Меня пригласили посетить редактора «Сан-Квентин
Ньюс» в калифорнийской государственной тюрьме, кото
рый сам был заключенным этой тюрьмы. После того как
он опубликовал в газете обзор моей книги, решено было,
чтобы он встретился со мной. Это интервью передавалось
по радио в камерах тюрьмы тысячам заключенных, вклю
чая смертников. Одному из них, который должен был
быть казнен в газовой камере четырьмя днями позже,
меня попросили специально сказать несколько слов. Как
я должен был это сделать? Обращаясь к личному опыту,
почерпнутому из другого места, где людей также отправ
ляли в газовые камеры, я выразил свою убежденность
в том, что жизнь либо имеет смысл и в
таком случае этот
смысл не зависит от ее продолжительности, либо она не
имеет смысла и в таком случае было бы бесцельным про
должать ее.
Затем я обратился к повести Толстого «Смерть Ивана
Ильича». Таким
способом я хотел показать узникам, что
человек может подняться над самим собой, вырасти выше
себя — даже в последнее мгновение —
и таким образом
внести смысл даже в потерянную прошлую жизнь. Пове
рите ли вы, что обращение было воспринято заключенны
ми? Позже из письма администратора калифорнийской
государственной тюрьмы я узнал, что «статья в «Сан-
Квентин Ньюс», описывавшая посещение доктора Фран
кла, заняла первое место в конкурсе тюремных журнали
стов, организованном Университетом Южного Иллиной
са. Она получила высшую оценку в представительных
группах, собранных из более чем 150 американских испра
вительных заведений». Когда я поздравил в письме побе
дителя конкурса, он ответил, что «запись нашего разгово
ра получила широкое распространение в тюрьме, но что
высказывалась критика вроде того, что это „хорошо
в теории, но в жизни все иначе"». Далее он сообщил мне
следующее: «Я собираюсь написать очерк от редакции,
основанный на нашей теперешней ситуации, на наших не
посредственных трудностях, показывающий, что и в жи
зни это действительно так».
Давайте извлечем урок как из Сан-Квентина, так и из
Гарварда. Люди, приговоренные к пожизненному заклю
чению или к смерти в газовой камере, имеют возмож
ность «триумфа», в то время как люди, пользующиеся
успехом, могут находиться в «отчаянии».
Два американских автора изучали психологию заклю-
305
ченных концентрационных лагерей. Как они интерпрети
ровали то, что должны были пережить эти заключенные?
Как описывается смысл этого страдания при проецирова
нии его в измерение аналитического и динамического пси
хологизма? «Заключенные,— пишет один из а в т о р о в , —
регрессировали к нарциссическому положению. Пыт
ки...» — каким, вы полагаете, мог быть смысл, который
заключенные могли извлечь из страданий под пытками?
Слушайте: «Пытки, которым их подвергали, имели для
них бессознательный смысл кастрации».
Даже если мы согласимся, что материал исследования
репрезентативен, очевидно, что смысл страдания не мо
жет быть понят в рамках чисто аналитической и динами
ческой интерпретации.
В заключение давайте послушаем человека, который
должен знать это лучше, чем психоаналитические тео
р и и , — человека, который в детстве был заключенным
Освенцима и вышел оттуда все еще мальчиком: Иегуда Бэ
кон, один из ведущих артистов Израиля, однажды опу
бликовал следующие воспоминания о своих пережива
ниях в течение первого периода после освобождения из
концентрационного лагеря: «Я помню одно из моих пер
вых впечатлений после войны; я увидел похоронную про
цессию с огромным гробом и с музыкой, и я начал смея
ться: „Что они, с ума сошли, что поднимают такой шум
по поводу одного трупа?" Когда я оказывался на концер
те или в театре, я подсчитывал в уме, сколько потребова
лось бы времени, чтобы умертвить газом данное количе
ство людей, сколько одежды, золотых зубов осталось
бы, сколько мешков волос получилось бы». Это по
поводу страданий Иегуды Бэкона. Теперь — об их смы
сле: «Мальчиком я думал: „Я расскажу им, что я видел,
в надежде, что люди изменятся к лучшему". Но люди не
менялись и даже не хотели знать. Гораздо позже я понял
смысл страдания. Оно может иметь смысл, если оно ме
няет к лучшему
тебя самого»
.
Достарыңызбен бөлісу: