Мажитова жанна сабитбековна
§ 4. Западноевропейская и американская историография социальной
жүктеу/скачать 3,03 Mb. Pdf көрінісі
|
| § 4. Западноевропейская и американская историография социальной
истории казахского общества: зарубежная интерпретация образа бия Любое исследование ограничено поставленными задачами, которые в этой работе предполагают компаративный анализ российской и казахстанской историографии. В то же время изучением традиционных институтов кочевников занимались и другие исследователи, представляющие самые разные научные школы с широкой географией. На протяжении долгого времени кочевые общества неизменно привлекали внимание современников и исследователей как Востока, так и Запада. Учитывая это и желая, чтобы это многогранное мировое историографическое наследие не осталось в стороне, в этом параграфе будет дан самый общий анализ литературы, касающейся досоветской социальной истории казахского общества и объединенный в понятие «зарубежная историография».
Отрывочные устные сведения о племенах, населявших древние казахские земли, имелись в Западной Европе с древности. Однако письменное оформление данных о заморских восточных странах произошло значительно
1 Думаю, не стоит слишком критично относиться к мифологизации истории с научной точки зрения. Ведь, как правило, историческое событие или личность, ставшие сюжетом или героем мифа, имели место в действительности. Другое дело, когда они наделялись свойствами и чертами, которые трудно или невозможно подтвердить историческими источниками, тогда возникает вероятность появления легковесных и поверхностных работ, далеких от научного познания предмета исследования. 435
позже, точнее в XIII в., когда английский ученый Роджер Бэкон в своем «Большом сочинении» описал земли Дешт-и Кыпчака, на которых кочевали далекие предки современных казахов 1 .
Дальнейшее расширение знаний западноевропейского общества о Центральной Азии связано с великими географическими открытиями, «распахнувшими двери» как на Запад, так и на Восток. Не последнюю роль сыграло завоевание Россией в 1552 г. Казанского и в 1556 г. Астраханского ханств, в результате чего начали устанавливаться караванные маршруты в Западную Сибирь и Казахские степи, которыми решила воспользоваться Англия, стремившаяся наладить торговые отношения на азиатском Востоке. Поэтому не случайно в 1558–1559 и 1562–1564 гг. английский купец и дипломат Антоний Дженкинсон в составе торгового каравана посетил Центральную Азию. Результатом поездок А. Дженкинсона стал труд, в котором наряду с описанием пройденных территорий, он привел данные о казахах, указав их подлинное самоназвание (Cassack), остановился на хозяйстве и быте кочевников 2 . В XVIII – первой половине XIX в. интерес к центральноазиатскому региону со стороны западноевропейских исследователей только вырос. В это время на территории Казахской степи побывали с разными целями капитан британской морской службы Джон Эльтон (1735), живописец Джон Кэстль (1736), торговец Реональд Гок (1741–1742), английский дипломат Александр Бернс (1833), агенты британских спецслужб Джеймс Аббот, Ричмонд Шекспир и другие. Занимаясь в основном экономической разведкой в районе Приаралья, они оставили более или менее подробное описание увиденного в крае. Зарубежных исследователей и путешественников интересовали в первую
1 Подробнее см.: Алексеев М.П. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей XIII– XVII вв. Изд. 2-е. Новосибирск: Наука, 2006. С. 25; Есмагамбетов К.Л. Действительность и фальсификация (англо-американская историография о Казахстане). Алма-Ата: Казахстан, 1976. С. 30–31; Он же. Что писали о нас на Западе. Алма-Ата: Қазақ университеті, 1992. С. 9–26. 2 Дженкинсон А. Путешествие в Среднюю Азию 1558–1560 гг. // История Казахстана в западных источниках XII–XX вв. Т. VIII. Первые английские путешественники в Казахской степи / Сост. И.В. Ерофеева. Алматы: Санат, 2006. 436
очередь география, природа, земля, ее недра и богатства. Поэтому не случайно, отличительной особенностью этих работ является акцентирование внимания авторов на этих вопросах, нежели на общественно-политических и социальных. Таким образом, в работах на первый план выступало решение, прежде всего, геостратегических задач. К середине XIX в. можно говорить о сложении двух основных нарративов при освещении истории империи, в том числе казахско-русских отношений: в одном из них проводилась мысль о «мессианской, цивилизаторской роли России», другой повествовал об «экспансионистской политике России на юго- восточных окраинах». В контексте этих двух подходов к данной проблеме освещались остальные вопросы социальной и политической жизни казахов. Сторонники первого направления исходили в своих трудах из положения о том, что Россия выполняла на своих юго-восточных рубежах мессианскую роль европейского государства, несущего европейскую цивилизацию «диким» и «невежественным» народам. Такая мысль прослеживается в основательной работе Томаса Аткинсона, который совместно с супругой Люси Аткинсон в течение семи лет путешествовал по территории казахской степи и представил в ней интересный материал о казахах. Как было выше отмечено, следуя заведенному в историографии того времени правилу, в книге Т. Аткинсона достаточно подробно описана природа Казахстана и попутно освещены взаимоотношения родоправителей и некоторых султанов с региональными властями, обычаи и обряды казахского народа. Ценность опубликованных этнографических материалов можно объяснить тем, что они собраны со слов старейшин, простых кочевников. Кроме того, проживая подолгу в казахских аулах, Томас и Люси Аткинсоны наблюдали повседневную жизнь кочевников, что позволило им описать бытовые сцены жизни казахов. К примеру, значительный интерес представляет эпизод с описанием барымты, которая в 437
глазах европейца выглядела как «разбой с невероятной наглостью и жестокостью» 1 . К сторонникам этого подхода можно отнести и ряд немецких исследователей, которые оставили разносторонние сведения о казахских землях. Многие из них состояли на русской службе и по заданию российского правительства совершали путешествия в юго-восточные окраины империи. В первой половине XIX в. включение большей части территории Казахстана в состав России поставило на повестку дня вопрос о более углубленном изучении новых территорий в географическом и историко-этнографическом отношении. В состав научных экспедиций, дипломатических миссий, направлявшихся сюда российской стороной, входили немецкие исследователи и путешественники, внесшие значительный вклад в изучение края: Г.Г. фон Генс, Г.П. Хельмерсен, Т.Ф. Базинер, А.И. Шренк и другие. Некоторых из них в качестве крупных специалистов приглашали в «новый» край для выполнения важных заданий и поручений. Так, в 1874 г. генерал-губернатор Туркестана фон Кауфман пригласил в Ташкент на должность директора астрономической и метеорологической обсерватории выходца из Нижней Баварии Франца фон Шварца. В течение длительного времени Ф. Шварц принимал участие в различных экспедициях на территории Туркестанского края, что позволило ему собрать значительный историко-этнографический материал о местных народах. Наряду с общей характеристикой края, Ф. фон Шварц достаточно подробно остановился на правовых воззрениях казахов. Сравнивая казахское право с европейским, он находит его древним, схожим с «правовыми представлениями древних германцев». Многие действовавшие нормы обычного права он считал «своеобразными», устаревшими, характеризующими низкий уровень развития общества, точнее присущими «варварским народам». Одним из немногих он описал судебный процесс, отмечая роль биев, которые
1 Аткинсон Т. Восточная и Западная Сибирь // Там же. С. 124. 438
«из-за своей честности и непредвзятости к сторонам пользуются большим уважением как у русских, так и у киргизов (здесь и далее – казахов. – Ж. М.)» 1 . Не остались в стороне и французские исследователи, также внесшие определенный вклад в изучение истории народов Центральной Азии. В XVII– XVIII вв. французы – члены ордена иезуитов, проживавшие в Китае, сыграли видную роль в изучении истории и культуры Китая и соседним с этим государством центральноазиатских стран. Постоянное проживание в Китае позволило им изучить многие восточные языки, знание которых помогло им при чтении и переводе ценнейших восточных рукописей и материалов. Благодаря этим переводам Европа узнала о далеких экзотических восточных странах. Интерес представляют работы ученых-ориенталистов Жозефа де Гиня, Абрахама Константина д'Оссона (1740–1807), Генриха-Юлия Клапрота (1783–1835), Шарля-Евгения Ужфальди де Мезе-Ковезда (1842–1904) и др. В них с европоцентристских позиций, свойственных для того времени, ученые при изучении местных народов, исходили из методологического подхода, в основе которого был положен хозяйственный принцип: «культурные» – оседлые и «некультурные» – кочевые народы. Поэтому в работах этих ученых кочевники представали варварами, несущими упадок и разорение земледельцам. Несмотря на несколько тенденциозный подход, представленный в работах исторический и этнографический материал не утратил научного значения и по сегодняшний день. К примеру, в работе Г.Ю. Клапрота составленный автором французско-казахский словарь можно считать одним из первых в области сравнительного языкознания 2 . В отличие от первого рассмотренного нами подхода, сторонники второго в основном придерживались мнения о том, что Россия всеми силами старалась расширить границы империи, в том числе, за счет юго-восточных окраин, или говоря словами Д. Тоула: «Россия начала свою завоевательную деятельность в
1 Ф. фон Шварц. Туркестан – ветка индогерманских народов // История Казахстана в западных источниках XII–XX вв. Т. V. Немецкие исследователи в Казахстане / Сост. И.В. Ерофеева. Алматы: Санат, 2006. С. 189. 2 Клапрот Г-Ю. О киргизском языке // История Казахстана в западных источниках XII–XX вв. Т. VII. Французские исследователи в Казахстане / Сост. И.В. Ерофеева. Алматы: Санат, 2006. 439
конце XVI в. Петр... задумал огромный план завоевания, который включал в себя не только азиатскую часть, лежащую между Каспийским морем и Китаем, но и Константинополь и современную Турцию» 1 . Исследователи отмечали, что политика российских чиновников – «черняевых», «кауфманов» и др. стояла на страже интересов, прежде всего, империи, при этом местное население с его проблемами оставалось вне поля зрения 2 . К примеру, американские исследователи и путешественники дипломат Е. Скайлер и журналист Я. Мак-Гахан в сопровождении сына Джангир хана Губайдоллы Чингисхана в 1873 г. выехали из Петербурга в Туркестан. Результатом этой поездки стала двухтомная работа, в которой Е. Скайлер критически оценил деятельность российской администрации в крае, полагая, что у нее нет интереса к истории, археологии, производительным силам края 3 .
«Необоснованные избиения и жестокости в отношении среднеазиатских народов совершались ради того, чтобы покрыть себя славой и получить награды, разыгрывая большие военные операции» 4 . В отличие от «поклонников» цивилизаторской роли России, исследователи этого направления считали социальную структуру традиционного общества казахов в определенной степени гармоничной, приспособленной к условиям окружающей среды. Так, тот же Е. Скайлер, говоря о местной аристократии, писал: «Киргизы питали большое уважение к своей аристократии» 5 . Поэтому любое вмешательство извне во внутренние дела кочевников, по его мнению, могло привести к нежелательным последствиям для обеих сторон. Исследователи считали, что именно мероприятия Российской империи XIX в.
1 Towle G.M. The Russian in the East // The Atlantic Monthly. Boston. 1875. Jule. P. 71. 2 Boulger D.Ch. England and Russia in Central Asia. Vol. 1. London, 1879. P. 162; Burnaby F. A ride to Khiva. P. 252–253; 3 Schyler E. Turkistan. Notes of a journey in Russian Turkistan, Khokand, Buchara and Kuldja. Vol. 2. 1876. 4 Krausse A. Russian in Asia. A record and study 1558–1899. L., 1899. P. 132. 133. 138. 5 Schuyler E. Turkistan. Notes of a journey in Russian Turkistan, Khokand, Buchara and Kuldja. L., 1876. Vol. 1. P. 32. 440
по изменению общественно-политической структуры казахского общества стали причинами всех антиколониальных выступлений казахов. Однако стоит заметить, что такая «идеализация» общества казахов приверженцами этого подхода связана, скорее всего, не с симпатиями зарубежных исследователей к кочевому обществу, а с усилившимся к середине XIX в. англо-российским соперничеством в Центральноазиатском регионе. Именно в это время столкнулись геостратегические и политические интересы России и Англии в Хиве, поэтому вполне логично, что представители второй державы пытались создать неблагоприятный политический образ России в глазах как своей, так и мировой общественности. В целом, к концу XIX – началу XX вв. в Европе и США накопился достаточный объем знаний о народах Центральной Азии. Материал носил описательный характер, собранные в нем сведения отличались определенной предвзятостью и тенденциозностью.
Изучение социальной структуры казахского общества продолжилось и в новейшее время. В этот период дореволюционная история казахов, как и других подданных Российской империи, постигалась в контексте неизменного интереса к истории императорской России XVIII–XIX вв., что, впоследствии стало важным направлением западной историографии Евразии. На территории Америки и Западной Европы создавались научно-исследовательские центры, открывались университеты, на базе которых проводились полномасштабные исследования, намечались контуры и направления будущих научных изысканий 1 .
1 Подробнее см.: Дэвид-Фокс М. Введение: отцы, дети и внуки в американской историографии царской России // Американская русистика: вехи историографии последних лет. Императорский период: Антология. Т. I. Самара: Самарский ун-т, 2000. С. 5–47; Абдуллин Р.Б. Западная школа среднеазиеведения: организационные основы, исследовательская база и историографические направления (1917–1991 гг.): дис. ... канд. истор. наук. Алматы, 2005; Бырбаева Г.Б. Центральная Азия и советизм: концептуальный поиск евро-американской историографии. Алматы: Дайк-Пресс, 2005; Большакова О.В. Поверх барьеров: американская русистика после холодной войны. М.: ИНИОН РАН, 2013. 441
Вышеназванные подходы получили дальнейшее развитие, однако в это время критика в адрес Российской империи по поводу ее политики на завоеванных территориях значительно усиливается. Связано это, на наш взгляд, с несколькими причинами. Во-первых, научные «метания» советских историков в вопросе присоединения к империи окраин от одной концептуальной парадигмы – «абсолютное зло» к противоположной – «добровольное присоединение», вызывали со стороны зарубежных коллег определенную долю скептицизма в объективности выводов советских ученых и обвинения в конъюнктурном характере их работ. Такие научные «шарахания» из одной крайности в другую зачастую одних и тех же ученых приводили к тому, что зарубежные исследователи априори занимали противоположную позицию, считая ее свободной от идеологических догм. Несложно заметить, что тематика и содержание работ советских ученых зеркальным образом отражались в зарубежной историографии, с заменой светлых оттенков на темные и наоборот. Во-вторых, и, пожалуй, это главное, начавшаяся после 1945 г. холодная война имела целью, в том числе, создание образа агрессивного Советского Союза, «мечтавшего» распространить коммунистическое влияние на все страны мира. Не случайно перед зарубежными советологами ставилась вполне конкретная задача поиска начал и истоков образа «захватчика», «завоевателя» в недалеком прошлом, точнее, в истории Российской империи. Поэтому закономерна появившаяся в эти годы тенденция невероятного увеличения сторонников именно второго
направления, чьи разработки финансировались как правительством западных стран, так и частными фондами. Яркими представителями этого подхода можно назвать таких ученых, как Л. Крадер, О. Кэроу, Е. Бэкон, В. Рязановский и другие 1 . Казахско-российские 1 Hudson A.E. Kazakh social structure. New-Haven (USA). Yale univ. press. 1938; Bacon E. Soviet Policy in Turkestan // Middle East Journal. Waschington, 1947. P. 386–400; Dallin D.J. The Rise of Russia in Asia. N. H., 1949; Caroe O. Soviet Empire. The Turks of Central Asia and stalinism. L., 1954; Pipes R. The Formation of the Soviet Union. Communism and Nationalism, 1917–1923. Cambridge, Mass., 1954; Carrere d'Encausse H. Russes et Musulmans en Asie Centrale // Civilization, 1955. Vol. 5. № 1. P. 1–14; Hostler Ch.W. Turkism and the Soviets. The 442
отношения представлялись как череда неудач, связанных с «близорукостью» правительства империи, с неумением выстраивать отношения с народами окраин, что неизбежно приводило к противостоянию центра и периферии. Основное внимание историков было обращено на верхние слои общества (региональных администраторов, местных руководителей) и государственные органы. Таким образом, историографический взгляд для работ этого направления можно охарактеризовать как взгляд из «центра – вниз», акцентирующий внимание на изучение авторитарного имперского, а затем советского политического режима, направленного на подавление нерусского населения империи и Советского Союза. Так, приоритеты этих ученых можно ясно проследить при освещении вопросов национально-освободительного движения на территории казахской Степи, которые, судя по материалам, были весьма популярны среди зарубежных исследователей. В частности, выступления казахов под руководством родовых лидеров они относят к «антирусским» проявлениям сопротивления нерусских народов метрополии. Отсюда родоправители-бии С. Датулы, Ж. Нурмухамедов, султан К. Касымов изображались как народные герои, которые противились «постоянному и все возрастающему вторжению русских в жизнь казахов» 1 . Скорее всего, такой повышенный интерес к теме сопротивления нерусских народов имперскому правлению связан с желанием показать контраст пропагандируемых в Советском союзе идей о «вечной дружбе народов». Хотя, прав американский ученый Пол В. Верт, позднее писавший, что «противостояние народов обычно
Turks of the World and their political objectives. L.–N. Y., 1957; Russia and the Kazakhs in the XVIII-th and XIX-th centuris // Central Asian Review. 1957. Vol. 5. № 4; Carrere d'Encausse H. Linguistic Russification and Nationalism opposition in Kazakhstan // The East Turkic Review, 1958. № 1. P. 97–100; Zenkovsky S. Pan-Turkism and Islam in Russia. Gambridge: Harvard univ. press, 1960. P. 135–138; Krader L. Peoples of Central Asia // Uralic and Altaic series. Vol. 26. Indiana univ. 1963. P. 100; Winner I. Some problems of Nomadism // Central Asian Review. 1963. Vol. XI. № 3; Bacon E. Central Asians under Russian rule. A study in culture change. N. Y., 1965; Riazanovsky V.A. Customary law of the Nomadic tribes of Siberia. Indiana univ. publications // Uralic and Altaic series. 1965. Vol. 48; Carrere d'Encausse H. Systematic Conquest, 1865 to 1884 // Central Asia: A Century of Russian Rule. N. Y., 1967; Seton-Watson H. The Russian Empire, 1801–1917. Oxford, 1967; Olcott M.B. The Kazakhs. Stanford: Hoover Institution Press, 1987; и др. 1 Allworth E. Central Asia. A century of Russian rule. N.Y. and London, 1967. P. 17. 443
оставляет более заметные следы в анналах истории, чем гармоничное их взаимодействие» 1 . Проблемы обычного права казахов также становились объектом исследования ученых. Одной из первых публикаций, специально посвященной анализу адата казахов, можно назвать статью В. Рязановского «Обычное право киргизов» 2 . При всей ценности этой работы, поскольку в ней был дан перевод норм обычного права, опубликованных в свое время известным ученым Д.Я. Самоквасовым, В. Рязановский обошел своим вниманием историографический анализ проблемы и представил нормы казахов как затвердевшие и неизменные «законы». Что на самом деле не соответствует истине, поскольку местное право видоизменялось под воздействием как внешних, так и внутренних обстоятельств. Однако, конечно сказанное нисколько не снижает ценности труда, поскольку зарубежный читатель, можно сказать, впервые узнал о праве окраинных народов империи. В этом плане представляет такой же огромный интерес работа известного турецкого ученого татарского происхождения Садри Максуди Арсала, который в 1947 г. в своем крупном исследовании, посвященном истории тюркского права, остановился на адате кочевников Казахстана. Он писал, что, несмотря на то, что «русские начали проводить в Казахстане захватническую политику, ... и казахи были вынуждены покориться» 3 , они сохраняли свои обычаи в правовой и общественной практике. В поле зрения американских и западноевропейских ученых попадали и вопросы социальной истории казахов. Но в отличие от советских историков, зарубежные исследователи исходили в основном из эволюционного, а не классового подхода, пытаясь представить историю развития кочевых обществ как закономерный, поступательный процесс. Кочевое общество в этих работах
1 Пол В. Верт. От «сопротивления к ―подрывной деятельности‖: власть империи, противостояние местного населения и их взаимозависимость» // Российская историография в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология / Сост. П. Верт, П.С. Кабытов, А.И. Миллер. М.: Новое издательство, 2005. С. 49. 2 Riazanovsky V.A. Customary Law of the Kirgiz // The Chinese Social and Political Science Review. 1937. № 2. P. 190–220. 3 Максуди С. Тюркская история и право / Пер. с турецкого Р. Мухамметдинова. Казань: Фэн, 2002. С. 142. 444
представало как гомогенное, не имеющего классовых и других разграничений. К примеру, бии выступали «родовыми вождями, избранными самим народом и находившимся с ним в тесном контакте» 1 или «защитниками народных интересов» 2 . О различных формах эксплуатации, подчинения, которые неизменно и объективно возникают в любом развитом обществе, говорилось вскользь либо вовсе замалчивалось. Однако говорить, что западная советология была однородна, и корпус работ содержал лишь критику в адрес политики России, будет неправильным. В условиях децентрализованной научной системы, отсутствия прямой политической ангажированности, западная советология представлена широким спектром взглядов, в которых предпринимались попытки всесторонне проблематизировать феномен имперского пространства в истории Российской империи. Поэтому стоит отметить и тех, кто, наряду с критическим подходом к истории дореволюционной России, усматривал в действиях правительственной власти мероприятия, направленные на трансформацию традиционного казахского общества к модерному 3 . Сторонники концепции «модернизации» утверждали, что
с внедрением в Казахской степи российской административной и правовой системы, с открытием школ, учреждений, строительством железных дорог, оросительных сооружений и т. п. у местных народов был заложен фундамент «благополучия и порядка». Так, видный представитель этого направления Р. Пирс писал: «Несмотря на все трудности, имелись перспективы улучшения положения местного населения» 4 , или: «Советские историки продолжают яростно нападать на
русскую администрацию и это препятствует им более объективно описать преобразования, осуществленные в царский период. Они обеспечили основу
1 Bacon E. Central Asians... Р. 96. 2 Fox-Holmes G. The social structure and customs of the Kazakhs // Central Asian Review. 1957. Vol. V. № 1. 3 Zenkovsky S. Kulturkampf in pre-revolutionary Russia // The American Slavic and East European Review. 1955. Vol. XIV. № 1; Pierce R. Russian Central Asia, 1867–1917: A study in Colonial rule. A., 1960; Becker S. Russia's protectorates in Central Asia. Bukhara and Khiva 1865–1924. L., 1968; и др. 4 Pierce R. Russian Central Asia, 1867–1917... P. 302. 445
для последующего развития Средней Азии при советском режиме» 1 . Однако, отмечу, что работ этого направления сравнительно немного. Можно выделить также направление, ставшее в определенной степени предшественником подхода современных ученых, в основе которого лежит изучение проблемы взаимоотношений в гетерогенном государстве 2 . Данный подход охватывает широкий спектр вопросов, в которых акцентируется внимание на неоднородности политического и этнического пространства империи, на мероприятиях правительства по кооптации и интеграции новых земель при формировании имперского пространства. Ярким представителем этого подхода был Марк Раефф, который в числе мер российской администрации по вовлечению местной элиты к службе в империи, называет подкуп, различные каналы денежного финансирования, предоставление удобных земельных участков для выпаса скота и т. д. 3 . Такие мероприятия властей стали мирными способами по включению края в сферу влияния империи. В целом,
можно утверждать, что в западной советологии дореволюционное прошлое казахов в основном рассматривалось в контексте изучения колониальных мероприятий царизма на своих национальных окраинах, при этом упор делался на антироссийских выступлениях местных народов как протесте против колониального господства. Современная зарубежная историография Горбачевские реформы 1980-х и события 1991 г. вызвали определенные переоценки в научной области, а также небывалый всплеск интереса зарубежных исследователей к истории Российской империи, однако
1 Journal of the Royal Central Asian Society. 1960. Vol. XLVII. Parts III–IV. P. 332. 2 Strakhovsky L. Constitutional Aspects of the Imperial Russian Government′s Policy Toward National Minorities // The Journal of Modern History, 1941. Vol. 13. № 4. P. 467–492; Raeff M. Siberia and the reforms of 1822. Seattle. 1956; Demko G. The Russian Colonization of Kazakhstan, 1896–1916. Bloomington, 1969; Raeff M. Patterns of Russian Imperial Policy Toward the Nationalities // Soviet Nationalities Problems. N. Y., 1971. P. 22–42; Starr F. Tsarist Government: The Imperial Dimension // Soviet Nationality Policies and Practices. N. Y., 1978. P. 3–38; Starr F. Decentralization and Self-Government in Russia: 1830–1870. Princeton, 1972; и др. 3 Raeff M. Siberia and the reforms of 1822. Seattle. 1956. P. 106. 446
существенным отличием от предшествующей историографии стало то, что теперь на первый план вышли проблемы нерусских народов и имперских окраин
1 . Стоит отметить, что содержание многих исследований складывалось под влиянием научного направления «ориентализм», зародившегося после выхода в свет популярной и авторитетной одноименной работы Э. Саида 2 . В
ней предметом исследования стал образ Востока в восприятии западных ориенталистов. Современные западные исследователи, взяв за основу этот методологический подход, дополнили его новыми аспектами, в которых образы нерусских народов вырисовывались в результате равнозначного изучения как центра, так и периферии. Классической работой этого направления можно назвать одну из первых работ австрийского историка А. Каппелера, тональность и основное содержание которой можно выразить словами автора, писавшего о необходимости «расширить представление об истории российского государства, которая сплошь и рядом неправильно воспринимается и трактуется исключительно как русская национальная история» 3 . Таким образом, А. Каппелер ставил задачу преодоления 1 Marks S. Road To Power. The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917. London, 1991; Rieber A. The Sedimentary Society // Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Rublic Identity in Late Imperial Russia. Princeton, 1991; Raeff M. Political Ideas and Institutions in Imperial Russia. Boulder, CO. 1994. P. 126–140; Raeff M. Uniformity, Diversity, and the Imperial Administration in the Reign of Catherine II // Political Ideas and Institutions in Imperial Russia. Boulder, 1994; Brower D. Kyrgyz Nomads and Russian Pioneers: Colonization and Ethnic Conflicts in the Turkestan Revolt of 1916 // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1995. Vol. 44. P. 41–53; Slocum J. Who and When Were the Inorodtsy? The Evolution of the Category of «Aliens» in Imperial Russia // Russia Review. 1998. Vol. 57. № 2. P. 173–190; Martin V. Law and Gustom in the Steppe: The Kazakhs of the Middle Horde and Russian Colonialism in the 19-th Century. Richmond, 2001; Хоскинг Дж. Россия: народ и империя (1552–1917) / Пер. с англ. С.Н. Самуйлова. Смоленск: Русич, 2001; Российская империя в сравнительной перспективе. Сб. статей / Под ред. А.И. Миллера. М.: Новое издательство, 2004; Российская историография в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология / Сост. П. Верт, П.С. Кабытов, А.И. Миллер. М.: Новое издательство, 2005; Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней / Пер. с англ. А. Козлика, А. Платонова. М.: Европа, 2007; Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма. М.: Новое издательство, 2010; Эткинд А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России / Пер. с англ. В. Макарова. М.: Новое литературное обозрение, 2013; и др. 2 Said E. Orientalism. N. Y.: Vintage Books, 1978. 3 Kappeler A. Rusland als Vielvölkerreich: Entstehung, Geschichte, Zerfall. Munich: C.H. Beck, 1992, 2001. Рус. пер.: Каппелер А. Россия – многонациональная империя: Возникновение, история, распад. М.: Прогресс- Традиция, 1997. С. 8. Идеи автора были закреплены в следующих работах: Каппелер А. Формирование Российской империи в XV – начале XVIII века: наследство Руси, Византии и Орды // Российская империя в сравнительной перспективе. Сб. статей / Под ред. А.И. Миллера. М.: Новое издательство, 2004. С. 94–114; Он же. Образование наций и национальные движения в Российской империи // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология / Сост. П. Верт, П.С. Кабытов, А.И. Миллер. М.: Новое издательство, 2005. С. 395–435; Он же. «Россия – многонациональная империя»: некоторые размышления
447
укоренившегося в историографии подхода изучения истории российского государства как истории только русского народа. В его работе была предложена модель, которая наделяла исторической субъектностью все нерусские народы в полиэтничном имперском обществе. Впоследствии под влиянием его идей наблюдается перемещение фокуса исследовательского внимания от центра к периферии, которому начинают придавать особое значение. К примеру, подход А. Каппелера был применен в основательной статье американского ученого Марка фон Хагена, предложившего методологические постулаты, которыми, по его мнению, должны руководствоваться исследователи истории империй: «Обширное научное направление, объединяющее специалистов по истории различных народов империи (кроме русского), должно интегрироваться с магистральной линией изучения и преподавания российской истории; а представители этой магистральной линии, в свою очередь, не должны больше трактовать историю Российской империи так, как если бы она состояла исключительно из этнических русских» 1 . Объективность исследования должна складываться из попыток сохранения многих ракурсов восприятия империи или, говоря метафорически, из желания услышать всю полифонию различных этнических голосов, где голос центра не выделялся, а сливался с голосами окраин. Но при этом, как отмечает ученый: «Эта полифоничность не должна в то же время воскрешать в воображении некое анархическое равенство голосов, поскольку властные отношения между центром и периферией чаще были ассиметричными не в пользу периферии» 2 . Здесь уместно сказать о той важной роли в изучении имперской проблематики,
восемь лет спустя после публикации книги // Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма. М.: Новое издательство, 2010. С. 265–282. 1 Марк фон Хаген. История России как история империи: перспективы федералистского подхода // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология / Сост. П. Верт, П.С. Кабытов, А.И. Миллер. М.: Новое издательство, 2005. С. 31; Он же. Империи, окраины и диаспоры: Евразия как антипарадигма для постсоветского периода // Новая имперская история постсоветского пространства: Сб. статей (Библиотека журнала «Ab Imperio»). Казань: Центр Исследований Национализма и Империи, 2004. С. 127–162. 2 Там же. С. 33. 448
теории нации и национализма, которую на рубеже 1999-х – 2000-х годов сыграл журнал «Ab Imperio», задуманный как тематическое научное издание, в котором обеспечивается взаимодействие подходов и традиций исследователей разных стран. Это издание стало популярной площадкой, которая тематически объединила усилия современных ученых, стремившихся по-новому взглянуть на феномен имперского через концепт «модернизация», «национализм и империя», «пространства империи», «фронтир» и т. д. Поэтому не случайно, что современные новаторские исследования ученых по имперскому дискурсу находят отражение на страницах этого журнала. В контексте предложенной линии исследований сформировалось «социально-культурное» направление, в котором рассматривается история «фронтира» (приграничной зоны), определяемой исследователями как история территории, на которой весьма нетверды позиции государственной власти, точнее, куда не дотягивается государственная власть, происходит постоянное смешение интересов центра и периферии, что приводит к неоднозначным и довольно противоречивым последствиям, к появлению таких взаимовлияний, которые трудно трактовать односторонне, используя лишь белые и черные цвета 1
который писал, что в силу высокой степени взаимодействия и взаимозависимости различных групп населения любой анализ «фронтира», где ставятся лишь проблемы подавления империей местного населения и сопротивления туземцев имперской политике, становится слишком политизированным и упрощенным 2 . Схожие мысли прослеживаются в работе другого ученого, Пола В. Верта, считающего в контексте этого подхода необходимым уделять больше внимания повседневным взаимоотношениям центра и периферии. Климат
1 Khodarkovsky M. Russia′s Steppe Frontier. The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Bloomington, 2001; Khodarkovsky M. Where Two Worlds Met. The Russia State and the Kalmyk Nomads in the 17th and 18th Centuries. Ithaca, 1992; и др. 2 Барретт Т.М. Линии неопределенности: северокавказский «фронтир» России // Американская русистика: вехи историографии последних лет. Императорский период: Антология. T. I. Самара: Самарский ун-т, 2000. С. 163– 194.
449
отношений между колонизаторами и колонизируемыми был достаточно непрост – можно отметить как периоды мирного сосуществования, так и эпизоды, полные разных форм противостояния. При этом Верт считает, что аккумуляция исследовательских усилий в этой области только на открытых формах сопротивления будет неправильным, поскольку демонстрация отношения местного населения к метрополии предполагала и такую форму, как «протест путем уклонения». Эта категория была введена Майклом Эйдасом и включала способ, «при помощи которого недовольные группы людей пытаются облегчить тяготы своей жизни и выразить недовольство посредством кратковременного отказа исполнять предписанное, а также других действий, сводящих к минимуму возможность столкновений с теми, кого они считают своими притеснителями» 1 . Хитроумные стратегии поведения, включающие возможность подавать просьбы, жалобы, ходатайства, «недопонимание» и интерпретирование российских законов в своих интересах и т. п., демонстрируя внешнее «уважение» и «согласие» существующей власти – на самом деле эти реверансы в адрес официальных властей подтачивали имперскую власть, вызывали шаткость и неустойчивость ее позиций в крае, препятствовали осуществлению различных имперских инициатив. Следует согласиться с Полом В. Вертом, что форм косвенного сопротивления местных народов имперским инициативам было достаточно много и что они еще ждут своего исследователя. В этом плане будет перспективным изучение проблемы «обынородчивания» русского населения на окраинах империи, во фронтирной зоне, когда тесные отношения последних с местными жителями приводили к отказу русских от собственной идентичности и ассимиляции с местным населением 2 . Возможно, такое слияние разных (и в 1 Цит. по: Пол В. Верт. От «сопротивления к ―подрывной деятельности‖: власть империи, противостояние местного населения и их взаимозависимость»... С. 55. 2 Эта проблема поднимается в работах: Сандерланд В. Русские превращаются в якутов? «Обынородчивание» и проблемы русской национальной идентичности на Севере Сибири. 1870–1914 // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология / Сост. П. Верт, П.С. Кабытов, А.И. Миллер. М.: Новое издательство, 2005. С. 199–227; Слезкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера / Пер. с англ. О. Леонтьевой. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 450
религиозном, и в этническом, и в социальном плане) идентичностей создавало определенные каналы для выражения недовольства государству как первых, так и последних. Хотя отмечу, что этот процесс при близком рассмотрении предстает как гораздо более неоднозначный, сложный, чем рассматривалось ранее.
Еще одно направление исследовательских инициатив, предложенных Вертом и заслуживающих, на мой взгляд, внимания российских и казахстанских ученых, стало выдвижение проблемы распространения слухов и неверной, противоречивой информации, имевших конкретного адресата и не менее конкретное содержание. Ученый пишет: «Анализ слухов – культурных предпосылок и исторического опыта, который в них отражался; каналов их распространения в сельской местности; участия самих чиновников в процессе их распространения; компромиссов, на которые в результате были вынуждены пойти власти, мог бы позволить нам глубже понять механизмы имперского правления и взаимодействия различных уровней общества и администрации» 1 .
Подход Пола В. Верта будет интересно применить для поиска ответа на вопрос: почему, несмотря на многочисленные старания российских региональных властей собрать и создать кодифицированный свод норм обычного права, эта инициатива так и осталась нереализованной? Ведь начиная с первых попыток составить официальный «кодекс» законов кочевников (1822 г.) на протяжении всего XIX в. местные чиновники занимались сбором и систематизацией норм адата, полученных от уважаемых биев, старшин, султанов и имеющих целью приведения в единую систему обычно-правовой практики кочевников. На деле это оказалось достаточно трудно выполнимым заданием, поскольку каждая попытка выявляла региональные отличия как в процессуальных вопросах, так и в собственно правовых нормах. Если учесть, что информация собиралась у самих казахов, которые возможно в определенной степени давали заведомо ложную, а иногда
1 Пол В. Верт. От «сопротивления к ―подрывной деятельности‖: власть империи, противостояние местного населения и их взаимозависимость»... С. 58. 451
противоречивую информацию, то можно предположить, что реализация этого важного плана империи по кодификации норм обычного права не осуществилась отчасти из-за «скрытой» формы стремления казахами отстоять свое традиционное право. Другой вопрос, попавший в поле зрения Пола В. Верта и, по моему мнению, незаслуженно игнорируемый российскими и казахстанскими учеными, – это когда «определенные слои покоренного нерусского населения благосклонно оценивали те порядки и те возможности, которые предлагало имперское государство» 1 . На недостаточность внимания к этой проблеме указывалось ранее, в разделе о современной историографии, где было высказано предположение, что, очевидно, «прохладное» отношение исследователей к этому вопросу как к нелюбимому «пасынку» в большой и многоликой семье «актуальных проблем истории Казахстана» связано с тем, что подобные эпизоды «бросают тень» на некоторые группы населения, и могут трактоваться как эпизоды «сговора», «предательства», «продажности» и т. д. Но, на мой взгляд, это слишком упрощенное, «обывательское» понимание ситуации, поскольку такие случаи, скорее всего, свидетельствуют в том числе и о стратегиях приспособления, с помощью которых нерусские народы пытались отстоять свои права в настоящем и будущем. Как отмечает Верт, касаясь вопроса «подрывной» деятельности нерусских народов в отношении империи в контексте случаев приспособления: «Цели таких исследований состоят не в том, чтобы идеализировать империю или отрицать деспотический характер ее владычества, а скорее в том, чтобы показать, что противостояние между господствующими и подчиненными, колонизаторами и колонизируемыми было не таким однозначным, каким нам иногда его преподносили» 2 . В частности, примером такого пассивного противостояния в конце XIX в., на мой взгляд, можно назвать участившиеся в Туркестанском крае случаи
1 Там же. С. 65. 2 Там же. С. 68. 452
отказа должностными лицами из казахов принимать присягу в качестве свидетелей по делам, производящимся в имперском суде. Факты отказа от принятия присяги создавали сложности при проведении властями судебно- процессуальных мероприятий. В письме 1880 г. генерал-губернатора края К.П. фон Кауфмана военным губернаторам и начальникам округов подчеркивалось, что причиной отказа последних могло служить два обстоятельства. Во-первых, правило адата, согласно которому к присяге приводились лишь родственники сторон, по выбору противной стороны. Поэтому кочевники, дорожащие своею репутациею «избегают, по возможности, принимать присягу и часто даже отказываются от своих правых исков, в особенности, если эти иски незначительные, из нежелания принять присягу и тем навлечь на себя нарекание со стороны своих единоверцев». В письме приводились даже обстоятельства отказа лиц от занимаемой должности в случае принятия присяги. Во-вторых, по мнению начальника края, возможно факт отказа от принятия присяги связан с «нежеланием [казахов] подчиниться новым для них русским правилам» 1 . Поскольку свидетельская присяга являлась одним из обязательных обрядов в российском судопроизводстве, а также учитывая сложность и исключительность ситуации, Кауфман поставил перед уездными начальниками задачу собрать сведения по этому вопросу. В продолжение двух лет в канцелярию Туркестанского генерал-губернатора поступали рапорты начальников уездов и округов, в которых чиновники, со ссылкой на сведения заслуживающих доверия лиц, указывали, что и шариат, и адат одинаково признавали присягу как процессуальное действие, имевшее решающее значении в показаниях участников судебного процесса. Из чего региональные власти сделали вывод: «Обряд присяги... в народных судах должен быть сохранен во всей своей силе и обязателен для всех без исключения» 2 . Полагаю, этот случай служит одним из наглядных примеров того, как местное население использовало «мирные» формы противостояния империи (ложная информация,
1 ЦГА РУз. И-5. Оп. 1. Д. 495. Л. 3. 2 Там же. Л. 22. 453
отказ от должности и т. д.) в попытке разрешить вопрос в свою пользу, в желании отстоять свое «старое» право, или, говоря словами генерал-лейтенант Абрамова: «Делают это только потому, что преследуют при этом особые свои цели» 1
Следует отметить, что ряд зарубежных ученых на современном этапе предпринимает удачные попытки исследования преобразующего влияния имперского соционормативного поля на обычно-правовую практику местных сообществ, причем влияние на периферию рассматривается из нее самой. К примеру, Вирджиния Мартин, чья монография посвящена анализу трансформации адата в контексте влияния российского права, подходит к решению этой проблемы «с точки зрения активного, а не пассивного вовлечения казахского кочевника в правовое поле в рамках конкретного исторического контекста. С помощью данной эмфазы на исторический фактор и казахскую сторону в колониальном столкновении между законом и традицией повествование обретает социальные и культурные формы ―истории снизу‖»
2 . В данном контексте ею была предпринята попытка дать оценку той степени, в которой казахи Среднего жуза «оказались способными адаптировать свои практики в колониальном контексте, и включать альтернативные практики извне их культуры» 3 . Популярная в историографии дихотомия «закон/обычное право» в ее работе приобретает размытую форму, поскольку проведенный анализ показывает, что казахам удавалось приспособить и использовать в условиях распространения российского присутствия и правового влияния и свою, и российскую судебную практику так, чтобы они соответствовали местным потребностям. Среди многочисленных примеров, приведенных в данной работе, остановимся на одном из важных для кочевников – земельном споре. Практика землепользования среди кочевников строилась, прежде всего, на нормах адата (они предполагали отсутствие
1 Там же. 2 Мартин В. Закон и обычай в Степи: Казахи Среднего жуза и Российский колониализм в XIX веке / Пер. с англ. Д.М. Костина. Алматы: Санат, 2009. С. 18. 3 Там же. С. 187. 454
частной собственности на землю) и на принципе жалования земель взамен на службу правительству и как способ приведения кочевников к оседанию (в соответствии с Уставом 1822 г.). Однако такая практика порождала массу конфликтов и земельных споров среди местного населения. Одним из выходов в решении земельных споров стали многочисленные претензии в администрацию края как «стратегия выживания в то время, когда конкуренция на землю становилась все более и более жесткой» 1 . Пока «депеша» рассматривалась в органах местного управления (а на это уходило иногда несколько лет), одна из сторон, основываясь на нормах адата и решении суда биев, которые
регламентируют земельный вопрос по
принципу генеалогического старшинства, первого захвата и т. д., использовала спорную землю в своих целях. Так, В. Мартин пишет: «Хотя российская имперская администрация пыталась навязать свое право казахам Средней Орды, многие из этих колонизированных подданных научились манипулировать им с преимуществом для себя и, таким образом, наполняя его смыслом, который бы никогда не пришел в голову российским законодателям» 2 . Дихотомия «закон/обычай» позволяет в работе проследить, как казахи Среднего жуза манипулировали имперским правом, создавая пределы для политической власти, вынуждая российских администраторов отказываться от многих колониальных инициатив, в то же время создавая каналы для практики адата, важнейшего руководства правовой культуры кочевников и способствуя формированию другой идентичности. Или, говоря словами А. Эткинда: «Империя занималась колонизацией собственного мультиэтничного народа, который в ответ формировал новые идентичности» 3 , совершенно другие культурные представления. Следует
заметить, что
все исследователи трансформации социокультурного пространства нерусских народов склоняются к мысли о том,
1 Там же. С. 156. 2 Там же. С. 190. 3 Эткинд А. Указ. соч. С. 386. 455
что имперские власти в процессе строительства империи и желания ассимилировать и подчинить себе «инородцев» зачастую оказывались заложниками данных процессов, протекавших вне пределов ее компетенции. Поскольку «исследования выявили значительный вклад самих нерусских народов в эти процессы – но только в таком контексте, который, несомненно, был сформирован колониальным характером их подчинения» 1 . В целом такой же подход к проблеме можно наблюдать в работах Джейн Бербанк
2 . В них Российская империя выступает автором нескольких правовых практик, позволявших постепенно инкорпорировать местное право в общеимперское, используя при этом многочисленные средства, в том числе вступая в политическую сделку с местной правящей элитой. По мнению Дж. Бербанк, эти меры помогали власти гибко приспосабливаться к неравномерному имперскому пространству, своевременно отвечать на внутренние и внешние вызовы. Этот процесс, считает Дж. Бербанк, был выгоден обеим сторонам, поскольку метрополия через смешанное право решала свои геостратегические и экономические задачи, ну а местное население и верхушка получили «определенные права в обмен на обязательство служить государству – будь то военная или административная служба, либо экономический вклад» 3 . Она утверждает, что сдержанная правовая практика не была следствием долговременной продуманной политики правительства, скорее наоборот, проблемы решались по мере их возникновения. Дж. Бербанк уверена, что постепенное инкорпорирование обычного права в общеимперское приводило к развитию принципов гражданственности, поскольку простые жители через косвенное участие в общественной жизни получили широкую возможность упрочения законности и порядка не только своего локального, изолированного
1 Пол В. Верт. Указ. соч. С. 71. 2 Бербанк Дж. Правовая культура, гражданство и крестьянская юриспруденция в поисках буржуазии (1909– 1914) // Американская русистика: вехи историографии последних лет... С. 269–298; Она же. Местные суды, имперское право и гражданство в России // Российская империя в сравнительной перспективе. Сб. статей / Под ред. А.И. Миллера. М.: Новое издательство, 2004. С. 320–360. 3 Бербанк Дж. Местные суды, имперское право и гражданство в России... С. 322. 456
«другого мира», а гораздо шире. Как пишет Дж. Бербанк: «Подданные обладали правами в силу того, что империя владела ими самими, однако одна из выгод подданства империи заключалась в возможности искать правосудия в суде, где сочетались государственная власть и местная мораль» 1 . Таким образом, в отличие от советологов, акцентировавших внимание в основном на негативных аспектах внутренней политики империи, она пытается показать не неудачи реформ в колониях, а наоборот – видимые достижения в правовой сфере дореволюционной России, ставшие возможными в результате многочисленных споров государственников с либералами. Пунктирный анализ зарубежной историографии позволяет наметить общие тенденции, свойственные работам евро-американских исследователей. Можно с уверенностью зафиксировать определенные тематические различия, в то же самое время, определяя их неразрывную связь с социальной историей народов Центральной Азии. Иными словами, и раньше и теперь в контексте общего изложения общественно-политических событий
прошлого исследователи неизменно обращали внимание на структуру общества кочевников, вычленяя при этом наиболее значимые исторические фигуры и социальные страты. Безусловно, по мере накопления знаний, старые темы при помощи новых
исторических и историографических источников, методологических подходов наполнялись новым содержанием. Однако стоит, пожалуй, отметить, что особенностью зарубежной историографии является ее умение вычленять из общей канвы повествования те проблемы, которые являются актуальными, а их решение имеет прикладной характер. К таким темам можно отнести вопросы форм взаимовлияний и взаимоотношений в полиэтничном государстве, диалог между властью и народами, проблемы инкорпорации местного права в общеимперское, постановки как проблемы дихотомий «закон/право», «традиционное/современное» и т. д. Многие выводы и положения зарубежных исследователей отличаются нестандартным
1 Там же. С. 343. 457
подходом, оригинальностью мыслей, интересной интерпретацией. В то же время, далеко не все постулаты зарубежных исследователей об истории народов империи следует воспринимать как аксиому, с ними можно не соглашаться, а имея неопровержимые источниковые данные – критиковать за фактологические неточности, поверхностное знание предмета исследования. Однако уверена, что современная историческая наука лишь в том случае будет иметь шанс на поступательное развитие, когда ею будут продуктивно использоваться все достижения мировой науки. И в этом плане вклад зарубежной историографии несомненен, поскольку позволяет посмотреть на многие исторические процессы всесторонне, уйти от географической ограниченности, быть в курсе новых перспектив и дискурсов в изучении традиционного прошлого, в том числе дореволюционного казахского общества.
|