Поэзия беспризорной весны

Ох, комната Феликса! Безумная коробка с лезвиями, разноцветными картинками 
и запахом полыни между щелей...
Джисон понимает, почему Чонин не так любит здесь появляться – и почему они 
прячут тут все его праздничные подарки. Комната Феликса небольшая, но 
доверху набита всякой всячиной – прямо как он сам. Здесь стены вместо обоев 
заклеены плакатами с рок-группами; или, возможно, обои там всё-таки есть, 
просто их не видно. Green Day, Sum 41, Paramore, Fall Out Boy, АукцЫон – 
концертная афиша, кажется, откуда-нибудь прямо с остановки стянул. На окне 
висят пустые стеклянные бутылки, очищенные от наклеек и перевязанные 
длинной верёвкой за горлышки – девять штук, Феликс иногда наигрывает на них 
что-то незатейливое, стуча по звенящим бокам перочинным ножиком. Ножиков 
тут тоже хватает, они здесь вместо карандашей и канцелярских 
принадлежностей, Феликс хранит их в ящиках небольшого стола и в комоде, 
вперемешку с футболками и джинсами. А в кроссовках, запрятанных под 
кровать, засунуто по сосновой ветке – вроде как ароматизатор. Весь пол у 
Феликса в хвойных иглах, будто в лесу. Здесь нет даже прикроватной тумбочки, 
так что альбом для рисования и цветные карандаши валяются просто у 
изголовья. А наклейки расклеены везде, куда только сообразишь повернуться – 
на двери, на облупленном подоконнике, на длинных шторах с зебрами, на 
пыльных полочках для книг, которые используют под всякие безделицы: какой-
то зверь, склеенный из желудей, тетрадки с Феликсовыми глазастыми 
монстрами, пара книг с идеально ровным корешком, съедобные браслеты из 
сладких колечек и сладкие палочки, которые Феликс сумел уберечь от Сынмина, 
и наждачка. 
Чонин задохнулся бы здесь при входе. 
Дракон стоит на окне – на двух передних лапах и морде, потому что в длину на 
подоконник он не влезает. Чешет длинным острым хвостом стену ближе к 
потолку. Окно у Феликса – узкий высокий прямоугольник, с мелкой 
расстекловкой квадратами тридцать на тридцать. 
— Вот это набор! — восхищённо вздыхает Феликс, перебирая пластиковые 
коробки, которые высыпал на его кровать Джисон. Целый рюкзак кассет принёс, 
всё равно никто дома не слушает. Мама выбросила почти всё отцовское, теперь у 
них новенький CD-проигрыватель и вот это барахло, которое забыли на балконе. 
— А чего-нибудь американского нет? — надеется Феликс. — Перцев там или 
Нирваны?
— Металлика вроде где-то была, — Джисон пожимает плечами. — Папа сам 
записывал, так что там скорее всего на бумажке карандашиком. Я не помню, 
смотреть надо. 
У Феликса самый пружинистый матрас в доме. Джисон валяется на кровати и 
разглядывает, как пламенно сверкает пыль в солнечных лучах, продирающихся 
через окно. Бутылки покачиваются на шнурке от сквозняка. Стекло становится 
волшебным-волшебным, когда внутри бутылок растекается свет. 
— Давай быстрее, — Джисон пихает Феликса коленом в колено. — Выходить 
скоро. 
— Ща...
86/192

Дом так гудит, будто в нём перевернулся рой ос. Это сразу целый концерт: во-
первых, у них кажется скоро умрёт холодильник, во-вторых, на кухне Минхо с 
Чанбином собирают последнюю еду по корзинкам и звенят посудой, а в-третьих, 
грохочет стиральная машина, о которой Джисон узнал недавно. Она стоит в 
маленьком чулане на втором этаже, и её наверняка перенесли туда, чтобы они с 
холодильником не боролись за лидерство. Джисон боится засовывать пальцы 
под прозрачную дверцу, чтобы она не откусила ему пальцы. А трясётся она 
каждый раз так, словно хочет всем напомнить, кто тут хозяин. 
— Феликс, Джисон! — через распахнутые двери голос долетает аж из кухни. — 
Вы там скоро?
В коридоре что-то гремит. Наверняка там снова кто-нибудь навернулся, какой-
нибудь дух. Они затеяли генеральную уборку пару дней назад, решили начать с 
кладовой, вынесли оттуда половину и устали... Теперь в коридоре стоит чей-то 
старый велик без руля, рыболовные снасти, которыми никогда не пользовались, 
двенадцать банок для закатки и коробка с остатками Чанова здравомыслия. 
Коридор и без того узкий, а сейчас протолкнуться там совсем невозможно. 
Неудивительно, что все постоянно спотыкаются. 
— Щас придём!
Феликс отбирает избранную коллекцию из притащенного Джисоном добра и 
засовывает обратно в рюкзак. Всё прочее остаётся валяться на покрывале. Есть 
подозрение, что он и спать останется среди этих кассет. 
Они вываливаются в коридор, и тот услужливо подкидывает им под ноги 
мышеловку. 
— Спасибо, — без энтузиазма комментирует Джисон, аккуратно откидывая 
мышеловку к велосипеду без руля. Может, кто-нибудь и поймается. 
На стуле у кухонного стола сидит Сынмин и потирает ушибленную бровь. 
Видимо, это он навернулся. Что ж, не дух, но тоже неплохо. 
— Вы готовы? — Минхо закрывает плетёную корзинку с продуктами полотенцем 
для рук. Рядом Чанбин сражается с напитками, которые отказываются влезать в 
сумку поверх сушек и вафель. 
— Ага, — обхватывающий дракона Феликс демонстрирует оранжевую рогатую 
голову. — Щас будем дарить?
— А что, у тебя есть гениальный план, как дотащить эту хреновину незаметно до 
поля? — мрачно иронизирует Сынмин. Обычно он не такой вредный, но, видимо, 
крепко обо что-то приложился. 
— Тебе, может, льда? — услужливо интересуется Чанбин. 
Сынмин едва заметно хмурится. 
— Ага, и чтобы холодильник кого-нибудь убил дверцей. 
— Ну будет у нас слегка покалеченная дивизия, — Минхо пожимает плечами. — С 
87/192

кем не бывает. 
С кем не бывает: четверо детей тащат с кухни две корзины с едой, пакет со 
сладким, сумку с напитками и дракона. Отвлекающий манёвр Чана удаётся – не 
то чтобы Чонин совсем забыл, что его, наверное, будут поздравлять (ещё как-то 
кроме попытки задушить прямо с утра, когда он прикатился на велосипеде от 
родителей), но на пару часов эксперимент по сбору корабля из старой покрышки 
и веток действительно занял всё внимание. 
Джисон выходит последним, неся в руках одну из корзин, и пяткой закрывает 
дверь в дом. За ключи здесь не беспокоятся: дом сам не впустит чужих, если 
кому-то вообще взбредёт в голову влезть в эту халупу без спроса. 
— Чонин! — вопит Феликс, как будто это его собственный день рождения. — 
Чони-и-и-ин!
Чонин отвлекается от паруса. От паруса там, правда, одно название, но тем не 
менее. В парке ещё почти ничего не просохло, так что куда спустить этого 
однопалубного бедолагу точно найдётся. 
Только вот Чонин теряет к нему интерес моментально. Оборачивается, видит 
пушистого Феликса с драконом в руках и едва не чешет носом траву, 
подорвавшись с места. Он самый мелкий и низкий из них, но когда он влетает в 
Феликса пушечным ядром, тот сразу же падает замертво. И хохочет, как 
припадочный. Джисон кидается спасать дракона, на которого они, конечно, 
вылили несколько баночек клея, но всё равно – он всё ещё бумажный, а не 
деревянный или хотя бы пластмассовый, и отодрать ему хвост, как сказал 
Сынмин – плёвое дело. 
Земля такая тёплая, что даже удивительно. Джисону приходится передать 
дракона куда-то дальше – Чану, кажется, потому что Чонин переключается на 
него. Потрёпанный Феликс приподнимается на локтях, хвастаясь налипшим на 
щёку гелиопсисом. Он и сам похож на солнце, только немного зубастое: светлая 
майка-безрукавка, джинсы и такая удивительная пушистость в волосах, будто 
Феликса подключили к розетке напрямую. 
А Джисон похож на блин. Его раскатывает по земле под весом небольшого 
Чонина, но там такое огромное сердце и такая тяжёлая любовь, что можно 
нечаянно раздавить насмерть. 
Если Чонин не перекалечит ею всех по очереди – разорвётся на атомы сам. На 
конфеты-шипучки. На шоколадное драже в глазури, которое обычно продаётся в 
маленьких картонных тубусах шириной с ноготь. На что-то ещё – из чего там 
состоят дети в четырнадцать лет?
Джисон не помнит собственного четырнадцатилетия, но ему и не надо. Лучше он 
будет помнить четырнадцатилетие Чонина. Лучше он будет помнить дом, и май, 
в котором пахнет лаймовым «Фрустайлом», и огромного дракона с рогами и 
красным хвостом, семерых беспризорников, включая себя, из которых про троих 
даже не знают, что они вовсе не принадлежат тем семьям, в которых родились 
много лет назад. 
И как оглушительно звонко смеётся Чонин. У Чонина всё ещё не сломался голос. 
Чонин напоминает вязанку колокольчиков, подвешенных над входной дверью. 
88/192

— Вставать будешь?
Минхо протягивает Джисону руку, а у Джисона вся спина – в земле. И затылок, 
наверное, тоже. Во дела. 
— Если я умру, закопайте меня прямо тут, — улыбается Джисон. Он не всерьёз. 
Впервые за долгое время – совершенно не всерьёз. Даже не в тайне. 
Минхо посмеивается и цепляет пальцы пальцами. 
— Рано тебе ещё умирать. Мы одуванчики не посмотрели. 
А ведь действительно – одуванчики. Ради одуванчиков ведь были собраны две 
корзины с едой, пакет со сладким, сумка с напитками и дракон. Джисон 
разрешает Минхо помочь стянуть себя с травы и искоса поглядывает, как Чонин 
оккупирует Чана. К Чану у него какая-то особая любовь – всеобъемлющая, 
оглушительная, почти кровожадная. Он от эмоций впивается Чану в ухо, и тот 
стонет через смех, но держится. Один раз в году можно и потерпеть. 
Если бы Джисон взялся рисовать небо, он бы никогда не смог намешать такой 
восхитительный голубой оттенок. 
Мост, дом, пешеходный переход через железную дорогу и всё остальное 
остаётся позади. Они тащатся через частные дома, мимо озера, глубже в парк. 
Это и не парк толком – так, непонятно что. Ещё не лес, уже не заказник. Тут 
почти не бывает людей, кроме местных и некоторых случайных искателей 
приключений, которым упёрлось в активный отдых. Никаких нормальных 
дорожек, просыпанных и уж тем более разровненных – только 
мелкопротоптанные тропинки, ведущие через бог знает что в бог знает куда. 
Иногда приходится перемахивать через упавшие липовые стволы или 
перепрыгивать через ручьи. 
И трава здесь такая высокая – практически по пояс. 
Процессию ведёт Чан, потому что лучше всех знает эти места. Сынмин идёт 
следом и бренчит всем, чем обвешан, чтобы остальные не потерялись. Чанбин 
тащит магнитофон на батарейках и следит, как бы куда-нибудь не рухнул Чонин, 
носящийся с драконом в руках. Феликс пытается не рухнуть сам. 
Позади тащатся Минхо с Джисоном – на Минхо Джисонов рюкзак с 
аудиокассетами и корзина в руке. У Джисона – другая корзина и пакет. Шелестят 
они громче деревьев. 
— Вы всегда так дни рождения празднуете?
— Как «так»? — уточняет Минхо. Джисон пожимает плечами. 
— До рези в лёгких. 
— А, ну если та-а-ак, — Минхо хмыкает. — Тогда да, всегда. 
Жаль, что руки заняты. Джисон бы хотел поймать ладонь Минхо и так идти. 
Даже стесняться бы не стал – а что толку, все и так уже давно всё сообразили. 
89/192

Даже раньше самого Джисона, кажется. Это только Феликс иногда 
многозначительно делал глаза – придуривался. Всем остальным было всё равно. 
Сынмин, как оказывается, думал, что они уже давно встречаются. 
Странно. В Джисоновой школе бы за такое избили. 
А здесь слышно бездомных собак. И собаки не нападают, а только крутятся где-
то рядом, в надежде, что им перепадёт кусочек. Джисону их очень жалко, но 
колбасу давать нельзя – иначе не отвяжутся. Собаки лучше некоторых людей, на 
самом-то деле. 
Под ногами хрустят камни, а над головой трещат птицы. Их не видно, а они 
заполнили весь лес и теперь точат когтями ветки. И дятел где-то колотит в ствол 
– оглушительно. 
Чонин с драконом в руках несётся мимо ручья, по самому краю – если свалится, 
не успеешь схватить. 
Если свалится – он будет самым счастливым ребёнком на свете. 
В кронах слышно кукушку. Она похожа не то на духовой инструмент, не то на 
барабаны. Забавная птица. 
— Кукушка-кукушка!.. — с улыбкой начинает Джисон, но Минхо не даёт ему 
закончить. 
— Не спрашивай. 
— Почему? — Джисон удивлённо косится. 
Минхо неопределённо пожимает плечами. Кассеты в рюкзаке стучат.
— А ты правда хочешь, чтобы эта бестолочь за тебя решала? — хмыкает он. — 
Она даже за собственными детьми уследить не в состоянии, куда ей за твою 
жизнь отвечать?
Репьи какие-то цепляются к джинсам. Нитки свисают из дырок и потёртостей. 
Солнце, раздробленное, расколоченное, порванное на ленты – сыплется сквозь 
кроны деревьев и бьёт в глаза. Джисон довольно щурится. 
— Пришли! — сообщает спереди Чан. 
Они выходят из подлеска, и Джисон замирает. 
Большое. 
Такое огромное, словно здесь приземлилась планета. Поле, на котором может 
уснуть дракон – настоящий, с крыльями размером с парус, с лапами, которыми 
можно давить журнальные киоски, с рогатой головой размером с дом. На траву 
падает необъятное небо, испачканное хлопковыми облаками. Здесь стрекочут 
кузнечики – в мае, – и пахнет нагретой водой. 
И пыльцой. 
90/192

Всё поле, покуда хватает глаз – усыпано нескончаемыми, мелкими, 
желтоголовыми одуванчиками. Похожими на монетки. И бусины. Пуговицы от 
чьей-то кофточки. Похожими на хрупкость. 
Джисон забывает, где у него лёгкие. 
— Отстанешь, — легко подталкивают его в плечо. 
Приходится припустить. 
Они рассаживаются не с краю, но до центра не доходят. Оно такое огромное, это 
поле – наверное, его за всю жизнь нельзя обойти. Джисон ставит корзинку на 
траву, приминая несколько золотистых макушек. Тут невозможно сделать шаг, 
чтобы не задавить чью-нибудь восхитительную пушистость. Не стоит даже 
пытаться. 
— Еду только на траву не кладите – тут муравьи, — предупреждает Чан. Сынмин 
срывает одуванчик и принимается пожевывать стебель. 
— Тут всё равно везде будут муравьи, — отвечает он. — И на покрывалах тоже. 
— На покрывалах мы сможем отбиться, — смеётся Феликс. — Тебе не противно? 
Он же горький. 
Сынмин вытаскивает изо рта стебель и смотрит, как из раны вытекает вязкий 
млечный сок. Пожимает плечами. 
— Ага. Хочешь попробовать?
— Фу!
Наверное, Сынмин способен съесть всё, что угодно. Лучше не держать его 
голодным, иначе он съест их всех. 
Они рассыпают по траве покрывала, прижимают края корзинами, бутылками и 
камнями, чтобы не сдуло. Одноразовая посуда и пластиковые стаканчики – 
газировка льётся мимо, и руки становятся липкими. Чонин носится по полю с 
драконом, как будто боится, что тот соскучится и улетит. Время от времени 
начинает задыхаться, хрипло трусит обратно к корзинам, чтобы передохнуть, 
единожды доходит до того, что ему в рот всовывают ингалятор – и всё 
начинается по новой. 
Сшитые из травы, посаженные на клей подростки с глазами-стекляшками. 
Разноцветные и разнодушные. Бесконечно юные. 
Из корзин возникают бутерброды, пирожные и салфетки. Праздничный торт 
Минхо с Чаном делали сами – получилось не так симпатично на вид, но зато 
очень искренне. Чонина кое-как вылавливают, чтобы он задул свечи – у него 
такой шальной взгляд, что неясно даже, сообразил ли он загадать желание. 
— Так у меня и так всё есть, — просто отвечает он, когда его спрашивают. 
Так, оказывается, немного нужно. Удивительно даже. 
91/192

Крем тает под солнцем и на языке. На сахар слетаются пчёлы. Джисон кое-как 
отмахивается, но делает только хуже – вокруг него звонко жужжит, и он 
поверженно смиряется. Зато не смиряется Сынмин – он в ужасе от такого 
количества крыльев и лап вокруг себя, и его приходится спасать Чанбину. Чан, 
взявший три дня отгула за свой счёт на обеих работах, жуёт чипсы «Стар фудс» 
и запивает их приторной нежностью, которой так много, и которую он 
старательно прячет, так что её видно только в глазах и немного – на вороте 
футболки. Это Чонин пролил на него обожание вместе с содовой. 
Обычно в доме не так много еды, но Джисон уже понял: в дни рождения никто не 
скупится. Раньше у них было шесть праздников в году, теперь будет семь. 
Тяжёлая нагрузка на желудок. Придётся постараться. 
Интересно, сколько может влезть в одного маленького человека? Литра два 
газировки? Несколько пачек сухариков. Штук десять бутербродов. И огромный 
торт – только им придётся делиться. Пирожные с клубникой, разумеется. 
Целая-целая вселенная!
И Млечный путь – если немного подвинуться. 
В их планы входит лопнуть от количества съеденного – только потихоньку. 
Джисон ловит лицом весеннюю жару и целуется с лучами. У него такие горячие 
ресницы, что из них можно было бы выковать иглы, которыми прошивают 
юношество. 
Чанбин гоняется за Чонином – по его просьбе. Присоединяется ещё и Сынмин, но 
этот от ужаса и безысходности – он убегает от ос, и его принимают в игру. В 
воздухе звенит птичья трель, шёпот цветов и подвески Сынмина. 
Чан растягивается на траве, накрывая глаза запястьем. 
— Давайте, может, музыку включим? — предлагает Феликс. 
Магнитофон на батарейках – ну какое славное изобретение! Для него даже не 
нужна розетка в Чановой комнате – можно взять с собой. Феликс вытаскивает из-
под Минхо рюкзак с кассетами и принимается перебирать. Щёлкает кнопкой, 
дожидается, пока откроется крышка, и вертит кассету в руках, проверяя 
сторону. 
— А карандашика нет ни у кого? Тут подкрутить бы. 
Карандашика не оказывается, так что приходится слушать с середины. 
Ветер трётся о щёки и спотыкается о волосы. Дракона едва не сдувает от ветра, 
и Чонин вопи-и-и-ит!.. Так, что едва не распугивает всех птиц. Удивительно, что у 
него не начинается приступ. Дракона спешно догоняют и возвращают на место – 
взмыленный Феликс снова падает на покрывало. 
— А бутербродиков не осталось? — интересуется подлетевший Чанбин. Ему в 
зубы всовывают бутерброд с докторской колбасой, и он улетает обратно, 
развлекать именинника, пока у того не сядут батарейки. 
Феликс встаёт и отряхивается от муравьёв. Его тянет потанцевать. Нелепого, 
92/192

тонкокостного ребёнка, у которого душа едва держится в теле. Там такие 
острые локти, что ими можно нечаянно зарезать. А Феликс их совсем не 
стесняется – гордится даже, красуется. По плечам разбегаются веснушки, 
оглушительно-рыжие, почти кровавые. Джинсы держатся на подвздошных 
костях, но майка длинная, и этого не видно. 
Голос у Феликс сломался не так давно, и он всё ещё порой звучит, как 
мальчишка. 
— А я девочка с плеером

жүктеу/скачать 0,79 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: