Жан-Поль Сартр «Тошнота» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
79 ралич. Но зато на левой стороне паразитирует крохотная, быстро распространяющаяся язва
существования; вот рука дрогнула, вот она поднялась, на ее конце – распрямленная кисть. А
теперь дрогнула и кисть, и когда она оказалась на уровне черепа, один из пальцев вытянулся
и стал скрести ногтем волосатую кожу. В правом углу рта появилось что-то вроде сладо-
страстной гримасы, левая сторона остается мертвой. Вздрагивают стекла, вздрагивает рука,
скребет и скребет ноготь, под неподвижными глазами кривится в улыбке рот, и человек тер-
пит, не замечая, крохотное существование, которым набухла его правая сторона и которое,
чтобы воплотиться, позаимствовало его правую руку и правую щеку. Кондуктор прегражда-
ет мне путь:
– Подождите остановки.
Но я отталкиваю его и на ходу соскакиваю с трамвая. Больше я вынести не мог. Не мог
вынести навязчивую близость вещей. Я толкаю калитку, вхожу, пушинки существования
вспархивают ввысь и усаживаются на ветках. Теперь я знаю, где я – я в городском парке.
Падаю на скамью между громадными черными стволами, между черными узловатыми ру-
ками, которые тянутся к небу. Дерево скребет землю под моими ногами черным когтем. Мне
бы так хотелось расслабиться, забыться, заснуть. Но я не могу: я задыхаюсь, существование
проникает в меня через все поры, через рот, через нос, через уши…
И вдруг, разом, пелена прорывается, я понял, я УВИДЕЛ.
6 часов вечера Не могу сказать, чтобы мне отлегло, что я доволен, – наоборот, меня это придавило.
Но зато я достиг цели, я знаю то, что хотел узнать, я понял все, что со мной происходит,
начиная с января. Тошнота не прошла и вряд ли скоро пройдет, но я уже не страдаю ею – это
не болезнь, не мимолетный приступ, это я сам.
Итак, только что я был в парке. Под скамьей, как раз там, где я сидел, в землю уходил
корень каштана. Но я уже не помнил, что это корень. Слова исчезли, а с ними смысл вещей,
их назначение, бледные метки, нанесенные людьми на их поверхность. Я сидел ссутулив-
шись, опустив голову, наедине с этой темной узловатой массой в ее первозданном виде, ко-
торая пугала меня. И вдруг меня осенило.
У меня перехватило дух. Никогда до этих последних дней я не понимал, что значит
«существовать». Я был как все остальные люди, как те, что прогуливаются по берегу моря в
своих весенних одеждах. Я, как они, говорил: «Море – зеленое, а белая точка вверху – это
чайка», но я не чувствовал, что все это существует, что чайка – это «существующая чайка».
Как правило, существование прячется от глаз. Оно тут, оно вокруг нас, в нас, оно МЫ СА-
МИ, нельзя произнести двух слов, не говоря о нем, но прикоснуться к нему нельзя. Когда я
считал, что думаю о нем, пожалуй, я не думал ни о чем, голова моя была пуста, а может, в
ней было всего одно слово – «существовать». Или я мыслил… как бы это выразиться? Я
мыслил категорией ПРИНАДЛЕЖНОСТИ. Я говорил себе: «Море принадлежит к группе
предметов зеленого цвета, или зеленый цвет – одна из характеристик моря». Даже когда я
смотрел на вещи, я был далек от мысли, что они существуют, – они представали передо
мной как некая декорация. Я брал их в руки, пользовался ими, предвидел, какое сопротивле-
ние они могут оказать. Но все это происходило на поверхности. Если бы меня спросили, что
такое существование, я по чистой совести ответил бы: ничего, пустая форма, привносимая
извне, ничего не меняющая в сути вещей. И вдруг на тебе – вот оно, все стало ясно как день;
существование вдруг сбросило с себя свои покровы. Оно утратило безобидность абстракт-
ной категории: это была сама плоть вещей, корень состоял из существования. Или, вернее,
корень, решетка парка, скамейка, жиденький газон лужайки – все исчезло; разнообразие ве-
щей, пестрота индивидуальности были всего лишь видимостью, лакировкой. Лак облез,
остались чудовищные, вязкие и беспорядочные массы – голые бесстыдной и жуткой наго-
той.
Я боялся пошевельнуться, но, и не двигаясь, я видел позади деревьев синие колонны, и