Қазақстан республикасы білім және ғылым министрлігі

 
 
138 
казахский  язык,  будучи    средством  устного  и  письменного  общения,  является 
средством  передачи  информации,  преумножения  и  сохранения  интеллектуальной 
собственности, а также великим достоянием современного Казахстанского народа. Его 
знание  в  полной  мере  является  залогом  развития  нации,  одним  из  объединяющих 
нацию  факторов,  а,  следовательно,  и  одним  из  источников  процветания  страны,  ее 
экономики, образования, культуры и общества в целом. 
Также и в отношении русского языка отсутствует необходимость доказывать его 
важность,  ведь  незримая  связь  казахского  и  русского  народов  восходит  из  далеких 
глубин истории. Два великих народа – казахский и русский – давно шагают бок о бок, 
деля на разных этапах многовекового совместного развития общие невзгоды и радости.  
И  в  данном  случае  речь  вовсе  не  идет  о  пресловутой  «дружбе  народов»,  навязанной 
довлеющим  тоталитарным  строем  советского  периода.  Это  настоящая  многовековая 
дружба наций, чья общность определяется не только смежностью территорий и общей 
историей,  но  и  той  неразрывной  сплоченностью    близких  по  духу  людей,  которая  в 
нынешнее  непростое  время  стала  основой  для  реализации  новых  общественно-
экономических  проектов  в  масштабах  нескольких  республик  СНГ.  При  этом  русский 
язык и сейчас продолжает объединять народы бывших Советских республик и является 
лучшим  проводником  построения  единого  таможенного  пространства  и  Евразийского 
экономического союза. 
В отношении английского языка наблюдается несколько иная ситуация. И все же, 
несмотря  на  нынешние  сложности  в  мировой  геополитической  обстановке,  нельзя 
забывать о том, что английский прочно занял место языка международного общения в 
современном мире. Изменения последнего времени в общественном и экономическом 
развитии Республики Казахстан, существенно расширили наши связи в международном 
пространстве,  а  также  круг  людей,  вовлеченных  во  внешние  контакты  в  различных 
сферах  человеческой  деятельности.  Все  это  обусловило  необходимость  владения 
языком для участия в сотрудничестве на мировой арене, в программах академической 
мобильности для совершенствования образования и прохождения стажировок в других 
странах.  Перечисленные  факторы  значительно  повышают  стремление  к  овладению 
английского языка, а особенно у молодого поколения. 
Но постоянно растущие запросы к уровню знаний английского языка требуют  и 
иного  подхода  к  поиску  новых  технологий,  форм  и  методов  его  преподавания,  путей 
усиления  мотивации  к  его  изучению  в  условиях  отсутствия  иноязычного 
общения. Особая  значимость  настоящей  проблемы  открывается  в  свете  реализации 
политики триязычия в Казахстане. 
Сейчас  Правительство  Казахстана  стоит  перед  задачей  внедрять  триязычие  на 
всех  уровнях  образования,  начиная  с  дошкольного.  Свое  отражение  эта  политика 
находит,  прежде  всего,  в  главном  программном  документе  МОН  РК  –  в   
«Государственной  программе  развития  образования  Республики  Казахстан  на  2011-
2020 годы», где заявлено, что «с целью создания инновационной, полиязычной модели 
образования» [3] предполагается развитие «сети «Назарбаев интеллектуальных школ». 
Эти  школы  станут  «базовыми  площадками  для  апробации  полиязычной  модели 
образования, инноваций в образовании» [4].   
В  Концепции  развития  иноязычного  образования  РК  отдельно  подчеркивается 
важность  преподавания  иностранного  языка  в  вузе:  «Интенсивно  развивающиеся  в 
последнее  десятилетие  интеграционные  процессы,  новый  уровень  академической 
мобильности, 
углубление 
международного 
сотрудничества 
стимулировали 
поступательное развитие иноязычного образования. В этих условиях иностранный язык 
приобретает  статус  действенного  инструмента  формирования  интеллектуального 

 
 
139 
потенциала общества, который становится на современном историческом этапе одним 
из главных ресурсов развития нового государства» [5, с. 3].   
Триязычное  образование  предполагает,  что  обучение  иностранному  языку,  в 
частности  английскому,  является  важнейшим  фактором,  определяющим  доступ  к 
информации  на  языке  международного  общения  и  компьютерных  технологий,  выход 
наших  специалистов  на  широкий  международный  уровень,  способствующим  более 
успешной  интеграции  казахстанской  экономики  в  мировую.  В  дальнейшем    это 
обеспечит  развитие  отечественной  науки  и  техники  в  соответствии  с  общемировыми 
стандартами.  Что  касается  полиязычия,  то  это  еще  одна  прекрасная  возможность 
сплотить  общество,  и  верная  стратегия,  чтобы  соткать  многонациональный  народ 
нашей  Республики  в  единое  целое.  Оно  определенно  исключает  опасность 
принудительной  ассимиляции  различных  национальностей,  т.к.  многоязычие  является 
решением  указанной  проблемы,  а  возможность  получения  образования  на  родном 
языке служит фактором поддержания и развития самобытности национальных диаспор. 
Существование  русских  школ  и  школ  Национального  возрождения  в  большинстве 
областей  Казахстана,  где  применяется  практика  предоставления  образования  на 
узбекском,  уйгурском,  немецком,  армянском,  польском  и  других  языках,  является 
реальным  подтверждением  успешности  проведения  выбранной  стратегии  языковой 
политики. 
Естественно,  что  для  осуществления  политики  в  отношении  триязычия  и 
полиязычия  необходимо  еще  многое  преодолеть.  Это  ведь  не  только  финансовые 
проблемы,  т.к.  основной  задачей  сейчас  является  создание  условий  реализации 
стратегии  на  базе  всех  уровней  образования,  в  связи,  с  чем  нужны  энергичные  и 
инициативные кадры, которые бы смогли в дальнейшем воплотить намеченное в жизнь. 
Вот  почему  сейчас  одной  из  ключевых  задач  является  вовлечение  будущих 
специалистов  соответствующих  отраслей  знаний  в  процесс  проведения  языковой 
политики  путем  их  грамотного  просвещения  в  вопросах  триязычного  образования  и 
привлечения  к  активным  действиям  на  уровне  учебных  заведений,  что  естественно  в 
силах и преподавателей, и студентов. Вот почему данный программный курс не мог не 
найти  отклик  среди  профессорско-преподавательского  состава  и  студентов  нашего 
университета. 
 
 
 
Литература: 
1.
 
Конституция  Казахстана  [КОНСТИТУЦИЯ  РЕСПУБЛИКИ  КАЗАХСТАН  (принята  на 
республиканском  референдуме  30  августа  1995  года)(с  изменениями  и  дополнениями  по 
состоянию на 02.02.2011)] http://online.zakon.kz/Document/?doc_id=1005029 
2.
 
Закон  о  языках  РК,  принятый  Парламентом  Республики  Казахстан  12.03.1997  [О  языках  в 
Республике  Казахстан  Закон  Республики  Казахстан  от  11  июля  1997  года  N  151] 
http://online.zakon.kz/document/?doc_id=1008034 
3.
 
Государственная  программа  развития  образования  Республики  Казахстан  на  2011-2020  годы 
http://adilet.zan.kz/rus/docs/U1000001118 
4.
 
Новости  сайта  Tengrinews.kz.:  Н.Назарбаев  поручил  правительству  внедрять  триязычие  на 
дошкольном 
уровне 
http://tengrinews.kz/kazakhstan_news/nazarbaev-poruchil-pravitelstvu-
vnedryat-triyazyichie-na-doshkolnom-urovne-219843/,  полный  текст  интерактивной  лекции 
Президента в Назарбаев университете: bnews.kz/ru/news/post/99987/ 
5.
 
Концепция  развития  иноязычного  образования  РК.  -  Алматы:  Казахский  университет 
международных отношений и мировых языков имени Абылай хана, 2006 
 
 
УДК 81:39.81`373.222 
 

 
 
140 
К ВОПРОСУ ОБ ИЗУЧЕНИИ НАИМЕНОВАНИЙ ПТИЦ 
В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ 
 
Иманалиева Р.Б., Каблан Т. 
(ТарГУ им. М.Х.Дулати) 
 
 
 
Объектом  данного  исследования  являются  названия  птиц  в  английском  языке. 
Существует  достаточно  объемный  пласт  лексики,  представляющий  собой  названия 
птиц  —  орнитoнимы.  Целью    нашего  исследования  является  проследить  историю 
изучения  названий  птиц  в  английском  языке;  выявить  и  систематизировать  их 
названия; описать основные принципы и способы номинации изучаемой тематической 
группы;  установить  основные  структурные  модели  и  способы  образования  названий 
птиц в английском языке. 
В  бытовой  и  культурной  жизни  всех  народов  птицы  являлись  и  являются  очень 
важным  составляющим  элементом.  Известно,  что  с  древнейших  времен  различные 
народы занимались птицеводством, охотой на птиц и охотой при помощи самих птиц. 
Например,  у  тюркских  народов  охота  являлась,  одним  из  любимых  занятий,  и  она 
сохранилась по сей день. Раньше, как правило, была распространена охота при помощи 
птиц  с использованием  специальных  прирученных  особей из  семейства  ястребиных и 
соколиных,  о  чем  свидетельствуют  и  некоторые  термины  охоты,  зафиксированные  в 
письменных  памятниках  и  лексикографических  изданиях.  Образ  птиц  является 
весомым  и  в  народном  творчестве.  Он  встречается  в  песнях,  сказках,  легендах, 
стихотворениях, пословицах и поговорках. 
Птицы  становились  объектами  тотемизма,  религиозных  представлений  и 
различных верований. По мнению З. П. Соколовой, следы почитания животного (в том 
числе и птиц) в некоторой степени пронизывают религии всех народов. У казахов был 
культ  хищных  птиц  и  белого  лебедя  также  встречаются  этнонимы,  образованные  от 
названий тотемов каршыга ястреб, буркит беркут.  
Следы культа птиц обнаруживаются и  в археологических материалах, в которых 
наряду  с  изображениями  животных  значительное  место  занимают  рисунки  и  фигуры 
некоторых  птиц.  Широко  освещены  образы  различных  птиц  в  устном  народном 
творчестве: сказках и легендах, пословицах и поговорках.  
Н.А.Курашкина  отмечает,  что  человек  выделял  птиц  по  наиболее  заметным 
признакам,  к    которым  со  всей  определенностью  можно  отнести  голос  и  окраску 
оперения    представителей  орнитофауны,  а  в  некоторых  случаях  способ  их  питания,  
предпочитаемый  корм  или  же  ландшафтные  особенности  обитания  и  поведение  в 
природной среде.[1]  
Научные  названия  птиц,  в  которых  мотивы  номинации  прозрачны,  либо 
восстанавливаются  с  высокой  степенью  вероятности  подразделяются  на  категории  по 
выделяемым  в  них  компонентам.  К  компонентам,  обеспечивающим  фонетическую 
мотивированность  орнитонимам,  относятся  фононимы  (от  греч.φωνή  –  голос,звук  и 
όνομα –имя,название), закрепляющие разнообразные вокальные данные представителей 
авифауны, например: (лат.) Garrulus glandarius, (франц.) alouette lulu, (рус.) грач, (англ.) 
warbler. Компонент, придающий соматическую мотивированность научным названиям 
птиц,  именуется  морфонимом  (от  греч.  μορφή,  вид,  образ,  наружность).  Различаются 
также  морфонимы  с  колористической  основой,  или  морфонимы  -  колоронимы, 
отражающие  цвет  оперения  птицы  (например,  лат.  Oriolus  oriolus,  франц.  merle  noir, 
англ.  icterine  warbler),  и  морфонимы,  характеризующие  форму  и  величину  птицы 

 
 
141 
(например, рус. пухляк, франц. troglodyte mignon). Компонент - бионим (от греч. βίος – 
жизнь),  определяющий  экологическую  мотивированность  орнитонимов,  указывает  на 
ландшафтную  приуроченность  видов  и  предпочитаемые  ими  места  обитания  и 
гнездования, например: (лат.) Alauda arvensis, (франц.) grimpereau des bois, (англ.) pine 
grosbeak,  (рус.)  обыкновенная  каменка.  Фагонимы  (от  греч.  φαγείν  –  есть,пожирать), 
указывающие на разнообразие питания птиц (лат.  Lanius, англ. spotted nutcracker, рус. 
мухоловка),  и  эргонимы  (от  греч.  έργον  –  труд,  занятие,  работа),  отражающие  образ 
жизни  и  поведение  видов  (рус.  зяблик,  англ.  wagtail,  франц.  grimpereau  des  bois), 
определяют эколого-этологическую мотивированность научных названий.[1,39] 
Названия  птиц  знакомы  давно,  и  мы  в  принципе  знаем,  что  они  обозначают 
какую-то  птицу,  но  какую  именно  и  почему  она  так  называется  —  часто  не  знаем. 
Например,  мы  хорошо  представляем  себе,  как  выглядит  снегирь,  но  его  название 
упорно  напоминает  нам  о  том,  что  он  как-то  связан  со  снегом.  Вряд  ли  английские 
слова подсказывают о  птицах то же самое, что и русские названия. Например, русское 
название птицы – зяблик. Известно, что английское название зяблика chaffinch, это двух 
-  коренное  слово  (chaf  -  finch),  оба  корня  которого,  этимологически  восходят  к  
звукоподражательным  словам.  Слово  finch  само  по  себе  переводится  как  «зяблик»  и 
входит  в  состав  многих  названий  птиц.  Видимо,  finch  —  это  что-то  вроде  русского 
«фьють» или «чив», и этим словом называется маленькая щебечущая птичка.[2] 
В русском языке орнитoним зяблик возможно происходит от глагола зябнуть, так 
как  зяблик  появляется  уже  с  первым  таянием  снега  и  улетает  только  с  наступлением 
зимы.  Русские этимологи считают, что русское слово пеночка от «пинь», и английское 
слово “finch” — исторически однокоренные.  
Орнитоним    снегирь  в  русском  языке  связывают  со  снегом.  В  русской  культуре 
принято считать, что снегирь прилетает тогда, когда появляется снег.  В Англии же он 
называется  «бычий  зяблик»,  или  «крупный  зяблик»  —  bullfinch.  По  другой 
терминологии, снегирь называется «розовым зябликом», то есть «розовой пташкой» — 
rose  finch.  В  испанском  языке  снегирь  даже  называется  «королевским  зябликом»  — 
pinzón real. 
Орнитоним    щегол  в  русском  языке  функционирует  в  значениях  «щегол»  и 
«щеголь», первое слово — для птицы, другое — для человека. 
В  английском  языке  внешний  вид  щегла  тоже  отмечен,  и  эта птичка  называется 
«золотым зябликом»  —  goldfinch. В  английском языке так  же название другой птицы 
употребляется в значении «щеголь» — это название сойки, jay. Эта величиной с голубя 
птица  выглядит  своеобразно:  сама  она  невыразительного  светло-коричневого  цвета, 
зато на крыльях у нее неожиданные голубые переливающиеся полоски. 
И если в русском языке слово сойка, в лучшем случае, означает «лесную птицу из 
отряда воробьиных», то для английского слуха слово jay выражает сложный комплекс 
понятий:  этим  словом  называется  и  сама  птичка,  и  «невыносимый  болтун»,  и 
«простофиля», и «новичок», и «безвкусно одетая женщина». 
Что  касается  русского  слова  щегол,  выявлено,  что  его  общеславянский  корень 
sceg — (stig), надо полагать, является звукоподражательным словом. 
Таким  образом,  этот  небольшой  лингвистический  анализ  наименований  птиц  в 
английском  и  русском  языках  показывает,  что  они  этимологически  восходят  к 
звукоподражательным  словам  и  в  целом  представляют  большой  интерес  для 
лингвистов. 
 
 
Литература: 

 
 
142 
1.
 
Н.А.  Курашкина.  Информационный  потенциал  научных  названий  птиц  (на  примере 
орнитонимов  отряда  воробьеобразных)  //  Вестник  Томского  государственного  университета. 
Филология. 2014. №6 (32). 
2.
 
У Брэдбери. Птицы морей, побережий и рек. М.: Мир, 1983. 
 
 
 
УДК 821.161.1 
 
ОБРАЗ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА В ПОЭЗИИ АКМЕИСТОВ 
 
Ионенко О.С., Леонтьева А.Ю. 
(СКГУ им. М.Козыбаева) 
 
 
 
Лермонтов - звездная душа, родственная с тучами и бурями,  
тоскующий поэт, которому грезились воздушные океаны  
и с которым говорили демоны и ангелы 
К.Д. Бальмонт  
 
Художественная  система  акмеизма  ориентирована  на  постижение  «чужого 
слова», ведь акмеизм, по образному выражению О.Э. Мандельштама, это  «…тоска по 
мировой  культуре»  [1,  т.  II,  с.  725].  В  силу  этого  обращение  поэтов-акмеистов  к 
лермонтовскому  художественному  миру  представляется  нам  вполне  органичным. 
Акмеисты  осваивают  наследие  великого  романтика  двупланово:  во-первых,  они 
устанавливают  интертекстуальные  связи  с  поэзией  русского  «Золотого  века»,  во-
вторых, в акмеистическом творчестве воссоздаётся образ М.Ю. Лермонтова. 
Цель  нашего  исследования  –  проанализировать  художественное  воссоздание 
образа М.Ю. Лермонтова поэтами-акмеистами.  
К  личности  М.Ю.  Лермонтова  на  протяжении  многих  лет  обращались  поэты  и 
писатели. Образ поэта встречается во многих произведениях. Прежде чем обратиться к 
образу  поэта,  необходимо  дать  определение  самому  термину  «образ».  В  нашем  
понимании художественный образ - это «категория эстетики, характеризующая особый, 
присущий  только  искусству  способ  освоения  и  преобразования  действительности. 
Образом  также  называют  любое  явление,  творчески  воссозданное  в  художественном 
произведении  (особенно  часто  –  действующее  лицо  или  литературного  героя), 
например  образ  войны,  образ  народа,  образ  Наташи  Ростовой  в  Войне  и  мире»  Л.Н. 
Толстого.  Само  терминологическое  словосочетание  «образ  чего-то»  или  «образ  кого-
то»  указывает  на  устойчивую  способность  художественного  образа  соотноситься  с 
внехудожественными явлениями, вбирать внеположную ему действительность; отсюда 
господствующее 
положение 
этой 
категории 
в 
эстетических 
системах, 
устанавливающих  специфическую  связь  искусства  с  не-искусством  –  жизнью, 
сознанием и т. д.» [2, с. 252]. 
Мы  полагаем,  что  акмеисты,  начиная  с  1917  года,  стремятся  установить  в 
творческом  сознании  непосредственную  связь  не  только  с  наследием,  но  и  с  судьбой 
М.Ю. Лермонтова. 
Первым  обращается  к  образу  М.Ю.  Лермонтова  младоакмеист  Г.В.  Адамович  в 
1917  году:  «Устали  мы.  И  я  хочу  покоя,  /  Как  Лермонтов,  -  чтоб  небо  голубое  / 
Тянулось надо мной, и дрозд бы пел, / Зеленый дуб склонялся и шумел» [3, с. 200]. Поэт 
трансформирует  цитату  из  стихотворения  «Выхожу  один  я  на  дорогу…»  в  сравнение 
эмоционального  состояния  усталости  и  желания  покоя  с  лермонтовскими  исканиями: 

 
 
143 
«Уж не жду от жизни ничего я, / И не жаль мне прошлого ничуть; / Я ищу свободы и 
покоя! / Я б хотел забыться и заснуть!» [4, с. 194]. Поэтическое «я» лирического героя 
М.Ю. 
Лермонтова 
начинает 
восприниматься 
в 
контексте 
стихотворения                            
Г.В. Адамовича как фактор внехудожественной реальности.  
Младоакмеист  переводит  космические  образы  лермонтовского  стихотворения  в 
предельно  бытовой  план.  Так,  метафора  «Спит  земля  в  сиянье  голубом…»  [4,  с.  194] 
превращается  Г.В.  Адамовичем  в  предельно  банальное  «небо  голубое»,  а  идеальный 
голос  («Чтоб  всю  ночь,  весь  день,  мой  слух  лелея,  /  Про  любовь  мне  сладкий  голос 
пел…»  [4,  с.  195])  трансформируется  в  песню  дрозда.  Обытовление  касается  и  таких 
высоких метафор М.Ю. Лермонтова, как дорога и пустыня: «Выхожу один я на дорогу; 
/  Сквозь туман кремнистый путь  блестит; /  Ночь тиха. Пустыня  внемлет богу, /  И 
звезда  с  звездою  говорит»  [4,  с.  194].  Г.В.  Адамович  лермонтовскую  семантическую 
поливалентность заменяет истолкованной, объяснённой однозначностью образа жизни 
современников,  а  абстрактную  дорогу  сопрягает  с  конкретными  невскими  водами, 
создавая  аллюзию  Петербурга:  «Пустыня-жизнь.  Живут  и  молят  Бога,  /  И  счастья 
ждут, - но есть ещё дорога: / Ничто, мой друг, ничто вас не спасёт / От тёмных и 
тяжёлых невских вод» [3, с. 200].  
Дуб, символизирующий крепость, силу, здоровье, закрепляет интертекстуальную 
связь  стихотворений.  У  М.Ю.  Лермонтова  дуб  сопрягает  тьму  и  свет,  подчёркивая 
единство жизни (зелень символизирует жизнеобеспечивающие времена года  – весну и 
лето) и смерти: «Надо мной чтоб, вечно зеленея, / Тёмный дуб склонялся и шумел» [4, с. 
195].  Зелёный  дуб  обрамляет  стихотворение  Г.В.  Адамовича,  обозначая 
бессмысленность и тождественность выбора между жизнью и смертью на невском дне: 
«Уж пролетает ветер под мостами / И жадно плещет гладкими волнами, / А вам-то, 
друг мой, вам не всё ль равно, / Зелёный дуб или речное дно?» [3, с. 200].  
Обытовление высоких поэтических приёмов романтической лирики и введение в 
текст фамилии поэта позволяет увидеть в стихотворении Г.В. Адамовича стремление к 
контаминации личности и лирического героя М.Ю. Лермонтова. 
Воссоздание образа М.Ю. Лермонтова в контексте стихотворения «Выхожу один 
я  на  дорогу…»  имманентно  младоакмеисту  Г.В.  Иванову.  В  книге  «Дневник»  поэт 
овеществляет  и  конкретизирует  абстрактное  музыкальное  понятие  –  мелодию: 
«Мелодия становится цветком, / Он распускается и осыпается, / Он делается ветром 
и  песком,  /  Летящим  на  огонь  весенним  мотыльком,  /  Ветвями  ивы  в  воду 
опускается...» (1921 (1925) – 1950 (1951)) [5, с. 377]. Подобное чувственно-конкретное 
воплощение  нон-фигуративных  понятий  является  эстетическим  принципом  акмеизма. 
О.Э.  Мандельштам  в  манифесте  «Утро  акмеизма»  сопоставляет  слово  с  камнем,  а  в 
программном  «Разговоре  о  Данте»  культура  в  целом  уподоблена  горной  породе: 
«Прелестные  страницы,  посвящённые  Новалисом  горняцкому,  штейгерскому  делу, 
конкретизируют  взаимосвязь  камня  и  культуры,  выращивая  культуру  как  породу, 
высвечивают её из-под камня-погоды» [1, т. II, с. 725].  
Г.В.  Иванов  уподобляет  мелодию  не  камню,  а  растениям,  ветру,  мотыльку. 
Кульминацией  её  чувственно-конкретного  воплощения  становится  намёк  на  образ 
М.Ю.  Лермонтова.  Поэт  использует  акмеистический  панхронизм,  обращая  наше 
внимание  на  время,  которое  идёт  мгновенно.  Изменяется  природа,  перевоплощается 
мелодия,  и  только  М.Ю.  Лермонтов  стоит  на  своей  дороге  и  никогда  не  исчезнет 
бесследно:  «…Проходит  тысяча  мгновенных  лет,  /  И  перевоплощается  мелодия  /  В 
тяжёлый  взгляд,  в  сиянье  эполет,  /  В  рейтузы,  в  ментик,  в  «Ваше  благородие»,  /  В 
корнета гвардии – о, почему бы нет?..» [5, с. 377].  
Младоакмеист  сопрягает  две  ипостаси  великого  романтика  –  творца  и  человека. 
Биографический план подчёркивается деталями лермонтовской судьбы: военная форма 
(«эполеты», «рейтузы», «ментик»), обер-офицерский чин и соответствующее «Табели 

 
 
144 
о  рангах»  обращение  («корнет  гвардии»,  «Ваше  благородие»).  Важной  составляющей 
биографического  контекста  становится  портретная  деталь  -  «тяжёлый  взгляд». 
Недоброжелатели М.Ю. Лермонтова отмечают  у него  «язвительную улыбку»,
 
«злой и 
угрюмый вид». ««Скучен и угрюм» <…>, «высокомерен», «едок», «заносчив»  - это из 
отзывов лиц, принадлежавших к великосветскому обществу» [6, с. 13]. И.С. Тургеневу 
лермонтовские  глаза  «кажутся  большими  и  неподвижными:  «Задумчивой 
презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших неподвижно-
тёмных глаз»» [6, с. 13]. 
Интертекстуальный  уровень  раскрывается  благодаря  упоминанию  тумана, 
Тамани,  напоминающей  о  «Герое  нашего  времени»  («Тамань  –  самый  скверный 
городишка  из  всех  приморских  городов  России»  [4,  с.  609]),  дороги.  Кроме  того,  на 
лермонтовский  прецедентный  текст  «Выхожу  один  я  на  дорогу…»  указывает  точная 
цитата («…Пустыня внемлет Богу»): «Туман… Тамань… Пустыня внемлет Богу. / Как 
далеко до завтрашнего дня!.. / И Лермонтов один выходит на дорогу, / Серебряными 
шпорами звеня» [5, с. 377].  
Стихотворение  младоакмеиста  построено  на  осмыслении  прецедентного  текста 
«Выхожу один я на дорогу…». В последних двух стихах («И Лермонтов один выходит 
на дорогу, / Серебряными шпорами звеня») Г.В. Иванов объединяет биографический и 
поэтический  контексты  с  помощью  убедительных  бытовых  деталей.  Числительное-
прилагательное один, определяющее положение поэта («И Лермонтов один выходит на 
дорогу»), усиливает мотив личностного и творческого одиночества М.Ю. Лермонтова. 
Звон  серебряных  шпор  в  тумане  подчёркивает  особую  жизненность  образа                       
М.Ю. Лермонтова в интерпретации Г.В. Иванова. 
Г.В. Иванов в своём стихотворении «Если бы я мог забыться…» (1950) обращает 
внимание, на то,  что, несмотря  на трагический характер его поэзии, М.Ю. Лермонтов 
«не  стал  мрачным  отрицателем  жизни»  [6,  с.  18].  Наоборот,  лермонтовский  образ  у 
младоакмеиста  становится  символом  жизни  и  надежды.  Образ  М.Ю.  Лермонтова 
обрамляется  ожиданием  смерти  лирическим  героем  поэта-эмигранта:  «Если  бы  я  мог 
забыться,  /  Если  бы,  что  так  устало,  /  Перестало  сердце  биться,  /  Сердце  биться 
перестало, / Наконец - угомонилось, / Навсегда окаменело…» [5, с. 421]. Поэт ХХ века 
ждёт  забвения  и  смерти  как  искупления,  но  остаётся  надежда,  явленная  в 
лермонтовском сне: «Но - как Лермонтову снилось - / Чтобы где-то жизнь звенела…» 
[5,  с.  421].  Подобно  Г.В.  Адамовичу,  Г.В.  Иванов  сопрягает  сон-мечту  с  лирическим 
героем и с личностью М.Ю. Лермонтова, на что указывает введённая в текст фамилия. 
Аллюзия  лермонтовского  лирического  героя  воплощается  в  полемике  с  высокой 
традицией.  Если  в  стихотворении  «Выхожу  один  я  на  дорогу…»  пение  о  любви 
сопрягается  с  будущим  в  пространстве  желания,  то  младоакмеист  относит  любовь  и 
творчество (пение) к прошлому, а его мечта – сохранить близость утраченного: «...Что 
любил,  что  не  допето,  /  Что  уже  не  видно  взглядом,  /  Чтобы  было  близко  где-то,  / 
Где-то близко было рядом...» [5, с. 421]. 
В  1951  году  Г.В.  Иванов  публикует  стихотворение  «Почти  не  видно  человека  
среди  сиянья  и  шелков…».  В  центре  внимания  –  художник  эпохи  рококо  Жан  Антуан 
Ватто (1684-1721), «галантнейший художник века, галантнейшего из веков» [5, с. 411]. 
Поэтичный  живописец,  воплотивший  разлад  мечты  и  реальности,  -  один  из  ведущих 
представителей  изобразительного  искусства  в  лирике  Г.В.  Иванова:  «Гармония? 
Очарованье?  Разуверенье?  Всё  не  то.  /  Никто  не  подыскал  названья  прозрачной 
прелести  Ватто»  [5,  с.  411].  На  наш  взгляд,  именно  внутренний  конфликт  сближает 
французского  художника  с  М.Ю.  Лермонтовым  в  восприятии  младоакмеиста.  Образ 
русского романтика предстаёт через кавказскую тему изгнания. Г.В. Иванов  включает  

 
 
145 
его в сравнение с  Ж.А. Ватто при помощи перифраза,  указывающего на важнейшего  
лермонтовского героя: «Как русский Демон на Кавказе, он в Валансьене тосковал…» 
Акмеисты  обращаются  в  своих  произведениях  к    образам  многих  поэтов  и 
писателей,  творчество  которых  было  актуально  в  эпоху  «Серебряного  века».  Таким 
ярким  примером  становится  М.Ю.  Лермонтов.  Г.В.  Адамович  обусловливает 
повышенный интерес к творчеству романтика культурно-историческими  причинами – 
в  эпоху  катаклизмов  актуализируется  традиция  трагических  поэтов:  «Лермонтов 
привлекает сейчас к себе сердца и сознания тем, что у него представление о человеке и 
мире не закончено, не завершено, не приведено в равновесие и порядок – и поэтому во 
всех обращённых к будущему мечтах и помыслах он является спутником, сотрудником, 
а не укоряющим идеалом» [7, с. 576]. Образное определение лермонтовского наследия 
как  родственного  эмигрантам  своей  динамикой,  дисгармонией,  «переходностью», 
данное Г.В. Адамовичем, корреспондирует аналитическому комментарию советского и 
российского  учёного  В.Э.  Вацуро:  «С  именем  Лермонтова  связывается  понятие  «30-е 
годы»  -  не  в  строго  хронологическом,  а  в  историко-литературном  смысле,  -  период  с 
середины  20-х  до  начала  40-х  годов.  Поражение  декабрьского  восстания  породило 
глубокие  изменения  в  общественном  сознании;  шла  переоценка  просветительской 
философии  и  социологии,  основанной  на  рационалистических  началах,  -  но  поворот 
общества к новейшим течениям идеалистической и религиозной философии (Шеллинг, 
Гегель)  нёс  с  собой  одновременно  и  углубление  общественного  самоанализа, 
диалектическое  мышление,  обостренный  интерес  к  закономерностям  исторического 
процесса и органическим началам народной жизни» [8, с. 360]. 
Значимость лермонтовского мира и личности для акмеистов подтверждается тем, 
что О.Э.Мандельштам, самый сдержанный из поэтов, трижды обращается к его образу 
в  трёх  разножанровых  и  разностилевых  произведениях.  В  шуточном  стихотворении 
(1921-1925  гг.),  посвященном  В.  Рождественскому,  акмеист  противопоставляет  своего 
современника  и  великих  предшественников,  обыгрывая  годонимы:  «Пушкин  имеет 
проспект,  пламенный  Лермонтов  тоже.  /  Сколь  же  ты  будешь  почтен,  если  при 
жизни  твоей  /  Десять  Рождественских  улиц!»  [1,  т.  I,  с.  352].  Называя                            
М.Ю.  Лермонтова  «пламенным»,  О.Э.  Мандельштам  акцентирует  знаменитые  отзывы 
современников  о  его  глазах:  «…все  стремятся  передать  непостижимую  силу  взгляда: 
«огненные  глаза»,  «черные  как  уголь»,  «с  двумя  углями  вместо  глаз».  По  одним 
воспоминаниям,  глаза  Лермонтова  «сверкали  мрачным  огнем»,  другой  мемуарист 
запомнил его с «пламенными, но грустными по выражению глазами», смотревшими на 
него «приветливо, с душевной теплотой»» [6, с. 13]. 
В  стихотворении  «Дайте  Тютчеву  стрекозу  -  /  Догадайтесь  почему!»  (1932)              
О.Э.  Мандельштам  оценивает  М.Ю.  Лермонтова  с  невероятной  для  себя 
эмоциональной силой, включая его образ в контекст  истории  русской поэзии:  «А ещё 
над нами волен / Лермонтов -  мучитель наш…» [1, т. I, с. 178].  
«Стихи  о  неизвестном  солдате»  (1937-1938,  «Воронежские  тетради»)  рисуют 
апокалиптическую  картину  мировой  войны  с  опорой  на  лермонтовский  «Воздушный 
корабль»:  «Научи  меня  ласточка  хилая,  /  Разучившаяся  летать,  /  Как  мне  с  этой 
воздушной могилой / Без руля и крыла управлять» [1, т. I, с. 229]. У М.Ю. Лермонтова 
воздушный корабль позволяет Наполеону вернуться в течение ночи в мир живых: «По 
синим волнам океана, / Лишь звёзды блеснут в небесах, / Корабль одинокий несётся, / 
Несётся  на  всех  парусах.  <…>  Из  гроба  тогда  император,  /  Очнувшись,  является 
вдруг;  /  На  нём  треугольная  шляпа  /  И  серый  походный  сюртук»  [4,  с.  158,  159].                  
О.Э.  Мандельштам  в  варианте  «Стихов  о  неизвестном  солдате»  сопрягает 
наполеоновские  сражения  с  ожиданием  страшнейшей  войны:  «Весть  летит 
светопыльной обновою: / - Я не Лейпциг, я не Ватерлоо, / Я не битва народов – я новое 

 
 
146 
-  /  От  меня  будет  свету  светло…»  [1,  т.  I,  с.  502].  Под  «небом  крупных  оптовых 
смертей» М.Ю. Лермонтов становится символом ответственности потомков, эталоном 
жизни  и  смерти:  «И  за  Лермонтова  Михаила  /  Я  отдам  себе  строгий  отчёт,  /  Как 
горбатого  учит  могила  /  И  воздушная  яма  влечёт»  [1,  т.  I,  с.  229].  Дуэль  и  гибель 
романтика  ассоциируется  с  мандельштамовским  ожиданием  скорой  насильственной 
смерти: «Ещё немного – оборвут / Простую песенку о глиняных обидах / И губы оловом 
зальют» [1, т. I, с. 137]. 
Завершает  акмеистическую  традицию  воссоздания  образа  М.Ю.  Лермонтова          
А.А. Ахматова. В октаве 1927 года «Кавказское» она сопрягает, подобно соратникам по 
Цеху  поэтов,  творческий  и  биографический  контексты,  подчеркивает,  что  Кавказ  
сыграл  важную  роль  как  пространство  ссылки  и  значимый  этап  формирования 
мировоззрения  и  художественной  системы  романтика:  «Кавказский  край  занимает 
исключительное  место  в  жизни  и  творчестве  Лермонтова.  <…>  Судьба  Лермонтова 
сложилась  так,  что  именно  Кавказом  были  порождены  наиболее  яркие  впечатления 
детства»  [6,  с.  212].  На  уровне  творческих  традиций  Кавказ  –  пространство 
лермонтовского  Демона,  введённого  А.А.  Ахматовой  с  помощью  перифраза:  «Здесь 
Пушкина  изгнанье  началось  /  И Лермонтова кончилось  изгнанье.  /  Здесь  горных  трав 
легко  благоуханье, / И только раз мне видеть удалось / У озера, в густой тени чинары, 
/  В  тот  предвечерний  и  жестокий  час  /  Сияние  неутолённых  глаз  /  Бессмертного 
любовника Тамары» [9, т. I, с. 411]. В своём стихотворении 1961 года «Конец Демона» 
А.А.  Ахматова  говорит  о  тайне  горделивого  гения,  сопрягая  аллюзию  Демона,  образ 
М.А.  Врубеля,  погружённого  в  творческий  процесс,  и  промолчавшего  («утаившего») 
М.Ю.  Лермонтова:  «Словно  Врубель  наш  вдохновенный,  /  Лунный  луч  тот  профиль 
чертил. / И поведал ветер блаженный / То, что Лермонтов утаил» [9, т. II, кн. 2, с. 99]. 
Итак,  акмеисты  на  протяжении  1917-1961  гг.  воссоздают    объективированный 
образ  М.Ю.  Лермонтова.  Поэт,  названный  по  фамилии,  а  в  «Стихах  о  неизвестном 
солдате»  О.Э.  Мандельштама  –  по  имени  и  фамилии,  показан  желающим  покоя                 
(Г.В. Адамович), одиноко выходящим на дорогу под звон серебряных шпор, видящим 
сон,  русским  Демоном  (Г.В.  Иванов).  В  интерпретации  О.Э.  Мандельштама  он 
совершенный  эталон  поэта,  мучающий  читателей  первой  трети  ХХ  века  трагизмом 
своего  художественного  мира.  А.А.  Ахматова  обращается  к  образу  поэта-изгнанника, 
гонимого властью, и таинственного художника. Для акмеистов образ поэта неразделим 
с  его  наследием,  поэтому  чувственно-конкретное  изображение  М.Ю.  Лермонтова 
окружается  контекстом  его  произведений.  Акмеистической  лирике  имманентны 
интертекстуальные  связи  со  стихотворениями  «Выхожу  один  я  на  дорогу…», 
«Воздушный  корабль»,  «Мой  демон»,  поэмой  «Демон».  Образ  М.Ю.  Лермонтова  в 
поэзии акмеистов предстаёт в сложном единстве художественной и внехудожественной 
реальностей  в  силу  необходимости  выразить  трагедию  времени,  утрату  Родины  и 
культурно-исторических  связей:  «Лермонтов  приходит  сейчас  не  как  учитель,  а  как 
друг. В его стихах душа узнаёт себя, о чём-то догадывается, на что-то надеется, в них, 
вероятно, она и утоляет свою боль, обволакивая её музыкой» [7, с. 577].  
 
 
 

жүктеу/скачать 5,42 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: