26
Вышли из автобуса в Саванне, а там дождь как из ведра. Мы со Сью направились в здание
автовокзала, я взял себе кофе и устроился под навесом, прикидывая, чем тут можно заняца.
Никакого конкретного плана у меня не было, так что, выпив кофе, достал я губную гар-
мошку. Сыграл пару песен – и что я вижу? Один прохожий бросил мне в пустой стаканчик из-
под кофе монету в двацать пять центов. Сыграл я еще пару песен, и через некоторое время
стаканчик заполнился до половины.
Дождик прекратился, мы со Сью вышли из своего укрытия, двинулись к центру и вскоре
оказались в парке. Присев на скамью, я еще поиграл, и – кто бы сомневался – прохожие стали
бросать в кофейный стаканчик монеты разного достоинства. Старина Сью быстро смекнул,
что к чему: когда люди останавливались послушать, он брал кофейный стаканчик и обходил
публику. К концу дня набралось без малого пять долларов.
Заночевали мы прямо в парке, на той же скамье: ночь выдалась ясная, с луной и звездами.
Утром позавтракали, я снова взялся за гармонику, а люди как раз потянулись через парк на
работу. В тот день мы заработали восемь баксов, на следущий – девять, и к пятнице, условно
говоря, набили карманы. После выходных я отыскал не большой музыкальный магазинчик –
хотел посмотреть, нет ли в продаже инструмента с какой-нибудь другой тональностью – не
вечно же играть на гармошке до мажор, это поднадоело уже. Через прилавок увидел, что в про-
даже есть клавиши. На вид – один в один как те, на которых играл Джордж в «Битых яйцах», –
он мне в свое время показал кой-какие акорды.
Спрашиваю продавца, сколько он за них хочет. Двести долларов, говорит, но если будем
брать, скидку сделает. Купил я этот огрегат, и продавец даже подобрал еще стойку, чтобы я
одновременно в гармошку дул. С этим приобретеньем популярность наша заметно возросла.
К концу следущей недели мы зашибали десятку в день, я опять пошел в тот же музыкальный
магазин и купил ударную остановку. Несколько дней порепетировал – вроде приноровился.
Кофейный стакан пришел в негодность, пришлось выбросить, а для Сью купить эфектную
люминевую кружку, с какой не стыдно зрителей обходить. Дела наши шли в гору. Я играл
самые разные песни: хоть баладу про порожение армии Юга,
36
хоть спиричуел про прекрасную
колеснитцу.
37
Нашел, кстате, скромный пансион, мы со Сью там поселились и в придачу полу-
чили завтраки и ужины на халяву.
Как-то утром приходим мы в парк – и попадаем под дождь. У города Саванна есть одна
особенность: там ливни через день, так мне показалось. Бредем по улице вдоль какого-то офис-
ного здания – и замечаю я нечто мутно-знакомое.
Под козырьком у входа стоит человек в дорогом костюме и под зонтом, а у его ног –
большой пластиковый мешок для мусора. Под мешком кто-то шевелица, прячась от дождя, а
руки высунул наружу и чистит ботинки этому, в костюме. Перешел я на ту сторону, пригля-
делся – и что вы думаете: из-под края мешка виднеюца колесики маленькой телешки. Чуть не
лопнув от щастья, кинулся я туда, мусорный мешок отбросил и, конечно же, увидел старого
друга, летенанта Дэна, который зарабатывал чисткой обуви!
36
…баладу про порожение армии Юга… – То есть «The Night They Drove Old Dixie Down» – песня Робби Робертсона
из группы The Band, выпущенная на их втором альбоме («The Band», 1969) и через два года ставшая большим хитом в
исполнении Джоан Баэз.
37
…спиричуел про прекрасную колеснитцу. – То есть «Swing Low, Sweet Chariot» – спиричуэл, известный с последней
четверти XIX в. и впервые записанный в 1909 г. группой Fisk Jubilee Singers из университета Фиска; автором принято считать
индейца племени чокто Уоллиса Уиллиса. Песня исполнялась многими фолк-музыкантами; пожалуй, самое известное испол-
нение – Джоан Баэз на Вудстокском фестивале (1969).
У. Грум. «Форрест Гамп»
124
– Мешок верни, олень! – говорит мне Дэн. – Я ж вымокну до нитки. – И тут он замечает
Сью. – Ага, – говорит, – женился наконец, это она и есть?
– Это, – обьесняю, – он. Неужели не помнишь: мы с ним вместе в космос летали.
– Ты собираешься мне ботинки чистить или нет? – возмущаеца мужик в костюме.
– Вали отсюда, – говорит Дэн, – пока я тебе подошвы надвое не перегрыз.
Ну, клиент, конечно, этого дожидаца не стал.
– Что вы тут делаете, летенант Дэн? – спросил я.
– А сам-то ты как думаешь: что я тут делаю? – отвечает он. – Я, между прочим, теперь
с комунистами.
– Хотите сказать, с теми, против кого мы воевали? – не понял я.
– Да нет, – отвечает, – там были комуняки-узкоглазые. А я – истинный комунист, по
Марксу-Ленину-Троцкому, все дела.
– А зачем тогда обувь чистить?
– Чтобы заклеймить лакеев империализма, – отвечает Дэн. – По моим наблюдениям,
человек в начищенной обуви дерьма не стоит, а потому чем больше пар я начищу, тем больше
гадов столкну в ад.
– Ну, вам видней, – говорю, но тут Дэн отбросил мешок и, чтобы не промокнуть, отка-
тился обратно под козырек.
– Тьфу на тебя, Форрест, какой из меня, к черту, комунист? Да меня бы и не приняли
– кому я такой нужен?
– Не сомневайтесь, вас бы приняли, – говорю ему. – Не от вас ли я слышал, что могу
стать кем угодно и занимаца чем угодно? Так же и вы.
– До сих пор веришь в эту херню? – спрашивает Дэн.
– Я, между протчем, до сих пор верю, что видел голую попку Ракель Уэлч, – говорю ему.
– Да ты гонишь! – сказал Дэн. – И как она тебе?
Вобщем, после той встречи мы с Дэном и Сью стали типо держаца одной командой. Засе-
ляца в пансион Дэн отказался и по привычке ночевал на улице, укрывшись мусорным мешком.
– Характер, – говорил, – закаляю.
Расказал он мне, чем занимался после моего отъезда из Индианаполиса. Деньги, остав-
шие от боев без правил, спустил на собачьих бегах, последние гроши пропил. Устроился в
автосервис: заезжал на своей телешке под машины, но, как сам сказал, не вытерпел, что на
него сверху масло и жир капали.
– Пусть я никчемный безногий пропойца, – говорит, – но я же не равиоль какой-нибудь
итальянский.
После этого вернулся он в Вашингтон и попал акурат к открытию монумента в память тех,
кто, как мы, сражались во Вьетнаме. Его заметили, распросили, кто он и откуда, и попросили
выступить. Но у него, напившись на каком-то фуршете, вся речуга вылетела из головы. Тогда
в гостинице, где его поселили, он стырил Библию, а когда настал его черед выступать, зачитал
в микрофон всю книгу «Исход» и уже собирался перейти к избранным местам из «Чисел»,
но ему отрубили микрофон и оказали ощутимую помощь в спуске с трибуны. После этого он
попытался просить милостыню, но счел, что это «не достойно».
Я стал ему расказывать, как играл в шахматы с мистером Трибблом, и на сколько успеш-
ным оказался наш креведочный бизнес, и про мою избирательную гонку за место в сенате
Соединенных Штатов, но его, похоже, больше интересовала Ракель Уэлч.
– Как думаешь, сиськи у нее настоящие? – спросил Дэн.
У. Грум. «Форрест Гамп»
125
В Саванне мы прокантовались, наверно, с месяц, и не без пользы. Я выступал как чело-
век-оркестр, Сью обходил публику с кружкой, а Дэн в толпе чистил желающим обувь. Как-то
раз сфоткали нас для газеты и поместили снимки на первой полосе.
А заголовок был такой: «Нищеброды в городском парке».
Как-то ближе к вечеру сижу я, лабаю, а сам думаю, не прокатица ли нам втроем в
Чарлстон, и вдруг замечаю, что прямо перед ударной остановкой замер мальчонка и уставился
на меня. А я играл «Поездку в Новый Орлеан»
38
. Малой не улыбнулся даже, ничего, но что-
то такое блеснуло у него во взгляде, засветилось необычным светом и мутно напомнило не
могу понять что. Обвел я глазами толпу, заметил с краю настоящую леди… и чуть в обморок
не грохнулся.
Верите, нет? Это была Дженни Каррен.
Волосы завиты, убраны наверх, с виду постарше, конечно, чем была, и типо усталая, что
ли, но точно: Дженни. Я так удивился, что сфальшивил даже, но песню сумел закончить, а
Дженни подошла и взяла того мальчугана за руку.
Глаза у нее засияли, и она такая:
– Ах, Форрест, по звукам гармошки я сразу поняла, что это ты. Сейчас никто так не умеет.
– Что ты тут делаешь? – спрашиваю.
– Живу, – говорит она. – Дональд работает в отделе продаж одной фирмы по производ-
ству черепицы. Мы здесь уже три года.
Посколько музыка прекратилась, толпа стала расходица, и Дженни присела рядом со
мной на скамейку. Мальчонка заигрался со Сью: тот, чтобы малыша развеселить, начал кувыр-
каца.
– Как получилось, что ты теперь человек-оркестр? – спросила Дженни. – Мама писала,
что у тебя в Байю-Ла-Батре большой и успешный креведочный бизнес, а сам ты – миллионер.
– Это, – отвечаю, – долгая история.
– Но ты не попал в беду, Форрест? – спрашивет она.
– Не-а, – говорю, – на этот раз обошлось. А ты как? Все нормально?
– Ну, можно и так сказать, – отвечает она. – Думаю, получила то, к чему стремилась.
– Это, – спрашиваю, – твой малыш?
– Угу, – говорит, – чудесный, правда?
– Не то слово… А зовут как?
– Форрест.
– Форрест? – Ушам своим не верю. – Ты его назвала в мою честь?
– А как же иначе? – Дженни как-то притихла. – Он как-никак наполовину твой.
– На какую половину?
– Он твой сын, Форрест.
– Мой… кто?
– Твой сын. Форрест-младший.
Посмотрел я на мальчугана: смееца, в ладошки хлопает, потому как Сью перед ним уже
на руках стоит.
– Наверное, я должна была тебе признаца, – начала Дженни, – но, видишь ли, из Инди-
анаполиса я уезжала беременной. Никому ни слова не сказала, сама не знаю почему. Меня
преследовал твой образ, Дундук в подгузнике, а я носила твоего ребенка. Но самое главное,
меня беспокоило… как бы это выразить… каким он родица.
– Ты хочешь сказать, он мог родица идиотом?
38
Достарыңызбен бөлісу: |