Кey words:маргинальныйдискурс, literary маргинальность, phenomenon of culture, socially-psychological  and aesthetic paradox, poetic tradition

176 
 
 
 
ISSN 1563-0223                        Bulletin KazNU.
 Filology series. 
№
 4 (144). 2013 
Первоочередной  задачей  в  отношении  реа-
лий  русской  литературы  прошлого  столетия 
становится  формирование  комплексного  под-
хода  к  ее  многообразным  и  порой  противоре-
чащим друг другу составляющим. В частности, 
заслуживают  серьезного  внимания  факты  и 
тенденции,  обладающие  высоким  идейным 
потенциалом  и  в  новом  качестве  проявившие 
себя на современном этапе ее развития. К числу 
таких  тенденций  относится  усиление  центро-
бежных  импульсов,  связанное  с  возросшим 
субъективизмом  искусства XX века.  Истори-
ческая  действительность  в  процессе  эволюции 
могла подвергаться унификации, что способст-
вовало  возникновению  феномена  массовой 
культуры, а художественное сознаниеранее не-
допустимое становилось автономным. 
Начиная  с 1910-х  годовв  отечественной 
поэзии обозначилась  группа  авторов,  в  большей 
или  меньшей  степени  репрезентирующих  мар-
гинальное  сознание,  которое  было  впервые 
охарактеризовано  Р.  Парком [1].  Дистанциро-
вавшись  от  ведущих  проектов  своего  времени, 
эти  художники  исповедовали  искусство  как 
сугубо частное дело, что подтверждалось прак-
тикой  литературного  отшельничества,  юрод-
ства и  изгойства - вплоть  до  полного  ухода  из 
литературы.  Наиболее  талантливые  из  них - 
такие  как  А. Добролюбов,  И.  Анненский,  
М. Волошин, М. Кузмин, Е. Гуро, Е. Кузьмина-
Караваева - со  временем  были  признаны  влия-
тельными  фигурами,  предварившими  дальней-
шее развитие русской лирики. Одновременно с 
этим  маргинальный  склад  сознания  и  перспек-
тивы  его  художественного  воплощения  полу-
чили точную оценку со стороны крупных мыс-
лителей  Серебряного  века - Вяч.  Иванова  и  
В.  Розанова.  Обозначение  сути  проблемы,  во-
шедшей  в  гуманитарный  дискурс XX века  под 
именем  маргинальное,  сталопрозрениемрус-
скогоренессанса  о  современном  состоянии 
культуры,  которая  переживает  крупнейший  за 
все  время  своего  существования  конфликт  с 
цивилизацией. 
Поскольку  опыт XX века - века  мировых 
войн, Хиросимы и Холокоста - сам по себе стал 
для  человечества  пороговой  ситуацией.  Ср.:  у 
Е.  Кузьминой-Караваевой: «Мы  все  стоим  у 
нового порога, Его переступить не всем дано, - 
Испуганных,  отпавших  будет  много» [2], мар-
гинальный  дискурс  приобрел  всеобщее  значе-
ние,  а  фигуры поэтов  и  мыслителей,  некогда 
попадавших  в  разряд  «одиноких»,  оказались 
провозвестниками  нового  пути  человечества. 
Кроме того, принципиально важно, что в лите-
ратуре 1910-х  годов,  впервые,  обеспечивших 
состоятельность  этого  дискурса.  В  экспери-
ментах  поэтов открывших для себя потенциал 
носителей  маргинального  сознания  следует 
сказать  и  о  ситуации  маргинального  взрыва, 
благодаря  которому  был  наработан  арсенал 
художественных  средств,  показывающих  край-
ности  модернистского  жизнетворчества - вплоть 
до полного разрыва с литературой. Так, в твор-
честве  А. Добролюбова  проявляются    радика-
лизм  в  восприятии  символистской поэтики  и 
идеи  синтеза  искусств,  хотя  все  эти  тенденции 
сочетались  с  глубоким  традиционализмом  в 
понимании  миссии  художника  и  трепетным 
отношением к классическому наследию. Одним 
из  существенных  аспектов  представляется 
обоснование  своеобразного  историзма  поэтики 
М. Волошина,  Е.  Гуро  и  Е.  Кузьминой-Кара-
ваевой,  ощутимо  повлиявшей  на  формы  худо-
жественного «самостоянья» поэтов середины и 
конца XX века. В связи с этим, первая попытка 
вычленить  общие  черты,  присущие  творчеству 
поэтов  маргинального  сознания,  актуальна, 
поскольку  назрела необходимость адекватного 
прочтения  этой  страницы  русской  литературы 
XX  столетия.  Она  поможет  принципиально 
обновить  представления  о  поэзии  Серебряного 
века,  обнаружить  ранее  недооцененную  взаимо-
связь  между  центробежными  тенденциями  в 
культуре  начала  и  конца  минувшего  столетия. 
Наконец,  она  позволитотечественнымлитера-
туроведам расширить рамки диалога с зарубеж-
ными  коллегами,  которые  плодотворно  иссле-
дуют  литературную  маргинальность  в  свете 
последних  достижений  социологии,  психоло-
гии  и  других  гуманитарных  дисциплин.  Изу-
чение  творчества  М.  Волошина,  Е. Гуро, 
Е.Кузьминой-Караваевой  должно  проводиться 
с целью выявления роли поэтов маргинального 
сознания  в  литературном  процессе  начала XX 
века,  что,  в  свою  очередь,  способствует  фор-
мированию  целостного  взгляда  на  этот  период 
в развитии русской литературы. 
В  основу  исследования  ученых  положена 
гипотеза  о  растущей  роли  маргинальных  тен-
денций  в  русской  литературе XX века.  При-
менительно  к  поэзии  начала  столетия  она  рас-
сматривалась  на  материале  творчества  трех 
авторов,  сделавших  средоточием  своих  иска-
ний  саму  проблему  маргинального  сознания.  
И  М. Волошин,  и  Е.  Гуро,  и  Е.  Кузьмина-
Караваева  задавались  вопросом  своей  «сов-
местимости»  с  основным  руслом  литературы 
А. Аязова 

177 
 
Вестник КазНУ. Серия филологическая. № 4 
(144). 2013 
 
 
того  времени,  разрабатывая  проблему  ее  исто-
рических  и  символических  границ.  Пережи-
вание  предельности  открывшегося  им  опыта 
стало  для  каждого  из  поэтов  своеобразным 
«культурным  комплексом»,  проявившимся  в 
пренебрежении  условностями  литературного 
быта  в  пользу  сосредоточенной  внутренней 
работы.  При  этом  культурное  одиночество  так 
или  иначе  обернулось  для  всех  названных 
авторов  расширением  пространства  нравствен-
ногои  эстетического  эксперимента:  поэты 
смело пользовались  языком других искусств, в 
частности,  живописи,  причем  их  разноязыкие 
произведения не только перекликались, но, как 
это  особенно  часто  бывало  у  Е.  Гуро,  прин-
ципиально  продолжали  друг  друга,  вводили  в 
свои  художественные  тексты  «будничное»  по 
выражению И.Анненского [3] слово, веря в его 
мистическое содержание. 
Так, М. Волошин шел к самопознанию через 
углубленное  ознакомление  с  масонством,  тео-
софией, оккультными практиками, а также вос-
приятие  традиции  герметической  поэзии  раз-
ных  эпох.  Даже  на  фоне  общей  эзотерической 
открытости  Серебряного  века  опытпоэтаока-
залсяисключительным - по  интенсивности 
привнесения  философской  струи  в  искусство - 
явлением:  недаром  современники,  в  том  числе 
известный своей ученостью Вяч. Иванов, упре-
кали  М.  Волошина  в  замкнутости,  скупости  в 
выражениинепосредственныхпоэтическихпе-
реживаний.  Положение  сверхчувствительной  
Е. Гуро, напротив, определялось ее «подростко-
вой» боязнью внешнего мира, исключительной 
ранимостью  и  неуверенностью  в  себе,  обре-
кавшей на незавершенность самые грандиозные 
замыслы поэтессы.  Вместе  с  тем  эта  последо-
вательная  незавершенность,  возведенная  в 
ранг поэтического принципа,  сделала  автора 
«Шарманки» и «Небесных верблюжат» провоз-
вестницей  эстетики  новой  эпохи - что  в  прин-
ципе  ощущали  уже  футуристы, испытавшие  ее 
духовное  влияние.  Грань  восприятия,  которую 
намеревалась  превзойти  наделенная  синесте-
зией Е. Гуро, оказалась горизонтом новых исто-
рических и культурных возможностей - отсюда 
особый  статус  поэтессы  в  современной  лите-
ратуре.  Что  же  касается  Е.  Кузьминой-Кара-
ваевой,  чья  исключительная  роль  в  русской 
духовности XX века  закреплена  фактом  цер-
ковной  канонизации,  то  ее поэтическоенасле-
диеобозначилосвязь  между  исканиями  творцов 
Серебряного века и традицией русского право-
славия.  Воспитанная  на  моральном  примере  
А.  Блока,  переосмыслившая  пророчества  и 
заблуждения  своих  современников – от  Вяч. 
Иванова до М. Волошина, м. Мария дала миру 
опыт  предельной слиянности жизни  и  твор-
чества,  ставший  закономерным  порождением 
русской  литературы  рубежа  веков.  В  этом 
смысле  ее  маргинальное  сознание,  направлен-
ное  в 1910-е  годы  на  разрыв  с  господствую-
щими  формами  жизнетворчества,  а  в 1930-е 
годы  утвердившее  себя  в  уникальной  твор-
ческой  практике  «монашества  вмиру»  стало 
значительным достижением русской художест-
венной и общественной мысли XX века. 
Сопоставительный анализ творчества М. Во-
лошина,  Е.  Гуро,  Е.Кузьминой-Караваевой,  а 
такжеотдельные  наблюдения  над  поэтикой 
других  родственных  им  авторов,  в  частности, 
И.  Анненского,  А. Добролюбова,  М.Кузьмина 
позволяет  уточнить  классическое  определение 
ставителям  интеллектуальной  элиты,  сформи-
ровавшимся  в  России  рубежа XIX - XX веков. 
Дело  в  том,  что  маргинальное  сознание,  для 
которого, по мысли прародителя этого понятия 
Р.Парка,  характерны  «серьезные  сомнения  отно-
сительно  своей  ценности,  неопределенность 
связей  с  друзьями  и  страх  предательства  с  их 
стороны, тенденция к уходу от неопределенных 
ситуаций,  болезненная  застенчивость<.>,  одино-
чество  и  чрезмерная  мечтательность,  постоян-
ная озабоченность будущим.» [3], в культурной 
ситуации 1910-х  годов  оказалось  способным 
породить новый гуманитарный дискурс, иссле-
дующий  внутреннее  бытие  человека  в  поро-
говой  ситуации.  Тем  самым  оно  обнаружило 
свои  сильные  черты:  мобильность,  высокую 
способность к трансцендированию и своеобраз-
ную  устойчивость,  обусловленную  присущим 
этому сознанию «компонентом закрытости».  
Маргинальность  как  специфический  фено-
мен культуры находит себя в сфере социально-
психологического  и  эстетического  парадокса. 
Она  становится  новым  опытом  о  человеке, 
переживающем  неоднозначность  современного 
мира.  Положение  на  стыке  культур,  традиций, 
родов  деятельности  делает  личность  ранимой, 
но и сверхчувствительной, дисгармоничной, но 
и по-новому универсальной. Говоря в терминах 
М.  Эпштейна,  маргинальность  представляет 
собой  «зону  культурного  риска»,  в  пределах 
которой  «мука  раздвоения»  имеет  шанс  обер-
нуться «праздником удвоения» [4]. 
Наследие поэтов,  которым  посвящено  наше 
исследование, выдвигает на первый план проб-
лему недовольства культурой. Настроение, ока-
Маргинальность как характеристика литературного авангарда 

178 
 
 
 
ISSN 1563-0223                        Bulletin KazNU.
 Filology series. 
№
 4 (144). 2013 
завшееся  тенденцией  времени  и  породившее 
многочисленные  интерпретации  (от  «Неудов-
летворенности культурой» (1929)  3.Фрейда до 
«Неуютности  культуры» (1978) Л.  Баткина), 
переживалось  маргиналами  началавека  как 
драма  собственного  сознания,  творчески-ката-
строфический  разрыв  бытия.  Пребывание  в 
ангажированном  окультуренном  пространстве 
наполнялось для них тоской по органической и 
целомудренной жизни, сопровождаясь поиском 
новых  форм  диалога  с  природой. Так, Е. Кузь-
мина-Караваева  связывала  возрождение  с  воз-
вратом  «к  земле»,  Е. Гуро спасалась  укром-
ными локусами, не порабощенными человеком 
(дача, пригород), М. Волошин узнавал потерян-
ный «рай», родину духа в мифологическом про-
странстве Коктебеля. 
Необходимо объяснение причины неприязнив 
сех  трех  поэтов  к  Петербургу,  бывшему  в  на-
чале  века  культурной  столицей  России.  Сим-
волический  разрыв  с  центром  знаменовал  в  их 
судьбах конфликт с доминирующими формами 
литературной жизни своего времени. При этом 
рафинированной эстетике столичных интеллек-
туалов  противопоставлялась  эстетикашутов-
ства,юродства  и  чудачества - так  называемая 
низовая  культура,  сохранившая  близость  к  са-
мой жизни с ее «неумытой» и доверчивой прав-
дой.  Отсюда  свойственная  всем  трем  поэтам 
вещность восприятия, готовность «принять все, 
что приносит жизнь», искание неканонической, 
непризнанной  красоты,  выражающей  торжество 
уникально-неповторимого.  Выход  на  площадь, 
в  карнавал  (ср. карнавальные представления  в 
доме М. Волошина) делал искусство для избран-
ных  искусством  для  всех,  сообщал  творчеству 
новое  качество  простоты. Поэт принимал  на 
себя  роль карнавального короля  (не  пиита  или 
демиурга),  который  вскоре  может  быть  низверг-
нут  и  развенчан,  примером  здесь  может  быть 
миф Е. Гуро об «июньском поденщике», отсы-
лающим  к образам Диониса и Христа.  В этом 
контексте  вскрывается  своеобразие  представ-
лений  «одиноких»  о  христианстве,  как  о  юно-
шеской,  а  не  пекущейся  морали - с  культом 
«босого  монашка»  Франциска  Ассизского  и 
русских юродивых. 
Так,в  творчестве  поэтов  маргинального 
сознания последовательно обозначен конфликт 
с  литературой  как  пространством  определен-
ных  норм  и  закономерностей.  Таких  авторов 
сложно  причислить  к  какой-либо  школе  или 
направлению;  как  правило,  они f оказываются 
«поэтами вне  групп», «поэтами  вне  литературы» 
вообще.  Их  литературные  связи  характери-
зуются  неопределенностью,  литературное  по-
ведение двойственностью и эксцентричностью. 
Было обнаружено, что поэты маргинального со-
знания  нередко  находят  себя  в  пространствах, 
граничащих  с  литературой, - в  переводе,  кри-
тике,  преподавательской  деятельности.  Неуве-
ренные  в  своих  силах  и  избегающие  публич-
ности,  они,  по  обыкновению,  сравнительно 
поздно  дебютируют  (ср.  первые  сборники  
М. Волошина, И. Анненского, Е. Гуро). И даже 
в  этом  случае  «литературные  изгнанники»  мо-
гут  скрываться  за  псевдонимами,  как  это  было 
с И. Анненским и Е. Дмитриевой. И.Анненский 
издал  свою  первую  книгу  под  символическим 
псевдонимом  Ник. t Т-о  (что,  в  числе  прочего, 
означало  отсутствие  литературного  статуса); 
Е.Дмитриева, напротив, выступила под именем, 
полностью соответствующим читательским ожи-
даниям  того  времени  и  подходящим  «высокой 
литературе»  больше,  чем  ее  собственное.  Осо-
бый  случай  представляет  собой  «псевдоним»  
Е.  Гуро  Элеонора  фон  Нотенберг - имя  ее  ге-
роини,  писавшееся  рядом  с  именем  самой 
поэтессы  и  породившее  немало  легенд  и  не-
доразумений.  Можно  сказать,  что  экзотичный 
аристократический  образ  Элеоноры  позволял  
Е. Гуро пересказывать свои подлинные видения 
без страха быть осмеянной. 
Предложенная концепция обнаруживает свою 
продуктивность  в  дальнейшем  изучении  лите-
ратурных  стратегий  Серебряного  века.  Так, 
обозначенная  нами  проблема  «другого  имени» 
особенно  актуальна,  если  учесть,  что  ведущие 
поэты-модернисты ставили во взаимосвязь имя 
и  творчество,  творили  себе  имя  (ср. цветаев-
ский миф  о  Марине,  ахматовский  об  Анне  и 
«фамилии» Ахматова,  хлебниковский  о  Вели-
мире). Имя становилось квинт эссенцией лири-
ческого  мироощущения,  обоснованием  лич-
ности. На этом фоне псевдоним маргинального 
поэта видится откровенной стилизацией, маской, 
скрывающей трагическое лицо  Пьеро.  Он  не 
более  чем  форма,  оболочка - дополнительная 
заглушка,  защищающая  внутреннее  от  внеш-
него, не случайно Е. Гуро и М. Волошин обра-
щаются  также  к  мифологическому  мотиву 
«запрета  на  имя»,  выдающему  их  психологи-
ческую  и  социальную  закрытость.  В  марги-
нальной  ситуации  смена  имени  нередко  стано-
вилась  итогом  внутренних  исканий - как  в 
случае  с  м.  Марией,  поэтапно  подписывавшей 
свои  книги  «Е.  Кузьмина-Караваева», «Ю.  Да-
нилов», «Е.Скобцова»  и,  наконец, «м.  Мария»; 
А. Аязова
 

179 
 
Вестник КазНУ. Серия филологическая. № 4 (144). 2013 
 
 
или  свидетельством  душевной    раздвоенности, 
когда  жизненное  и  литературное  амплуа  поэта 
существовали,  не  совпадая,  на  равных.  Пока-
зательная  ситуация  сложилась  вокруг  имени  
М.  Волошина.  В  литературной  среде  он  был 
известен  как  эксцентричный.  Позже  предель-
ную  суеверность  в  отношении  к  имени  обна-
руживал  Д. Хармс:  так,  в 1936 году  он  сделал 
попытку  сменить  псевдоним  Хармс  на  Чармс 
[5],  дабы  избавиться  от  хронического  невезе-
ния.  Очевидно,  именно  болезненная  неуверен-
ность  маргиналов  в  себе  породила  проблему 
«другого  имени»  в  ее психологическом  и  даже 
медицинском  аспекте.  Макс,  хотя стихиподпи-
сывалполным именем (то есть критик и поэт не 
совпадали).  Напомним,  что  именно  М.  Воло-
шин  был  автором  скандально  известного  псев-
донима  Е.  Дмитриевой;  он  же  предлагал 
М. Цветаевой создать  образ  поэта  Петухова 
или,  того  хуже,  поэтов-близнецов.  Очевидно, 
пространство  литературы  воспринималось  им 
как  пространство  ложных  формализованных 
ожиданий,  провоцирующих  поэта  к  игровому 
поведению. 
Поскольку литература признавалась «одино-
кими»  формализованным  пространством,  естест-
венной  стратегией  становилось  размывание  гра-
ниц  этого  пространства.  В  литературу  привно-
сились  элементы  других  искусств  и  элементы 
быта,  в  частности,  возрастала  роль  дневнико-
вых  подробностей,  писем,  заметок  на  полях. 
Несомненно,  что  таким  образом  обновлялся, 
иногда  радикально,  язык  литературы.  Ана-
лиз поэтических произведений  М.  Волошина, 
Е.  Гуро,  Е.  Кузьминой-Караваевой  позволил 
показать, что параллельно этому процессу про-
исходило  размывание  самой  внутри  литера-
турной  нормы.  Поэты  маргинального  сознания 
приняли  на  вооружение  незаконченность,  не-
каноничность  (отсутствие  беловой  редакции), 
вариативность  (множественность  вариантов  про-
чтения),  фрагментарность, 1 безвкусицу,  сти-
листическую невнятицу, «наивность» языка (за-
имствование  признаков  детской  речи).  Они  в 
числе  первых  ощутили  преимущества  «откры-
того»  произведения  (термин  У.  Эко) - текста, 
завершающегося только в восприятии читателя. 
В  итоге  именно  такие  поэты  показали) «плав-
кость»  языка  искусства,  его  способность  отве-
чать различным читательским ожиданиям. Они 
ослабили  позиции  логоцентризма,  поставив 
литературу  перед  фактом  наличия  смыслов,  не 
подлежащих  словесному  обрамлению.  Это  от-
крытие  стало  максимой  в  устах  гениального 
маргинала  А.  Арто: «Есть  тайны  культуры, 
которые невозможно передать через текст» [9].  
В  полном  соответствии  с  психологической 
установкой на выпадение и отстранение, поэты 
маргинального  сознания  делают  свое  твор-
чество топологией ухода - от перехода в другие 
пространства  до  ухода  в  кокон,  пространство-
вне-читателя.  Они  охотно  пользуются  экзоти-
ческими  топонимами  (ср.  Скифию  в  раннем 
творчестве м. Марии, Александрию М.Кузмина), 
противопоставляют  пространство  периферии 
центру  (ср. Коктебель как  анти-Петербург  у  
М.  Волошина).  Их  художественный  мир,  по 
выражению Вяч.  Иванова,  выражает  «образ  зам-
кнутой души» [6], что проявляется в использо-
вании соответствующей символики. Так, И. Ан-
ненский назвал  свою  книгу  стихов  «Кипари-
совый  ларец»,  В.  Розанов  выпустил  два  «ко-
роба» «Опавших листьев», Е. Гуро избрала для 
дебютного  сборника  красноречивое  заглавие 
«Шарманка» (для доминирующего в этой книге 
детского  сознания  шарманка - не  только  ком-
пактный инструмент вне оркестра, но и ящик с 
секретом внутри).  
Согласно  психоанализу,  коробка,  шкатулка, 
ларец и другие аналогичные символы подразу-
мевают  женщину  и  вообще  женское  начало. 
Однако «женское» может выступать как марги-
нальное, рецессивное в культуре, опирающейся 
на творчество мужчин. В то время как Е. Гуро 
ощущала  «женскость»  некой  социальной  по-
мехой, М. Волошин всерьез размышлял о своей 
психокультурной  женственности,  а  В.  Розанов 
вообще признавал, что мужского в нем - только 
брюки [7]. Скрытая или явная неуверенность в 
успехе  нередко  заставляла  литературных  мар-
гиналов  мыслить  и  говорить  «по  женскому 
типу».  Отсюда  повышенная  чувствительность 
(ср. лирику М.Кузмина),  нелогичность,  фраг-
ментарность  и  обилие  пауз.  Таким  образом, 
складываются предпосылки для изучения проб-
лемы  поэтов  маргинального  сознания  в  тен-
дерном аспекте, что позволит привлечь к актив-
ному  рассмотрению  целый  ряд  персоналий, 
связывавших  свое  изгойство  преимущественно 
с проблемой пола (С. Парнок, А. Герцык и др.). 
Исследование подтвердило нашу гипотезу о 
том, что творчество «одиноких» постоянно оза-
бочено  освоением  пороговых  ситуаций  и  со-
стояний,  причем  эта  тематическая  и  стилисти-
ческая  направленность  напрямую  обусловлена 
внутренним опытом самих поэтов. Лирический 
герой пребывает в ситуации выбора, видит себя 
на  перекрестке,  на  грани.  Так,  для  Е.  Гуро  и 
Маргинальность как характеристика литературного авангарда 

180 
 
 
 
ISSN 1563-0223                        Bulletin KazNU.
 Filology series. 
№
 4 (144). 2013 
Е.Кузьминой-Караваевой  значим  символ  окна, 
водораздела  между  внутренним  и  внешним 
миром;  при  этом героиня Е.  Гуро  находится 
внутри огороженного пространства, в «сквореч-
нике»,  из  которого  смотрит  на  странную  и 
жестокую  реальность,  а  м.  Мария,  напротив, 
заглядывает в окна, поражаясь маленькой част-
ной  жизни  обыкновенных  людей.  Стабильным 
интересом пользуются у поэтов маргинального 
сознания  пограничные  формы  сна,  видения, 
прозрения,  экстаза.  Свойства  этих  состояний 
нередко  приписываются  искусству  как  некой 
промежуточной реальности между реальностью 
земной  и  небесной.  Нам  удалось  установить, 
что  в лирике всех  трех  поэтов  наблюдается  ха-
рактерное,  значимое  взаимодействие  следую-
щих  лейтмотивов:  пути/ странствия,  пустыни, 
ср.  у  М.  Волошина  пустыню  юношескойли-
рики и пустыню Коктебеля, у Е. Гуро пустыню 
как  место  уединения,  пространство  «разрежен-
ного  воздуха»,  у  м.  Марии  пустыню  челове-
ческого  сердца  и  пустыню  мира  как  место 
проповедничества, огня, ср. огненное крещение 
у  Е.  Кузьминой-Караваевой  и  М.  Волошина, 
огненную крылатость - голубь-дух, » Серафим, 
Фенист - у  всех  трех  поэтов  и  границы  края. 
Налицо  вариативный  мифологический сюжет: 
герой-странник  попадает  в  пустыню,  где,  на 
границе  миров,  удостаивается  огненного  кре-
щения  и  «прозревает».  Отныне  его  миссия - 
нести  соплеменникам  весть  о  духовных  основах 
мироздания.  Этот  сюжет»  недвусмысленно 
намекает  на  классический  текст пушкинского 
«Пророка»,  становящийся  опорным  для  всех 
названных  поэтов.  Учитывая,  чтогеройсти-
хотворения  обретает  божественный  глагол 
после  предварительной  утраты  речи  (см.  об 
этом  глубокие  размышления  в  недавно  издан-
ной  книге  М.Виролайнен [8], нетрудно  раз-
личить  специфические  обертоны,  привнесен-
ные  в  ситуацию  «Пророка» «литературными 
изгнанниками».  Временный или даже постоян-
ный  отказ  от  участия  в  литературной  жизни, 
изживание  авторского  себялюбия  и  самолюбо-
вания  становятся  творческой  стратегией  мар-
гиналов,  освященной  для  них  высокойпоэти-
ческойтрадицией. 
Следовательно,  одна  из  ключевых  тем  рус-
ской  лирики  перелицовывается  поэтами  мар-
гинального  сознания,  которые  понимают  про-
роческую  миссию  поэта  не  символически,  а 
буквально.  
В  связи  со  смыслообразующей  интенцией  к 
святости  надлежит  сделать  еще  одно  заклю-
чение. В русской традиции маргинальным поэтам 
в меньшей мере, чем в западной, присущпафос 
нравственного  эксперимента,  опровержения  мо-
ральных  устоев.  Экстремальные  идеи  де  Сада, 
Ф.  Ницше,  А.  Арто  будут  усвоены  лишь  рус-
скими маргиналами «второго призыва» - Э. Ли-
моновым, Н. Медведевой, А. Витухновской, на-
конец.  Это  свойство  обусловлено  нравствен-
ным  кодом  классической  русской  литературы, 
ее  «святостью»,  возведенной  в  ранг  эстети-
ческого  правила.  До  событий 1917 года,  пока 
такой  код,  находившийся  во  взаимодействии  с 
православной  традицией,  оставался  доминант-
ным, 
пространство 
нравственногоэкспери-
мента  не  было  прерогативой  литературы,  не 
воспринималось  поэтами  как  пространство 
творческого  поиска.  К 1970-м  годам,  по  сути 
ставшим  эпохой  второго  маргинального  взрыва, 
ситуация коренным образом изменилась. Место 
вечных  ценностей  в  общественном  сознании 
было  занято  небесспорными  идеалами  коллек-
тивного  благополучия,  вызвавшими  негатив-
ную  реакцию  отечественных  интеллектуалов, - 
так  же,  как  в  свое  время  реагировали  на  лице-
мерные  устои  общества  интеллектуалы  запад-
ные.  Маргиналы  начала XX века,  с  их  обо-
стренной жаждой добра и красоты, порой каза-
лись  наивными,  излишне  целомудренными  даже 
на  фоне  своего  времени.  Недаром  всезнающий 
Вяч.  Иванов  говорил  именно  о  «бездомности 
лучших  душ  в  современной  культуре»,  о  юро-
дивых,  самой  своей  жертвой  возвещающих 
«новый  день  духа» [122]. Показательно,  что 
именно  м.  Мария,  с  особенной  остротой  ощу-
щавшая дух своего времени, переосмыслившая 
роль  творчества  и  культуры,  дала  миру  новый 
образ  русской  святости.  Ее  подвижническая 
жизнь  в  эмиграции,  вылившаяся  в  создание 
объединения  «Православное  дело»,  ее  герои-
ческая смерть  в  фашистском  концлагере  Равенс-
брюк  и  последовавшая  через  много  лет  кано-
низация - не  только  и  не  столько  приговор, 
сколько  оправдание  Серебряного  века.  Став 
русской  монахиней  в  эмиграции,  Е.  Кузьмина-
Караваева сформулировала общезначимые мак-
симы,  призванные  способствовать  возрожде-
нию русской духовности и культуры. И главная 
из  них:  любая  эмиграция,  любое  переживание 
человеком своей отверженности, могут и должны 
усиливать  его  потребность  в  истине  и  добре. 
Жизненные обстоятельства, как будто отделяю-
щие  человека  от  современной  культуры,  на 
деле  способствуют  приобщению  к  первоосно-
вам  творческой  и  религиозной  жизни.  Именно 
А. Аязова 

181 
 
Вестник КазНУ. Серия филологическая. № 4 (144). 2013 
 
 
об  этом,  думается,  свидетельствует  опыт  всех 
трех  описанных  нами  художников.  И  не  по-
этому  ли  значение  их  творчества  и  судьбы 
неизменно  возрастает,  находя  новых  вдумчи-
вых  читателей  и  последователей?  Таким  об-
разом, открыты широкие перспективы для изу-
чения  тенденций  современного  литературного 
процесса  в  свете традиции,  заложенной  М. Во-
лошиным,Е.  Гуро,  Е.  Кузьминой-Караваевой  и 
другими поэтами маргинального сознания. Оно 
доказывает  продуктивность  идей,  привнесен-
ных  в  литературу  этими  авторами,  тем  самым 
ставя литературоведениепереднеобходимостью 
тщательного  изучения  альтернативных,  потен-
циальных моделей ее развития. Становится так-
же очевидным, что назрела потребность в обнов-
ленном подходе к творчеству и жизненной фи-
лософии  других  поэтов  маргинального  созна-
ния  (в  первую  очередь,  И.  Анненского, 
М.Кузмина,  А.  Добролюбова),  перспективном 
для  дальнейшего  уточнения  самого  этого 
понятия  и  важном  для  более  глубокой  оценки 
роли  этих  поэтов  в  искусстве  прошлого  сто-
летия.  Что  же  касается  литературной  истории 
Серебряного века, то она уже сегодня не может 
претендовать  на  полноту  без  многогранного 
освещения  опыта  «одиноких»,  даже  в  своем 
«юродстве»  возвещавших  современникам  о 
«новом  дне  духа».  При  общем  полицентризме 
современной культуры роль маргиналов оказы-
вается  крайне  высокой.  И  хотя  маргинальный 
дискурс  можно  охарактеризовать  как  мерцаю-
щий,  прерывистый  и  нелогоцентричный  (ведь 
его  участники  склонны  самостоятельно  экспе-
риментировать  со  словом  и  вообще  недого-
варивать), он представляет собой пространство 
речевой  свободы,  где  бесконечно  рождаются 
новые  ценностные  смыслы. XX век  показал, 
что носители «иного» сознания достойны быть 
услышанными,  а  индивидуальный  творческий 
опыт  художника  всегда  ставит  его  на  грань 
разумного. И  если  сегодня  периферия  и  центр, 
рецессивное  и  доминантное  в  культуре  все  чаще 
меняются  местами,  значит,  происходит  даль-
нейшее  углубление  современного  человека,  о 
котором писал непризнанный классик В. Розанов. 
 

жүктеу/скачать 4,6 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: