Фразеологический потенциал немецких шванков XVI века

 
88 
Впрочем,  темы  для  шванков  обнаруживались  в  каждой  жизненной 
области:  семейные  отношения,  брак  и  супружеская  измена,  деревенская 
жизнь, отношения между мужчиной и женщиной, мастером и подмастерьем, 
крестьянином и слугой, священником и паствой, господином и слугой. 
По  мнению  В. И. Пуришева,  в  шванках  «изображались  всевозможные 
чудачества,  смешные  проступки,  забавное  неразумие  или  ловкость, 
хитроумие  и  т.п.»  [Пуришев  1955:  212].  В  веселых  рассказах  речь  идет  о 
повседневной  жизни,  о  человеческих  отношениях,  его  потребностях  и 
желаниях.  Частыми  героями  шванков  являются  наивные  простаки,  дураки, 
ловкие  и  хитрые  женщины,  неверные  жены,  пьяницы,  нечестные  судьи, 
лукавые  обманщики,  прохвосты,  мошенники,  глупые  священники,  врачи, 
школяры  и  студенты.  То  есть  перед  читателем  предстает  образ 
«повседневного  человека»,  некоего  «простеца»,  «рядового  человека»,  не 
знавшего  латыни  и  жившего  в  стихии  устной  культуры,  который 
воспринимался  в  качестве  «другого»  в  рассматриваемую  эпоху  [Ле  Гофф 
1992: 355].  
 В  центре  сюжета  шванка  находится  какое-либо  «кульминационное 
событие комического характера», о котором авторы повествуют с бытовыми 
подробностями  и  натурализмом.  Герой  шванка  является  типом,  носителем 
суммы  общих  качеств,  присущих  ему  по  своему  общественному  статусу, 
сословию  и  происхождению.  Поэтому  чаще  всего  герой  не  нуждается  в 
имени
23
: это просто купец, школяр, клирик, девица, старик, при этом каждый 
обязан  придерживаться  определенного  кодекса  правил  и  выполнять 
определенную  роль  в  обществе.  Сюжет  шванка  составляло  нарушение 
предписанной  нормы  поведения.  Так,  монахи  грешат,  студенты  не  учатся, 
жены  нарушают  супружескую  верность.  «Построенный  на  этом  эпизоде 
сюжет  получает  свое  разрешение  в  финале,  который  венчается  моральной 
                                                 
23
 Все же необходимо отметить, что в некоторых шванках авторы называют точное имя и 
фамилию  героя,  место,  где  он  проживает,  особенности  национального  характера  и 
диалектальных различий. Данное обстоятельство более характерно для поздних шванков. 

 
89 
сентенцией,  где  автор   “берет  слово”  и  проповедует  законы  добродетели, 
мирного соседства, благоразумия и трудолюбия» [История… 2011: 385].  
В  шванках  часто  порицаются  и  высмеиваются  различные  человеческие 
пороки.  В. П. Даркевич  считает  возможным  применить  к  Средневековью 
тезис  Аристотеля:  «над  пороками  человека  можно  смеяться  только  в  том 
случае, если они не представляют серьезной угрозы для общества [Даркевич 
2004:  15].  По  мнению  исследователя,  «в  многоплановом  смысловом 
пространстве  пародии  поучительный  урок  заключался  не  в  суровом 
осуждении  с  позиций  собственной  безгрешности,  а  в  достаточно  мягком 
отеческом  назидании,  когда  и  аморальные  комические  персонажи  могут 
внушать 
симпатию. 
К 
их 
числу 
принадлежат 
невежественные 
священнослужители, лицемерные монахи – пьянчуги, обжоры и распутники, 
рыцари-трусы  и  т.д.  Морализм  не  исключал,  а  предполагал  игру 
воображения, остроумие, улыбку» [Там же: 16]. 
Исходя 
из 
культурно-исторической 
ситуации 
популярностью 
пользовался,  в  частности,  персонаж  монаха,  священника.  В  шванках 
представители  духовенства  предстают  глупыми  (как  в  шванке  Г. Викрама 
«Von  einem  ungelerten  pfaffen,  der  den  kalender  nit  verstund»  о  священнике, 
который  не  знал  календаря),  постоянно  попадают  впросак,  нарушают 
монашеские обеты и слабы духом, особенно в вопросах мирских развлечений 
или любовных похождений.    
По  подсчетам  Н. Ноймана,  в  собрании  Г. Викрама  из  111  шванков 
каждый  пятый  посвящен  «священному  сословию»  [Neumann  1986:  27]. 
Согласно  В. Дойферт,  каждая  восьмая  история  так  или  иначе  связана  с 
клерусом  [Deufert  1975:  53].  И  к  этому  обращались  не  только  авторы, 
которые  не  скрывали  своего  реформаторского  настроения,  но  и  противник 
М. Лютера  И. Паули  не  раз  использовал  этот  образ  в  своих  шванках, 
«подмешивал» образ попа в поучительные рассказы [Neumann 1986: 27]. 
Итак, «немецкая шванковая литература была своеобразным резервуаром 
для старых средневековых схем и новых тенденций в письменной (книжной) 

 
90 
культуре»  [Бабенко  2011:  355].  При  этом  шванк  «отличался  однотипностью 
повествовательной 
структуры, 
схематичностью 
развития 
действия. 
Автономный  характер  содержания  шванков  допускал  их  произвольную 
группировку  в  сборниках,  а  накопление  шванковых  сюжетов  могло  быть 
потенциально  неограниченными  (ср.  многотомные  сборники  шванков 
Кирхгофа)» [Гухман, Семенюк, Бабенко 1984: 100]. 
Отличительными 
чертами 
жанра 
шванка 
является 
его 
«малоформатность,  ограниченность  протяженности  каждого  отдельно 
взятого,  самостоятельного  текста  и  обязательное  его  вхождение  в  общее 
дискурсивное  пространство,  т.е.  в  сборник  жанрово  близких  текстов,  где 
каждый текст выделен, обозрим, формально и семантически самодостаточен, 
тематически  выразителен  и  завершен,  наблюдаем  в  самых  мелких  деталях» 
[Бабенко 2011: 362].  
М. Ю. Реутин  утверждает,  что  в  немецкой  филологии  тексты  шванков 
ошибочно  называют  сборниками  шванков  («Schwanksammlungen»),  потому 
что  «помимо  шванков,  ранние  народные  книги  включают  в  себя  загадки, 
прения,  басни,  паремии  и,  самое  главное,  промежуточные,  междужанровые 
образования»  [Реутин  1996:  63].  С  таким  мнением  нельзя  не  согласиться, 
однако в настоящей работе представляется необходимым анализировать все 
произведения, включенные в сборники. Ведь даже пересказ заимствованных 
автором сюжетов передается им в своей яркой авторской манере и не всегда 
является  точным  переводом  с  других  языков.  Поэтому  тексты  всех 
произведений  (в  данной  работе  мы  будем  называть  их  все  шванками) 
представляют  собой  ценное  свидетельство  формирования  языковой  и,  в 
частности, фразеологической нормы немецкого языка. 
В  следующем  параграфе  остановимся  на  том,  какие  особенности  как 
композиционно-речевые, так и языковые были присущи шванкам XVI в.  
 

 
91 
2.3. Некоторые композиционно-речевые и языковые особенности  
немецкого шванка XVI века 
 
Произведения  шванковой  литературы  охватывают  различные  сферы 
городской  жизни,  вопросы  религии,  морали,  взаимоотношения  между 
людьми,  описывают  сцены  бытового  характера.  Нельзя  не  согласиться  с 
мнением  А. Я. Гуревича,  полагающего,  что,  так  как  жанры  средневековой 
литературы имели «всенародную аудиторию», то и «их знаковые системы не 
могли  не  включать  в  себя  элементов  знаковых  систем  этой  аудитории,  -  их 
создатели неизбежно искали с нею общий язык» [Гуревич 2007: 290].  
Простота  и  доступность  языковых  средств  свидетельствуют  о  тесной 
связи  шванков  с  устной  речью,  по  своему  стилю  они  наиболее  близки 
разговорной  форме  языка.  Поэтому  неудивительно,  что  языковой  материал 
шванка имеет преимущественно эмоционально-оценочный характер, так как 
комический  эффект,  реализуемый  в  произведении,  не  в  последнюю  очередь 
достигается  за  счет  использования  экспрессивной  лексики.  Так, 
В. А. Данилова  отмечает,  что  сборники  XVI в.  характеризуются  широким 
стилистическим диапазоном используемой авторами оценочной лексики, что 
проявляется,  например,  в  многообразии  именований  женщин,  наделенных 
различными  пороками.  При  этом  метафорика  шванка  заимствует  образы  из 
повседневной  жизни  [Данилова  2007:  187].  Например,  Я. Фрей  в  шванке 
«Von  einem  groben  närrischen  bauren,  der  wolt  junge  gänß  außbrütlen»  («О 
неотесанном, придурковатом крестьянине, который хотел высидеть молодых 
гусят»)
24
  обращается  к  целому  ряду  синонимичных  обозначений  «дурака», 
глупого  человека,  вознамерившегося  высиживать  гусят:  der  aller  närriste 
mensch,  geck,  narr,  einen  närrischen  kopff  haben,  ein  ungehobleter  esel,  ein 
grosser ungschickter götz, klotz, Lawel, der gut löffel, Jockel, ein lebendiger narr, 
tüppelnarr,  einer  groben  unnd  dollen  verstäntnus  sein,  zu  allen  dingen  verderbt 
sein,  Hans  Wurst  и  др.  Перед  нами  ярко  окрашенный  слой  лексики  и 
                                                 
24
 См. Приложение 1. 

 
92 
фразеологии,  который  по  своим  стилистическим  признакам  относится  к 
разным  уровням  разговорного  языка:  от  нейтрального  до  сниженного. 
Видится,  что  именно  использование  сниженного  стиля  на  лексико-
фразеологическом  уровне  позволяет  добиться  наибольшей  экспрессивности. 
Эмоционально-оценочная  лексика  позволяет  сатирически  и  с  иронией 
изобразить внешний облик человека, его психофизиологические особенности 
и деятельность. Как считает В. Я. Пропп, «насмешливый смех всегда вызван 
изобличением  недостатков  внутренней,  духовной  жизни  человека»,  а 
«искусство  или  талант  комика,  юмориста,  сатирика  состоят  в  том,  чтобы, 
показывая  объект  насмешки  с  его  внешней  стороны,  таким  путем  раскрыть 
его внутреннюю недостаточность или несостоятельность» [Пропп 1999: 175].  
Иногда  в  шванке,  говоря  словами  В. П. Даркевича,  «причудливо 
смешивалось  серьезное  и  комическое»  [Даркевич  2004:  8].  По  его  мнению, 
«смеховой  эффект  строится  на  несоответствии  между  должным  и 
происходящим» [Там же: 11]. Иследователь утверждает, что «в Средние века 
комические  ситуации  ограничивались  осмеянием  отрицательных  явлений 
повседневности:  пьянства,  чревоугодия,  приверженности  к  радостям 
“госпожи  Венеры”,  доводящих  до  нищеты  азартных  игр,  разорительных 
экстравагантных  женских  мод,  коварства  представительниц  прекрасного 
пола»  [Там  же].  Отметим,  однако,  что  в  шванке  XVI  в.  наряду  с 
вышеперечисленными  явлениями  смешение  серьезного  и  комического 
достигается в том числе за счет осмеяния бесовских сил
25
. 
«Смешению»  шутки  и  серьезности  способствовал  такой  лексико-
стилистический  прием,  основанный  на  сознательном  разрушении 
устойчивых  языковых  конструкций,  как  языковая  игра,  «системный 
механизм  преобразования  нормативных  языковых  единиц  с  целью  вызвать 
комический  эффект»  [Мокиенко  2012:  101].  Интересным  представляется 
анализ  подобной  языковой  игры,  основанной  на  использовании  сходно 
звучащих  слов,  например,  в  шванке  «Mann  aus  dem  Paradies»  («Человек  из 
                                                 
25
 Более подробно см. в Главе 3. 

 
93 
Парижа»).  В  XVI  в.  эта  история  вошла  в  несколько  немецкоязычных 
литературных  сборников  [Bausinger  1980:  151],  находим  данный  сюжет  у 
Г. Викрама  в  шванке  «Von  einem  armen  studenten,  so  auß  dem  paradyß  kam, 
und  einer  reychen  beürin»  («О  бедном  студенте,  который  пришел  из  рая,  и  о 
богатой  крестьянке»).  В  данном  шванке  основным  текстообразующим 
элементом  является  игра  слов  Paris  «Париж»  и  Paradies  «рай».  В  шванке 
рассказывается  о  студенте  из  Парижа,  случайно  остановившемся  у  одной 
крестьянки,  которая  часто  вспоминала  своего  покойного  мужа  и  потому  на 
вопрос,  откуда  студент,  услышала  «рай»  вместо  слова  «Париж».  Женщина 
просит  студента  передать  усопшему  подарки  «в  рай».  Ее  второй  супруг, 
услышав о произошедшем, спешит за студентом. Последний, переодевшись в 
другое  платье,  показывает  мужчине  неверную  дорогу.  Оставив  своего  коня, 
тот пускается в погоню. Так смекалистый студент остается и с подарками, и с 
конем.  
В  шванках  подобное  одурачивание  нередко  составляет  главный 
сюжетный стержень произведения. При этом В. Я. Пропп подчеркивает, что 
в  подобных  историях  в  большинстве  случаев  будет  морально  оправдан 
хитрец и шутник, и все симпатии реципиента будут на его стороне, а не на 
стороне  обманутого.  «Оставить  в  дураках  –  таков  главнейший  прием 
фольклорной  сатиры»  [Пропп  1999:  96],  что  вполне  доказывает  и 
вышеупомянутый шванк.  
Влияние узуса разговорного языка способствует использованию грубых 
языковых  форм.  Как  отмечается,  наличие  грубых  форм  просторечия, 
вульгаризмов,  бранной  фразеологии  в  литературе  второй  половины  XVI  в. 
являлось своеобразной формой протеста «бюргерско-демократических слоев 
против  унылой  монотонности  и  богословской  суровости  церковной 
словесности»  [Пуришев  1955:  209–210]  и  вносило  «развлекательные 
моменты  в  незатейливые  бытовые  сюжеты»  [Гухман,  Семенюк,  Бабенко 
1984: 106]. 

 
94 
Тенденция  к  реалистически  грубому  использованию  языковых  средств 
была одной их характерных черт рассматриваемого периода [Бах 2011: 196]. 
Нецензурная  лексика,  просторечный  словарь  образуют  значительный 
лексический  пласт,  характерный  для  стилистических  особенностей 
гробианизма  [Гухман,  Семенюк,  Бабенко  1984:  36].  Элементы  гробианизма 
связаны  с  образом  святого  Гробиана  (Гробиануса),  покровителя  наглецов  и 
простаков,  который  встречается  впервые  в  «Корабле  дураков»  С. Бранта. 
Предпосылки гробианизма, как одного из жанров городской литературы XV–
XVI вв.,  связаны  с  появлением  «застольных  речей»  Tischzuchten, 
иронических наставлений, как себя вести неблагопристойно за столом. Образ 
Гробиана  можно  встретить,  например,  в  шванке  Г. Сакса  «Tischzucht»,  у 
Г. Викрама  в  шванке  «Einer  satzt  seinem  gefattern  eun  hut  mit  bruntz  auff  den 
kopff  in  einer  abenzech».  При  этом  образ  святого  Гробиана  имеет  не  только 
дидактическое назначение, но и несет развлекательную функцию.  
Впрочем,  по  мнению  А. Баха,  в  результате  владычества  святого 
Гробиана,  покровителя  грубости,  «бурно  распространилась  грубая  брань  и 
отвратительные крепкие словечки, особенно в разговорном языке» [Бах 2011: 
199].  Данное  обстоятельство  связано  с  преобладанием  «материально-
телесного  начала  жизни»,  распространенными  образами  были  описания 
самого  тела,  еды,  питья,  испражнений,  половой  жизни,  в  связи  с  чем  и 
распространились  различные  непристойности,  ругательства  и  проклятия, 
которые  утратили  к  тому  времени  магический  и  практический  характер, 
«приобрели самоцельность, универсальность и глубину» [Бахтин 1965: 21]. 
Н. С. Бабенко  уверена,  что  возникающее  в  дискурсивном  пространстве 
текста коммуникативное напряжение разрешается в том числе стилистически 
сниженными  языковыми  средствами,  как,  например,  ругань,  брань, 
детабуированная  лексика,  которые  преодолевают  речевые  запреты, 
ограничения  и  условности  и  нередко  используются  для  создания 
комического  эффекта  и  способствуют  «развлекательности»  текста  [Бабенко 
2011: 361]. 

 
95 
Близость к народно-разговорной форме языка особенно проявляется и в 
простоте  построения  дискурса.  Для  шванка  ХVI  в.  характерно  довольно 
широкое  употребление  устных  разговорных  форм  в  типичных  для  жанра 
диалогических  ситуациях,  которым  свойственны  особые  речевые  обороты, 
незамысловатый  синтаксис,  разговорная  фразеология  и  наличие  грубой  и 
даже обсценной лексики
26
.  
Моделирование  структуры  устного  высказывания  влечет  за  собой 
обращение  к  простым  предложениям,  что  особенно  выражено  в 
произведениях  И. Паули.  Необходимо  отметить,  что  шванки  И. Паули 
представляют собой относительно небольшие по объему произведения, в то 
время  как  последующие  сборники  являются  более  объемными.  В  связи  с 
этим в некоторой степени структура высказывания у И. Паули, тяготеющая к 
простоте,  дидактике  и  предназначенная  для  понимания  всеми  читателями, 
отличается  от  других  авторов,  для  которых  характерны  более 
распространенные фразы и наличие разных типов сложных предложений.   
Из  морфологических  особенностей  разговорного  дискурса  следует 
указать  на  использование  местоимения  «du»  часто  в  слитной  с  глаголом 
форме,  например:  willstu,  bistu,  sichstus,  kanstu.  К  признакам  разговорности 
можно  отнести  наличие  артикля  перед  именами  собственными,  замену 
местоимения  определенным  артиклем,  высокую  частотность  употребления 
частиц, в том числе модальных gar, doch, wol, also и др. 
Диалоги  характеризуются  наличием  эллиптических  конструкций,  что 
свойственно  устной  речи.  Экспрессивность  предложений  часто  достигается 
обращением  к  междометиям  Ach!,  Ey!,  O!,  а  также  к  рифмованным 
элементам, часть из которых составляют пословицы и поговорки.  
Большой  частотностью  отличаются  сложные  бессоюзные  предложения, 
соединяющие  множество  простых.  Подобные  предложения  подчеркивают 
живость и динамичность происходящего, например:  
                                                 
26
  Думается,  что  исследование  диалогического  дискурса  в  рамках  тяготеющего  к 
разговорным  формам  жанра  позволит  выявить  и  характерные  черты  устных  форм 
немецкого языка рассматриваемого периода. 

 
96 
Ein gartnerin gieng zu Brumpt in ihrem krautgarten grasen vor dem flecken; sie sang unnd 
was frölich. Ein reuter, der ongeferd für ritt, der grüßt sie und sagt.  
Zu Maintz was ein fürsprech, ein gantz ritz roter fuchs, der het vil kinder; die warend alle 
weiss und hetten hüpsch weiß haar.  
Wir lesen von einem Burger, der het ein grosen Hund, den het er zu einem Spycher oder zu 
einem Erbsenacker gelegt, des zu hüten, und schickt im zu essen uff das Feld. 
Как видим, для шванка характерны и пролептические конструкции. 
В 
произведениях 
довольно 
распространены 
относительные 
предложения,  а  также  представлены  псевдопридаточные  предложения  с 
союзом dass: Das thu der teufel!, часто выражающие предостережение. 
Итак,  представляется  возможным  согласиться  с  мнением  о  том,  что 
«связь  с  устными  формами  речи  придавала  литературному  языку  живую 
выразительность и делала его понятным и доступным для широких кругов»  
[Гухман,  Семенюк,  Бабенко  1984:  106],  к  которым  и  был  обращен 
рассматриваемый  нами  литературный  жанр.  «Использование  устных  форм 
речи  является,  как  правило,  знаком  сокращения  социальной  дистанции 
между  участниками  письменной  коммуникации  и  установления  их  более 
тесного  контакта,  что  предполагало  и  смену  текстовой  стратегии  – 
тематическое  разнообразие  информации,  усиление  аргументирующих 
сегментов  в  тексте,  введение  иронии,  переключение  стилистических 
регистров, усиление оценочного и экспрессивного компонента информации» 
[Бабенко 1999: 97]. 
Отмечается,  что  в  отличие  от  жанра  сказки,  которой  присуща  особая 
формульность  зачина  и  концовки,  шванк  не  стремится  к  формульности 
[Weber  1904:  13–14].  Все  же  по  нашим  наблюдениям,  особая  формульность 
зачина  характерна,  например,  для  произведений  И. Паули.  Оригинальная 
рифмованная концовка является отличительной чертой шванков Г. Сакса.  
Особое  внимание  в  композиционной  структуре  шванков  XVI  в.,  по 
утверждению  Н. С. Бабенко,  обращает  на  себя  «скрупулезность,  с  которой 
фиксируются даты описываемых событий, имена реальных лиц – участников 
или  свидетелей,  что  порождает  своего  рода  «эффект  присутствия»  и 

 
97 
усиливает  иллюзию  достоверности.  Актуализация  обыденного,  довольно 
банального в своей очевидности и потому массового в своем каждодневном 
проявлении события, легко проецируемого на любого человека, и положения 
дел  (Sachverhalt),  вполне  ожидаемого  в  обстоятельствах  реального  мира, 
стало в шванках главной чертой повествования» [Бабенко 2014: 149]. 
Так  как  многие  шванки  преследует  назидательные  цели,  то  в  качестве 
заключения  авторы  обращаются  к  пояснительным  вставкам-комментариям, 
особенно  ярко  это  выражено  у  Г. Сакса  и  И. Паули.  Нравоучительный 
характер произведения достигается путем выведения морали, выраженной в 
виде  дидактического  суждения,  чаще  всего  подкрепленным  пословицей, 
цитатой  из  Библии  или  изречениями  известных  людей.  Нередко 
поучительной тирадой подкрепляется смеховая концовка. 
Другой  характерной  особенностью  немецких  шванков  XVI  в.  является 
широкое использование различных интертекстуальных связей. 
Как  известно,  термин  «интертекстуальность»,  введенный  в  научный 
обиход Ю. Кристевой на основе идеи диалогичности М. М. Бахтина, является 
одним  из  ключевых  понятий  современной  лингвистики.  Согласно  теории 
интертекстуальности довольно трудно создать оригинальное художественное 
произведение,  не  упоминая  других  авторов  или  персонажей,  не  употребляя 
лексических  и  грамматических  устойчивых  фраз,  так  как  это  создает 
определенные  ассоциации  у  читателей,  особенно  у  тех,  кто  воспитан  в 
рамках  схожей  культурной  традиции.  По  мнению  В. Е. Чернявской,  «текст 
предстает  как  историко-культурная  парадигма,  вбирающая  в  себя  все 
смысловые  системы  и  культурные  коды,  как  в  синхронном,  так  и  в 
диахроническом аспекте». При этом любой текст «выступает как интертекст, 
а  предтекстом  каждого  отдельного  произведения  является  не  только 
совокупность  всех  предшествующих  текстов,  но  и  сумма  лежащих  в  их 
основе  общих  кодов  и  смысловых  систем.  Между  новым  создаваемым 
текстом  и  предшествующим  «чужим»  существует  общее  интертекстуальное 

 
98 
пространство,  которое  вбирает  в  себя  весь  культурно-исторический  опыт 
личности» [Чернявская 2009: 181]. 
Что  касается  немецкого  шванка  XVI  в.,  то  для  данного  жанра 
характерны  различные  способы  реализации  межтекстовых  отношений: 
аллюзии, реминисценции, дословные и модифицированные цитаты, которые 
могут  быть  маркированы  в  тексте,  приведены  на  латинском  языке  или 
переведены на родной язык.  
Как  уже  указывалось  выше,  несмотря  на  то  что  в  названии  и 
предисловии  сборников  шванков  указывается  их  развлекательная  и 
увеселительная функции, рассматриваемые произведения вместе с тем имеют 
дидактическое начало, стремление к поучению и назиданию. Поэтому вполне 
естественно,  что  авторы  шванков  чаще  всего  обращаются  к  библейским  и 
евангельским текстам и античным сюжетам.  
Так,  И. Паули  довольно  часто  ссылается  на  библейские  и  евангельские 
изречения.  К  примеру,  в  шванке  «Periklis  erdocht  ein  Sinn,  das  er  nit  rechnen 
dorfft»  («Перикл  придумал,  почему  он  не  может  считать»)  автор  приводит 
слова апостола Павла из его Первого послания к Коринфянам на латыни …als 
Sant Paulus spricht: 1.Cor.11. Si nos diiudicaremus, non iudicaremur.  
Не  только  И. Паули,  но  и  менее  «благочестивые»  авторы  шванков 
прибегали к ссылкам на библейские тексты. Г. Викрам, например,  в шванке 
«Wie  ein  gut  frumm  mann  am  Kochersperg  einem  guten  einfaltigen  ein  walfart 
verdinget  zu  Sant  Veiten  zu  wallen»  цитирует  слова  из  Евангелия  от  Матфея 
Kömpt här zu mir, alle die ir müyselig unnd beladen sind! Ich wil euch erquicken. 
А шванк «Von einem pfaffen, der by nacht auff einem wasser setzam obentheür 
erfaren  hatt»  заканчивает  словами  молитвы  Darzu  helff  uns  got  der  vatter,  got 
der sun unnd got der heilig geist! Amen.  
Подобное 
межтекстовое 
взаимодействие 
представляет 
собой 
классическую  конструкцию  «текст  в  тексте».  Цитирование  оригинала  с 
полным  воспроизведением  образца  или  переводные  цитаты  часто 
сопровождаются комментарием автора, нередко упоминается точное место в 

 
99 
Библии,  откуда  было  заимствовано  изречение.  Культурную  значимость 
Священного  Писания  в  рассматриваемый  период  трудно  переоценить.  Не 
стоит  забывать,  что  «роль  чужого  слова,  цитаты,  явной  и  благоговейно 
подчеркнутой,  полускрытой,  скрытой,  полусознательной,  бессознательной, 
правильной,  намеренно  искаженной,  нарочито  переосмысленной,  в 
средневековой литературе была грандиозной. Границы между чужой и своей 
речью были зыбки, двусмысленны, часто намеренно извилисты и запутанны. 
Некоторые  виды  произведений  строились,  как  мозаики,  из  чужих  текстов. 
Этим  чужим  словом  на  чужом  языке  было  прежде  всего  высокое 
авторитетное  и  священное  слово  Библии,  Евангелия,  апостолов,  отцов  и 
учителей церкви» [Бахтин 1975: 433]. 
Анализ  шванков  XVI  в.  позволяет  увидеть,  что  в  большинстве  случаев 
цитирование слов происходит в конце произведения. Можно предположить, 
что  назидательная  концовка  шванка,  переданная  чужими  словами,  дает 
возможность  правильно  оценить  смысл,  содержание  текста.  Открыто  или 
имплицитно  авторы  произведений  опираются  на  выражения  своих 
предшественников  как  на  некий  «образец»  или  используют  имя  или 
изречение  авторитетной  личности  в  качестве  доказательства  своей  правоты. 
При  этом  шванки,  безусловно,  рассчитаны  на  читателя,  знакомого  с 
содержанием цитируемого текста и «правильно» его интерпретирующего. Не 
вызывает  сомнения,  что  в  анализируемых  произведениях  используются 
наиболее  известные  проповедческие  мотивы  из  библейских  текстов.  Таким 
образом,  авторы  намеренно  включают  в  свои  произведения  отрывки  иных 
культурно-значимых  для  данной  эпохи  текстов,  связывают  их  с  тематикой 
шванка, при необходимости разъясняют цитируемое выражение или делают 
его  видимым  с  помощью  графических  средств,  в  то  время  как  читатель 
способен  адекватно  истолковать  позицию  и  замысел  автора.  Ведь  цитация 
как  раз  предполагает  наличие  фоновых  знаний  у  читающего.  Тем  самым 
текст  базируется  на  диалогических  отношениях  между  автором  и 
реципиентом. 

 
100 
Кроме  собственно  цитат  из  Священного  Писания  в  шванках 
представлено  много  библейских  аллюзий  и  реминисценций.  Упоминаются 
имена  святых  и  мучеников  как  пример  христианских  добродетелей, 
пророков,  апостолов,  церковные  праздники.  В  данном  случае  информация, 
связывающая текст с предтекстом, может присутствовать в первом не только 
открыто  благодаря  паратекстуальному  элементу  –  комментарию  автора, 
который  является  композиционным  элементом  текста  и  выполняет  в  этом 
случае  диалогическую  функцию,  но  и  имплицитно,  так  как  используемые 
образы  характеризуются  общеизвестностью  для  данного  социума  и 
употребляются в расчете на его узнаваемость.  
Некоторые  шванки  служат  для  толкования  значения  библейской 
мудрости, в частности, шванк И. Паули «Einer nant sein Frawen sein Fröd» (о 
смысле фразы «Не знаю вас» в Евангелии от Матфея, 25) или отсылают к уже 
известным  сюжетам,  например,  о  суде  царя  Соломона  (И.  Паули  «Ein  böß 
Weib tugenthafft zu machen»), истории о трех вдовах, написанной блаженным 
Иеронимом (И. Паули, «Von dreien Witfrawen») и другим. 
Нередко  авторы  шванков  пересказывают  исторические  события, 
например,  И. Паули  описывает  истории  об  Александре  Великом,  кесаре 
Веспасиане,  кайзере  Отто,  Клеопатре  и  Антонии.  В  первой  части  «Отврати 
печаль»  Г.-В. Кирхгоф  повествует  об  известных  исторических  событиях  и 
деятелях,  например,  детстве  и  царствовании  Кира  Персидского,  воспевает 
подвиги  Александра  Великого,  передает  историю  возникновения  Рима, 
рассказывает о многих римских императорах, немецких королях, герцогах и 
князьях.  Во  второй  части  его  произведения  можно  встретить  большое 
количество шванков о представителях церкви: папах и епископах. 
Одной  их  характерных  черт  европейской  эпохи  Возрождения  является 
проявление интереса к античной культуре. Поэтому авторы рассматриваемых 
произведений обращаются не только к библейским, но и к мифологическим 
сюжетам,  например  И. Паули  в  шванке  «Dedalus  lert  Icarum  fliegen» 
пересказывает  миф  о  Дедале  и  Икаре,  в  «Mido  Rex  het  Eselsoren»  –  об 

 
101 
ослиных  ушах  царя  Мидаса.  В  том  числе  в  шванках  упоминаются  и 
цитируются  античные  авторы:  Сенека,  Катон,  Эзоп  и  многие  другие.  В 
шванке  «Socrates  ward  beschüt»  И.  Паули  описывает  историю  о  Сократе  и 
приводит  его  слова  Ich  wüßt  wol,  das  nach  dem  Dunern  ein  semlicher  Regen 
kem, а в «Diogenes sprach: Lentule» – историю, как Лентул плюнул Диогену в 
лицо, последний утерся и сказал: Wer da sprech, das du kein Mund hettest, dem 
wolt  ich  Zügnis  geben,  das  du  ein  Mund  hast.  Однако  Эразм  Роттердамский 
писал,  что  в  случае  с  Лентулом  был  Катон,  хотя  Диоген  тоже  оказывался  в 
похожей  ситуации  [Эразм  Роттердамский  1969:  529].  Иногда  цитирование 
происходит без упоминания автора: …man lügt alwegen me darzu, als der Poet 
sagt:  Fama  semper  crescit  eundo.  В  данном  случае  И. Паули  в  шванке  «Der 
verkauft  den  Rock  der  Stat»  приводит  слова  Вергилия.  В  шванке  «Ein  Wolff 
wolt  ee  mager  sein  und  frey  dan  feißt  und  gefangen»  И. Паули  пересказывает 
басню Эзопа «Волк и собака», при этом автор цитирует отрывок из басни на 
латинском языке, не упоминая самого баснописца.  
Наряду  с  античными  авторами  в  шванках  можно  встретить  большое 
количество  высказываний  известных  гуманистов  эпохи  Возрождения.  В 
шванке  «Ein  Keiserin  stieß  ir  Hand  in  das  Maul  Vergilii»  И. Паули 
пересказывает  историю  о  «камне  правды»  Вергилия,  по  которому 
определяли,  лжет  человек  или  говорит  правду.  В  конце  автор  приводит 
целый  пассаж  из  одного  из  произведений  Ф.  Петрарки.  В  шванке  «Zwen  in 
dem  Kessel,  der  Jung  murmelt,  der  Alt  schweig»  И.  Паули,  также  ссылаясь  на 
Петрарку, пересказывает его историю о том, как отца и сына решили казнить, 
посадив  в  котел  с  маслом,  и  в  заключение  приводит  слова  писателя  со 
ссылкой на него. 
Надо отметить, что в XVI в. Ф. Петрарке подражали по многих странах 
Европы.  Называя  петраркизм  европейским  феноменом,  М.  Бернсен  пишет, 
что  творчество  Ф.  Петрарки  оказало  решающее  влияние  на  развитие 
общеевропейской  литературы  [Bernsen  2011:  15].  Создавая  произведения  на 
родном  языке,  описывая  в  них  общественные  события  и  процессы  в  своей 

 
102 
стране, особенности образа жизни своего народа, его уклада, авторы шванков 
заимствовали  у  итальянского  мастера  не  только  многочисленные  формулы, 
клише, но даже части его трудов или целые фрагменты его изречений. 
Но не только Ф. Петрарку цитируют создатели шванков. Г.-В. Кирхгоф, 
в частности, ссылается на гуманиста Г. Бебеля, Г. Викрам берет в свидетели 
Эразма  Роттердамского,  а  также  упоминает  «Корабль  дураков»  С. Бранта. 
Нередко  авторы  шванков,  описывая  различные  жизненные  истории, 
указывают при этом и свое имя и ведут повествование от третьего лица. 
Следует указать на то, что цитаты из библейских или светских текстов 
нередко даются на латыни с переводом или без него, что свидетельствует о 
существенном  влиянии  латинского  языка  на  немецкий  и  о  том,  что 
большинство  читателей  были  знакомы  с  первым.  Нельзя  не  согласиться  с 
А. Бахом, утверждавшим, что «латынь являлась языком римско-католической 
церкви, а в эпоху гуманизма ее влияние наряду с влиянием греческого стало 
проявляться  особенно  интенсивно»  [Бах  2011:  191].  В  этом  случае,  по 
мнению  В.Е.  Чернявской,  смена  языкового  кода,  то  есть  иноязычные 
вкрапления,  также  служат  сигналом  интертекстуальности  [Чернявская  2013: 
133].  
Следует отметить, что и сам шванк интертекстуален по своей природе, 
поскольку  содержит  образы-прототипы  людей  своего  времени.  Большое 
количество шванков вошло в сборник сказок братьев Гримм. Один из них о 
неравных  детях  Евы.  Он  встречается  у  Г. Сакса  в  шванке  «Die  ungleichen 
Kinder  der  Eva»  и  в  шванке  В. Шумана  «Ein  fabel,  wie  gott  hat  die  edelleüt 
geschaffen, weil Adam unnd Eva noch auff erden giengen, sampt andern künstlern 
und  handwercksleütten».  При  этом  авторы  не  просто  приводят  аллюзию  на 
библейский текст, но и вносят свои поучительные комментарии.  
К  одной  из  форм  интертекстуальных  связей  причисляют  прецедентные 
тексты: реминисценции от одного слова или выражения до целого текста. К 
прецедентным  текстам  можно  отнести  не  только  цитаты,  пересказы  устных 
или  письменных  произведений,  но  и  имена  собственные,  например, 

 
103 
включение в текст имен известных исторических личностей или персонажей 
литературных  произведений.  К  аллюзивным  антропонимам  можно  отнести 
образ  святого  Гробиана,  имена  Уленшпигеля  или  Клауса  Нарра,  жителей 
Шильды и т.п. 
Особенно выразительной делается интертекстуальная связь, если ссылка 
на претекст входит в состав тропа или стилистического оборота. При этом в 
сравнениях  чаще  всего  выступают  имена  собственные,  которые  служат 
концентрированным  «сгустком»  сюжета  текста,  вошедшего  в  литературную 
историю [Фатеева 2006: 150]. К примеру, Паули в шванке «Ein Testamentari 
ward  ze  Dot  geschlagen»  употребляет  выражение  (Die  zwen  Sün)  sprachen  als 
die  Juden  vor  Pilato,  намекая  на  библейский  сюжет  и  сравнивая  действия 
сыновей с действиями евреев.  
Как  видим,  фразеологизмы  несут  в  себе  реминисцентное  содержание, 
потому  что  содержат  в  себе  определенный  смысл,  который  служит  для 
формирования  интертекстуальных  связей.  Ключевое  или  символьное 
значение 
устойчивого 
выражения 
«скрепляет» 
текст 
шванка 
с 
предшествующими  текстами.  То  есть,  фразеологизмы  наряду  с  другими 
прецедентными  текстами  несут  фоновую  информацию  и  тем  самым  могут 
быть  отнесены  к  интертексту.  Как  верно  отметит  В. М. Мокиенко, 
«фразеология и интертекстемика тесно взаимосвязаны, хотя и не полностью 
перекрывают друг друга [Mокиенко 2008: 14].  
К  прецедентным  текстам,  без  сомнения,  можно  отнести  пословицы  и 
поговорки, фразы, которые известны почти всем носителям языка и поэтому 
в речи не творятся заново, а извлекаются из памяти [Верещагин, Костомаров 
2005:  186].  Сама  сущность  идиоматизированных  выражений  позволяет 
«упаковать» в план содержания много дополнительной информации, которая 
не  может  быть  расшифрована  без  активизации  соответствующих  знаний 
[Баранов, Добровольский 2008: 72].  
Наряду с пословицами и поговорками в шванках встречаются и другие 
устойчивые  обороты,  например  библейские  и  евангельские  fleisch  und  blut, 

 
104 
unser herrgott, in gottes nam, himmel und erde, ein Knecht und ein Diener Gottes, 
vom  bösen  Geist  besessen  sein.  Они  позволяют  актуализировать  в  сознании 
адресата  те  фоновые  культурологические  знания,  которые  заложены  в 
используемых образах. Это относится и к эвфемистическим сочетаниям: umb 
den Blumen kommen, zu dem Himelreich lauffen, für den himmel kommen. 
Общеизвестность  идиоматических  выражений  является  и  причиной  их 
модификации  или  дефразеологизации
27
.  Это  связано  с  распознаванием  в 
культурной  памяти  фразеологизмов  хранимых  в  ней  культурно 
маркированных  смыслов:  «в  коллективной  подсознательной  памяти 
носителей языка сохраняется интертекстуальная связь фразеологизмов с тем 
или иным кодом культуры, что проявляется в способности носителей языка к 
культурной  референции,  которая  оставляет  свой  след  в  культурной 
коннотации,  играющей  роль  «звена»,  обеспечивающего  диалогическое 
взаимодействие  разных  семиотических  систем  –  языка  и  культуры»  [Телия 
1999:  14].  Модификация  известных  изречений  или  устойчивых  выражений 
предполагает,  разумеется,  наличие  фоновой  информации.  Так,  можно  с 
уверенностью  утверждать,  что  приводимые  авторами  шванков  пословицы, 
поговорки и идиомы уже являлись устоявшимися образными выражениями, 
известными большинству читателей.  
Употребление  фразеологических  единиц  или  их  вариантных 
модификаций  позволяет  авторам  произведений  в  том  числе  добиться 
комического эффекта. Например, в шванке «Von einem pfaffen, der sich erbot 
sin  underthonen  das  sacrament  in  dreyerley  gestalt  zu  geben»  Г. Викрама  поп, 
который боялся, что крестьяне могут его прогнать, вызвался причащать их не 
просто  двояким,  а  даже  трояким  образом:  хлебом  и  вином  да  и  сыром  в 
придачу  (So  will  ichs  eüch  in  dreyerley  gestalt  geben,  als  nemblich  im  brot  und 
wein und dem käß darzu). Данное выражение восходит к введенному в средние 
века  в  католической  церкви  обычаю  причащать  мирян  только  под  одним 
                                                 
27
 Подробнее данное явление будет рассмотрено в Главе 4. 

 
105 
евхаристическим  видом  (хлебом),  а  священнослужителей  –  под  двумя 
(хлебом и вином).  
Обращение  к  широкому  спектру  фразеологических  единиц  можно 
назвать  одной  из  языковых  особенностей  немецкого  шванка  XVI  в. 
Устойчивые  выражения  представляют  собой  «аспект  народно-разговорной 
стихии»  [Гухман,  Семенюк,  Бабенко  1984:  71],  характерной  для 
исследования  жанра.  Многообразный  фразеологический  фонд  шванков 
представлен 
различными 
идиоматическими 
и 
неидиоматическими 
устойчивыми  выражениями:  коллокациями,  речевыми  формулами  и 
ситуативными  клише,  идиомами,  пословицами  и  поговорками,  которые 
аккумулируют  в  своей  семантике  прагматический  потенциал  текста.  Как 
отмечает  В. А. Данилова,  «с  большой  долей  вероятности  можно 
предположить, что в основе некоторых фразеологических единиц (в первую 
очередь  веллеризмов  типа  Ich  strafe  meine  Frau  nur  mit  guten  Worten,  sagte 
jemаnd auf und warf ihr die Bibel auf den Kopf) лежит шванк» [Данилова 2007: 
188]. 
Подробному  рассмотрению  функционирования  идентифицированных  в 
немецких  шванках  XVI  в.  фразеологических  единиц  и  их  систематизации 
посвящены следующие параграфы.  
 
ВЫВОДЫ К ГЛАВЕ 2 
 
Гуманизм, Реформация, Возрождение, распространение книгопечатания, 
атмосфера  игры  –  таковы  основные  явления  рассматриваемого 
исторического  периода.  Они  оказали  значительное  влияние  не  только  на 
немецкую  культуру,  но  и  на  развитие  литературного  языка  анализируемой 
эпохи.  
Жанровой  разноплановости  немецкой  литературы  анализируемого 
периода  способствовало  «дальнейшее  расширение  коммуникативных  сфер 
применения  немецкого  литературного  языка  и  осложнение  его 

 
106 
функционально-стилистической системы» [Гухман, Семенюк, Бабенко, 1984: 
12].  Наиболее  типичным  жанром  массовой  литературы  немецкоязычного 
ареала XVI в. явились шванки, небольшие рассказы сатирико-дидактической 
направленности по стилю наиболее близкому разговорной форме языка.  
Для шванка характерно использование элементов обиходно-разговорной 
речи  как  в  лексике,  так  и  в  синтаксических  конструкциях,  что  обусловлено 
жанровой спецификой произведения и его стилистическими особенностями. 
Эмоционально-оценочная  направленность  шванка  открывает  широкие 
возможности для языковой игры. Немалую роль при этом играет включение 
в произведение просторечных бранных выражений, в том числе для создания 
комического эффекта.  
Интертекстуальные связи, а также корпус прецедентных текстов, играют 
важную роль в культурно-историческом пространстве любого общества. Для 
европейской  культуры  особую  значимость  имеет  канонический  текст 
Библии,  древние  мифы,  предания  и  легенды,  произведения  античных 
философов  и  гуманистов  эпохи  Возрождения.  За  каждым  из  этих  текстов 
стоит  определенная  система  символов  и  кодов,  вызывающая  ассоциации  в 
сознании  людей.  Именно  на  эти  тексты  ссылаются  авторы  шванков  XVI  в., 
используя  в  своих  произведениях  общеизвестные  цитаты,  узнаваемые 
аллюзии и реминисценции, отсылки к мифологии и к народному творчеству. 
От  замысла  автора  зависит,  эксплицируются  ли  интертекстуальные 
включения в его комментарии или же пронизывают все произведение. Учет 
межтекстовых связей, отношений анализируемого текста с другими текстами 
позволяет 
достигнуть 
более 
полного 
и 
глубокого 
понимания 
художественного  произведения  и  намерения  автора,  а  также  правильно  его 
интерпретировать. 
Одной из ярких языковых особенностей анализируемых текстов можно 
также  назвать  использование  широкого  спектра  фразеологических  единиц, 
рассмотрение  и  анализ  функционирования  которых  и  являются  целью 
настоящей работы. 

 
107 

жүктеу/скачать 2,48 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: