иного  типа  отношений  меж ду  реальной  судьбой  портретируемого  и  ее  интерпретацией  автором

Вестник КазНПУ им.Абая,  серия «Филологические науки», №  2  (52),  2015 г.
выражения  авторской  оценки  изображаемого,  но  и  как  мотив,  из  которого  вырастает  сюжетная 
ситуация  воспоминания.  Индивидуальная  неповторимость  и  уникальность  личного  впечатления 
автора  мемуаров  окажется  важнейшим  аргументом  для  создания  собственной  концепции  характера 
портретируемого  и обозначит «условия»  формирования нового жанра -  литературного  портрета.
В  русской  литературе  второй  половины  XIX  века  это  новый  жанр,  он  свидетельствует  о 
расширении  приемов  создания  образа,  синтезирующего  документальное  и  художественное, 
биографическое  и  автобиографическое  начала.  Сам  факт  его  рождения  свидетельствует  о 
плодотворности 
традиции 
«портретирования», 
выработанной 
в 
жанрах 
очерка, 
романа, 
произведениях  мемуарно-биографической  прозы  и  создавшей  условия  для  формирования  нового 
жанра.
1.  Елизаветина Г.Г.  Воспоминания о литературной ж изни/ Д.В. Григорович.  Литературные воспоминания. 
Серия лит. мемуаров.  -  М.: Худ. лит.,  1987.
2. Мещеряков В.П.  «Литературные воспоминания» Д.В. Григоровича 
/ /  Уч.  зап.  Ивановского гос.  пединститута им. Д.  Фурманова.  -  
Иваново,  1967.  -  Т.  38.
3. Григорович Д.В. Литературные воспоминания.  -  М.: Худ. лит.,  1987.  -  335 с.
4. Анненков П.В.  Замечательное десятилетие.  1838-1848 / П.В. Анненков.
Литературные воспоминания.  -  М.: Гослитиздат,  1960.
5. Григорьев А.А.  Театральная критика.  -  Л.: Искусство,  1985.  -  407 с.;
6.  Скафтымов А.  Нравственные искания русских писателей.  Статьи и 
исследования о русских классиках.  -  М.: Худ. лит.,  1972.  -  543 с.
7. Журавлева А.И.,  Некрасов В.Н.  Театр Островского: Кн.  для учителя.  -  М.: Просвещение,  1986.  -  208 с.
Тушн 
Б.К. Базылова.  Эдеби естелштердщ керкемдш тэсШ жуйесшдеп портрет К¥рылымы
Мащалада Григоровичтыц  «Эдеби еске  алулары»  щарастырылады.  «Эдеби  еске  алулар»  щурылымында жаца 
жанрдыц  -   эдеби  бейненщ  туындауы  юке  асуда.  Мемуарлыщ  улгшердщ  адркемдж  щубылыс  репнде  олардыц 
щурылымын щарастыруда адркемдш жанрды дамытушы элементтердщ щызметтерш сипаттайтын параметрлерд1 
щолдану  непз  болады.  Жеке  тулганыц  непзп тагдырыныц деректер1  мемуаршыныц  багалауы  арщылы  eзгередi: 
оларды  адрсету  жолдары  (интерпретация)  жадында  сащталган  бейне  репнде  адрсетуге  талпыну.  Мемурлыщ 
эдебиетте  осындай  бейненщ  щалыптасуында  адргенд!  эмоционалды  эрекеттерш  жалпылау  мацызды  рeл 
атщарады,  сол себепп  бейнелж мшездеме  мен визуалды  эсерге  кешпкердщ еске  алуларыныц жеке  тулгасыныц 
доминантын табу эсерл1 орын алады, сондай-ащ автордыц жеке адзщарасы кeрсетiледi.
Бейнеш  эдеби  мемуарлардагы  айтылым  щызмеп  репнде  ощу  оны  тек  кешпкердщ  адркемдж  бейнесшщ 
элемент репнде  гана емес,  еске алулардыц сюжетпк жагдайы туындайтын мотив жэне  кeрсетiлiмнiц авторл^
1
щ 
багалауын адрсету эд1с1 рет1нде щараст^
1
руга нег1з болады.
Мемуар  авторыныц  жеке  щайталанбауы  жэне  жаца  жанр  -   эдеби  бейнеш  щалыптастыруда  непзп  уэж 
болады.  Уэж -  аргумент.
Тушн сездер:  эдеби бейне, бейне щурылылымы, адркемд1к эд1стер, м1нез концепциясы.
Summary 
B.K. Bazylova.  Structure portrait in literary artistic techniques memories
In article  "Literary memoirs"  of Grigorovich are considered.  In structure  "Literary memoirs" there is a gradual origin 
of a  new  genre  -   a  literary  portrait.  Consideration  of memoirs  forms  as  the  phenomena  of an  art  ensemble  gives  the 
grounds to use the  same parameters which characterize functions of the elements generating an art genre when studying 
their structure.  The facts of real destiny of the personality refract through a prism of their assessment by the memoirist: 
nature  of their interpretation finds  aspiration remembering to  create  such image  of the person what he  was  stamped on 
his  memory.  An  important  role  in  creation  of  such  image  in  memoirs  literature  is  played  by  synthesis  of emotional 
reaction from seen therefore the portrait characteristic and visual impression possesses a significant role in detection of 
a dominant of the identity of the hero of memoirs in whom also identity of the author is reflected. 
-------------------------------------------------------------------------   122-------------------------------------------------------------------------

Абай атындагы Цаз¥ПУ-дыцХабаршысы,  «Филология гылымдары» сериясы, №  2  (52),  2015 ж.
Studying of a portrait as functions of a narration in literary  memoirs gives the grounds to  consider it not only  as an 
element of an artistic  image of the  character,  as  a way  of the  expression o f an author's  assessment represented but also 
as  motive  from which  the  subject  situation  of reminiscence  grows.  Individual  originality  and  uniqueness  of personal 
impression  of the  author of memoirs  will  appear the  major argument  for creation  of own  concept  of character of the 
described and will designate "conditions" of formation of a new genre -  a literary portrait.
Key words: literary portrait, structure of a portrait, artistic touches, concept of character.
УДК 821.161.1.0 -  32 
ОБРА Щ ЕНИ Е К М ИФ У В СОВРЕМ ЕННОМ  КАЗАХСТАНСКОМ РАССКАЗЕ 
КАК ПОСТМ О ДЕРН И СТСКА Я СТРА ТЕГИЯ НАРРАЦИИ
А.А. Джундубаева -  докторант Казахского национального педагогического
университета  имени Абая
Аннотация.  Статья посвящена исследованию рассказов современных казахстанских писателей:  И.  Одегова, 
В.  Плотникова,  С.  Муминова.  В  работе  предпринята  попытка  практического  анализа  новейшего 
художественного  материала  с  позиций  двух  актуальных  направлений  в  литературоведении  -   мифопоэтики  и 
нарратологии.  Для  исследования  выбраны  произведения,  содержащие  признаки  постмодернистской  эстетики. 
Особое  внимание уделено значению  и способам репрезентации неомифа  в нарративной структуре рассказов.  В 
ходе  исследования  выявлены  основные  мифологемы,  выполняющие  роль  смысловых  кодов  опосредованной 
текстом  коммуникации  автора  с  читателем  и  служащие  читателю  ключом к пониманию  авторской  концепции. 
Определены  художественные  особенности  мотивно-образной  системы  произведений,  цель  и  функция 
ремифологизации в них. Проведенное исследование показало,  что неомифологизм является характерной чертой 
современной казахстанской постмодернистской литературы.
Ключевые слова:  нарративная стратегия, постмодернизм, мифопоэтика, неомиф, нарратор.
Для  исследования  проблемы,  вынесенной  в  заглавие  работы,  были  выбраны  рассказы 
современных  казахстанских  писателей:  «Пуруша»  И.  Одегова,  «Титаны  и  «олимпийцы»  В. 
Плотникова,  «Медеи»  С.  Муминова.  Приступая  к  их  анализу,  дадим  определение  стратегии 
наррации, или нарративной стратегии.  Этот термин относительно новый в литературоведении,  и его 
четкое  определение  еще  не  сформировалось  в  науке.  Наиболее  полную  характеристику,  по  мнению 
многих  современных ученых,  дает  В.И.  Тюпа:  «Нарративная  стратегия  состоит  в  позиционировании 
когнитивным  субъектом  коммуникации  (автором)  вербального  субъекта  (нарратора)  относительно 
объектов  и  реципиентов  рассказывания»  [1,  8].  Другими  словами,  в  теории  В.И.  Тюпы  нарративная 
стратегия  представляет  собой  «конфигурацию»  трех  взаимообусловленных  компетенций:  автора 
(нарративная  картина мира),  нарратора  (нарративная  модальность)  и адресата  (нарративная  интрига) 
[1,  9].  Продуктивным  для  нас  стало  определение  О.А.  Ковалева:  «Понятие  «нарративная  стратегия», 
как и понятие  «стратегия текста», предполагает наличие определенного представления автора о своем 
читателе;  посредством  художественного  текста  автор  пытается  достичь  некоторых  целей;  ради  их 
достижения он использует различные способы воздействия»  [2,  39].
Мы  в  качестве  стратегии  воздействия  автора  на  читателя  рассматриваем  ремифологизацию  и 
видим  в  ней  в  данном  случае  признак  постмодернистской  эстетики.  Как  пишет  Л.В.  Сафронова: 
«постмодернистское  постиндустриальное  мировоззрение  и  базирующаяся  на  нем  культура  -  
магистральный  мировой  тренд,  неизбежный  этап развития  этноса»  [3,  5].  По  ее  словам,  отмечаемые 
исследователями  «восточные  корни»  философии постмодерна,  «во  многом  обеспечили естественный 
переход  казахстанской  литературы  на  «рельсы  постмодернизма»  [3,  143].  Тем  не  менее  вопрос  о 
проявлении  постмодернизма  в  казахстанской  литературе  остается  открытым  на  фоне  того,  что,  как 
неоднократно  отмечалось  многими  учеными-литературоведами,  само  понятие  постмодернизма  в 
литературе  до  сих  пор  не  нашло  своего  канонического  оформления  и  вызывает  много  споров  в 
научном сообществе.  В  данной работе  мы  все  же  выдвигаем гипотезу,  что  выбранные  нами рассказы 
казахстанских  писателей  содержат  в  себе  признаки  постмодернистской  парадигмы.  К  ним  мы 
относим  открытый  финал  и  двойное  кодирование  в  виде  обращения  к  мифам  как  вариант 
------------------------------------------------------------------------- 1 2 3 ---------------------------------------------------------------------------

Вестник КазНПУ им.Абая,  серия «Филологические науки», №  2  (52),  2015 г.
постмодернистской  игры  с  читателем  и  как  проявление  «постмодернистской  чувствительности», 
которую  И.П.  Ильин  объясняет  следующим  образом:  «Специфическое  видение  мира  как  хаоса, 
лишенного  причинно-следственных  связей  и  ценностных  ориентиров,  "мира  децентрированного", 
предстающего  сознанию лишь  в виде  иерархически неупорядоченных фрагментов»  [4,  205].  Миф,  его 
ремифологизация  становятся,  таким  образом,  некой  другой  реальностью,  моделируемой  автором 
посредством нарратора и противостоящей этому хаосу,  децентрализации мира.  Отсюда -  тенденция в 
современной  литературе  к  мифотворчеству,  целью  которого  является  миротворчество.  По  словам
В.В.  Савельевой,  «фольклорные  и  мифологические  модели  миров  являются  результатом  работы 
коллективного  сознания и коллективного бессознательного.  В  искусстве  нового  и новейшего  времени 
речь идет об индивидуальном миротворчестве»  [5,  6].
Именно  мотив  миротворчества  лежит  в  основе  рассказа  И.  Одегова  «Пуруша».  Вынесенный  в 
заглавие  мифоним  демонстрирует  в  качестве  нарративной  стратегии  автора  ремифологизацию 
легенды  о  древнеиндийском  Боге-Творце  Пуруше,  которую  рассказывает  отец  главного  героя  - 
простого  мальчика  Камала.  Помещенная  в  бытовой  контекст,  эта  легенда  мифологизирует  историю 
Камала,  встретившего  раненого  мужчину,  принятого  им  за  ожившего  Пурушу.  Приведем 
заключительную  цитату  из  текста,  ключевую,  на  наш  взгляд,  в  понимании  художественной 
концепции рассказа:
« -  Пап,  ну не  спи!  -  возмутился Камал.  -  Сейчас же  самое  интересное!
Но  Асмет  уже  спал.  Тогда  и  Камал,  вздохнув,  залез  к  нему  под  одеяло.  Он  закрыл  глаза  и  начал 
представлять  себе  тяжелые,  неподвижные  горы  и  торопливые,  спешащие  куда-то  реки;  < ...> .  Он 
представил  одиноких  коршунов,  летящих  высоко  в  небе,  и  пучеглазых  рыб,  удивленно 
выглядывающих из воды.  И еще  он представил себе  людей.  М ного-много  людей.  Там были мужчины, 
женщины  и  дети.  Они  спали,  ели  и  разговаривали,  ловили  рыбу  в  реке,  строили  дома  и  работали  на 
полях,  смеялись  и  плакали.  < ...> .  Камал  все  удивлялся  -   откуда  столько?  -   и  старался  сосчитать  их, 
< ...> ,  пока,  незаметно для себя не уснул»  [6].
Сквозь  всю  многоплановость  произведения  на  фоне  древней  легенды  развивается  основная 
история  героя  -   мальчика-Творца.  И  в  этом,  по  нашему  мнению,  обнаруживается  основная  идея 
рассказа  «Пуруша»:  каждый  человек,  и  даже  (или  как  раз-таки)  ребенок  не  просто  самостоятельно 
открывает для  себя  свой  мир,  но  именно  каждый человек  сам  является  Творцом  собственного  мира, 
собственной  Вселенной.  Отсюда,  нахождение  «своего»  Пуруши  -   это  еще  и  СоТворение  своего  мира 
и  своего  мифа.  Таким  образом,  ремифологизация  легенды  о  древнеиндийском  божестве  как 
проявление  неомифологизма  в  рассказе  И.  Одегова  является  и  постмодернистской  нарративной 
стратегией общения автора с читателем посредством мифа для выражения собственной интенции.
Рассказ  В.  Плотникова  «Титаны  и  «олимпийцы»  представляют  собой  ремифологизацию 
одноименного 
античного 
мифа, 
трансформированного 
автором 
в 
космогонический, 
антропологический  и  отчасти  эсхатологический  миф:  «Тьма  была  на  лике  бездны.  Но  вопреки  ночи 
пролился  из тьмы  свет  неизреченный.  И  родилась  вселенная,  а  вместе  с  ней  и  первочеловек.  И  были 
они  едины.  < ...> .  И  вышел  человек  из  своего  ума,  вторгся  в  неизвестное  и  еще  больше  изумился 
первоявлению.  < ...> .  И дал  первочеловек  имя  всему.  < ...> .  Но  удивился д у х   и  осознал  себя  и  мир.  И 
все,  что  было  родным  и  понятным,  вдруг  покрылось  тайной.  < ...> .  И  встала она стеной  между  ним  и 
Божьим  миром.  Так  из  первочеловека,  равного  Богу,  родились  титаны.  < ...> .  И  стало  время 
конечным,  а космос  необозримым.  Но  предустановленная  гармония  сдерживала противоположности, 
спасая  мир  от  падения»  [7,  77-78].  Если  в  античном  мифе  титаны  являются  богами,  рожденными  от 
богов,  и  в  нем  нет  упоминания  о  человеке,  то  В.  Плотников  создает  свой  неомиф,  в  котором  именно 
человек  становится  прародителем  титанов,  а  «олимпийцев»  у  него  порождает  «ничто»  -  то,  что  не 
получает  имени  от  человека:  «И  породило  ничто  тень  от  себя  «олимпийцев»,  сущ ествующих  вне 
тайны Божией»  [7,  78].
Творя  собственный  миф,  автор  формально,  стилистически,  уподобляет  его  каноническому  мифу, 
представляющему  собой  некий  изложенный  факт  без  чьей-либо  точки  зрения  на  него.  Не  случайно 
одним  из  открытых  вопросов  в  нарратологии  остается  вопрос:  есть  ли  вообще  наррация  в  мифе.  Что 
же  касается  неомифа  в  рассказе  В.  Плотникова,  то  здесь  все  же  ощутимо  присутствие  нарратора,  о 
чем  свидетельствуют короткие  описания внутреннего  состояния  персонажей и оценочные  выражения 
(чего  не  допускает миф):  «Огненным  вихрем  метались  мысли титанов  < ...> .  Но уж е  свет и тьма были 
-------------------------------------------------------------------------   124-------------------------------------------------------------------------

Абай атындагы Цаз¥ПУ-дыцXабаршысы,  «Филология гылымдары» сериясы, №  2  (52),  2015 ж.
разделены  в  их  сознании.  <...>.  И  то,  что  было  единым,  стало  раздваиваться  на  физическое  и 
духовное,  на материю и дух»  [7,  78].  Кроме того  нарратор  обнаруживает себя и во  фразеологических 
оборотах:  «И  покинула  титанов  вечность.  И  вышли  титаны  из  бессмертия.  Так  родились  атланты. 
<...>.  Еще  не высохло  на губах словесное молоко,  а они уже  мыслью  измеряли мир,  числом и словом 
приручали  космические  силы»  [7,  78],  «Посылают  своих  женщин  с  колдовскою  красой,  чтобы  в 
жилищах атлантов хаос свить. И пошло у атлантов сверхшатание мысли <...>.  И пошло потомство  ни 
в мать ни в отца,  а в заезжего молодца»  [7,  79].
Авторский  неомиф  оказывается  шире  античного  мифа,  т.к.  отражает  не  только  борьбу  между 
богами,  а  показывает  рождение  человека  и  развитие  его  рода.  И  если  сам  миф  не  дает  оценок  ни 
одной  из  борющихся  сторон,  т.к.  миф  по  природе  своей  амбивалентен,  то  в  рассказе  мы  ощущаем 
разделение  на  «хороших»  и  «плохих».  Не  случайно  «олимпийцы»  взяты  автором  в  кавычки -   это  не 
те  мифические  боги  с  Олимпа,  это  их пародия,  за  которой  кроется  авторский  взгляд  на современное 
поколение.  «Олимпийцы»  побеждают  в  рассказе  атлантов,  несущих  свет  и  знания,  и  те  уходят  «в 
недра  Гиперборейских  гор»,  унося  с  собой  свет:  «Лишь  небольшая  часть  атлантов  не  ушла  под 
землю.  Дала  начало  ариям  -   хранителям  высшего  пути  развития»  [7,  79].  «Олимпийцы»  же, 
оставшись без света и знаний, все силы бросают,  «чтобы отвернуть людей с пути духовного.  Главным 
мерилом  жизни  сделали  золото.  Мечутся  по  земле,  материю  хвалят,  а  не  дух»  [7,  79].  И  лишь  арии 
пытаются нести людям свет любви и нравственности.
В  данном  случае  очевидна,  на  наш  взгляд,  аллюзия  на  современное  общество,  наполненное 
«олимпийцами»  - аллегория материального,  бездуховного  и бездушного.  Арии символизируют собой 
то,  уже  столь  редкое  -  по  версии  автора  -  светлое,  божественное  начало  в  человеке,  которое  не  дает 
окончательно  победить  злу и тьме.  Финал рассказ  вместе  с тем довольно  пессимистичен,  что  вполне 
согласуется  с  «постмодернистской  чувствительностью»:  «С  тех  пор  много  времени  утекло. 
Расплодилось племя бесовское.  Но  иногда выходят из недр  Гиперборейских гор  высокие  мужи земли 
туманной <...>.  Смотрят,  не  собралось  ли войско против  нечисти.  Но  не  сплотился  еще  воедино дух, 
не  срослись  раны  от  междоусобицы.  Спят  души  богатырей  богатырским  сном,  не  слышат  они 
чужебесия...»  [7,  79].  Таким  образом,  в  рассказе  В.  Плотникова  ремифологизация  служит 
нарративной  стратегией,  апеллирующей  к  «цитатному  сознанию»  читателя  -  постмодернистский 
термин - для выражения авторской концепции.
На  «цитатное  сознание»  реципиента рассчитана и постмодернистская  игра с читателем  в  рассказе
С.  Муминова «Медеи».  Античный миф становится здесь смысло- и структурообразующим элементом 
произведения,  отражающим  мифологическое  мышление  автора  и  рассчитанного  на такое  мышление 
читателя.  Приведем  последовательно  ряд  цитат,  объясняющих  цель  использования  мифа  автором: 
«Фёдор  Иванович  Венгерский,  одинокий  пожилой  мужчина,  сидел  в  кожаном  кресле  и  увлечённо 
читал  «Медею».  < ...>   Квартира  находилась  на  девятом  этаже.  < ...>   взглянул  в  окно,  и  ему 
неожиданно  захотелось,  чтобы  сюжет  трагедии  ожил,  чтобы  в  реальной  жизни  повторилась  эта 
печальная история.  <...>.  Современная Медея должна убить двоих своих малолетних сыновей, чтобы 
досадить  неверному  мужу,  современному  Ясону»  [8,  51],  «На  полу  сидели  два  мальчика  и  играли  в 
кубики.  В квартире пахло подгоревшим молоком.
-   Да  никуда  бы  ваша  книга  не  делась,  -   с  обидой  сказала Таня.  -   Я  собиралась  вернуть  сегодня. 
Всю ночь читала. -  Тихо засмеялась. -  Медея дура. Истеричка.
-  Да, дура и ещё какая!  -  зло крикнул Фёдор Иванович.
Вернувшись  к себе,  принялся нервно расхаживать по  комнате,  машинально приговаривая:  «Медеи 
дуры»  [8,  52],  «В  короткой  информационной  заметке  сообщалось,  что  молодая  женщина  выбросила 
из окна квартиры двоих своих сыновей, чтобы  отомстить мужу,  которого подозревала в измене.  <...>  
Нет,  это  не  Таня,  а значит,  её  сыновья живы  и  здоровы.  Медея  жила далеко  от  его  города.  < ...>   А  в 
это  время  Таня  кормила  сыновей  ужином  и  думала  о  детях,  о  себе,  о  муже,  который  изменял  ей.  О 
муже  в  последнее  время  думала исключительно  с ненавистью»  [8,  52].  И  финал  рассказа:  «Глубокая 
ночь.  Фёдор  Иванович  сидит в  кресле  и перечитывает  «Медею»;  Таня  стоит у распахнутого  окна и  с 
любопытством смотрит вниз, с высоты девятого этажа»  [8,  52].
Как  видим,  миф  пунктиром  проходит  по  всему  тексту,  становясь  некой  навязчивой  идеей 
нарратора.  На наш взгляд, здесь наблюдается явление, отмеченное  О.А.  Ковалевым:  «Это может быть 
связано  с  ритуализацией  либо  сакрализацией  рассказываемой  истории.  Возникает  эффект 
------------------------------------------------------------------------- 1 2 5 --------------------------------------------------------------------------

ВестникКазНПУ им.Абая,  серия «Филологические науки», №  2  (52),  2015 г.
повторяемости  уже  не  нарратива,  а  истории  и,  вследствие  этого,  возрастает  мифогенность 
событийной  последовательности»  [2,  168].  Эта  мифогенность  демонстрирует,  что  мифы  живут  в 

жүктеу/скачать 6,55 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: