чисто физических условий все наши реакции, и в том числе те, которые
выступают для нас как убеждения, основанные на ар-
гументах. Чисто физические условия, в том числе фи-
зические состояния внешней среды, заставляют нас го-
ворить или принимать то, что мы говорим или прини-
маем, и высококвалифицированный физик, совершенно
не знающий французского языка и никогда не слышав-
ший о детерминизме, смог бы, скажем, предсказать, что
24
Мой глухой физик, конечно, очень похож на демона Лапласа
(см. прим. 11), и его достижения представляются мне абсурдными
просто потому, что я считаю, что в развитии физического мира суще-
ственную роль играют и нефизические аспекты (цели, задачи, тради-
ции, вкусы, изобретательность). Иными словами, я верю в интерак-
ционизм (см. прим. 27 и 40). Александер пишет по поводу того, что
он называет «лапласовым вычислителем»: «Если не считать того
ограниченного смысла, в котором описывается гипотеза о вычислите-
ле, эта гипотеза абсурдна» [l, v.II, с. 328]. Но ведь этот «ограничен-
ный смысл»
включает предсказания
всех чисто физических событий,
а значит,
включает предсказание расположения всех черных знаков,
написанных Моцартом или Бетховеном. При этом исключаются лишь
предсказания духовного опыта (исключение, весьма схожее с моим
предположением о глухоте нашего физика). Так что то, что кажется
мне абсурдным, Александер согласен признать. (Здесь, по-видимому,
уместно сказать, что мне представляется предпочтительным рассмат-
ривать проблему свободы в связи с созданием музыки или новых на-
учных теорий или технических изобретений, а не в связи с этикой и
этической ответственностью.)
516
скажет о детерминизме некий француз детерминист на
дискуссии во Франции, а также, конечно, и то, что ска-
жет его противник — индетерминист. Но это означает,
что если нам кажется, что мы согласились с теорией,
подобной детерминизму, потому что поддались логиче-
ской силе некоторых аргументов, то мы, согласно пози-
ции физического детерминизма, тем самым обманываем
себя, а точнее говоря, мы находимся в физическом со-
стоянии, предопределяющем то, что мы обманываем
себя.
Многое из этого было ясно и Юму, хотя, по-види-
мому, он не вполне понимал, что это означает для его
собственных рассуждений; ведь он ограничивался срав
нением детерминизма
«наших поступков» с детерминиз-
мом
«наших суждений», «но первые не более свобод- ны, чем вторые» [31, с. 775]. (Курсив мой.)
Соображения подобного рода явились, возможно,
причиной того, почему так много философов отказы-
ваются серьезно рассматривать проблему физического
детерминизма и отмахиваются от нее, как от «жупела»
(см. выше прим. 13 и [55, с. 76]). Однако учение о
том, что
человек —
это машина, весьма убедительно и
серьезно отстаивал де Ламетри еще в 1751 году, за-
долго до того, как стала общепринятой теория эволю-
ции, а ведь теория эволюции придала этому учению
еще большую остроту, выдвинув предположение о том,
что между живой и мертвой материей нет столь уж
четкого различия (ср. [48, с. 11]). И несмотря на побе-
ду новой квантовой теории и обращение стольких фи-
зиков в веру индетерминизма, учение де Ламетри о
том, что человек — это машина, имеет, вероятно, сего-
дня больше защитников, чем в какое-нибудь другое
время, среди физиков, биологов, философов, главным
образом в виде положения о том, что человек — это
вычислительная машина [62]
25
.
25
Тьюринг утверждает, что в принципе люди и вычислительные
машины неразличимы с точки зрения их наблюдаемых (поведенчес-
ких) характеристик, и он бросил вызов своим оппонентам, предложив
описать какую-либо форму наблюдаемого человеческого поведения и
достижения, которая в принципе недоступна вычислительной машине.
Но в этом вызове таится интеллектуальная ловушка. Ведь