Культурные герои и мифологические

 296
творения) о происхождении различных элементов природы и куль-
туры, но впоследствии в процессе циклизации включившие и сюже-
ты сказочного характера (животные, волшебные, протогероические). 
Несмотря на включение в эти сказания неоднородных в жанровом 
отношении элементов, они по справедливости могут быть названы 
мифологическим эпосом, так как центром циклизации в них явля-
ется мифический персонаж. Следует подчеркнуть, что в первобыт-
ном обществе только мифический персонаж и мог быть героем, ибо 
только он обладал в глазах членов первобытной общины необходи-
мой свободой самодеятельности. Вместе с тем героем мог быть толь-
ко персонаж, который моделировал не силы природы (как, скажем, 
различные духи-хозяева), а сам родоплеменной коллектив. Таким и 
является племенной первопредок (мыслимый также как общечелове-
ческий, поскольку племенные границы при первобытнообщинном 
строе субъективно совпадают с общечеловеческими) и культурный 
герой.
Представления о первопредках, культурных героях и демиургах 
тесно переплетены, а порой и тождественны в первобытном фоль-
клоре. Видимо, сначала отчетливые очертания получают образы 
первопредков, о чем как будто свидетельствует австралийский мате-
риал.
В более архаических культурах культурные герои – почти всегда 
первопредки, фратриальные и родовые предки (австралийцы, папуа-
сы, меланезийцы-гунантуна, северо-восточные палеазиаты, палеаф-
риканские примитивные племена Центральной и Южной Африки). 
В менее архаических (часть индейцев Северной Америки, Полине-
зия) черты первопредка в образе культурного героя являются релик-
товыми.
На островах Океании повсеместно распространены циклы сказа-
ний о культурных героях, которые зачастую мыслятся как предки (но 
не как боги). В различных частях Меланезии – это Кат, Тангаро, Ва-
рохунука, То Кабинана.
В Полинезии братья Тангароа и Ронго наделены чертами куль-
турных героев, но, в отличие от меланезийского Тангаро, Тангароа 
превратился в одного из великих богов полинезийского пантеона.
Однако в Полинезии рядом с ним хорошо известен необожест-
вленный Мауи, являющийся любимым персонажем полинезийского 
повествовательного фольклора. Мауи – недоношенный подкидыш, 
выброшенный в кустарник или в море.
Из многочисленных подвигов Мауи самыми знаменитыми яв-
ляются вылавливание рыб-островов со дна моря, поимка солнца 
и похищение огня, зорко хранимого в подземном мире старухой-
прародительницей. Мауи даже пытался одолеть смерть, но сам ока-
зался побежденным. У североамериканских индейцев отчетливые 
черты культурных героев имеют такие популярные персонажи, как 
Ворон, Норка, Заяц или Кролик (Манабозо), Койот, Старик и др. 

 297
(имена, по-видимому, тотемического происхождения). Ворон, на-
пример, добывает свет, свежую воду, приливы и отливы, создает не-
которые виды рыб, участвует и в создании людей. Для совершения 
своих культурных деяний Ворон часто прибегает к магическим пре-
вращениям и хитрым проделкам. Так, он превращается в хвойную 
иглу, которую проглатывает дочь хозяина небесных светил. Она от 
этой иглы рождает Ворона. Новорожденный истошно кричит, пока 
ему не дают для игры солнце, луну и звезды. Усыпляя хранителя пре-
сной воды, Ворон затем его ложно обвиняет в том, что тот запачкал 
его постель и в виде компенсации выпивает воду из каменного со-
суда, а затем ее выплевывает в виде рек и озер. В цикле Ворона – 
бесчисленные этиологические мотивы. В цикл Ворона входят и 
анекдотические рассказы, как прожорливый Ворон отнимает до-
бычу у других зверей или их самих превращает в добычу. Подоб-
ные анекдоты имеются и в сказаниях о Норке, Койоте и др. (см. об 
этом ниже).
Ворон – центральная фигура и в фольклоре северо-восточных 
палеазиатов (чукчи, коряки, ительмены). Во многом схож с Вороном 
Эква-Пырищ – герой фольклора обских угров.
Черты культурных героев, но не столь ярко выраженные, иногда 
в реликтовой форме имеют и излюбленные герои африканского 
фольклора. Некоторые из них зооморфны (Заяц, Паук, Шакал, Бо-
гомол, Хамелеон, Черепаха) или полузооморфны (Пу, Ухлаканьяна). 
В африканском фольклоре порой соединяются черты культурных 
героев и чудесных кузнецов.
Иногда культурный герой – один из многих братьев (как, напри-
мер, Кат, Тангаро, Мауи в Океании); очень часто культурные герои – 
два брата-близнеца, соперничающие или враждующие между собою 
(Иоскега и Тавискарон у ирокезов, То Кабинана и То Карвуву у мела-
незийцев гунаитуна и многие другие), реже – помогающие друг дру-
гу («мальчик из вигвама» и «мальчик из кустарника», побеждающие 
чудовищ у индейцев юга Северной Америки). Такие близнецы часто 
являются одновременно фратриальными предками. Сама «близнеч-
ность» является дополнительным доказательством первоначального 
тождества родоначальников и культурных героев. Согласно хорошо 
аргументированному толкованию А. М. Золотарева и С. П. Толстова, 
культурные герои-близнецы, так же как и другие близнечные пары в 
мифологии (Ашвины – Диоскуры, Ромул и Рем и др.), восходят в ко-
нечном счете к повсеместно существовавшей на определенном этапе 
первобытного общества дуально-родовой организации (см. Золота-
рев, 1939, 1964; Толстов, 1948).
Специфическая сфера деятельности культурного героя – добыва-
ние огня, полезных злаков, изобретение различных предметов куль-
туры, необходимых человеку в его борьбе с природой. Уже в силу 
недифференцированности природы и культуры в первобытном 
мировоззрении (например, сближается представление о добывании 

 298
огня трением, происхождении грома-молнии, солнечного света и т. д.) 
резкой грани между культурным героем и демиургом нет.
В более древних версиях, отражающих специфику присваиваю-
щего хозяйства, герой добывает блага культуры, а порой и элемен-
ты природы благодаря простой находке или путем п о х и щ е н и я у 
первоначального хранителя (см. выше примеры мифов о добывании 
огня различными тотемными существами у австралийцев, а также по-
хищении его Мауи, Вороном, Прометеем и т. п.). Позднее возникает 
представление об и з г о т о в л е н и и всех этих предметов демиургом 
с помощью гончарных или кузнечных орудий; на заре эпохи метал-
ла, например у палеафриканских народностей, культурный герой ча-
сто выступал в облике чудесного кузнеца.
Эти мифы в известной мере представляют летопись побед чело-
веческого труда и технического изобретательства над природой, но 
эта летопись (отчасти в силу медленности технического прогресса) 
проецирована в мифические времена первотворения типа «времени 
сновидений» австралийцев.
Образец культурного героя – этого центрального персонажа пер-
вобытной мифологии и фольклора – специфически связан с перво-
бытным идеологическим синкретизмом. Образ этот может эволюци-
онизировать и к богу-творцу (тогда первобытный миф превращается 
в исключительно религиозный миф-легенду). Но в большинстве 
случаев он не становится подлинным объектом религиозного почи-
тания, а превращается в любимого сказочно-эпического героя. Куль-
турные герои большей частью самими аборигенами классифициру-
ются не как боги; они обычно относятся к одной группе с духами и 
выдающимися людьми прошлого, в известной мере для того, чтобы 
отделить их от богов и одновременно подчеркнуть их магическую 
силу (мана) и значительность. Яркий пример различия между необо-
жествленными и обожествленными культурными героями – полине-
зийский бог Тангароа и меланезийский герой Тангаро. С этой точки 
зрения заслуживает внимания, что Тангароа не занимает, в отличие 
от Тангаро, значительного места в фольклоре, а излюбленным фоль-
клорным героем является во всей Полинезии Мауи, который так и не 
вошел в верховный пантеон полинезийских богов. Вспомним, что и 
знаменитый Прометей не был допущен на Олимп, остался за преде-
лами олимпийского пантеона.
Специфическая сфера деятельности первопредков – культурных 
героев – демиургов совпадает с границами мифов творения, то есть 
мифов этиологических в широком смысле слова.
На границе собственно этиологических мифов и такие деяния, 
часто связываемые с культурными героями, как борьба с чудови-
щами, мешающими мирной жизни людей и богов. Борьба с чу-
довищами может быть одной из сторон преодоления сил хаоса и 
ор ганиза ции – упорядочения мироустройства, то есть частью про-
цесса творения современного мира. Иногда из тела самого повер-

 299
гнутого хтоничес кого чудовища создается мир. В последнем случае 
обряд жертвоприношения становится моделью созидания. Кроме 
того, борьба с чудовищами иногда связана с мифической концепцией 
исторической смены поколений богов или духов. Такого рода мифы 
творения не характерны для собственно первобытной мифологии, 
они типичны для развитых мифологий типа вавилонской (миф о 
борьбе Энлиля или Мардука с Тиамат), индийской (создание мира 
из тела Пуруши), китайской (Пань-Гу) скандинавской (мир из тела 
Имира, борьба Тора с мировым змеем), майя (мир из тела богини-
земли) и т. п. Однако более примитивная борьба с чудовищами, без 
связи с концепцией поколений и не всегда с четким этиологическим 
результатом, встречается довольно широко в первобытном фолькло-
ре, в частности в сказаниях о культурных героях (индейские братья-
близнецы из «вигвама» и «кустарника», Mayи и в некоторых районах 
Полинезии, Ворон у коряков и многие другие).
В пластически четкой древнегреческой мифологии этот новый 
аспект культурного героя хорошо представлен в Геракле (в отличие 
от Прометея).
В мифах о борьбе с чудовищами идея преодоления хаоса полу-
чает новое направление – не просто упорядочение света солнца, 
прилива и отлива, времен года, взаимоотношений различных зве-
рей, запрещение инцеста и другие табу, введение брачных классов и 
ритуалов, необходимых для поддержания нормального природного 
и жизненного цикла; но также постоянная борьба с природными си-
лами, угрожающими смести «порядок». Этот двойной пафос преодо-
ления хаоса типичен для мифологии в целом, многое он объясняет 
и в генезисе словесного искусства. В сущности, почти всякое про-
изведение искусства направлено на преодоление жизненного хаоса 
путем художественной реорганизации действительности .
Представления о стихийных силах природы (в силу отождествле-
ния природы и культуры, а также своего племени как «настоящих 
людей» с человечеством в целом) часто сильно сближаются и даже 
сливаются с образами иноплеменников. Таким образом, культурный 
герой приобретает как бы эпическую миссию и черты богатыря, а 
сами сказания, выйдя за пределы этиологических мифов, становятся
своего рода героическими сказаниями.
Сказаниям о культурных героях присущи архаические формы 
идеализации, при которых героическими чертами являются не столь-
ко физическая сила и смелость, сколько ум и хитрость, магические, 
колдовские способности.
В фольклоре многих народов, как уже отмечалось, часто фигу-
рирует парный образ в виде братьев-близнецов. Такие два брата-
близнеца иногда представляют героическую пару борцов с чудо-
вищами. Но чаще только один из братьев сохраняет свою высокую 
сущность, а другой наделяется демоническими и одновременно (как 
это ни парадоксально) комическими чертами. Если оба брата фигу-

 300
рируют в мифах творения, то один из них совершает серьезные и 
полезные деяния, а другой либо сознательно созидает вредные и бес-
полезные предметы и явления, либо делает это неволько в результате 
неудачного подражания (пример – То Кабинана и То Карвуву в Ме-
ланезии; ср. Прометей и Эпиметей в древнегреческой мифологии). 
В эпизодах, не связанных с творением, брат или братья культурного 
героя часто выступают жалкими и недоброжелательными завистни-
ками (например, братья Мауи).
Когда герой не имеет брата, то часто ему самому, наряду с серьез-
ными культурными деяниями, приписываются озорные проделки, 
порой являющиеся пародийным переосмыслением его же серьезных 
деяний (у индейцев западной части: Северной Америки и др.).
Иногда мифологический плут и не совпадает с серьезным 
культурным героем. Озорные проделки мифологического плута 
(trickster – трюкач, по терминологии американских этнографов, из-
учавших фольклор индейцев)
9
служат удовлетворению его жадности 
или похоти. У некоторых трикстеров преобладает жадность, у дру-
гих похоть. Так, например, в фольклоре индейцев северо-западного 
побережья Тихого океана Ворон – специфически прожорливый 
трикстер, а Норка – похотливый. Точно так же в фольклоре Дагомеи 
Легба отличается гиперэротизмом, а Ио – обжорством. Стремясь удо-
влетворить свои ненасытные желания (или простой голод), трикстер 
прибегает к обману, нарушает самые строгие нормы обычного права 
и общинной морали. Трикстеры совершают кровосмешение с доче-
рью или сестрой, коварно пользуются радушным гостеприимством, 
лишают пищи своих ближайших родичей и членов своей семьи, по-
жирают общинные запасы на зиму и т. д. В других случаях наруше-
ние ими табу и всякого рода профанирование святынь имеет как бы 
характер незаинтересованного озорства. Вакдьюнкага – трикстер у 
индейцев виннебаго – во время священной церемонии подготовки к 
военному походу вступает в связь с женщиной (что является наруше-
нием важнейшего табу), уничтожает лодку, в которую перед тем при-
гласил участников похода, уничтожает ритуальные предметы, – все 
это он делает, будучи вождем племени. Явное профанирование свя-
тыни приобретает здесь характер пародирования ритуальной подго-
товки к походу. В другом случае им пародируется важнейший ритуал 
приобретения духа-хранителя. Ворон у восточных палеазиатов часто 
совершает проделки, являющиеся явными пародиями на действия 
шаманов, не говоря уж о том, что многие трюки Ворона являются 
шутовским подражанием его же серьезным творческим деяниям.
Действуя в принципе асоциально и откровенно профанируя 
святыни, трикстер тем не менее часто торжествует и безжалостно 
расправляется с теми, кто поддался его обману. Иногда, впрочем, 
9
См. фундаментальную работу Пауля Радина по материалам фольклора виннебаго и некоторых 
других индейцев прерий (Радин, 1956). 

 301
трикстер сам терпит фиаско. Ворон, например, испытывает неуда-
чи, когда нарушает общинные нормы морали или извращает самое 
человеческую природу, но отсюда еще нельзя вывести правила, обя-
зательного для всех трикстеров.
Заслуживает внимания, что трикстер сочетает в себе черты тор-
жествующего плута (действующего ради корысти), необузданного 
озорника и безумца; и что он при этом часто продолжает мыслиться 
культурным героем, облагодетельствующим человечество. Правда, 
туземные сказочники умеют отличать серьезные мифы творения, по-
вествующие о деяниях культурных героев, и служащие для развлече-
ния анекдоты (при частичной зооморфности трикстера сливающие-
ся со сказками о животных). Но отождествление культурного героя 
и трикстера при этом не подвергается сомнению. Возникает вопрос, 
как стало возможным это сочетание культурного героя и трикстера, 
мифов творения и анекдотов с плутовскими трюками, шаманских 
легенд и ритуалов с их шутовским профанированием, доходящим
иногда до сатирической остроты?
Известное значение имеет чисто формальный момент: при ци-
клизации первобытного повествовательного фольклора вокруг куль-
турного героя объединялись различные сюжеты и жанровые образо-
вания, все приписывалось первому и единственному фольклорному 
герою. Разнообразные свойства как бы вынуждены были уживаться в
одном образе, создавая его противоречивость и причудливость. Од-
нако такое формальное соображение недостаточно. Здесь должны 
быть более глубокие причины
10
.
Фигура трикстера – этого далекого предшественника средневе-
ковых шутов, героев плутовских романов, колоритных комических 
персонажей в литературе Возрождения и т. п. – чрезвычайно ар-
хаична. Однако самые архаические мифологии ее все же не знают 
(австралийцы, папуасы). Первоначальный синкретизм культурного 
героя и трикстера можно признать только в известном смысле, при-
нять с существенными оговорками.
10 
П. Радин считал, что трикстер с самого начала представлял соединение божественного куль-
турного героя и божественного шута с тех самых пор, как человек в качестве социального существа 
отделился от животного. В истории трикстера виннебаго по имени Вакдьюнкага Радин усматри-
вает сознательное изображение эволюции человека от природной стихийности к героичес кой со-
знательности. Думается, однако, что П. Радин преувеличивает, с одной стороны, исконность этой 
двойной фигуры, а с другой – отчетливую интеллектуальную концепцию в сказаниях виннебаго 
как изображение развития личности. К. Керени также считает эту фигуру очень древней, но в то же 
время связывает ее с поздней архаикой, когда в силу особенностей не содержания, а самого стиля 
выпирают сильно действующие, брутальные развлекательные элементы. Связь архиплута и архибе-
зумца кажется Керени исконной. Хитрость подчеркивает при этом глупость, в том числе глупость 
хитреца. Юнг в соответствии со своей общей теорией архетипов видит в трикстере «психологему» 
исключительной древности – копию недифференцированного человеческого сознания, едва поки-
нувшего животный мир, воплощение всех низших черт характера в индивидуальном. Однако только 
преодоление абсолютной психологической темноты, считает он, могло вызвать такую оглядку «я» в 
далекое прошлое коллективного сознания. Трикстер – фигура якобы стоящая одновременно и выше 
человека (сверхъестественные силы) и ниже его (благодаря бессознательности, стихийности). 

 302
Древнейшие мифические герои (тотемические предки, культур-
ные герои, демиурги) часто действуют хитростью и коварством про-
сто в силу того, что ум в первобытном сознании не отделен от хитро-
сти и колдовства, весьма архаичны и своеобразны сами моральные 
критерии. Даже в гомеровском эпосе или в «Эдде» боги гораздо ме-
нее разборчивы в средствах, чем эпические герои. Разумеется, речь 
идет о неразборчивости с точки зрения более поздних моральных 
оценок. Древнейшие мифические герои участвуют в творении мира, 
почти каждый их шаг имеет этиологические последствия. Не только 
их целенаправленная деятельность, но и их случайные поступки вно-
сят лепту в упорядочение, организацию мироустройства. Само их 
поведение часто лишено сознательной целенаправленности, проме-
теевского пафоса служения людям. Порой стремясь удовлетворить 
собственные непосредственные потребности, они добывают огонь, 
свет и т. п.
Такие примитивные герои мифов, однако, еще не являются трик-
стерами. Только по мере того, как в самом сознании носителей 
фольклора возникает представление о противоположности хитро-
сти и разума, обмана и благородной прямоты, возвышенного спири-
туализма и низменных инстинктов, пафоса сознательного служения 
родоплеменным интересам и эгоистической асоциальности, органи-
зации и хаоса, только по мере осознания этих различий развивается 
фигура мифологического плута как двойника культурного героя (его 
брата или «второго лица»). Многие трюки этого персонажа (но дале-
ко не все) генетически восходят к серьезным мифическим деяниям 
культурных героев и демиургов, к некоторым ритуалам, шаманским 
чудесам и фокусам. Но все эти деяния и действия переосмыслены 
пародийным образом или даже прямо осмеяны.
Наряду с пародийным переосмыслением старых мифических сю-
жетов возникает или прикрепляется к образу трикстера множество 
новых, чисто анекдотических. Если трикстер сохраняет свою полу-
зооморфность, как это большей частью происходит, анекдоты о нем 
приближаются к типу сказок о животных.
Осознание различий между серьезными мифическими деяниями 
и трюками, мифами и сказками, культурными героями и трикстера-
ми придает особую остроту, подчеркивает двойственность мифи-
ческого персонажа, который является одновременно и серьезным 
творцом организованного миропорядка (природного и социально-
го) и плутом-озорником» непрерывно вносящим хаос в ту самую ор-
ганизацию, которую он создал, нарушающим табу, обманывающим 
или убивающим другие существа для удовлетворения своих низмен-
ных инстинктов. Такое сочетание в одном лице культурного героя и 
трикстера, стихии организующей и вносящей хаос, возможно только 
потому, что действие в сказочно-мифологических циклах отнесено 
ко времени до установления строгого миропорядка. Такое отнесение 
к мифическому времени в значительной мере легализует озорство 

 303
трикстера. По-видимому, сюжеты о трикстере являются своеобраз-
ной отдушиной (легализованной в силу отнесения к мифическим 
временам) в строго регламентированном обществе, каким, безуслов-
но, является общество родоплеменное.
Выпячивание низменных инстинктов, всякого рода «грязных» 
подробностей, связанных с жадностью, эротикой, дефекацией, про-
тивостоит, в частности, первобытному спиритуализму, получивше-
му значительное, хотя и примитивное, воплощение в шаманизме. 
Насмешки над шаманской практикой, над обязательными ритуалами 
порой заходят очень далеко и лишены всякого добродушия, даже со-
держат элементы социальной критики.
Однако это не значит, что здесь выражается неверие в шаманизм, 
отказ от ритуальной жизни племени и т. п. Безусловно, анекдоты о 
трикстерах бытуют в той же среде, что и серьезные мифы, шаман-
ские легенды и т. п.
Насмешка в рассказах о трикстерах достаточно универсальна, она 
беспощадна к жертвам, одураченным трикстером, и к самому трик-
стеру, когда он попадает впросак. Она обращена и на шаманский 
спиритуализм и на низменную невоздержанность самого трикстера, 
и на его попытки изменить естество, нарушить первобытнообщин-
ную мораль, то есть на проявление его антисоциальности. Этот уни-
версальный комизм сродни той карнавальности, которая проявлялась 
и в элементах самопародии, имевшихся в ритуалах австралийцев, 
римских сатурналиях, средневековых «праздниках дураков» с опро-
кидыванием иерархического порядка, шутовским воспроизведением 
церковной службы и т. д. М. М. Бахтин считает такого рода «карна-
вальность» важнейшей чертой народной культуры, широко отразив-
шейся в литературе средних веков и Возрождения (Бахтин, 1964).
Древнейшие первопредки – культурные герои, которых мы по пра-
ву должны рассматривать как первых литературных персонажей, таким 
образом выступают в архаическом фольклоре как образы синкретиче-
ские, сочетающие часто (но, разумеется, не всегда) три аспекта – ми-
фического творца, комического трикстера и архаического богатыря, 
очищающего землю от чудовищ. Эти три аспекта соответствуют из-
вестному жанровому синкретизму: мифы творения – животные сказки 
и анекдоты о трикстерах – протогероические сказания. Этот жанровый 
синкретизм внешне выражается и в бытовании единых циклов своего 
рода мифологического эпоса.
Наряду с постепенной дифференциацией повествовательных 
жанров в рамках этого мифологического эпоса о культурных геро-
ях и т. п. развитие жанровых разновидностей даже на самых ранних 
этапах идет теми же путями и вне этих циклов (упомянутые выше бы-
лички, местные предания и легенды и т. д.). Существенное различие 
возникает только тогда, когда безличный персонаж первобытной 
былички будет вытеснен активным и могучим героем богатырской 
сказки. До сих пор мы рассматривали архаический повествователь-

 304
ный фольклор, исходя, главным образом, из образов центральных 
героев. Теперь обратимся к нашему материалу в плане исторической 
морфологии жанра. Ввиду того что процесс дифференциации жан-
ров переплетается с известной сменой этапов в области развития 
жанра и стиля, изучение истории устной литературы первобытно-
го общества невозможно отделить от генезиса повествовательных 
жанров, которые в первобытном фольклоре находятся в состоянии 
становления, развития, еще не отпочковались окончательно от пер-
вичного синкретизма под эгидой мифа. Анализ указанного двойного 
процесса представляет большие трудности.

жүктеу/скачать 2,31 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: