Филологическая 1 ÏÌÓ ÕÀÁÀÐØÛÑÛ ÂÅÑÒÍÈÊ ÏÃÓ филологическая серия

серия 
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ
209
УДК 82.09 (398)
К ПРОБЛЕМЕ СЕМАНТИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ 
НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ ФОЛЬКЛОРНЫХ 
СЮЖЕТОВ ВОСТОКА И ЗАПАДА
Л.Э. Мирзоева
Бакинский славянский университет, Азербайджан
Некоторые особенности мировосприятия древнего социума на Востоке, 
отразившиеся  в  фольклорных    сюжетах,    характеризовались  чертами, 
которые вряд ли можно назвать самобытными. Подобные же проявления 
мы встречаем и в мифологиях Запада. Об этих чертах, а также о причинах 
семантической схожести сюжетов древности Востока и Запада и пойдет речь 
в данной статье.
Далее  будут  проанализированы  несколько  мидийских  сказаний, 
записанных  древнегреческим  историком  Геродотом,  с  точки  зрения  
особенностей  языческого  мировосприятия  древнего  восточного  социума.  
Отметим, что под языческим мировосприятием автором данной статьи не 
всегда понимается отражение языческих верований в стереотипах поведения 
людей, так как, к примеру, зороастризм призывал к моральной чистоте, 
восхвалял положительное начало в человеке: 
«Лжеца осилит праведный, 
И Ложь осилит праведный» [ 1, 170]…И т.д.
Когда  мы  говорим  об  отрицательных  проявлениях  человеческого 
мировосприятия  (об  этом  ниже),  то  подразумеваем,  по  большей  части, 
естественные  особенности миропонимания общества исторически ранней 
стадии  развития.  Возможно,  в  данном  случае  речь  идет  о  пережитках 
психологических  особенностей  людей  первобытно-общинного  строя. 
Приведем примеры: 
Когда царем Мидии был Киаксар, сын Фраорта, внук Деиока, то пришли 
в Мидийскую землю просить приюта кочевники – скифы. Скажем немного об 
этом Киаксаре, отец которого, по Геродоту, превратил Мидию – в империю, 
подчинив себе Персию («Персы первыми подчинились мидянам» [3, 48], а также 
Азию, Ассирию. Мидиец же Киаксар, по свидетельству Геродота, был первым 
реорганизатором азиатского войска. «До этого все войско было перемешано 
в беспорядке» [3, 48]. (Совсем, как царь Филипп, отец Александра Великого, 
который явился первым реформатором македонского войска).
Итак, царь Киаксар принял скифов  настолько дружественно, что отдал 
им даже своих сыновей  в обучение. Все было хорошо, пока из-за какой-то 

Вестник ПГУ №4, 2010
210
мелочи царь не вспылил и не унизил пришельцев (то ли дичь не поделили, 
то  ли  из-за  ее  отсутствия    поссорились).  Далее  –  невольно  вспоминаем 
страшные  сюжеты  из  древнегреческих  мифов  («Прокна  и  Филомела», 
«Тантал», «Медея» и др.), с той лишь разницей, что жертва – не родное дитя 
убийцы. А именно: оскорбленные скифы по - страшному решают отомстить 
приютившему  их  царю;  «скифы  решили  разрубить  на  куски  одного  из 
мальчиков,  бывших  у  них  в  обучении.  Затем,  выпотрошив,  как  обычно 
потрошат дичь, подали на стол Киаксару как охотничью добычу (…) Киаксар 
и его гости отведали этого мяса» [3, 34]. Скифы трусливо бежали, и нашли 
защиту у лидийского царя Алиатта.
Подобные сюжеты – не новость в языческом мире,  как Востока, так и 
Запада. В данном исследовании ставится задача прояснить удивительный 
феномен семантической схожести сюжетов и их элементов у отличных  в 
культурном, и даже этническом плане,  народов. Как нам кажется, причиной 
данного феномена не всегда может являться 
 
«бродячесть сюжетов» (теория 
А.  Веселовского),  так  как  народы,  о  некоторых  особенностях  фольклора 
которых идет речь, находились территориально очень отдаленно
 
друг от 
друга.  Данное  обстоятельство,    которое,  при  скрупулезном  вдумывании, 
делает  весьма  затруднительным    процесс  «бродячести»  сюжетов  (если 
представить  особенности  средств  передвижения  в  древности),  является, 
на наш взгляд, достаточно весомым аргументом далеко не в пользу теории 
А. Веселовского.  Даже если и имели место какие-либо контакты между 
представителями  географически  отдаленных  друг  от  друга  народов  (что, 
конечно, мы исключить не можем), то вряд ли это могло послужить серьезной 
причиной массовой «бродячести» сюжетов. Это подталкивает нас к иному 
объяснению феномена определенной семантической идентичности некоторых 
сюжетных  особенностей  у  разных,  далеких  друг  о  т  друга,  социумов.  А 
именно – явлением конвергенции, когда в фольклоре  совершенно разных, 
повторяем,  территориально отдаленных друг от друга народов, возникают  
сходные  психологические  мотивы  (архетипы).  Последнее  объясняется 
определенными  схожими  особенностями    эволюции  и  трансформации 
мировосприятия разных социумов в силу того, что разные народы – это одно 
человечество, фигурально говоря, с общим домом – Землей, и общим теплом 
и светом – Солнцем. (Проясним  - конвергенция  - «термин для определения 
сходных или одинаковых, но независимо друг от друга возникающих явлений 
в культуре разных народов») [4, 623]. «Существует единство человечества 
как совокупности всех людей в пространстве-времени, имеющих телесное 
и духовное сходство и обитающих в пределах одной планеты, а точнее – 
биосферы, области жизни» [2, 390].  Конечно, не исключается специфика  
мироощущений  представителей  разных  социумов,  что  и  обусловливает 
определенный колорит их фольклора. Не исключается и условие  примерного 
«возрастного» единства народов. 

серия 
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ
211
По нашему мнению, безусловная схожесть многих  сюжетов в мифах и 
сказаниях у территориально отдаленных друг от друга социумов позволяет 
больше предположить здесь причиной явление конвергенции, нежели феномен 
«бродячих сюжетов» А. Веселовского. 
Ранее были приведены ужасающие по содержанию сюжеты из записанных 
Геродотом мидийских сказаний, которые семантически схожи не только с 
некоторыми древнегреческими мифами, но и, к примеру, перекликаются с 
историями из скандинавской мифологии («Старшая Эдда», а также «Младшая 
Эдда» Снорри Стурлусона). 
Схожую  жуткую  ситуацию  (только  не  между  родственниками,  как 
мы  это  видим  в  сюжетах  древнегреческой  и  скандинавской  мифологии, 
когда при сходных обстоятельствах мать убивает собственного ребенка), 
можно  наблюдать  и  в  другом  мидийском  сказании,  также  в  изложении 
Геродота. Обращает на себя внимание относительная мягкость восточного 
мировосприятия  древности  (судя  по  сюжетам)    в  сравнении  с  западным, 
где данный феномен каннибализма, безусловно, являющийся рудиментом 
первобытных времен, усугубляется в сюжетах наличием кровного родства 
между убийцами и убитыми. И что еще более жутко, попранием древнейших 
и вечных инстинктов материнства. 
Жестокий царь Мидийской империи Астиаг (сын Киаксара) наказывает 
своего подданного Арпага за непослушание следующим образом: он коварством 
заманиваем  в  свой  дворец  его  единственного  тринадцатилетнего  сына, 
повелевает «умертвить мальчика и рассечь труп на куски. Часть мяса царь 
приказал поджарить, а часть сварить, и это хорошо приготовленное блюдо 
держать наготове».  Ничего не подозревающему «Гарпагу же подали  мясо 
его собственного сына» [3, 55]. Астиагу этого было мало. Насытившегося отца  
язвительно спросили, понравилось ли ему блюдо? Все еще ничего не понявший  
«Гарпаг же отвечал, что получил от него большое удовольствие» [3, 55]).
Чем вызвана семантическая идентичность  подобных сюжетов? 
Мы еще раз хотим подчеркнуть, что, по - большей части, конвергенцией. 
Еще один аргумент в пользу последнего утверждения:  данные сюжеты вряд 
ли откуда-то пришли – скорее всего, это ужасающая, но довольно обыденная 
в рассматриваемые «полудикие» времена, быль, и не верить в правдивость 
рассказов  историка  Геродота  у  нас  нет  повода.  С  другой  же  стороны, 
семантически конгениальные сюжеты  имели  место и в других, отдаленных 
от Мидии, регионах древней  ойкумены, и также, скорее всего, являлись  
отражением имевших место событий, которые переосмысливались  в силу 
колорита культурных ценностей, морального мировосприятия и особенностей 
психологической трансформации каждого народа.
Итак, мы имеем идентичные сюжеты, снова подчеркнем, у территориально 
отдаленных друг от друга народов. Хотя, оговоримся, это не значит, что 

Вестник ПГУ №4, 2010
212
теории А.Веселовского в жизни нет места. Так, например, если сравнивать 
скандинавскую «Старшую Эдду» с немецким эпосом «Песнь о нибелунгах», 
становится ясно, что в данном случае мы имеем дело с результатом именно 
«бродячести» сюжетов -  так велико семантическое сходство  описанных 
историй, так похожи между собой и сами герои – и речь идет не только о 
мельчайших деталях, но и о созвучии имен (Зигфрид – Сигурд и т.д.)  Более 
того, территориально эти народы проживают очень близко.
«Рудиментом»  первобытно – общинного строя в языческий период  можно 
считать и описанный Геродотом  своеобразный обычай скреплять договора, 
когда после длительной войны лидийцев и мидийцев (о причинах этой войны, 
о жестокой подлости скифов по - отношению к приютившему их царю Мидии 
Киаксару, мы говорили выше), наконец, было принято решение заключить 
мир. Этот обычай, сопровождавший совершение договорного «ритуала», явно 
содержал в себе  видоизменившийся и, само собой, утративший былое значение, 
признак  каннибализма:  «Скрепленные  же  клятвой  договоры  эти  народы 
заключают также, как эллины, и, кроме того, слегка надрезают кожу на руке и 
слизывают друг у друга выступившую кровь [3,  35].
В записанных Геродотом мидийских сказаниях можно встретить и другие, 
сходные с сюжетами  древнегреческой мифологии, а также древнегреческой 
литературы, созданной на основе мифов, мотивы. Так,  на языческих верованиях 
в предсказания и сны    построена большая часть трагических сюжетов («Персей», 
«Эдип-царь» и др.), причем в большинстве из них от воли рока все равно никто не 
уходит, привидевшееся или предсказанное  рано или поздно свершается (Персей 
убивает Акрисия, Эдип убивает Лая).
Ту же незыблемую веру во всевозможные предсказания, сновидения и 
истолкования этих сновидений встречаем и в мидийских «геродотовских» 
сказаниях.  Имеет  место  тот  же  фатализм,  так  трагически  сгубивший 
Акрисия  и  Эдипа.  Только  детали  сюжета,  естественно,  совсем  иные, 
что  снова  говорит  не  о  простой  их  «бродячести»,  а  об  особенностях 
психологического  мировосприятия  данных,    совершенно  отличных 
по  колориту  и  характеру,  общественных  культур.  Приведем  пример. 
Все  проблемы  уже  небезызвестного  нам  Астиага  начались  с  того,  что 
приснился ему сон. Затем этот сон был истолкован его магами самым 
ужасным для него образом. Самый страшный ужас же для царя – потерять 
власть. А маги истолковали сон именно так – опасность, якобы, так или 
иначе будет исходить от его дочери Манданы. Как и в других, похожих 
на этот, сюжетах, царь всеми хитрыми и нехитрыми способами пытается 
избежать предначертанных ему серьезных неприятностей. Даже выдает 
дочь  за  простого  перса,  а  не  за  мидийца  (подчеркнем,  что  речь  идет  о 
времени,  когда  Персия  была  в  подчинении  у  Мидии).  Далее    события 
разворачиваются согласно сюжетам известных древнегреческих мифов.  

серия 
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ
213
Когда  дочь  уже  носила  во  чреве  внука  царя,    он  снова  увидел  такого 
же смысла сон, и начал действовать сообразно своим «конвергентным» 
двойникам далекой Европы, а именно: во что бы то ни стало постарался 
избавиться от новорожденного («Персей», «Эдип-царь»). Способ также 
был выбран «привычный» - поручено было убить младенца Гарпагу (о 
нем говорилось выше), который, понятно, этого не сделал и перепоручил 
малоприятную  миссию  некоему  пастуху,  который,  как  снова  можно 
догадаться,  тоже этого не сделал, а сохранил жизнь мальчику («Дафнис 
и  Хлоя»  Лонга,  «Эдип-царь»  Софокла).  Мальчик  этот  был  –  будущий 
великий  исторический Кир, сын перса и мидийки. Так или иначе, но, 
как  и  всегда  происходит  в  подобных  сюжетах,  не  ушел  от  воли  рока 
так  безоговорочно  веривший,  и  так  благоговейно  внимавший  магам-
истолкователям царь Астиаг. Причем так и выходит, что с одной стороны 
– не ушел, с другой же стороны сам, своими безнадежными стараниями 
избежать  предсказанной  судьбы,  обусловил  ее  свершение  (именно 
отец  так  жестоко  убитого  Астиагом  мальчика  -  Гарпаг  хитростью  и 
коварством  отнимает у кровожадного царя власть и передает ее в руки 
Кира).  И  последствия    безнадежных  попыток  царя  Мидии  избежать 
рока оказываются более глобального характера, чем его личная судьба. 
Когда Астиаг лишается трона, Мидия теряет  свою независимость. «Уже   
давно ведь мидийское владычество было им (персам) ненавистно» [3, 59]. 
«Итак, Астиаг после 35-летнего царствования лишился власти. Из-за его 
жестокости мидянам пришлось подчиниться персам» [3, 60].
Вот  так  и  получается,  что  фатализм  миропонимания  мидийцев,  в 
конечном итоге, приводит к лишению независимости целой страны.  
Фаталистические представления древних являются, как мы говорили, 
основой многих сюжетов. Приведем еще один пример.
Жертвами пророческого сновидения, только трагически неправильно 
истолкованного, становятся сыновья Кира – царственный Камбис и его брат 
Смердис. «…О, если бы я его (сон) никогда не видел!» [3, 197], - восклицает 
раскаявшийся в убийстве брата царь Камбис, который  ранее поверил в 
сновидение о том, что тот сидит на его троне. Однако судьбе, как известно, 
порой  свойственна  ирония.  Смердис  действительно  воцарился  на    троне 
Камбиса в его отсутствие, да только, конечно, не покойный уже к тому времени 
брат царя, а брат временного правителя страны - мага, тоже, по роковому 
совпадению, носящего имя Смердис.  Вывод, сделанный Камбисом, также 
соответствует фаталистическим воззрениям древнего Запада и Востока: «Ведь, 
стало быть, не в человеческой власти отвратить определенное Роком» [3, 
197]. Камбис погибает по дороге из Египта домой, а Персия снова попадает 
в зависимость Мидии. Перед смертью Камбис успел оставить завет: «И вот я 
наказываю вам, заклиная нашими царскими богами всех вас и прежде всего 

Вестник ПГУ №4, 2010
214
вас, здесь присутствующие Ахемениды: не допускайте, чтобы власть снова 
перешла к мидянам!» [3, 197].
Рок ли, железный ход истории ли, но персы, в конце концов, выполнили 
предсмертный завет своего царя: Ахемениды воцаряются на троне персидской 
державы. «И были ему (Дарию I Ахемениду) подвластны, кроме арабов, все 
народы Азии, которые покорил Кир, а затем Камбис» [3,  208].
Таким образом, мы видим, как в записанных Геродотом мидийских 
сказаниях отражаются определенные  черты мировосприятия восточного 
социума периода язычества, в котором все еще проглядывают элементы 
мироощущения  первобытного  общества.  И  говоря  об  особенностях 
мировоззрения восточного социума (на примере рассмотренных мидийских 
сказаний),  мы  наглядно  наблюдаем  соотношение  этих  особенностей  с 
чертами  мировоззрения    социума  западного.  Явление  семантической 
идентичности в сюжетах  западных  и восточных народов мы, по большей 
части,  взяли на себя смелость объяснить не теорией  «Бродячих сюжетов» 
А. Веселовского, а феноменом конвергенции.
Түйіндеме
Мақалада  ежелгі  грек  тарихшысы  Геродоттың  бірнеше 
мидиялық аңыздары ежелгі грек қоғамының пұтқа табынушылық 
дүниетанымының  ерекшеліктері негізінде талданады. Автор бұл 
ерекшеліктердің арақатынасын батыс қоғамының дүниетанымдық 
белгілерімен көрсетеді. Мұндай семантикалық сәйкестікті автор 
конвергенцияның ерекшелігімен түсіндіреді. 
Resume
In  the  article  “Convergence  or  “migrant  plots?”  (on  a  problem 
of semantic identity of some peculiariteis of folk stories of the East and 
West)” specific futures of ancient eastern society world-view are studied 
on the base of Median short stories by Herodotus. The question of identity 
phenomenon of Western and Eastern stories is also raised and interpreted 
not by means of “migrant theme” theory by А. Veselovsky but by means 
of convergence. 
ЛитерАтУрА
1. Авеста в русских переводах (1861-1996), составление И.В. Рака. - 
Санкт-Петербург, 1998. – 480 с.
 2. Баландин Р.К. «Сто великих богов». - М., «Вече. – 2003. -  432 с.
 3.Геродот. История в девяти томах, пер. Г.А. Стратановского. Научно-
издательский центр «Ладомир», «Аст», - Москва, - 1999. – 752 с.
4.  Советский  энциклопедический  словарь,  изд.  «Советская 
энциклопедия». - М., 1980. - 1600 с.

серия 
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ
215
УДК 82.09 (470)
О «ВРЕМЕНИ ВЕЛИКИХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ» 
В РУССКОЙ ПРОЗЕ
В.К. Рзали
Бакинский славянский университет  Азербайджан
Главный смысл литературного движения 1920-х годов заключался 
в  поисках  новых  путей,  новых  форм.  Для  достижения  этих  целей 
использовались  различные  приемы,  стили,  мирно  сосуществующие 
иногда даже в пределах творчества одного писателя. И как справедливо 
отмечают  современные  исследователи,  обращаясь  к  этому  времени 
с  сегодняшних  позиций:  «Многообразие  выразительных  средств 
языка  и  стиха,  изобретательность  в  композиции  и  архитектонике 
произведений,  богатство  сюжетных  вариантов,  полная  свобода 
творческой фантазии – всё это заслуженно принесло 1920-м годам славу 
времени  «великого  эксперимента»  и  выдающихся  художественных 
достижений».  Литературный  процесс  1920-х  годов,  таким  образом, 
характеризовался  необычайной  активностью  во  всех  видах  и  жанрах 
творчества. И что бы ни говорили об этом периоде, среди огромного 
количества  произведений,  созданных  в  это  время,  оказалось  немало 
имеющих  художественную  ценность,  которым  суждена  была  долгая 
жизнь. Это произведения М. Булгакова, М. Горького, М. Зощенко, А. 
Платонова, М. Шолохова, С. Есенина, Н. Клюева, О. Мандельштама, 
В. Маяковского, М. Цветаевой, А. Ахматовой и др. Объектом внимания 
всех  этих  писателей,  независимо  от  их  политических  убеждений  и 
идеологических платформ, естественно, в первую очередь, становились 
события революции и гражданской войны, ситуации недавней истории. 
Но  суть  в  том,  что  каждый  из  них  видел  и  изображал  эти  события 
по-своему, что и приводило к множеству художественных решений, к 
поискам адекватных форм отражения этих глобальных событий. 
Наряду  с  агитационной  стихией,  маршево-лозунговой  литературой 
развивается  и  поэзия  В.  Хлебникова,  А.  Ахматовой,  М.  Цветаевой,  В. 
Волошина, Б. Пастернака, О. Мандельштама и др., продолжавших традиции 
Серебряного века, создается гротесковая и фантастическая литература М. 
Булгакова, В. Маяковского, А. Платонова и др. Лирико – романтическую 
струю развивает А. Малышкин в своём «Падении Даира», Б. Лавренев в 
своих  рассказах  и  повестях,  К.  Паустовский  своими  «экзотическими» 
произведениями,  А.  Грин  в  «Алых  парусах»  и  «Бегущей  по  волнам», 

Вестник ПГУ №4, 2010
216
А. Беляев, А. Толстой в своей фантастике и т.п. Широко представлена в 
эти годы и модернистская эстетика во всех видах искусства, в том числе 
и в литературе – футуристы, имажинисты, экспрессионисты, адамисты в 
начале 20-х годов, обэриуты – в конце десятилетия.
Проза 20 –х годов характеризуется напряженным сюжетом, отражает 
острые  социальные  конфликты.  «Тогда  уже  началось  то  небывалое 
смешение жанров, которое заявило о себе на последующих этапах развития 
русской литературы ХХ века», - совершенно справедливо отмечают авторы 
«Русской литературы ХХ века». [1, с.30]. Писатели включают в текст своих 
произведений  хронику,  дневниковые  записи,  очерки,  письма  («Чапаев»  
Д. Фурманова), нарушают традиционный сюжет.
Писатели создают произведения на самые разные темы: революция, 
гражданская война, изменения в деревне, историческая, фантастическая, 
сатирическая  тематика.  Это,  как  правило,  произведения  небольшого 
объёма. Особенно широко развивается жанр рассказа. Это рассказы-очерки, 
рассказы-новеллы, циклы рассказов. В 20-е годы циклы рассказов создает 
И. Бабель («Конармия»), М.Шолохов («Донские рассказы», «Лазоревая 
степь»), В.Шиш ков («Шутейные рассказы») и др., развивают жанр рассказа 
такие авторы, как М. Зощенко, М. Булгаков, А. Платонов, Б. Пильняк и др. 
В эти же годы возвращаются к рассказу и корифеи русской литературы – 
М. Горький, В. Вересаев, А. Толстой.    
Не  менее  актуальным  в  20-е  годы  является  и  жанр  повести.  Сама 
жизнь, бурлящая действительность, судьбы людей, сорванных со своих 
мест революцией и гражданской войной, трагические истории и эпизоды 
человеческих  жизней  в  переломный  момент  жизни  народа,  общества, 
истории – всё это давало писателям готовые сюжеты для их повестей. 
Жанр  этот,  как  и  другие,  был  размыт,  трудно  было  очертить  границы 
повести и рассказа, повести и романа. Однако повесть этих лет воплотила 
в себе самые острые социальные конфликты. Так, например, в повести  
Л.  Сейфуллиной  «Перегной»  (1922)  беременной  женщине  вспарывают 
живот штыком, а ребёнка выкидывают на помойку. И это только за то, что 
она жена председателя коммуны. В повести Б. Лавренева «Сорок первый» 
(1924) «Джульетта» из красных убивает своего «Ромео» - белогвардейца. 
Многие  считали,  что  основной  жанр  ХIХ  века  –  роман  перестал 
развиваться в ХХ веке. О. Мандельштам выступил в эти годы со статьей 
«Конец романа», в которой утверждал, что в новое время, когда на первый 
план выходит народ, когда оттесняется личность, когда «я» заменяется на 
«мы», то не остается никаких шансов для развития жанра романа, в центре 
которого должна быть история становления и развития личности, процесс 
её  функционирования  и  эволюции.  Но  живой  литературный  процесс 
убеждал в обратном.

серия 
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ

жүктеу/скачать 1,65 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: