Поэзия беспризорной весны

приготовил намного больше, чем способно уместиться в семерых. В семерых 
способна уместиться галактика или целый Млечный путь – Сынмин это не 
подтверждал, конечно, но от него и не требуется. От звёзд уходят в обсуждение 
космических экспедицией, а следом – книжек про научную фантастику. 
Выясняется, что Чан в своё время поперечитал кучу всего: Брэдбери, Лема, 
Стругацких. И они лежат на одеялах, переваривая галактику, пока Чан в одного 
пересказывает весь «Солярис», с которого у него всё началось. Джисон не 
понимает ничего, кроме того, что у океана может быть разум, а мёртвые 
подружки порой оказываются очень мстительны. 
В общем, книжка кажется Джисону довольно жуткой, но реальность обычно 
уделывает её в одни ворота. Так что Джисон решает для себя, что «Солярис» 
нужно будет прочитать самостоятельно – разобраться, что там с океанами, 
подружками и внеземными формами разума. 
— Но самое жуткое, что я когда-либо читал, — авторитетно сообщает Чан. — Это 
«чрезвычайное происшествие».
И начинает рассказывать про мух. 
У Джисона идёт кругом голова. 
Мух в конце апреля ещё нет – обычно они бывают, но в этом году 
запаздывающая весна так торопится, спотыкаясь, что ей оказывается не до мух. 
Это, наверное, и становится той причиной, по которой Феликсу в голову ударяет 
эта странная мысль. 
— А пошли на озеро?
Чонин сразу вырастает лохматой головой:
— Там лёд сошёл. Я видел, когда из дома ехал. 
Все заново просыпаются. Глядят друг на друга, крутятся друг вокруг друга, 
будто кошки, только лёжа; и молчаливо целуют друг друга в носы одной и той 
же мыслью: «Пошли на озеро? Озеро! Озеро растаяло. Пойдём на озеро. Посидим 
на пляже? Пошли на озеро. Пошли на озеро!»
— А посуда? — нелепо уточняет Чанбин. 
Все ёжатся, представляя, какую гору работы придётся проделать, чтобы сперва 
перетащить это всё обратно в дом. 
— Да кому она нужна, посуда эта, — неожиданно осторожничает Чан. — Тем 
более грязная...
И в этот момент всё становится ясно. 
Они вскакивают, сытые и дикие, слегка ошалевшие от солнца и специй, 
высококонцентрированные подростки. Громкие в своей искренности, со жгучими 
костями и электрическими суставами. Подлетают и несутся мимо дома, через 
парк, через частный сектор, срезая заросшими тропинками. Они мнут подошвами 
хвойные шапки, мягкий мох, осыпавшуюся сосновую кору и обещания. 
Перескакивают через камни и прошлое. В лёгких сгорает память вместе с 
53/192

кислородом – становится трудно вдыхать. 
Джисон помнит, где озёра, только примерно – он несётся вслед за остальными, 
ловя пальцами паутину и чувства. Ощущает, как бьётся в груди сердце. Стучит 
прямо об ушибленные рёбра. И что-то вдруг взрывается в животе, прямо под 
грудиной – солнечная система, наверное. Или детство. Джисон дышит ртом, но 
на самом деле – впервые. 
Они спускаются к озеру по острому склону, едва не покатившись кубарем все 
вместе. Сползают бочком, неожиданно сбросив скорость. Приходится ещё 
немного протрусить, чтобы обогнуть мягкую болотистую землю, которая всегда 
распухает и размокает в этом месте по весне. Озеро высекается из леса 
неожиданно, долгожданное. Они не идут к пляжу, потому что даже в холода там 
есть люди – а сейчас люди не нужны. Сейчас люди – только они. 
И они сползают туда, где деревья немного отступают от воды, обнажая голую 
гладкую землю, отшлифованную волнами. Рушатся, выдохшиеся, на камни, на 
свалянные здесь деревяшки (остатки чьих-то нерождённых амбициозных 
плотов), на траву, больше напоминающую водоросли. Рассаживаются, 
разлетаются, как кометы. Метеоритный дождь. Джисон выбирает приземлится 
поближе к воде, хотя она ещё холодная и царапается. 
Молчат. Пытаются отдышаться. Счастливые. Феликс падает на землю пластом, 
спиной на гальку, раскинув руки. Бешеный, неуправляемый кутёнок. Безголовый 
совершенно, и такой же искренний. У обвешенного побрякушками Сынмина 
отовсюду звенит. Чанбин грузно сипит, а Чан вытирает из-под носа пот. Минхо 
держится за сосну и остатки здравомыслия. 
Откуда-то раздаётся жалобный хрип. Чонин начинает задыхаться. 
Они подскакивают все разом, но Джисон – испуганнее всех, а остальные скорее 
от неожиданности. Они уже не боятся Чониновых приступов – привыкли, – но 
боятся их внезапности. Чонин, маленький и внезапно хрупкий, сгибается вдвое и 
заходится таким рваным и тяжёлым кашлем, будто сейчас вывернется 
собственными лёгкими. 
— Чонин, — первым среди всех соображает Феликс и сразу переворачивается на 
живот, чтобы быстрее подняться. — Ингалятор. С собой?
Чонин кивает, но раздувшиеся лёгкие и неизменный страх мешают ему 
управлять пальцами. К нему подскакивает Чанбин и принимается рыскать по 
карманам – ингалятор обнаруживается в жилетке. Чанбин подставляет его ко 
рту и несколько раз нажимает. Чонин алчно глотает ртом препарат и не 
отнимает от губ ещё долго – дыхание начинает выравниваться. 
Всё обходится относительно быстро и без последствий, и только Джисону 
кажется, что его крепко приложили мешком по затылку. 
— С почином, — Минхо хлопает его по плечу. — Поздравляю с первым пережитым 
приступом Чонина. Ты скоро привыкнешь – такое иногда случается. Никогда не 
бывает к месту. 
Минхо присаживается рядом, и это хоть немного, но успокаивает. Чонин кажется 
раз в пять менее испуганным – хотя именно это он сейчас едва не умер. Впрочем, 
54/192

ему не впервой. Джисон глядит через плечо и думает, как много раз за свои 
неполные четырнадцать лет Чонин успел отвоевать себя у смерти, и была ли эта 
война тяжелее, чем та, которую последние пять с чем-то вёл Джисон. 
— У тебя глаза по пять копеек, — Минхо несильно пихает его плечом в плечо. — 
Что, перепугался?
— Никогда не видел, как кто-то пытается не умереть, — честно признаётся 
Джисон. — Кроме меня.
Минхо принимает это как должное и совсем не удивляется. 
— А с тобой что?
Джисон закусывает щёку, хотя стоило бы прикусить язык. Его принимает 
Хёнджин и Хэин, пусть даже не до конца в курсе всего анамнеза. Остальные не 
обязаны. Джисон знает, как в обществе относятся к ребятам с его диагнозом. 
— У меня крыша едет, — отвечает Джисон, чтобы не вдаваться в детали. — 
Официально, по бумажкам. Это ничего?
Минхо хмыкает, глядя на воду. Взгляд у него добрый и немного печальный – но 
очень-очень влюблённый! Влюблённый в жизнь, в дом и в попеременно 
умирающего Чонина. В обитателей дома – постоянных и временных. В 
электрическую луну на крыше. 
Возможно – если очень повезёт – немного в Джисона. 
— Ничего, — соглашается он. — Если ты обещаешь не забить нас всех ночью 
лопатой. 
Джисон тихонечко прыскает. Почти совсем неслышно. Даже плавунцы шлёпают 
по озеру громче. 
— Обещаю. 
Ему кажется, что он на самом деле пообещал что-то другое, но он всё равно не 
против. Что бы он там в сущности ни имел в виду – говорил он искренне. По 
крайней мере, в сердце ничего опротивленно не сжимается. Значит, всё в 
порядке. Значит, не соврал. Сердце у него в последнее время поразительно 
чувствительное. Будто шелушащееся – а под сухими ошмётками виднеется новая 
кожа. 
Минхо вдруг цепляет его пальцы своими и ничего не говорит. Даже не 
поворачивает головы. Сердце цепляет сердцем. Под ладонями влажная и чуть 
липкая земля, а Джисон влип не в неё, а в Минхо. Ещё не то чтобы с концами, но 
не похоже, что планирует сопротивляться. 
Они глядят на озеро, за их спинами Феликс принимается о чём-то спорить с 
Сынмином, и это, очевидно, надолго. Джисон укладывается подбородком на 
колени и обнимает их другой рукой – не той, которая соприкасается с пальцами 
Минхо. Перед ним освобождается от остатков льда озеро. Джисон никогда не 
видел, как сходит лёд – не было повода, времени и желания. На самом деле – 
сил. И жизни, приколоченной к рёбрам гвоздями и из упорства. 
55/192

Минхо опирается на ладонь за своей спиной и смотрит дальше, на другой берег, 
укутанный предвечерним туманом. Небо сползает прямо на воду, стекая и 
распухая. Мух действительно всё ещё нет – только подёнки, напоминающие 
крохотных чудны́х птичек, и веснянки. И Минхо с Джисоном. Тоже своего рода 
чудны́е птички. 
Пахнет влажной землёй. И почему-то будущим. 

жүктеу/скачать 0,79 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: