Филологическая 1 ÏÌÓ ÕÀÁÀÐØÛÑÛ ÂÅÑÒÍÈÊ ÏÃÓ филологическая серия

серия 
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ
193
важных общественных событий, индивидуальным качествам и действиям 
отдельных лиц,   стремились в реалистически созданных картинах показать 
то, как впитавшееся в нравственность, характер, мировоззрение отжившее 
нелегко сдает свои позиции, с каким большим трудом новое прокладывает 
себе путь и побеждает, и то, какие под влиянием новых событий произошли 
изменения в общественной жизни и сознании человека.
Сатира, как и другие жанры литературы, получает свой материал из 
жизни. Просто подход художника к этому материалу не всегда дает один 
и  тот  же  результат.  Иногда  персонаж  открыто  критикуется,  полностью 
отдается во власть сатиры, не оставляя в себе скрытых оттенков. Думается, 
это самый упрощенный путь сатиры, к тому же этот путь не только упрощает 
персонаж, но и снижает доверие читателя ему. В других случаях сатирик не 
видит сущность создаваемого образа, довольствуется внешними, видимыми 
аспектами,  создавая  поверхностный,  преходящий  комизм.  В  отличие  от 
некоторых  своих  современников  А.  Ахвердов  выводит  своих  героев  в 
реалистических ситуациях, в каждой ситуации раскрывает определенную 
сторону характера создаваемого образа и в конце произведения читатель видит 
данного типа во всей его сущности, во всех проявлениях. Ю. В. Чеменземенли, 
С. Гусейн, В. Талыблы, Т. Шахбази и другие свои лаконичные рассказы 
обычно завершают четко выраженным общественно важным заключением, 
как бы нанося заключительные штрихи цельности характера своих героев. 
Некоторые исследователи пытались отнести к сатирическим рассказам 
и не вызывающие смех произведения.  М. Зощенко писал о своих рассказах: 
«Они  не  юмористические  рассказы.  говоря  юмористические,  мы  имеем 
ввиду те рассказы, которые написаны для того, чтобы вызвать смех. но я 
пишу не для того, чтобы смешить, это от меня не зависит, такова специфика 
моей работы».  В этом высказывании есть  неточность, так как, например, 
если  юмористическая линия не проистекает из лежащего в основе пьесы 
драматизма, не живет. Он не ставит перед собой цель рассмешить кого-то, 
создать  идиллические  условия  для  того,  чтобы  рассмешить  кого-то,  или 
же просто острословить; юмор рождается из самой ситуации, из условий 
произнесения  обыкновенных  слов.  Ставший  объектом  сатиры  тип  сам 
добровольно  попадает  на  крючок.  Скажем,  писатель  даже  не  пытается 
«бегать»  за  кем-то,  чтобы  сделать  его  объектом  сатиры.  Тип  своим 
поступками, несоблюдением норм поведения, занимаемой при отношений 
с  людьми  позицией,  жадностью,  подхалимством  и  прочими  качествами 
выделяется из окружающих, вызывает антипатию. писатель долго «пестует» 
этого индивида, доводит до определенного положения, делает полнокровным 
и, создав совершенный образ, «производит на свет». 
Следует иметь ввиду и такой момент: сила сатиры зависит не только 
от  полнокровности  и  динамичности  объекта  смеха,  а  также  от  того,  как 

Вестник ПГУ №4, 2010
194
положительные идеалы подаются автором. Иными словами, если положительный 
идеал  воспринимается как готовый идеал, обособляется от реального жизненного 
конфликта, принимается догмой, берется идолом, то сатира, конечно же, теряет 
свою силу воздействия, остается незавершенной, неполной. 
Порой  и  прозаикам-молланасреддинцам    приходилось  стоять  перед  
дилеммой. Смена общественной формации во все времена, во всех странах была 
трудной и сложной. трудность отказа от старого и принятия нового (возможно, 
даже непринятия) сложно для всех проживающих в обществе, в том числе 
и для художника. Упомянутые выше писатели и в советский период своего 
творчества создавали произведения, отражающие общий дух эпохи, духовные 
качества  современников,  психологию  конкретных  образов  и  общества, 
состоящего из этих индивидов. Следует отметить еще одну характерную 
особенность: талант самих создателей сатирические произведения отличается 
своей спецификой – комическим началом, остроумием. преобладание сатиры 
в творчестве писателя связано прежде всего с талантом, точнее спецификой 
таланта, мировосприятия, отношением к происходящим, наблюдательностью, 
непримиримостью к происходящим в обществе несправедливостям и др. 
особенностями.  По  свидетельствам  современников,  Дж.  Мамедкулизаде, 
А.  Ахвердов,  У.  Гаджибеков  обладали  сильным  чувством  юмора.  Они 
обладали уникальным талантом отражать в прозе комические аспекты жизни 
и стремились показать описываемые события во всем их противоречии. Они 
отражали драматизм жизни в общественных конфликтах, живых характерах, 
проявляющихся  в  столкновении  антагонистических  тенденций.  Мастера 
сатиры прекрасно видели, понимали обобщающую, синтезирующую силу 
кратких рассказов, повестей и в целом стремились идти в ногу со временем. 
Такая потребность возникала из насущных требований времени, строительства 
нового общества и его потребности если даже не в сатирических, то хотя 
бы в критических произведениях. Художники-молланасреддинцы  видели 
долг литературы и искусства, смысл жизни в служении высоким идеалам – 
сложному жизненному пути человека, улучшению его жизни. 
Разоблачение типов в сатирических произведениях у каждого писателя, 
поэта отличается четко выраженным своеобразием. Каждый объект критики, 
он же герой-тип – и бедняк, и представитель реакционного духовенства или 
же чиновник - преподносится в соответствии с личностью, образом жизни, 
поступками своего круга людей.  Такое отношение мастеров слова к типам 
устанавливается исходя их общественных принципов, а не индивидуальных, 
в соответствии с определенным мерилом. 
М.А. Сабир, М.Дж. Мамедкулизаде и другие создавали такого рода 
произведения.    Обратившись  к  их  творчеству  можно  увидеть,  что  эти 
писатели  на  протяжении  всего  творческого  пути  своего  с  «ненавистью» 
и «иронией» писали о врагах - угнетателях народа, например, таких, как 

серия 
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ
195
Мухаммедали шах, султан Абдул Гамид и др. В сатирических произведениях 
эти писатели были более беспощадными к чиновникам, особенно высокого 
ранга. Все это - «массовый смех».  Профессор Тофик Гаджиев считает, что 
«…видимо, эти мастера слова уяснили для себя, что вызывание смеха к 
«святым» и правителям является началом их обезоруживания. этот смех 
обостряет внимание бедняков и в той же мере ослабляет сильных мира сего. 
смех завершается общественным гипнозом врага. широкие массы, смеясь 
над своим врагом – правящим классом, постепенно поднимается против него. 
своим смехом писатель меняет отношение народа к властям, делая царей, 
глав государства в глазах народа беспомощными» [2, 108].
Когда зрители, читатели, видят,  что сатирики подтрунивают над царями, 
говорят о них с иронией, меняется  их отношение к сильным мира сего, 
правителям, подрывается вера к ним. опять-таки возникает массовый смех. 
А смех масс открывает путь к свержению деспотичной власти, приближает 
день начала борьбы. 
Молланасреддинцы  иронизировали  над  выходящей  в  те  годы  в 
Оренбурге  газетой  «дин  ве  меишет»  («религия  и  быт»)  с  тем,  чтобы 
разоблачить ее в глазах читателей. Каждый из сатириков по-своему называл 
и представлял эту газету читателям. Если в сатирах Сабира название газеты 
трансформировалось в «Дунья ве меишет» («Мир и быт»), «Дени ве вехшет» 
(«Подлец и ужас»), то Дж. Мамедкулизаде в фельетоне «Алебастровое ребро» 
называет газету «Дин ве мешеггет» («Религия и муки»): «Милые мои, когда 
читаю эту новость, то думаю, что я или сплю, или же загипнотизирован, то 
есть околдован… но как говорит так волнующая женщин «Дин ве мешеггет», 
вы разве слышали нечто такое с самого сотворения мира?»
В другом произведении Дж. Мамедкулизаде называет эту газеты «Дин ве 
меше» («Религия и лес»). Молланасреддинцы с одной стороны разоблачали 
направленность газеты, а с другой – обыгрывая по-разному название газеты, 
посредством смеха выражали свою ненависть к этому изданию.  Называя 
газету «Дин ве меишет» то  «Дени ве вехшет», то «Дин ве мешеггет», то «Дин 
ве меше», сатирики указывали на никчемность содержания газеты.
Сатирики-молланасреддинцы часто прибегали к эзоповскому языку, 
языку, который позволяет при деспотичной власти, когда слово подцензурно, 
когда власти оказывают давление на пишущих, намеками, иносказательно 
донести свою мысль до читателей. К эзоповскому языку чаще всего обращались 
писатели революционеры-демократы. Этот язык в начале ХХ века довольно 
четко проявляется в творчестве М.А. Сабира, Дж. Мамедкулизаде и других 
писателей.  это  было  обусловлено  общественно-политической  ситуацией 
в стране. Чтобы скрыть, завуалировать свою основную мысль, идею, они 
прибегали к иносказанию, полностью пользуясь возможностями эзоповского 
языка. С тем, как трудно открыто написать о политике, Дж. Мамедкулизаде 

Вестник ПГУ №4, 2010
196
неоднократно  сталкивался  при  издании  «Моллы  насреддина»,  о  чем  он 
упоминает и в своих «воспоминаниях». 
Этот художественный прием позволял писателю в полной мере обращаться 
к объекту критики. По эзоповским правилам автору надлежит достойные 
похвалы действия, дела хулить, а достойное критики, хулы – восхвалять. 
Например, в «телеграфных новостях» читаем» «царит спокойствие, волк пасется 
вместе с ягненком». А ведь это говорилось в то время, когда под влиянием 
революции 1905 года повсеместно начались волнения в народе. К этому приему 
писатель больше прибегал в фельетонах, материалах, опубликованных под 
рубриками «телеграфные новости», «это надо знать», «загадки». «Все эти 
литературные приемы, средства, которыми Дж. Мамедкулизаде мастерски 
пользовался на этом пути, пролегающем от критики религиозных понятий 
и догм до разъяснения простым, доступным языком народу политических 
проблем, сходятся в одной точке – ясной, четкой идейной позиции писателя, в 
точке опоры его писательской платформы» [3, 13]. 
Еще пример: «опять некоторые дети проклятых родителей начинают 
сбивать  народ  с  пути,  опять  выходцы  из  рода  проклятых  до  седьмого 
колена, взяв перо в поганые руки свои, призывают мусульманский мир на 
путь просвещения, толкают в мир чтения и письма… »  Из этого примера 
видно, что если хула положительного была вызвана потребностью обмануть 
бдительность цензуры, то восхваление отрицательного преследовало ту же 
цель.  Благодаря эзоповскому языку, использованному в данном фельетоне, 
выясняется, что объектом хулы здесь являются не те, кто подталкивает народ 
«в мир чтения и письма», а те, кто выплескивает на страницы книг слова о 
публичных домах.
Түйіндеме
Мақалада реалистік сатиралық прозаның тип қалыптастырудағы 
жазушылардың шеберлігі айтылады. Аталмыш мәселе жазушы және 
ғалымдар  тарапынан  ұдайы  назардан  тыс  қалмаған.  Мәселе  ХХ 
ғасыр басындағы Әзірбайжан сатириктерінің нақты шығармалары 
негізінде қарастырылады.
Resume
The article is devoted to writers’ skills in creation of types in realistic 
satiric prose. This problem was always focused on by writers and scientists. 
This problem is analysed on the example of definite works of Azerbaijan 
satiric writers of early XX centiry
ЛИТЕРАТУРА
1. Аристотель. Об искусстве поэзии // Хрестоматия по теории литературы. 
- М.: Просвещение, 1982, - С.80-88.

серия 
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ
197
2. Щаъыйев т.и. Сатиранын дили. - Бакы: 1975. - С. 108.
3. Мустафайев И.В. Цряйя ишыг салан тябяссцм // Щцсейнов Я. Сянят 
йаньысы. - Бакы: Йазычы, 1979. - С.13. 
УДК 82.09 (479.24)
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ 
РЕЛИГИОЗНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В РОМАНЕ ЧИНГИЗА 
ГУСЕЙНОВА «НЕ ДАТЬ ВОДЕ ПРОЛИТЬСЯ ИЗ 
ОПРОКИНУТОГО КУВШИНА»
В.А. Видадова
Бакинский славянский университет, Азербайджан
Творчество известного азербайджанского писателя Чингиза Гусейнова 
отличается  глубиной  поэтического  осмысления  и  тесным  сопряжением 
как исторических процессов,  так и вечных мировоззренческих вопросов 
бытия. С другой стороны, он, как двуязычный писатель (азербайджанско-
русское двуязычие), в своих произведениях сочетает особенности ментальные 
особенности и культурные традиции тюркских и славянских народов.
Важное место в творчестве писателя занимает религиозно-философская 
тематика – понятие джихада и религиозно-идеологические основы движения 
горцев в XIX веке («Фатальный Фатали»), вечные нравственные ценности, 
выраженные в Коране («Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина»). 
Также отметим, что отмеченные романы отличаются злободневностью и 
актуальностью содержания и соответствует творческому кредо писателя: 
«Индивидуальное  желание  художников  –  дать  портрет  героя  наших 
дней – велико, однако, реализация его наталкивается на какие-то трудно 
поддающиеся теоретическому объяснению внутренние преграды. Художником 
овладевает прежде всего нестерпимое желание бить тревогу по поводу тех 
случаев и фактов, когда идеал нарушается. Он стремится как бы предупредить 
общество, сигнализировать о тех явлениях, которые мешают воплощению 
идеального и героического» [1, 3]
В статье рассматривается роман, который интересуют нас в связи с 
отражением в нём восточных, точнее, коранических мотивов – «Не дать воде 
пролиться из опрокинутого кувшина» [2]. Вл. Соловьёв, словно подтверждая 
значительность такой темы, писал: «Если признавать в истории внутренний 
смысл и целесообразность, - отмечал он, - тогда, без сомнения, такое мировое 

Вестник ПГУ №4, 2010
198
дело, как создание Ислама и основание мусульманской культуры, должно 
иметь  провиденциальное  значение,  и  миссия  Мухаммада  не  может  быть 
отнята у него... » [3, 323]. 
Обращение  к  данной  теме  Ч.  Гусейнова,  в  которой,  по  строгому 
жанровому  определению,  на  наш  взгляд,  неправомерно  видеть  ни 
исторический  роман,  ни  тем  более  теологический  трактат,  можно  было 
бы считать некоей публицистической подначкой, рассчитанной на подобие 
брехтовского эффекта отчуждения от реальных и насущных проблем нашего 
социального бытия, если бы не одно но. Ч. Гусейнов всем своим предыдущим 
творчеством не замечен как художник-конъюнктурщик. (Вспомнить хотя 
бы роман «Семейные тайны», из-за чего он в одночасье стал в советские 
годы опальным в Азербайджане и вынужден был эмигрировать в Россию). 
И острота настоящего произведения связана как с нежеланием бежать от 
действительности («не для каждого, увы, чтение подобных сочинений, тем 
более читателя сегодняшнего… и моды пошли иные, но не всё ведь убегать 
во внешний мир, гнаться за текущим, придёт время, когда уходить будет 
некуда, кроме как в самого себя») [2, 5]; так и естественной скромностью 
пишущего расширенное эпическое повествование о богочеловеке («Впрочем, 
даже я сам порой спотыкаюсь, продираясь сквозь заросли слов, имеющих как 
будто в отдельности смысл, а в сцеплении становящихся, зачастую независимо 
от тебя, запутанными, головоломными») [2, 5]. У такого признания есть, на 
наш взгляд, веские основания: можно предложить серую и будничную жизнь 
по принципу: чтобы не выбирать между двумя возможностями, человек 
не выбирает ничего. Против такого эскапизма Чингиз Гусейнов выступает 
прямо и открыто.
Так и напрашивается параллель с одним из последних романов Камала 
Абдуллы «Неполная рукопись». Нам представляется, что в целом и общем 
совпадают  изначальный  информационный  материал  (свиток  священной 
книги и заметки старца Деде Горгуда) и главное назначение книг (осветить 
великие  проповеди  Мухаммеда,  с  одной  стороны,  и  исторический  путь 
огузского общества раннего Средневековья на Востоке – с другой). В романе 
Камала Абдуллы одна тайна повсеместно порождает другую («тайна в тайну 
включена»); у Ч. Гусейнова пророк, потерявший всех близких в основном по 
мужской линии, также предполагает наличие цепи тайн, только ведомых не 
многомудрому хану, но лишь одному Аллаху.
«Выстроилась череда потерь: отец, мать, Абдул-Муталлиб, Абу-Талиб. 
И его черёд придёт в свой срок. Сыновья, даже от служанки-христианки... – 
всех забрал Бог, оставив лишь дочерей. Здесь была какая-то тайна, но знать бы 
какая?! » [2, 169]. Значимо, по нашему мнению, и поразительное совпадение 
осевого символического содержания этих книг: в романе Ч. Гусейнова, 
в мгновенье ока войдя и вернувшись из небытия («небошествия»), не пролить 

серия 
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ
199
воду из опрокинутого кувшина, то есть совершить действие против всех 
физических законов; у К. Абдуллы – устроить расследование по следам 
уже всем известных событий ради более высокой цели – спасения племени 
огузов  от  разложения.  В  том  и  другом  случаях,  как  нетрудно  видеть, 
совершается  чудо  против  очевидности.  Кстати  сказать,  одной  строкой 
заметим,  что  по  некоторым  аналогичным  художественным  признакам 
письма, а также наличию обильной цитации и комментариев Ч. Гусейнова, 
как  и  К.  Абдуллу  в  Азербайджане  ныне  причисляют  к  наиболее  ярким 
писателям постмодернистской направленности.
Объективно роман Ч. Гусейнова ценен не только тем, что соотносит 
рождение мусульманского пророка с явлением миру священной книги, так 
как многие современные учёные и переводчики сходятся во мнении, что 
Коран был не написан (создан), но именно ниспослан свыше, но прежде всего 
подтверждением со слов автора исторической необходимости его появления на 
земле аравийской в начале VII века. С допустимой примесью художественного 
вымысла эту тайну раскрывает обычный монах небольшой поселковой мечети 
Бахира по сокрытым от глаз людских символических знакам («шрамы на 
груди, похожие на след кровососной банки» и «меж лопатками явственно 
обозначена печать») [2, 59].
Тем удивительнее, что простой монах без отмеченных мусульманским 
духовенством  регалий  сообщает  наречённому  (по  смерти  родного)  отцу 
Мухаммеда Абу-Талибу следующий знаменательный факт: «… спеша избыть 
накопившееся, быстро заговорил об особом сиянии очей Мухаммеда, тайном 
знаке… что прихода Мухаммеда люди ожидают именно теперь, когда земля 
погрязла в нечести безверия, жестокостях и разврате, а невежество поставлено 
на  большую  высоту,  и  что  о  явлении  пророка  сказано  в  древней  книге» 
(курсивы автора) [2, 59].
Некоторые  люди,  непосредственно  общавшиеся  с  Мессией,  прежде 
замечали и необыкновенный дар красноречия и провидения, умение видеть 
незримое и слышать ушам смертных недоступное. Подключаясь к анализу 
этого явления, автор сам активно входит в сюжетную ткань, задаваясь этим 
вопросом,  надо  полагать,  вполне  искренне:  «Привычно,  когда  до  одури 
спорят  иудей  с  иудеем,  но  где  юноша  наслышался  историй?  У  какого 
мудреца подмастерьем был, что уши его улавливали знание, взгляд примечал 
удивительное, сердце полнилось чуткостью?» [2, 49].Но только упомянутый 
монах сумел, по предположению писателя, подлинно открыть для людей 
мусульманского пророка, а в дальнейшем предсказал и его благие деяния. 
«Письмо, - говорил другой старец, - это то, что может читаться, если ясно 
выведены буквы. А написать – то же, что постичь половину знания!.. И 
далее торжественно провозглашал: «Мысль! Звук! Знак! Священнодейство! 
С богами общение!» [2, 81] и т.д.

Вестник ПГУ №4, 2010

жүктеу/скачать 1,65 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: