижавшись к стене и собирая всю свою волю. Дышать
было трудно, перед глазами все плыло, меня стало тошнить. Сердце билось в груди, как птица,
попавшаяся в силок. В конце концов я понял, что не смогу выйти. И рассудок, и безотчетный
страх – все кричало мне: «Не делай этого!» Я не мог.

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
120
Оставалось только перерезать провод. Я вытащил стамеску из кармана комбинезона. Она
была очень остро наточена, и даже наши попытки продолбить с ее помощью дыру в деревянном
перекрытии не затупили ее. Поставив режущую грань на провод в том месте, где он уходил
под землю, я уже занес руку, чтобы ударить по рукоятке, но тут мне в голову пришла мысль,
что при этом я прерву цепь и это, возможно, приведет в действие сигнал тревоги. Но других
вариантов не было. Я просто физически не мог выйти во двор. Я с силой ударил по стамеске.
Она прорезала провод и углубилась в деревянный пол. К своему облегчению, я не услышал ни
сигнала тревоги, ни голосов приближающихся охранников. Опять обошлось.
Схватив свободный конец провода, я поспешил наверх, на чердак. Мы привязали провод
к толстой балке возле проделанного отверстия. Затем мой товарищ полез на крышу. Протис-
нувшись наполовину, он застрял, не в силах двинуться ни вперед ни назад. Он стал дергаться
и молотить ногами, но это не помогало. Он засел основательно.
На чердаке опять воцарилась темнота – его тело наглухо закупорило отверстие. Пошарив
в пыли между стропилами, я нашел зажигалку. Я зажег ее и увидел, что` его задержало. Это был
толстый кожаный кисет для табака, изготовленный им в одной из групп по обучению ремеслам.
Их организовывали, чтобы занять заключенных в часы досуга. Я велел ему не дергаться и
прорезал стамеской дыру в заднем кармане его комбинезона, где лежал кисет. Табак посыпался
из кисета мне на руки, и мой освобожденный приятель вылез на крышу. Вслед за ним выбрался
и я. Извиваясь как червяки, мы проползли по желобу до зубчатой тюремной стены и, встав на
колени, посмотрели вниз. Часовые на вышке вполне могли нас увидеть, но они не глядели в
нашу сторону. Человеческая психология превращала этот участок в слепое пятно. Охранники
не обращали на него никакого внимания, потому что и представить себе не могли, что кто-
нибудь из заключенных свихнется настолько, чтобы перелезать через переднюю стену при свете
дня.
Перегнувшись на один миг через стену, мы увидели возле ворот вереницу машин. Это
были поставщики различных продуктов, ожидавшие своей очереди. Каждую машину тща-
тельно обыскивали и даже осматривали с помощью фонариков снизу, так что очередь продви-
галась медленно. Мы опять укрылись в желобе, чтобы обсудить положение.
– Просто столпотворение, – вздохнул я.
– Все равно надо перелезать прямо сейчас, – заявил товарищ.
– Нет, надо подождать.
– К черту ожидания! Перебрасываем провод и спускаемся.
– Нет, – прошептал я, – там слишком много людей.
– Ну и что?
– Кому-нибудь из них обязательно захочется выступить в героической роли охранника
общественного порядка.
– Хрен с ним. Пускай выступает. Мы заткнем ему чирикалку.
– Их там слишком много.
– Хрен с ними со всеми. Мы спрыгнем на них сверху, и они даже не поймут, что это на
них навалилось. Схватимся с ними, и – чья возьмет.
– Нет, – сказал я твердо. – Надо дождаться, пока там никого не будет.
И мы стали ждать. Мы ждали целую вечность, двадцать пять минут. Я несколько раз,
рискуя быть обнаруженным, подползал к стене, чтобы заглянуть через нее. Наконец, перегнув-
шись в очередной раз, я увидел, что улица пуста. Я дал сигнал своему товарищу. Он в ту же
секунду перемахнул через стену. Я посмотрел вслед ему, ожидая увидеть, как он спускается
по проводу, но он уже бегом скрывался в узком переулке напротив. А я был еще в тюрьме.
Я перебрался через вымазанный медным купоросом парапет и ухватился за провод. Упи-
раясь ногами в стену, я посмотрел на пулеметную вышку слева от меня. Охранник разговари-
вал с кем-то по телефону, жестикулируя свободной рукой. На плече у него висел автомат. Я

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
121
посмотрел вправо. Та же картина. Охранник с автоматом болтает по телефону. Он улыбался и
не проявлял признаков беспокойства. Я был человеком-невидимкой. Я стоял прямо на стене
самой надежной тюрьмы в государстве и был невидим.
Оттолкнувшись ногами, я начал спускаться. Но оттого, что руки мои были потными, да
и от страха, провод выскользнул у меня из рук, и я стал падать. Стена была очень высокой,
и, приземлившись, я, скорее всего, разбился бы насмерть. Я сделал отчаянную попытку ухва-
титься за провод, и это мне удалось. С адской скоростью я проскользил по проводу на руках, и
их словно огнем обожгло – кожу с ладоней сорвало начисто. Затем мой спуск стал медленнее,
хотя рукам от этого было не легче. Шлепнувшись на землю, я поднялся и пошатываясь пересек
улицу. Я был свободен.
Я бросил последний взгляд на тюрьму. Провод по-прежнему свисал со стены. Охранники
по-прежнему разговаривали по телефону. Мимо меня проехал автомобиль. Водитель бараба-
нил пальцами по рулевому колесу в такт звучащей мелодии. Я отвернулся от тюрьмы и напра-
вился по переулку в новую жизнь, в которой не было места ничему из того, что я прежде любил.
Когда я с оружием в руках грабил людей, люди боялись меня. За это я был обречен жить
в вечном страхе – сначала в ту пору, когда я занимался грабежом, затем в тюрьме и, наконец,
после побега. Особенно остро это чувствовалось по ночам – мне казалось, что какой-то тромб
страха закупорил мои кровеносные сосуды и дыхательные пути. Ужас, который испытывали
передо мной другие, превратился в нескончаемые кошмары, преследовавшие меня в одинокие
ночные часы.
Днем, когда мир крутился и хлопотал вокруг меня в те первые бомбейские месяцы, я
погружался в водоворот дел, обязанностей и маленьких развлечений. А ночью, когда обита-
телям трущоб снились сны, я всей кожей ощущал страх. Мое сердце углублялось в темные
пещеры воспоминаний. И часто, почти каждую ночь, я бродил по спящему городу. Я заставлял
себя не оборачиваться, чтобы не увидеть свисающего со стены провода и пулеметных вышек,
которых там не было.
По ночам на улицах было тихо. Начиная с полуночи полиция вводила в городе своего
рода комендантский час. Ровно в половине двенадцатого на центральные улицы высыпал целый
рой патрульных машин; полицейские заставляли хозяев всех ресторанов, баров и магазинов
закрывать свои заведения и разгоняли даже лоточников, торговавших сигаретами и паном, не
говоря уже о нищих, наркоманах и проститутках, которые не успели попрятаться по своим
углам. Витрины магазинов загораживались стальными ставнями, лотки на рынках и базарах
покрывались белым коленкором. В городе воцарялись тишина и пустота, какие трудно было
представить себе в дневном шуме и гаме, коловращении людей и сталкивающихся интересов.
Ночью Бомбей становился бесшумным, прекрасным и пугающим. Он превращался в дом, насе-
ленный привидениями.
После полуночи до двух или трех часов в городе проводились облавы. Группы полицей-
ских в штатском патрулировали пустынные улицы, высматривая преступников, наркоманов,
подозрительных прохожих, бездомных и безработных. Бездомным же был каждый второй в
Бомбее, и почти все они жили, ели и спали на улице. Буквально повсюду ты наталкивался на
спящих людей, укрывшихся от ночной сырости простынями и тонкими одеялами. Одинокие
бродяги, семьи и целые группы беженцев, искавшие в мегаполисе спасения от засухи, навод-
нения или голода, ночевали, скучившись, на каменных пешеходных дорожках и в парадных.
Городской закон воспрещал спать на улице. Полицейские, конечно, следили за соблюде-
нием этого закона, но относились к этой обязанности так же трезво, как и к ловле «ночных
бабочек» на улице Десяти Тысяч Шлюх, и применяли дисциплинарные санкции очень выбо-
рочно. В частности, санкции не распространялись на святых людей – садху и приверженцев
других религий. Стариков, больных и покалеченных иногда прогоняли с одного места на дру-

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
122
гое, но не арестовывали. С душевнобольными, разнообразными эксцентричными личностями
и бродячими артистами – музыкантами, акробатами, фокусниками, актерами и укротителями
змей – обходились подчас довольно грубо, но затем оставляли в покое. Семьям, особенно с
маленькими детьми, обычно выносили предупреждение, чтобы они не задерживались в дан-
ном месте дольше чем на несколько дней. Если человек мог предъявить документ, удостове-
ряющий, что он где-то работает, или хотя бы сообщить адрес своего работодателя, его отпус-
кали на все четыре стороны. При этом людям прилично одетым и способным доказать, что
они мало-мальски образованны, удавалось обычно избежать ареста даже в том случае, если
они нигде не работали. И разумеется, мог ни о чем не беспокоиться тот, кто был в состоянии
дать полицейским взятку.
Таким образом, в группу повышенного риска попадали прежде всего одинокие молодые
люди – бездомные, безработные, необразованные и бедные. Каждую ночь по всему городу аре-
стовывали множество парней, которые не могли откупиться или убедить полицейских в своей
благонадежности. Иногда их задерживали из-за того, что они подходили по своим внешним
данным к описанию разыскиваемых преступников, иногда у них обнаруживали наркотики или
краденое. Некоторые были хорошо известны полиции, и их прихватывали вместе с другими
на всякий случай. Но многим не везло просто потому, что они были плохо одеты, держались
замкнуто и не умели постоять за себя.
У города не было средств, чтобы обзавестись тысячами наручников для всех задержан-
ных; да если бы даже средства и нашлись, полицейские вряд ли стали бы таскать по улицам
массу тяжелых цепей. Вместо этого они брали с собой грубый шпагат из конопляного или
кокосового волокна, которым привязывали арестованных друг к другу за правую руку. Эта
тонкая бечевка служила надежным заменителем наручников, так как полуголодные люди были
по большей части слишком слабы и духовно ломлены, чтобы отважиться на побег. Они молча и
робко повиновались. Когда набиралась цепочка из пятнадцати-двадцати человек, их отводили
под присмотром нескольких патрульных в полицейский участок, где запирали в камерах.
Полицейские в Бомбее оказались справедливее, чем я ожидал, и обладали несомнен-
ным мужеством. Они были вооружены лишь тонкими бамбуковыми палками, так называемыми
лати
. Никаких увесистых дубинок, газовых или иных пистолетов у них не было. Мобильными
телефонами они тоже не были обеспечены и не могли вызвать подкрепление, столкнувшись
с каким-либо затруднением. Транспортных средств для несения патрульной службы не преду-
сматривалось, и полицейские совершали многокилометровые обходы пешком. И хотя им при-
ходилось орудовать своими лати довольно часто, случаев жестокого избиения граждан было
гораздо меньше, чем в том современном городе западного мира, где я вырос.
Тем не менее попасть в облаву значило провести много дней, недель или месяцев в одной
из тюрем, где условия содержания были такими же плохими, как повсюду в Азии, и караваны
связанных цепочкой людей, бредущие после полуночи по улицам, представляли даже более
траурное зрелище, чем похоронные процессии.
По ночам я всегда гулял в одиночестве. Мои богатые друзья боялись бедняков. Бедные
друзья боялись полицейских. Иностранцы боялись всех и прятались в своих отелях. Я владел
улицами с их молчаливой прохладой безраздельно.
Во время одной из этих ночных прогулок, месяца через три после пожара, я забрел на
набережную Марин-драйв. Широкий тротуар, тянувшийся вдоль парапета, был пуст и чист.
Шестиполосная автомагистраль отделяла его от раскинувшейся от горизонта к горизонту
вогнутой дуги, которая предъявляла темным колышущимся морским волнам парадный фасад
города: шикарные дома с дорогими квартирами, консульские особняки, первоклассные ресто-
раны и отели.
Движения на набережной практически не было, лишь каждые пятнадцать-двадцать
минут медленно проезжала какая-нибудь машина. Почти все окна за проспектом были темны.

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
123
Резкие порывы холодного ветра приносили с моря чистый соленый воздух. Вокруг стояла
тишина. Море шумело сильнее, чем город.
Некоторых моих друзей из трущоб беспокоило, что я гуляю по ночам один. «Не ходи
ночью, – говорили они, – ночью в Бомбее опасно». Но я не боялся города. На его улицах я
чувствовал себя в безопасности. Какой бы странной и корявой ни была моя жизнь, город вби-
рал ее в себя вместе с миллионами других, как будто… как будто она принадлежала ему точно
так же, как и все остальные.
А дело, которым я занимался, еще больше связывало меня с окружающим миром. Роль
врачевателя бедняков целиком поглотила меня. Достав книги по диагностике болезней, я читал
их при свете лампы в своей хижине. Я накопил скромный запас лекарств, мазей и перевязоч-
ного материала, покупая все это в аптеках на деньги, заработанные на нелегальных сделках
с туристами. И даже сколотив приличную сумму, позволявшую мне расстаться с трущобной
неблагоустроенностью, я продолжал жить там. Я остался в этой тесной лачуге, хотя мог пере-
ехать в квартиру со всеми удобствами. Я позволил втянуть себя в бурлящий водоворот борьбы
за существование, которую вели двадцать пять тысяч человек, живших рядом со мной. Я свя-
зал свою жизнь с Прабакером, Джонни Сигаром и Казимом Али Хусейном. И хотя я старался
не думать о Карле, моя любовь настойчиво впивалась когтями в мое сердце. Я целовал ветер,
дувший в ее сторону. Я произносил ее имя, когда был один.
Сидя на парапете, я чувствовал, как прохладный морской бриз омывает мое лицо и грудь,
подобно воде, льющейся из глиняного кувшина. Тишину нарушали лишь мое дыхание, сли-
вавшееся с ветром, и плеск волн в трех метрах подо мной. Ударяясь о стенку набережной, они
пенились и взмывали вверх, пытаясь дотянуться до меня. «Отдайся им, отдайся. Покончи со
всем этим. Всего один прыжок – и умрешь. Это так просто», – твердил голос внутри меня, и,
хотя он был не единственным и не самым громким, исходил он из очень глубокого источника –
стыда, который душил во мне чувство самоуважения. Люди, носящие в душе стыд, знают этот
голос: «Ты предал всех. Ты не имеешь права жить. Без тебя мир станет лучше…» И несмотря
на все мои старания слиться с окружающим миром, излечить себя работой в своей клинике,
спасти себя наивной верой в свою любовь к Карле, я оставался один на один со своим стыдом
и чувствовал себя конченым человеком.
Море внизу плескалось и билось о берег. Всего один прыжок. Я представил себе, как я
падаю, как мое тело ударяется о камни и ускользает в холодную глубину. Так просто.
Чья-то рука легла мне на плечо. Она удерживала меня мягко, но достаточно сильно, при-
гвоздив к месту. Я обернулся, вздрогнув от неожиданности. Позади меня стоял высокий моло-
дой человек. Он не убирал руку, будто прочитав мои мысли.
– Вы ведь мистер Лин, да? Не знаю, помните ли вы меня. Меня зовут Абдулла. Мы встре-
чались в притоне у Стоячих монахов.
– Ну конечно я помню вас, – пробормотал я. – Вы спасли нам жизнь. Вы исчезли тогда
так внезапно, что я не успел толком поблагодарить вас.
Он легко улыбнулся и, отпустив мое плечо, прочесал пятерней свои густые черные
волосы.
– К чему эти благодарности? Вы ведь сделали бы то же самое для меня в своей стране,
не так ли? Пойдемте, там один человек хочет поговорить с вами.
Он указал на машину, стоявшую у тротуара метрах в десяти от нас. Я не слышал, как
она подъехала, хотя мотор продолжал работать. Это был «амбассадор», довольно скромная
индийская модификация шикарной марки. В машине были двое – водитель и еще кто-то на
заднем сиденье.
Абдулла открыл заднюю дверцу. Я заглянул внутрь и увидел при свете уличных фонарей
человека лет шестидесяти пяти – семидесяти. У него было сильное, умное худощавое лицо с
длинным тонким носом и высокими скулами. Притягивали взгляд янтарные глаза, в которых

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
124
светилась дружелюбная усмешка и еще что-то неуловимое – может быть, безжалостность, а
может быть, любовь. Седые, переходящие в белизну волосы и борода были коротко подстри-
жены.
– Мистер Лин? – спросил он. Голос был глубокий и звучный, в нем чувствовалась непоко-
лебимая авторитетность. – Очень рад познакомиться с вами. Очень рад. Я слышал о вас немало
хорошего. Всегда приятно услышать что-то хорошее о людях, особенно если это говорится об
иностранцах, гостях Бомбея. Возможно, вы тоже слышали обо мне. Меня зовут Абдель Кадер-
хан.
Еще бы не слышать! В Бомбее не было ни одного человека, не знавшего этого имени.
Оно появлялось в газетах еженедельно. Об Абделе Кадер-хане говорили на базарах, в ночных
клубах и трущобах. Богатые восхищались им и побаивались. Бедные уважали его и рассказы-
вали о нем легенды. Он проводил знаменитые беседы по вопросам богословия и этики во дворе
мечети Набила в Донгри, куда стекались со всего города ученые мужи, представлявшие самые
разные науки и конфессии. Он дружил со многими художниками и артистами, бизнесменами
и политиками. И он был одним из заправил бомбейской мафии, одним из тех, кто основал
систему местных советов, разделившую весь Бомбей на районы, в каждом из которых распо-
ряжался свой совет криминальных баронов. Мне говорили, что эта система оправдывает себя
и пользуется популярностью, так как она восстановила порядок и относительное спокойствие
в бомбейском преступном мире, издавна раздираемом кровавыми междоусобицами. Это был
могущественный, опасный и выдающийся человек.
– Да, сэр, – ответил я и тут же испытал шок оттого, что непроизвольно употребил это
слово. Я ненавидел его. В тюремном карцере нас избивали, если мы забывали добавить «сэр»,
обращаясь к охранникам. – Разумеется, я слышал ваше имя. Люди называют вас Кадербхай.
Добавление «бхай» в конце имени означает «старший брат». Это уважительное и ласко-
вое обращение к человеку. Когда я произнес «Кадербхай», старик улыбнулся и медленно кив-
нул.
Водитель пристроил свое зеркальце так, чтобы держать меня в поле зрения, и вперил
в меня лишенный какого-либо выражения взгляд. С зеркальца свисала ветка цветущего жас-
мина, и его аромат, после свежего морского воздуха, слегка кружил голову и пьянил. Я будто
видел эту сцену со стороны: свою склонившуюся возле открытой дверцы фигуру, наморщен-
ный лоб над поднятыми на Кадербхая глазами, желобок для стока воды на крыше автомобиля,
прилепленную на приборной доске полоску бумаги с надписью: БЛАГОДАРЕНИЕ БОГУ, Я
ВОЖУ ЭТУ МАШИНУ. Кроме нас, на улице никого не было. Слышны были только урчание
двигателя и приглушенный шорох волн.
– Я знаю, что вы работаете доктором в колабских трущобах, – мне сообщили об этом,
как только вы поселились там. Иностранцы очень редко изъявляют желание жить в трущобах.
К вашему сведению, они принадлежат мне – я владею землей, на которой стоят эти хижины.
И мне было приятно узнать, что вы там трудитесь.
Я молчал, пораженный. Оказывается, трущобы, в которых я жил, – эта половина квадрат-
ного километра, называемая джхопадпатти, где ютились двадцать пять тысяч человек, – были
его собственностью? Я прожил там уже несколько месяцев и не раз слышал имя Кадербхая,
но никто не называл его хозяином. «Как может быть, – думал я, – чтобы один человек владел
этим поселком и жизнью всех его обитателей?»
– Но я… я не доктор, Кадербхай, – выдавил я.
– Может быть, именно поэтому вы лечите жителей поселка с таким успехом, мистер Лин.
Доктора с дипломами не горят желанием работать в трущобах. Можно заставить человека не
поступать плохо, но нельзя заставить его поступать хорошо, вы согласны? Мы проехали мимо
вас, когда вы сидели на парапете, и мой молодой друг Абдулла узнал вас. Я велел водителю

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
125
развернуть автомобиль и остановиться возле вас. Залезайте, садитесь рядом со мной. Мы съез-
дим кое-куда.
Я колебался.
– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я…
– Никакого беспокойства, мистер Лин. Садитесь, садитесь. Наш водитель тоже мой близ-
кий друг, его зовут Назир.
Я забрался на заднее сиденье. Абдулла закрыл за мной дверцу и сел рядом с водителем,
который тут же снова поправил свое зеркальце, чтобы держать меня под прицелом. Автомо-
биль продолжал стоять на месте.
– Чиллум боно! – приказал Кадербхай Абдулле. – Приготовь чиллум!
Абдулла достал из кармана куртки трубку с раструбом, положил на сиденье рядом с собой
и стал смешивать гашиш и табак. Из смеси он скатал шарик, называвшийся голи, насадил его
на конец спички и поджег другой спичкой. Запах чараса разбавил заполнявший салон аромат
жасмина. Двигатель продолжал тихо урчать. Все остальные молчали.
Спустя три минуты чиллум был готов, и Абдулла протянул его Кадербхаю, чтобы тот
сделал первую затяжку, думм. Выдохнув дым, Кадербхай передал трубку мне, вслед за мной
затянулись Абдулла и Назир, и чиллум пошел по второму кругу. После этого Абдулла быстро
вычистил его и опять спрятал в карман.
– Чало! – скомандовал Кадер. – Поехали!
Автомобиль медленно двинулся вперед, отражая огни уличных фонарей наклонным вет-
ровым стеклом. Водитель вставил кассету в плеер, вмонтированный в приборную доску. Из
динамиков, включенных на полную громкость у нас над головой, полилась надрывная мелодия
романтической газели. Гашиш так сильно подействовал на меня, что весь мозг мой, казалось,
вибрировал в такт музыке, но лица моих попутчиков были абсолютно бесстрастны.
Ситуация до жути напоминала сотни аналогичных поездок под кайфом в Австралии и
Новой Зеландии, где мы с друзьями, накурившись гашиша, точно так же включали музыку и
катались по улицам города. Но у нас, как правило, только молодежь развлекалась подобным
образом. А здесь мы сидели в компании могущественного мафиози, который был намного
старше Абдуллы, Назира и меня. И хотя музыка была привычной, слов песни, исполняемой на
неизвестном мне языке, я не понимал. Ощущение было знакомым и вместе с тем тревожащим,
как будто я уже в солидном возрасте вернулся на школьный двор, где резвился ребенком, и,
несмотря на убаюкивающее действие наркотика, полностью расслабиться я не мог.
Я не имел представления, куда мы направляемся и когда вернемся. Ехали мы в сторону
Тардео, то есть совсем не в ту, где были трущобы. Я уже не впервые становился жертвой подоб-
ного дружеского похищения – специфического индийского обычая. Мои друзья по трущобам
время от времени несколько невразумительно и загадочно приглашали меня сопровождать их
неизвестно и куда неизвестно, с какой целью. «Поехали, – говорили они, не считая необхо-
димым объяснять куда и зачем. – Поехали скорее!» Несколько раз я пытался отказаться, но
вскоре убедился, что эти незапланированные таинственные поездки всегда оправдывают себя,
оказываются чаще всего интересными и приятными, а подчас и полезными. Так что постепенно
я привык относиться к этим приглашениям спокойно и принимать их, доверившись своему
инстинкту, – точно так же как сегодня. И мне ни разу не пришлось пожалеть об этом.
Когда мы поднялись на пологий холм, за которым находилась мечеть Хаджи Али,
Абдулла выключил кассетник и спросил Кадербхая, желает ли он, как обычно, остановиться
возле ресторана. Кадер задумчиво посмотрел на меня и кивнул водителю. Он дважды посту-
чал костяшками пальцев по моей руке и приложил большой палец к губам. Жест его означал:
«Храни молчание. Смотри, но ничего не говори».
Мы остановились на автомобильной стоянке возле ресторана «Хаджи Али», чуть в сто-
роне от двух десятков припаркованных там машин. Хотя в целом Бомбей после полуночи

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
126
погружался в сон или, по крайней мере, делал вид, что спит, – кое-где оставались островки,
на которых жизнь, с ее звуками и красками, не затухала. Фокус был в том, чтобы знать, где
находятся такие островки. Одним из них и был ресторан около святилища Хаджи Али. Здесь
каждую ночь собирались сотни людей, чтобы перекусить, побеседовать или просто купить
выпивку, сигареты и сладости. До самого утра они подъезжали в такси, в своих машинах или на
мотоциклах. Сам ресторан был невелик и всегда переполнен. Большинство посетителей пред-
почитали есть в своих автомобилях или на свежем воздухе. Из автомобилей разносилась по
округе громкая музыка. Люди перекрикивались на хинди, урду, маратхи и английском. Офи-
цианты с профессиональной ловкостью скользили между автомобилями с подносами, пакетами
и бутылками.
Ресторан явно нарушал все правила комендантского часа, и, по идее, полицейские из
участка, расположенного всего в двадцати метрах отсюда, должны были бы прикрыть его. Но
свойственный индийцам прагматизм подсказывал им, что у цивилизованных людей в боль-
шом современном городе даже по ночам должно быть место, где они могли бы встретиться.
Владельцам подобных заведений разрешалось – разумеется, за бакшиш – работать практиче-
ски всю ночь. Но в отличие от тех, кто обладал соответствующей лицензией, такие бары и
рестораны действовали нелегально и были вынуждены иногда создавать видимость законопо-
слушания. Когда какая-нибудь большая шишка – инспектор, сотрудник муниципалитета или,
не дай бог, министр – собиралась проехать мимо ресторана «Хаджи Али», полицейских пре-
дупреждали об этом по телефону. Тут же все дружно разбегались, машины разъезжались по
окрестным переулкам, ресторан тушил огни и временно закрывался. Это нисколько не обес-
кураживало посетителей и даже придавало заведению особый шик, отличавший его от всех
остальных, где можно было прозаически поесть без всяких помех. Люди прекрасно понимали,
что через каких-нибудь полчаса ресторан откроется снова. Они знали о бакшише и о преду-
предительных звонках по телефону. Это всех устраивало, все были довольны. «Самое плохое
в коррумпированности здешней системы управления, – сказал однажды Дидье, – то, что она
действует так безотказно».
Старший официант, молодой махараштриец, поспешил к нашему автомобилю и почти-
тельно кивнул, когда наш водитель сделал заказ. Абдулла вышел из автомобиля и направился
к установленному прямо на улице длинному прилавку, около которого толпились люди. Я
наблюдал за ним. Он двигался с легкой грацией прирожденного спортсмена. Ростом он был
выше окружающих и держался с подчеркнутой, хотя и настороженной, уверенностью. Его чер-
ные волосы почти достигали плеч, одежда была неброской – белая шелковая рубашка, черные
брюки и мягкие черные туфли, – но она сидела на его мускулистой фигуре идеально, и он носил
ее с элегантностью кадрового военного. Ему было, по-видимому, лет двадцать восемь. Когда
он повернулся в нашу сторону, я обратил внимание на его красивое лицо и спокойный, твер-
дый взгляд. Я уже имел возможность убедиться, какой силой и ловкостью он обладает, когда
он разоружил сумасшедшего с саблей в притоне.
Продавцы за прилавком и многие посетители, узнав Абдуллу, переговаривались с ним
и шутили, пока он покупал сигареты и пан. Жесты их стали более выразительными, а голоса
более громкими, чем до того, как он подошел. Вокруг него образовалась небольшая толпа, каж-
дый старался прикоснуться к нему. Казалось, все страстно желали добиться его благосклон-
ности или хотя бы обратить на себя его внимание. Но чувствовалась в них и какая-то неуве-
ренность, как будто, несмотря на все шутки и улыбки, они относились к нему с некоторым
недоверием и неодобрением. И без сомнения, они побаивались его.
Вернулся официант с подносом и отдал питье и закуску нашему водителю. Он задержался
у открытого окна рядом с Кадербхаем, умоляюще глядя на него. Было ясно, что он хочет о
чем-то поговорить.
– Рамеш, как поживает твой отец? – спросил Кадер. – Он здоров?

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
127
– Да, бхай, он здоров, – ответил молодой человек на хинди. – Но у меня… есть одна
проблема. – Он нервно подергал себя за кончик уса.
Нахмурившись, Кадербхай изучал его взволнованное лицо.
– Что за проблема, Рамеш?
– Проблема… с моим домовладельцем, бхай. Мне… нам… моей семье грозит выселение.
Мы уже и так стали платить ему вдвое больше, но ему все мало… и он обещает выселить нас.
Кадер задумчиво кивнул. Ободренный его молчанием, Рамеш принялся быстро говорить
на хинди:
– И он хочет выселить не только нашу семью, бхай, а всех, кто живет в этом доме. Мы
пытались уговорить его, делали ему очень выгодные предложения, но он не желает ничего
слушать. Под его командой есть несколько гундас, и эти гангстеры угрожали нам и даже избили
несколько человек. Они избили моего отца. Мне стыдно, бхай, что я не убил на месте этого
домовладельца, но я знаю, что моей семье и нашим соседям будет после этого только хуже.
Я предлагал моему достопочтенному отцу поговорить с вами, чтобы вы защитили нас, но он
слишком гордый. Вы его знаете. И он любит вас, бхай. Он не хочет беспокоить вас своими
просьбами. Он будет очень сердит, если узнает, что я обратился к вам. Но когда я увидел вас
сегодня, мой господин Кадербхай, я решил… я решил, что сам Бхагван прислал вас сюда. Я…
я нижайше прошу вашего прощения…
Он замолчал и проглотил комок в горле. Пальцы его, сжимавшие пустой поднос, побе-
лели.
– Мы разберемся с твоей проблемой, Раму, – медленно произнес Кадербхай. Умень-
шительно-ласкательное обращение «Раму» вызвало на лице официанта широкую детскую
улыбку. – Зайди ко мне завтра ровно в два часа. Мы обсудим это дело подробнее. Мы поможем
тебе, иншалла
58
. И не стоит передавать наш разговор твоему отцу, Раму, пока мы не решим
этого вопроса.
Казалось, Рамеш сейчас схватит руку Кадера и примется ее целовать, но он только покло-
нился и стал пятиться, бормоча слова благодарности. Мы принялись за еду. Абдулла и води-
тель заказали фруктовый салат и кокосовый йогурт и со смаком поедали их. Мы с Кадербхаем
взяли только манговый коктейль. Пока мы цедили этот охлажденный напиток, к окошку авто-
мобиля подошел еще один проситель. Это был полицейский, возглавлявший местный участок.
– Большая честь видеть вас здесь, Кадерджи
59
, – произнес он, скривив лицо с выраже-
нием, которое можно было понять и как льстивую улыбку, и как гримасу боли при внезап-
ном спазме в желудке. Он говорил на хинди с сильным акцентом непонятного происхождения.
Спросив Кадербхая о здоровье его семьи, он перешел к делу.
Абдулла поставил свою пустую тарелку на сиденье рядом с собой, а из-под сиденья выта-
щил какой-то сверток в газетной бумаге и передал его Кадеру. Тот отогнул угол газетного листа,
представив на обозрение толстую пачку банкнот достоинством сто рупий, и протянул ее через
окно полицейскому. Это было сделано так открыто и даже демонстративно, что стало ясно: он
хочет, чтобы все люди в радиусе ста метров видели, что взятка дана и принята.
Полицейский сунул деньги себе под рубашку и, отвернувшись, дважды сплюнул на сча-
стье. Затем он вновь наклонился к окну и стал бормотать на хинди очень быстро и настоя-
тельно. Я уловил слова «тело», «сделка» и что-то вроде «базара воров», но в целом смысл
был мне непонятен. Кадер поднял руку, и полицейский замолчал. Абдулла взглянул на Кадера,
затем на меня, и на лице его промелькнула мальчишеская ухмылка.
– Пойдемте, мистер Лин, осмотрим мечеть, – сказал он спокойно.
Когда мы выбрались из машины, полицейский громко проворчал:
58
Если будет угодно Аллаху (араб.).
59
Окончание – джи, как и – бхай, добавляется при вежливом обращении.

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
128
– Этот гора знает хинди? Бхагван, избави нас от иностранцев!
Мы c Абдуллой нашли место на набережной, где было меньше народу. Мечеть Хаджи Али
возвышалась на маленьком островке, куда можно было перейти по каменному перешейку дли-
ной сто тридцать три шага. С рассвета и до заката перешеек был запружен пилигримами и тури-
стами – если только прилив не затоплял его. Ночью мечеть казалась с набережной кораблем,
бросившим здесь якорь. Медные фонари, подвешенные на кронштейнах, окрашивали мрамор-
ные стены в желтый и зеленый цвет. Закругленные контуры мечети с куполами и арками-сле-
зинками белели при луне, словно паруса этого таинственного судна, а минареты возвышались,
как мачты.
Полная блиноподобная луна, которую в трущобах называют скорбящей луной, заливала
мечеть своим гипнотическим светом. С моря дул легкий бриз, но воздух был теплым и влаж-
ным. Тысячи летучих мышей роились над нашими головами среди натянутых электрических
проводов, напоминая музыкальные ноты на нотной бумаге. Маленькая девочка, которой давно
полагалось бы спать, все еще торговала гирляндами жасмина. Подойдя к нам, она вручила одну
гирлянду Абдулле. Он полез в карман за деньгами, но она, засмеявшись, отвергла их и ушла,
распевая песню из популярного индийского фильма.
– Нет более прекрасного свидетельства Божьего промысла, чем щедрость бедняков, –
тихо произнес Абдулла. Похоже, он всегда говорил таким тихим и мягким голосом.
– Вы говорите по-английски очень хорошо, – заметил я, искренне восхищенный тем, как
красиво он сумел выразить эту нестандартную мысль.
– Да нет, не очень. Просто я знал одну женщину, которая научила меня некоторым сло-
вам, – ответил он. Я ожидал продолжения, но он молчал, глядя на море, а затем заговорил о
другом: – Скажите, мистер Лин, если бы меня не было тогда в притоне Стоячих монахов, что
бы вы сделали, когда этот человек бросился на вас с саблей?
– Я схватился бы с ним.
– Я думаю… – он повернулся ко мне, глядя прямо в глаза, и я вдруг почувствовал, что
волосы у меня на голове готовы зашевелиться от необъяснимого страха, – я думаю, что вы
погибли бы. Он убил бы вас, и вы сейчас были бы мертвы.
– Нет. Он, конечно, был вооружен, но немолод и ничего не соображал. Я справился бы
с ним.
– Возможно, – согласился Абдулла без улыбки. – Возможно, вы справились бы с ним,
но если бы вы сумели отвести удар и остаться в живых, то сабля могла бы ранить или убить
одного из ваших спутников – девушку или вашего друга-индийца, мне так кажется. Один из
вас троих погиб бы.
Я молчал. Безотчетный страх, который я ощутил минуту назад, перерос в явственное
чувство тревоги. Мое сердце с шумом гоняло кровь по сосудам. Абдулла говорил о том, как он
спас мне жизнь, но в его тоне звучала угроза. Во мне начал закипать гнев. Я напрягся, готовый
к сопротивлению, и пристально посмотрел ему в глаза.
Он улыбнулся и положил руку мне на плечо – точно так же, как он сделал это час назад на
другой набережной. Охватившее меня ощущение опасности было очень сильным, но исчезло
так же быстро, как и возникло. Я тут же забыл о нем – на несколько месяцев.
Обернувшись, я увидел, что полицейский, поклонившись Кадеру, отходит от машины.
– Кадербхай сунул взятку этому копу очень демонстративно, – заметил я.
Абдулла засмеялся, и я вспомнил, что в монастыре он смеялся так же открыто, бесхит-
ростно, абсолютно естественно. Этот смех сразу пробудил во мне симпатию к нему.
– Есть старая персидская поговорка: «Лев должен время от времени рычать, чтобы напо-
минать коню о его страхе». Этот полицейский создает проблемы на своем участке. Люди не
уважают его, и это его расстраивает. Из-за этого он создает еще больше проблем, а люди ува-
жают его еще меньше. Теперь же, увидев, что ему дали такой бакшиш – намного больший,

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
129
чем получают обычно копы вроде него, – они начнут немножко уважать его. То, что великий
Кадербхай заплатил ему так хорошо, произвело на них впечатление. А если люди будут ува-
жать этого полицейского, меньше проблем будет для всех нас. Но все как в поговорке: коп –
всего лишь конь, а Кадербхай – лев, и лев прорычал.
– Вы телохранитель Кадербхая?
– Нет-нет! – рассмеялся он. – Господин Абдель Кадер не нуждается в охране. Но я… –
Абдулла замолчал, и мы оба посмотрели на седовласого человека в скромном автомобиле. –
Но я готов отдать за него жизнь, если вы это имеете в виду. Ради него я готов даже на большее.
– Вряд ли человек может сделать для кого-то больше, чем отдать за него жизнь, – заметил
я, усмехнувшись странности этой фразы и серьезности, с какой Абдулла произнес ее.
– Может, может, – ответил он, обняв меня рукой за плечи и ведя обратно к машине. –
Человек может сделать для другого гораздо больше.
– Я вижу, вы подружились с нашим Абдуллой, мистер Лин? – спросил Кадербхай, когда
мы сели в машину. – Это хорошо. Вы должны стать близкими друзьями. Вы похожи на двух
братьев.
Посмотрев друг на друга, мы с Абдуллой недоверчиво рассмеялись. Я был блондином, он
– жгучим брюнетом; у меня были серые глаза, у него – карие; он был персом, я – австралийцем.
На первый взгляд трудно было найти двух менее похожих людей. Но Кадербхай воспринял наш
смех с таким искренним удивлением, что мы поспешили подавить его. Автомобиль тронулся
с места, направившись по Бандра-роуд, а я думал о том, что сказал Кадер. Какими бы значи-
тельными ни казались нам с Абдуллой внешние различия между нами, возможно, старик был
проницательнее нас и его слова содержали долю истины.
Так мы ехали около часа. Наконец на окраинах Бандры автомобиль замедлил ход на
одной из улиц возле магазинов и складов и свернул в узкий проулок, темный и пустынный.
Когда дверца автомобиля открылась, я услышал музыку и пение.
– Пойдемте, мистер Лин, – сказал Кадербхай, не удосужившись объяснить, куда и зачем
он меня приглашает.
Водитель Назир остался возле автомобиля и, прислонившись к капоту, позволил себе
наконец расслабиться и развернул обертку пана, который Абдулла купил ему у ресторана
«Хаджи Али». Я подумал, что за все это время он не произнес ни слова, и подивился тому, как
долго многие индийцы умеют хранить молчание в этом шумном перенаселенном городе.
Мы вошли через широкую каменную арку в длинный коридор и, поднявшись на два лест-
ничных пролета, оказались в просторном помещении, заполненном людьми, дымом и гром-
кой музыкой. Стены этого прямоугольного зала были обтянуты шелком и увешаны коврами. В
дальнем его конце имелось небольшое возвышение, где на шелковых подушках сидели четыре
музыканта. Вдоль стен были расставлены низкие столики, окруженные удобными подушками.
С деревянного потолка свисали бледно-зеленые фонари в форме колокола, отбрасывавшие на
пол дрожащие круги золотистого света. От столика к столику сновали официанты, разнося
черный чай в высоких стаканах. За некоторыми столиками люди курили кальяны, окрашивав-
шие воздух жемчужным цветом и наполнявшие его ароматом чараса.
При нашем появлении многие поднялись на ноги, приветствуя Кадербхая. Абдуллу здесь
тоже хорошо знали. Несколько человек кивнули ему, помахали рукой или подошли погово-
рить. В отличие от посетителей «Хаджи Али», здесь к нему относились с теплотой, обнимали
и надолго задерживали его руку в своей. Один из присутствующих был мне знаком – Шафик
Гусса, или Шафик Сердитый, в чьем подчинении находились все проститутки в районе мат-
росских казарм недалеко от наших трущоб. Еще троих я узнал по газетным фотографиям:
известного поэта, крупного суфийского деятеля и болливудскую звезду второй величины.
Среди людей, окруживших Кадербхая, был администратор этого частного клуба, низень-
кий человечек в застегнутом на все пуговицы и тесно обтягивавшем его животик длинном

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
130
кашмирском жилете. Его лысую голову покрывала белая кружевная шапочка хаджи – чело-
века, совершившего паломничество в Мекку. На лбу красовалось темное пятно, какое появ-
ляется у некоторых мусульман в результате постоянного контакта с каменным полом во время
молитв. Администратор отдал распоряжения, и официанты тотчас принесли еще один столик
с подушками и установили его в углу, откуда было хорошо видно сцену.
Мы сели за столик, скрестив ноги, – Абдулла справа от Кадербхая, я слева. Мальчик в
шапочке хаджи, афганских шароварах и жилете принес нам миску с рисом, густо приправлен-
ным порошковым чили, и блюдо со смесью орехов и сушеных фруктов. Разносчик чая разлил
горячий темный напиток из чайника с узким носиком, держа его на высоте около метра и не
пролив ни капли. Поставив чай перед нами, он предложил нам кусковой сахар. Я хотел отка-
заться от сахара, но тут вмешался Абдулла.
– Мистер Лин, – улыбнулся он, – это ведь настоящий персидский чай, и его надо пить
так, как это делают в Иране.
Он взял в рот кусочек сахара, зажав его между передними зубами, и стал цедить чай
сквозь этот кусочек. Я вслед за ним сделал то же самое, и, хотя из-за растаявшего сахара чай
стал более сладким, чем я любил, я был доволен, что познакомился еще с одним народным
обычаем.
Кадербхай тоже пил чай сквозь кусочек сахара, отдав дань этой традиции с достоинством
и торжественностью, с какими он делал и говорил практически все. Я никогда не встречал
человека более величественного, чем он. Глядя, как он слушает Абдуллу, склонив голову, я
подумал, что он занял бы главенствующее положение в любом обществе и в любую эпоху и
заставил бы окружающих выполнять его распоряжения.
На сцену вышли три певца и расселись перед музыкантами. В зале воцарилась тишина,
певцы затянули песню на три голоса, которые оказались настолько мощными, что пробирали
слушателя до дрожи; их пение было выразительным, сладостным и страстным. Они не просто
пели, но плакали и рыдали; из их закрытых глаз капали на грудь слезы. Слушая их, я испытывал
восторг, но одновременно и некоторую неловкость, как будто они раскрывали передо мной
свои интимнейшие чувства, свою любовь и печаль.
Исполнив три песни, певцы скрылись за занавесом, выйдя в соседнее помещение. Во
время их выступления публика сидела молча, даже не шевелясь, но, стоило им уйти, все разом
заговорили, словно желая сбросить колдовские чары. Абдулла поднялся и подошел к группе
афганцев за другим столиком.
– Вам понравилось их пение, мистер Лин? – спросил Кадербхай.
– Да, очень. Это просто удивительно. Я никогда не слышал ничего подобного. В их пении
столько печали и вместе с тем столько силы. На каком языке они пели? На урду?
– Да. Вы знаете урду?
– Нет, я немного знаю только маратхи и хинди. Я догадался, что это урду, потому что
некоторые из моих соседей в трущобах говорят на нем.
– Газели всегда поют на урду, а эти певцы – лучшие их исполнители во всем Бомбее.
– Это любовные песни?
Улыбнувшись, он наклонился ко мне и коснулся моей руки. В Бомбее люди часто прика-
сались к собеседнику, слегка пожимая или стискивая его руку для большей выразительности.
Обитатели трущоб разговаривали так всегда, и мне это нравилось.
– Да, их можно назвать любовными песнями, но это самые лучшие и самые истинные из
любовных песен, потому что в них выражается любовь к Богу.
Я молча кивнул, и Кадербхай продолжил:
– Вы христианин?
– Нет, я не верю в Бога.
– В Бога нельзя верить или не верить, – объявил он. – Его можно только познать.

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
131
– Ну, тут уж я могу точно сказать, что не познал его, – рассмеялся я. – И, говоря откро-
венно, мне кажется, что в него невозможно поверить – по крайней мере, в бо`льшую часть того,
что о Нем рассказывают.
– Да, разумеется, Бог невозможен. И это первое доказательство того, что он существует.
Кадер внимательно смотрел на меня, по-прежнему держа свою руку на моей. «Так, надо
быть начеку, – подумал я. – Меня втягивают в один из философских диспутов, которыми он
прославился. Это испытание, и не из легких, тут масса подводных камней».
– Вы хотите сказать, что нечто должно существовать потому, что оно невозможно? –
спросил я, пустившись на своей утлой лодчонке в плавание по неисследованным водам вслед
за его мыслью.
– Совершенно верно.
– Но тогда получается, что не существует того, что возможно?
– Именно! – расплылся он в улыбке. – Я восхищен тем, что вы это понимаете.
– Знаете, – улыбнулся я в ответ, – я произнес эту фразу, но это не значит, что я ее пони-
маю.
– Я объясню. Ничто не существует таким, каким мы это видим. Ничто из того, что мы
видим, не является таким, каким представляется нам. Наши глаза – обманщики. Все, что
кажется нам реальным, просто часть иллюзии. Нам кажется, что мы видим существующие
вещи, но их нет. Ни вас, ни меня, ни этой комнаты. Ничего.
– И все же я не понимаю. Почему возможные вещи не могут существовать?
– Я скажу по-другому. Силы, создающие все материальное, что, как нам кажется, суще-
ствует вокруг нас, нельзя измерить, взвесить или даже отнести к тому или иному моменту
известного нам времени. Одна из форм, в которых проявляются эти силы, – фотоны света.
Для них мельчайшая частица вещества – целая вселенная свободного пространства, а весь наш
мир – только пылинка. То, что мы называем Вселенной, – это лишь наша идея, и к тому же
не слишком удачная. С точки зрения света, жизнетворного фотона, известная нам Вселенная
нереальна. Ничто в ней не реально. Теперь вы понимаете?
– Не совсем. Если все, что представляется нам известным, на самом деле неправильно
или нереально, то как мы можем знать, что нам делать, как нам жить, как не сойти с ума?
– Мы обманываем себя, – ответил он, и в его янтарных глазах плясали золотые искорки
смеха. – Нормальный человек просто лучше умеет обманывать, чем сумасшедший. Вы с Абдул-
лой братья. Я знаю это. Ваши глаза лгут, говоря вам, что вы не похожи. И вы верите лжи,
потому что так легче.
– И поэтому мы не сходим с ума?
– Да. Позвольте сказать вам, что я вижу в вас своего сына. Я не был женат, и у меня нет
детей, но в моей жизни был момент, когда я мог жениться и иметь сына. Это было… Сколько
вам лет?
– Тридцать.
– Я так и знал! Тот момент, когда я мог стать отцом, был ровно тридцать лет назад. Но
если я скажу вам, что вы мой сын, а я ваш отец, и я это ясно вижу, вы подумаете, что это
невозможно. Вы не поверите этому. Вы не увидите той правды, которую вижу я и которая сразу
стала ясна мне в тот миг, когда мы впервые встретились несколько часов назад. Вы предпочтете
поверить удобной лжи, говорящей, что мы незнакомцы и между нами нет ничего общего. Но
судьба – вы знаете, что такое судьба? На урду ее называют кисмет, – судьба может сделать с
нами все что угодно, кроме двух вещей. Она не может управлять нашей свободной волей и не
может лгать. Люди лгут – чаще себе, чем другим, а другим лгут чаще, чем говорят правду. Но
судьба не лжет. Это вы понимаете?
Это я понимал. Понимало мое сердце, хотя мой возмущенный разум не хотел согла-
шаться с его словами. Каким-то непонятным образом этому человеку удалось нащупать во мне

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
132
эту печаль, пустоту в моей жизни, которую должен был заполнять мой отец. Спасаясь от пре-
следования, я скитался в этой пустоте, испытывая подчас такую тоску по отцовской любви,
какая накатывает на целый тюремный корпус заключенных в последние часы перед наступле-
нием нового года.
– Нет, – соврал я. – Прошу меня простить, но я не могу согласиться, что можно сделать
вещи реальными, просто поверив в них.
– Я такого не говорил, – возразил он терпеливо. – Я сказал, что реальность, какой она
предстает перед вами и перед большинством людей, всего лишь иллюзия. За тем, что видят
наши глаза, есть другая реальность, и ее надо почувствовать сердцем. Иного пути нет.
– Понимаете… То, как вы смотрите на вещи, сбивает с толку. Это какое-то… хаотичное
восприятие. А вы сами не находите его хаотичным?
Он опять улыбнулся:
– Нелегко посмотреть на мир под правильным углом зрения. Но есть вещи, которые мы
можем познать, в которых можем быть уверены. И сделать это не так уж трудно. Позвольте мне
продемонстрировать это вам. Для того чтобы познать истину, достаточно закрыть глаза.
– Всего-навсего? – рассмеялся я.
– Да. Все, что нужно сделать, – закрыть глаза. Мы можем, например, познать Бога и
печаль. Мы можем познать мечты и любовь. Но все это нереально – в том смысле, какой мы
придаем вещам, которые существуют в мире и кажутся реальными. Это нельзя взвесить, изме-
рить или разложить на элементарные частицы в ускорителе. И потому все это возможно.
Моя лодка дала течь, и я решил, что пора выбираться на берег.
– Я никогда не слышал об этом ночном клубе. Таких в Бомбее много?
– Штук пять, – ответил он, с невозмутимой терпеливостью согласившись сменить тему
разговора. – Вы считаете, это много?
– Мне кажется, это достаточное количество. Здесь не видно женщин. Они не допуска-
ются?
– Им не запрещено приходить сюда, – нахмурился он, подыскивая точные слова. – Но
они не хотят приходить. У них есть свои места, где они собираются, чтобы обсудить свои дела,
послушать музыку и пение, а мужчины в свою очередь предпочитают не беспокоить их там.
К нам подошел очень пожилой человек в костюме, известном под названием курта-
паджама
и состоящем из простой холщовой рубахи и тонких мешковатых штанов. Старик сел
у ног Кадербхая. Он был худ, согбен и, несомненно, беден. Лицо его было изборождено глу-
бокими морщинами, белые волосы высоко подбриты, как у панка. Коротко, но уважительно
кивнув Кадеру, он начал перемешивать табак и гашиш своими узловатыми пальцами. Через
несколько минут он протянул Кадеру огромный чиллум, держа наготове спички, чтобы раз-
жечь его.
– Этого человека зовут Омар, – сказал Кадербхай. – Никто в Бомбее не умеет приготовить
чиллум лучше его.
Польщенный, Омар расплылся в беззубой улыбке, зажег спичку и дал Кадербхаю прику-
рить. Затем он передал чиллум мне и, понаблюдав критическим взором за тем, как я с ним
обращаюсь, нечленораздельно буркнул что-то одобрительное. После того как мы с Кадером
сделали по две затяжки, Омар закурил чиллум сам и прикончил его мощными затяжками, от
которых его впалая грудь вздымалась так, что, казалось, вот-вот лопнет. Вытряхнув остатки
белого пепла из чиллума, старик пососал его, чтобы высушить. Кадербхай с одобрением кив-
нул. Несмотря на свой почтенный возраст, Омар легко поднялся на ноги, не касаясь руками
пола, и удалился, а в это время на сцену снова вышли певцы.
Вернулся и Абдулла, принесший с собой хрустальную чашу, наполненную ломтиками
манго, папайи и арбуза. Аромат фруктов разнесся в воздухе, а сами они таяли у нас во рту. Вто-
рое отделение концерта состояло всего из одной песни, но длилась она почти полчаса. Звучала

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
133
песня очень величественно; в ее основе лежала простая мелодия, которую исполнители укра-
шали импровизированными каденциями. Музыканты аккомпанировали певцам, вовсю наяри-
вая на таблах
60
, но лица певцов были бесстрастны, они сидели закрыв глаза и не шевелясь.
Когда певцы закончили выступление, публика, сбросив оцепенение, вновь начала бол-
тать. Абдулла наклонился ко мне:
– Пока мы ехали сюда, мистер Лин, я всю дорогу думал о словах Кадербхая насчет того,
что мы братья.
– И я тоже.
– У меня было два брата дома, в Иране, но их обоих убили во время войны с Ираком.
Сестра у меня есть, а братьев не осталось. Быть единственным братом – это печально, вы
согласны?
Что я мог ответить ему? Мой брат был потерян для меня, как и вся семья.
– Я подумал, что, может быть, Кадербхай сказал правду. Может быть, мы действительно
похожи, как братья.
– Возможно.
Он улыбнулся:
– Я решил, что вы мне нравитесь, мистер Лин.
Несмотря на улыбку, это звучало так торжественно, что я не смог удержаться от смеха.
– В таком случае перестань называть меня «мистер Лин», ухо режет.
– Хорошее английское выражение! Совсем отрезает? – усмехнулся он.
– Не совсем, но чувствительно. Короче, давай обращаться друг к другу на «ты».
– Хорошо. Я буду называть тебя Лин, брат Лин. А ты называй меня Абдулла, ладно?
– Ладно.
– И мы навсегда запомним ночь, когда мы были на концерте Слепых певцов, потому что
в эту ночь мы побратались.
– Ты сказал, слепых певцов?
– Да. Ты не знал? Это знаменитые Слепые певцы из Нагпура. Их очень любят в Бомбее.
– Они из какого-то специального учреждения?
– Учреждения?
– Ну да, из какой-нибудь школы для слепых или чего-нибудь в этом роде?
– Нет, брат Лин. Раньше они не были слепыми и могли видеть, как и мы. Но однажды в
деревушке возле Нагпура было произведено ослепление, и они перестали видеть.
От шума у меня уже начинала болеть голова, а смешанный запах фруктов и чараса, столь
приятный поначалу, приелся, и захотелось вдохнуть свежего воздуха.
– Что значит «было произведено ослепление»?
– Ну, понимаешь, в горах около их деревни прятались бандиты, повстанцы, – принялся
объяснять мне Абдулла в своей неторопливой, рассудительной манере. – Крестьянам прихо-
дилось давать им еду и оказывать разную помощь. У них не было выбора. А потом в деревню
пришли солдаты и полицейские и ослепили двадцать человек в назидание крестьянам из дру-
гих деревень. Такое иногда случается. А певцы даже не были из этой деревни. Они приехали
туда, чтобы выступить на празднике. Им не повезло – их ослепили вместе с остальными. Всех
их, двадцать мужчин и женщин, привязали на земле и выкололи им глаза острыми бамбуко-
выми палками. Теперь Слепые певцы поют всюду, по всей Индии, они стали знамениты и раз-
богатели…
Я слушал его рассказ и не знал, что сказать на это, как отреагировать. Кадербхай рядом со
мной разговаривал с молодым афганцем в тюрбане. Молодой человек склонился, чтобы поце-
ловать руку Кадербхая, и в складках его одежды проглянул пистолет. Вернулся Омар, чтобы
60
Табла – небольшой барабан овальной формы.

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
134
приготовить нам еще один чиллум. Он ухмыльнулся мне, обнажив почерневшие от чараса
десны, и кивнул.
– Да-да, – прошепелявил он, заглядывая мне в глаза. – Да, да, да.
Певцы опять появились на сцене. Дым поднимался к потолку, завихряясь спиралью
вокруг медленно вращавшихся лопастей вентиляторов. И в этом зале, обтянутом зеленым шел-
ком, наполненном музыкой и доверительным бормотанием, началась новая фаза моей жизни.
Теперь я знаю наверняка: в жизни человека не раз бывают такие поворотные моменты, дающие
начало чему-то новому. Все зависит от удачи, от твоей воли и от судьбы. Таким началом был
тот день, когда в деревне Прабакера река вышла из берегов и женщины дали мне имя Шанта-
рам. Теперь я это знаю. И еще одно я понял: все, что я делал и кем я был в Индии до этого
концерта Слепых певцов, а может быть, и вся моя предыдущая жизнь, было лишь подготовкой
к встрече с Абделем Кадер-ханом. Абдулла стал моим братом, Кадербхай стал моим отцом.
К тому моменту, когда я осознал это полностью и разобрался в причинах, я успел в качестве
брата и сына побывать на войне, оказался замешанным в убийствах и все в моей жизни изме-
нилось бесповоротно.
Пение прекратилось, и Кадербхай наклонился ко мне. Губы его шевелились, но я не мог
разобрать, что он говорит.
– Простите, я не расслышал.
– Я сказал, что чаще всего истину можно найти в музыке, а не в философских трактатах.
– Но что такое истина? – спросил я. Не то чтобы это так уж интересовало меня в тот
момент. Я просто хотел поддержать умный разговор.
– Истина в том, что нет хороших или плохих людей. Добро и зло не в людях, а в их
поступках. Люди остаются просто людьми, а с добром или злом их связывает то, что они делают
– или отказываются делать. Истина в том, что в одном мгновении настоящей любви, в сердце
любого человека – и благороднейшего из всех, и самого пропащего – заключена, как в чашечке
лотоса, вся жизнь, весь ее смысл, содержание и назначение. Истина в том, что все мы – каждый
из нас, каждый атом, каждая галактика и каждая частица материи во Вселенной – движемся
к Богу.
Эти его слова остались со мной навсегда. Я и сейчас слышу их. Слепые певцы остались
навсегда. Я вижу их. Та ночь, послужившая началом, и те два человека, ставшие моим отцом
и братом, остались навсегда. Я помню их. Это легко. Для этого достаточно закрыть глаза.

Г. Д. Робертс. «Шантарам»
135

жүктеу/скачать 0,98 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: