Шəкен Аймановтың

228
Òîïæàðªàí
229
ІІ. Жизнь в искусстве
Ивана Шадрина — русского мужика в солдатской шинели, прошедшего сквозь 
огонь гражданской войны. 
Высокое сознание интернационализма ярко проявилось у Шакена еще тогда, 
когда вместе с Я.С. Штейном он создавал для Русского драматического театра 
инсценировку «Абая». Он ясно понимал — ничто так, как искусство, не сближает 
народы, давая умозрительную и эмоциональную почву для взаимопонимания 
и взаимопознания. Ибо именно в творениях искусства ярче всего может выра-
зиться человеческая душа, ее стремления, чаяния, надежды и мечты. 
Может быть, именно потому, что Шакен глубоко осознал это, он оставил 
сцену, где был уже признанным мастером, и пошел на выучку в съемочный па-
вильон киностудии. Ибо массовое искусство кино, его синтетическая природа 
дают возможность более разностороннего самовыражения, более широкого 
общения с людьми. 
— Дело не в том, что человек живет, — любит говорить Шакен, — а в том, 
что он делает. 
 
1966 г. 
Из книги Л. Варшавского «Памятные страницы», 1978
Каукен КЕНЖЕТАЕВ, 
Каукен КЕНЖЕТАЕВ, 
народный артист Казахстана
Ñòàðøèé áðàò
Ê
то не знает о знаменитом Баянауле… О его причудливом горном лан-
шафте. О его прекрасных озерах — Сабындыколь, Жасыбайколь, То-
райгырколь, Биржанколь. О необыкновенных скалах, похожих на скульптур-
ные изваяния. На их вершинах растут сосны и березы — непонятно, откуда 
они черпают жизненные соки… В ночной тьме скалистые горы, деревья, камни 
образуют сказочный мир. Ветви будто бы тянутся к тебе, как руки страшного 
чудовища — «жезтырнака». А любой твой вопрос так неожиданно подхваты-
вается горным эхом, что можно лишиться чувств. Те, кому доводится побывать 
в Баянауле и ощутить таинственное очарование творений здешней природы, 
невольно восклицают: воистину эта земля должна рождать только талантли-
вых людей. Даже названия камней здесь звучат поэтично, будто придуманные 
акыном: «Три вершины», «Белоликая гора», «Копье»…
В Баянауле, у подножия Белоликой горы, у самого источника Айманбулака, 
на горном склоне Кызылшилика (Краснотал) некогда стоял низенький домик о 
двух комнатах. Он принадлежал младшему сыну Аймана — Кенжетаю. Кенже-
тай был смолоду известен как заядлый любитель псовой и соколиной охоты, 
страстный домбрист и певец. 
В этом маленьком темном домике Кенжетая часто собирались таланты 
аула: певец Кали, кюйши (сочинитель и исполнитель кюев) Искакбай, сказоч-
ник Дуйсенбай, сказитель Рахметкожа, любимые братья хозяина Музафар, Ка-
жимурат и многие другие. До рассвета пелись песни, рассказывались легенды 
и сказания…
У Кенжетая было три сына: Абдикерим (Абдан), Шахкерим (Шакен) и Аб-
дирахим (Каукен). Как нередко бывает у казахов, мы впоследствии стали на-
зываться своими уменьшительными именами. На таких вечерах мы подолгу 
сидели на коленях у родителей, слушали изо всех сил, до тех пор пока не смо-
рит сон. Песни Кали и кюи Искакбая были для нас чем-то немыслимым, недо-
сягаемым. 
Иногда Кали, настраивая домбру, говорил: а теперь послушаем Шакентая 
и Каукеша (ласковая форма обращения к младшим). Отец присоединялся: ты 
Шакен, спой «Еки жирен», а ты Каукен — «Караторгай» (народные песни). При-
ходилось петь, зато в награду мы получали похвалу Кали, а остальные говори-
ли в голос: «Из этих двоих выйдет толк, они будут певцами… А теперь, Кали, 
сам порадуй нас еще песней». 
Все наше внимание приковывается к дяде. Нам непонятно, откуда ис-
ходит это волшебство — неземной красоты песня, щедрые переливы бес-
конечно богатого голоса, — бог дал Кали все. На всю последующую жизнь 
искусство Кали Байжанова стало для нас эталоном прекрасного, путевод-
ной звездой. 
Кали был рослым, широкогрудым, с высоким лбом и прямым носом, ма-
ленькой бородой и усами и с открытым, добродушным характером. Таким я 
его помню. 
Мы его называли жезде (муж старшей родственницы). Он был женат на Ка-
пан, старшей дочери нашего родного дяди Музафара. Капан была намного мо-
ложе Кали. Гордая, независимая характером, остроумная, веселая, она в свое 
время решительно отказалась выйти замуж за Кали. 
В нашем ауле авторитет Кали был велик, так что никто не остался равно-
душным к его судьбе и все наперебой стали уговаривать девушку. Но Капан 
упиралась: «Сказала — нет, значит — нет». 
Единственный, кого побаивалась Капан, был ее «маленький дядюшка» 
Кенжетай. Что касается Кенжетая, то он был страстным поклонником таланта 
Кали и к тому же его близким другом. По понятиям Кенжетая, Кали ни о чем не 
должен был просить дважды. 

230
Òîïæàðªàí
231
ІІ. Жизнь в искусстве
В ауле Кенжетая почитали: певец, охотник, кюйши, кенже (младший ре-
бенок в семье) славного Аймана. Избалованный вниманием, он был нрава 
довольно-таки необузданного, и многие его побаивались. Кроме того, Кен-
жеке (уважительная форма обращения) знал арабскую грамоту, умел читать 
и писать. Для Жумагуль, жены Музафара, это значило не меньше, чем досто-
инство сегодняшних академиков. А подлинным хозяином в доме была она — 
Жумагуль-женге (жена старшего родственника). 
Узнав об отказе девушки, Кенжеке явился к женге: «Скажи дочери, пусть 
не артачится, когда такой человек сватается. Не выводите меня из себя». Но 
Капан упорствовала, и тогда Кенжеке явился к ней с двустволкой. Приставив 
ружье к ее груди, он сказал: «Выйдешь за Кали, или я выстрелю». 
Так или иначе, дело кончилось свадьбой Кали и Капан. Кали дожил до де-
вяноста лет. Его любовь к Капан была неиссякаемой — и глубоким старцем он 
был влюблен в нее, ею были заняты все его помыслы. 
Кали был скуп на слова, в беседе лишь поддакивал. Но когда он брал в руки 
домбру, то становился неузнаваем. Он был подобен стремительному коню, 
беркуту, преследующему лисицу, его острый взгляд пронзал, песня завора-
живала. Любая песня была ему доступна — задумчивая «Ардак», затейливая 
«Шама», лиричная «Макпал», пламенная «Кулагер»… Пение его было вырази-
тельным — перед глазами слушающих поневоле возникали образы, например, 
когда он пел «Шама», казалось, что ты видишь взявшихся за руки влюбленных. 
Это очень сложная для исполнения песня. Кали говорил, что научился ее петь 
у Жарылгапберды, которого считал своим учителем. «Никто не сравнится с Жа-
рылгапберды», — говорил он, вспоминая прославленного певца. 
Кали проявлял большой интерес к певцам-современникам. Особенно вы-
делял Амре. «Амре — непревзойденный певец» — это слова Кали. Он любил 
рассказывать, как они с Амре по вызову Луначарского ездили в Москву на кон-
курс в связи с поездкой в Париж. «Он спел лучше меня, и потом — у него не-
обыкновенно красивый голос» —восхищался он. 
У Кали было очень трудно учиться петь, потому что его исполнение всякий 
раз отличалось от предыдущего — он всегда пел как будто в первый раз, и по-
рой трудно было сразу узнать песню, спетую ранее. Все удивлялись, как он 
находит все новые краски, интонацию, манеру. Он обогащал народную песню, 
вернее, максимально вскрывал заложенные в ней возможности. 
Мы, дети, мечтали стать такими певцами, как Кали. Как будто зная наши 
тайные мысли, он частенько говорил: «Я уверен, что вы будете большими пев-
цами». 
— Кенже-ага, сделайте детям домбру, — просил он отца. — Научите их 
играть и петь хорошие песни. Они быстро научатся. 
Отец занимался с нами. Пел нам негромким, но выразительным голосом 
любимые песни. Постепенно мы все трое овладели домброй. 
Отец подолгу отсутствовал — они с дядей Кали много ездили по степным 
аулам. Когда они возвращались, возобновлялись музыкальные праздники. Со-
бирались почтенные аулчане и красавицы, и порою при всех Кали заставлял 
нас петь. Иногда хвалил. Кали был признанным, глубоко почитаемым в народе 
артистом, и для нас каждое его доброе слово было заветом. Он далеко не всег-
да нас хвалил, маленьких певцов. Чаще — учил, поправлял, но неизменно за-
ставлял петь. Шакен был из нас всех самым музыкальным — он с первого раза 
схватывал новую песню отца и дяди Кали. Кроме того, он умел точно воспро-
изводить каждую интонацию голоса Кали, мимику его лица во время пения. 
Дядю Кали очень смешили такие имитации, и он говорил, целуя Шакена: «Он 
обязательно будет большим артистом». 
Незадолго до смерти дядя Кали гостил у нас с Шакеном в Алма-Ате, и это 
были счастливые дни задушевных бесед, музыки, веселья. 
Шакен рос нежным, балованным — все его в ауле любили, зазывали спеть, 
рассказать сказку, такпак (стихотворение для декламации). Он всегда был в 
гуще веселья, празднеств и не любил черной работы. Стоило нашей покойной 
маме послать его пасти теленка или собирать кизяк, как у него тут же заболе-
вал живот или голова. А если мама ругала его, то он взбирался на камень Се-
рек (уединенный) и подолгу сидел на нем, горько плача. Мама возмущалась: 
как развлекать людей, так он здоров, а как работать…
Шакен, действительно, был известным озорником: он потешно изображал 
многих аулчан, и женщин, и мужчин, точно воспроизводил их манеру поведе-
ния, характеры, и часто, к удовольствию окружающих, демонстрировал свое 
умение. Для него в этом смысле не было невозможного: он справлялся с зада-
чами сложнейшими. Например, мог изобразить известного кюйши Искакбая 
во время исполнения им кюев, чужих и собственных. Искакбай был страстной 
натурой, он полностью «уходил» в музыку, импровизировал на ходу, забывал 
обо всем на свете. Шакен досконально знал его кюи, изучил его манеру игры, 
и когда изображал играющего Искакбая, то трудно было отличить копию от 
оригинала. Также обстояло дело с певцом Рахметкожой, со сказочником Дуй-
сенбаем. Эмоциональная и эстетическая память Шакена была удивительной, 
и он был поистине энциклопедией казахского фольклора. 
Он и впоследствии великолепно исполнял, в сопровождении домбры, ска-
зания о Енлик и Кебеке, о Ерсаине и другие. А сказки Дуйсенбая — «Царь Ис-
кандер», «Керогли», «Царь Шахмуран» и по сей день звучат в моих ушах. 
У нас с Шакеном, почти одногодков, отношения были «на равных», и я по-
зволял себе порой подшучивать над ним. Когда мы уже взрослыми наезжали 

232
Òîïæàðªàí
233
ІІ. Жизнь в искусстве
в родные края, то я показывал его друзьям камень Серек и рассказывал, как 
Шакен, бывало, плакал, сидя на нем…
У нашего отца был старший брат Аббас Айманов, врач, очень уважаемый 
человек в Баянаульском районе. Он частенько наведывался к родственникам, 
справлялся о здоровье старших и детей. Чаще всего он приезжал к нам домой. 
Иногда он заставал Шакена плачущим на камне Серек. Когда он спрашивал 
у мамы, почему ребенок плачет, она, не зная, что ответить, стыдилась и начи-
нала злиться на Шакена: «Ну, погоди у меня, баловник». И тогда Абага (так мы 
его звали) говорил:
— Жамке, вы не ругайте его, он не просто так сидит. И не просто плачет. 
У него есть тайная причина — его теснит и мучает талант. Посадите его ко мне 
в седло, я свожу его к себе домой, успокою. 
Он часто брал нас к себе домой и там, обласкав и накормив, с удовольстви-
ем слушал наши песни и сказки. 
Когда Шакен стал крупным профессиональным артистом, старики в ауле 
восхищались прозорливостью дяди — «сразу понял ребенка». Конечно же, как 
говорится в пословице, «в полете обретешь то, что видел в родном гнезде»… 
Личность, творчество, вдохновение Шакена питали прежде всего соки родной 
земли, родной культуры. 
Шакен был очень веселым, занимательным в обществе друзей, развлекал 
их всевозможными историями. Часто в этих рассказах фигурировал в качестве 
«героя» и я. Особенно, когда речь шла о детских годах. Например:
— Однажды нас с Кенжетаевым мама послала собирать кизяк. Поблизости все 
было собрано, и пришлось идти далеко. Кенжетаев держал наготове мешок, а я 
собирал кизяк и складывал туда. Когда я наполнил мешок, то думал, что он поне-
сет. Но он был моложе меня, мне его было жалко и я договорился: я донесу во-он 
до того места, а потом уж ты понесешь. Когда я поднес мешок к условленному 
месту, Кенжетаев как побежит домой. Такой шустрый, что мне не только с меш-
ком, а и так просто не догнать. Оставалось только смотреть, как он весело бежит и 
скрывается в доме. Когда я пришел, исполненный мстительных чувств, домой, то 
он прильнул к подолу матери. Я пытался пожаловаться старшим, но меня никто и 
слушать не хотел. Наоборот, мне же и досталось. Кенжетаев — кенже (младший 
ребенок в семье), он карашанырак (наследник дома), его трогать нельзя. 
Так вот я рос, не признанный никем, средний сын, «без права голоса». 
Но я попользовался его шустрыми ножками впоследствии. Посылал с ним 
любовные письма красавицам. Отказать он не смел — я ему с учебы в Семипа-
латинске привез мандолину. 
Время выбиралось позднее — после вечернего намаза. Только и видишь, 
как в лунном свете сверкают пятки «посла любви» Кенжетаева…
В 1924 году старший брат Кажимурат повез Шакена учиться в Семипала-
тинск. Он хотел, чтобы Шакен пошел по его стопам и стал учителем, и Шакен 
после окончания Казкоммуны стал учиться на педагога. 
Будучи студентом, Шакен по-прежнему не расставался с домброй и мандо-
линой, участвовал во всевозможных кружках художественной самодеятельно-
сти, в частности в драматическом кружке. 
В 1933 году в Семипалатинск приехал Габит Мусрепов в поисках кадров для 
молодого казахского драматического театра и, впечатлившись игрой Шакена в 
спектакле «Зарлык», пригласил его работать в театр в Алма-Ату. Впоследствии 
Шакен часто говорил: «3 сентября 1933 года для меня незабываемая дата, в 
этот день я стал профессиональным артистом. А в театре я встретил настав-
ников, друзей, единомышленников — Калибека Куанышбаева, Куляш Байсе-
итову, Курманбека Жандарбекова, Елубая Умурзакова, Серке Кожамкулова, 
Канабека Байсеитова, Манарбека Ержанова. Эти люди сформировали мое ми-
ровоззрение, определили мою гражданскую и творческую судьбу. 
Шакен органично влился в плеяду наших замечательных артистов-
самородков, художников волею природы… Он вспоминал о своих старших 
коллегах с удивительной теплотой и нежностью, мечтал написать книгу о Кали-
беке Куанышбаеве, личностью и талантом которого бесконечно восхищался. 
Преисполненный ко всем им сыновней почтительности, он вместе с тем бывал 
с ними шаловлив, как ребенок. Они его, в свою очередь, любили и баловали 
вниманием, особенно Куреке (Курманбек Жандарбеков и Елага (Елубай Умур-
заков), всегда рады были видеть у себя в гостях, радовались его нескончаемым 
остротам, смешным рассказам, интермедиям, розыгрышам. 
Шакена со многими людьми связывали удивительно искренние дружеские 
отношения. В 1968 году Жусупбек Елебеков, Роза Багланова, Еркегали Рахма-
диев и я должны были ехать в Индию. Незадолго до нашего отъезда в Москву 
Шакен зашел к старику Жусекену Елебекову. Узнав, что Шакен летит раньше 
нас, Жусекен поручил: «Встреть в Москве». «Хорошо, — сказал Шакен, — я 
приеду в аэропорт». Пока мы летели, Жусекен не на шутку расхвастался: «Меня 
встретит Шакен, мы с ним в Москве будем неразлучны, а как же иначе?». 
В аэропорту Шакена не оказалось. «Ничего, — сказал Жусеке в ответ на наше 
недоумение, — он ждет меня в гостинице!» И у него задрожала губа. В гостинице 
Шакена тоже не было. Тут уж мы не выдержали и стали открыто посмеиваться над 
Жусекеном. Он долго не сдавался, только ворчал и сетовал: «Я ему покажу. Что это 
еще за шутки? Разве можно нарушать слово? Сам обещал, а сам…». Мы усиленно 
подливали масло в огонь, нам очень хотелось, чтобы Жусеке хоть однажды раз-
гневался на Шакена. Поддразнивали: «Жусеке, ведь стоит сейчас Шакену войти, 
и вы забудете все свои обиды». «Ничего подобного, — отрезал Жусекен, — пусть 

234
Òîïæàðªàí
235
ІІ. Жизнь в искусстве
попробует появиться». Закончив предотъездные дела, мы решили пойти в театр. 
Когда мы с Еркегали зашли за Жусеке, то обнаружили, что у него в номере сидит 
Шакен. Перед ним — баурсаки, казы, карта.., а совершенно счастливый Жусеке 
усиленно его потчует: «Ешь, милый, это казы Хабибы (жена Жусеке) специально 
для тебя послала». Увидев нас, Жусеке обрадовался: «Как вы кстати. Нужно сбе-
гать в магазин за чаем и сливками. Шакен любит чай со сливками». Пришлось нам 
бежать в магазин, а потом готовить чай. «В театр идите без меня, — кивнул нам 
Жусеке небрежно, — вы же видите — Шакен пришел». 
Назавтра в самолете мы пристали к Жусеке: «Как же, аксакал, так быстро 
забыли свою обиду?». — «Как вы не понимаете, — отвечал старик, — разве 
остается в душе место для гнева, когда видишь Шакена? Он такой… замеча-
тельный, великолепный, необыкновенный. Колдун, что ли, от него с ума мож-
но сойти». 
Я объездил весь Союз, побывал на Дальнем Востоке, на Кавказе, на Укра-
ине, во многих зарубежных странах… Имя Шакена Айманова знают везде. А 
в Казахстане его знают все. Я не раз задумывался о «секрете» популярности 
Шакена. И думаю, что он заключается в том, что Шакен отдавался народу и 
искусству весь, без остатка. Что бы он ни делал — играл ли на сцене и экране, 
ставил ли спектакли и фильмы, посвящал ли себя житейским заботам людей — 
он забывал о себе. В ролях он никогда не играл себя, а всегда «растворялся» в 
образе. В режиссуре он меньше всего думал об успехе для себя — он все делал 
для зрителя. Даже дома, в часы досуга, он жил не для себя. Его дом всегда был 
полон гостей. Это были и зарубежные гости, артисты, и друзья из братских рес-
публик, и постоянные посетители, друзья по казахскому искусству — Евгений 

жүктеу/скачать 2,73 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: