Жан-Поль Сартр «Тошнота» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
90 красили и вкопали в землю на обочине другой дороги, я потеряла бы ориентир. Ты мне не-
обходим: я меняюсь, но ты, таков уговор, должен оставаться, каким был. Глядя на тебя, я
могу измерить, насколько изменилась я сама.
Я все– таки слегка задет.
– Ну так вот, мерка у тебя неточная, – живо возражаю я. – За это время я как раз пере-
менился, и по сути я…
– Пфф! – с уничтожающим презрением фыркает она. – Подумаешь, интеллектуальные
перемены! Вот я изменилась до мозга костей…
До мозга костей… Что потрясло меня в ее голосе? Так или иначе, во мне вдруг совер-
шается перелом – я перестаю искать исчезнувшую Анни. Меня трогает вот эта толстая, по-
трепанная жизнью женщина, это ее я люблю.
– У меня появилась странная уверенность… физическая, что ли. Я чувствую, что со-
вершенных мгновений не бывает. Когда хожу, я чувствую это ногами. Чувствую все время,
даже когда сплю. И не могу об этом забыть. И не то чтобы это меня однажды осенило – я не
могу сказать: вот с такой-то минуты или с такого-то дня моя жизнь переменилась. Но от-
ныне у меня всегда такое состояние, будто накануне до меня внезапно это дошло. Я оше-
ломлена, я не в своей тарелке, я не могу к этому привыкнуть.
Она произносит все это спокойным голосом, с оттенком гордости из-за того, что она
так изменилась. Она покачивается на своем сундуке с удивительной грацией. Еще ни разу с
тех пор, как я вошел, она не была так похожа на прежнюю Анни, на Анни, какой она была в
Марселе. Она вновь покорила меня, вновь погрузила в свой странный мир, за пределами
смешного, наигранного, за пределами мудрствований. Я даже вновь чувствую тот легкий
озноб, который всегда охватывал меня в ее присутствии, тот же горький привкус во рту.
Анни разомкнула пальцы и выпустила из рук колено. Она молчит. Это рассчитанное
молчание – так в Опере сцена остается пустой в течение семи оркестровых тактов, не боль-
ше и не меньше. Анни пьет чай. Потом отставляет чашку и, выпрямившись, опирается кула-
ками на края сундука.
И вдруг ее лицо становится великолепным лицом Медузы, которое я когда-то так лю-
бил: исполненное ненависти, перекошенное, ядовитое. Анни меняет не выражение, она ме-
няет лицо, как античные актеры меняли маски – в мгновение ока. И каждая из этих масок
призвана творить определенную атмосферу, задавать тон тому, что последует. Маска появ-
ляется и остается неизменной, покуда Анни говорит. Потом маска спадает, отделяется от
Анни.
Анни устремила на меня невидящий взгляд. Сейчас она заговорит. Я жду трагического
монолога на уровне ее маски, жду погребального песнопения.
Но она произносит короткую фразу:
– Я живой мертвец.
Тон не вполне соответствует лицу. Он не трагичен: он страшен – в нем сухое отчаяние,
без слез, без жалости. Да, что-то в ней безнадежно иссохло.
Маска упала, Анни улыбается.
– Я вовсе не грущу. Иногда меня это даже удивляло, и зря: о чем мне грустить? Когда-
то я была способна на пылкие страсти. Я страстно ненавидела свою мать. Или вот тебя, – с
вызовом говорит она, – тебя я страстно любила.
Она ждет ответной реплики. Я молчу.
– Но с этим, разумеется, покончено раз и навсегда.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. Знаю, что больше никто и ничто не сможет внушить мне страсть. Понимаешь,
начать кого-нибудь любить – это целое дело. Нужна энергия, любопытство, ослеплен-
ность… Вначале бывает даже такая минута, когда нужно перепрыгнуть пропасть: стоит за-
думаться, и этого уже не сделаешь. Я знаю, что больше никогда не прыгну.
– Почему?
Анни бросает на меня иронический взгляд и не отвечает.