выпал из истории. Впрочем, не только из истории, но и из бытия. Ему нет места ни на земле,
откуда он, как и все человечество, в конечном итоге неизбежно исчезнет, ни на небе, куда он,
никогда не достигая, только стремится в своих мечтательных порывах. Точно такой же удел
определен любви поэзии, символическую природу которой, по словам Г.О. Винокура,
Баратынский точно осознал, а место которой «не сумел оправдать для себя».
Мысль стала для Баратынского и великой творческой силой, и страшным мучением. Он
чувствовал себя жертвой мысли, жертвой своего раздробительного аналитического знания,
которое парадоксально разбивало все устойчивые представления человечества о любви,
природе, поэзии и все законы бытия, в
том числе этические, нравственные правила и
моральные нормы. Всей душой Баратынский хотел даровать жизни согласье лиры, но ум
сигнализировал ему о тщетности усилий. Сердцем поэт хотел принять законы устроения
мира, но ум упорно сопротивлялся им и даже бунтовал. Получалось, что символ гармонии не
жизнь, движение которой разрешает и примиряет все противоречия, как обычно считалось, а
смерть, что дух человека наполнен не религиозно-историческим оптимизмом, а скорбной
печалью, что человек, как бы ни хотел, не может вопреки каноническому христианству
преобразиться, а неуклонно шествует к своей гибели. Эти противоречивые и неразрешимые
«волнения» Баратынский побеждал не умом, а верой. Аргументов, опровергающих его
мысли, он не нашел. Осталось прибегнуть к вере в
целительную силу любви, природы и
поэзии. Свидетельства тому – многие стихотворения поэта, но, самое полное и безусловное
из них – стихотворение «Когда дитя и страсти, и сомненья…», написанное в последний год
жизни и посвященное жене Анастасии Львовне.
Достарыңызбен бөлісу: